Текст книги "Тайна Белой Розы (ЛП)"

Автор книги: Стефани Пинтофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Возможно, – осторожно кивнул я, – однако вы нашли время посетить одно из последних его заседаний – суд над Александром Дрейсоном.

Она нахмурилась и снова замолчала.

– Как вы познакомились с Элом Дрейсоном?

– Я не сделала ничего плохого. Я не обязана с вами разговаривать. – Она отодвинула стул и встала.

Я сунул руку в саквояж и медленно вытащил копии писем, которые она написала Дрейсону и пыталась вручить ему на суде.

– Полиция знает все о письмах, которые вы пытались отправить Элу Дрейсону, – произнёс я дружелюбно. – Меня послали поговорить с вами, но если вы откажетесь, они пришлют других. Вероятно, они поставят перед рестораном патруль, а на допрос придут целым отрядом. Согласитесь, это не очень поспособствует вашему бизнесу.

Мей Лин побледнела, вцепившись в спинку стула.

– Мои родители ничего не знают о Дрейсоне.

– Я верю, что вы говорите правду. Нас интересуете только вы – и ваша связь с Дрейсоном.

Девушка молчала, глубоко задумавшись.

– Нам просто нужно, чтобы вы ответили на несколько простых вопросов, – вмешалась Изабелла, очаровательно улыбнувшись.

Мей Лин окинула Изабеллу внимательным взглядом. И опустилась на краешек стула.

– Когда вы познакомились с Элом Дрейсоном? – спросила Изабелла.

– В прошлом году, – неохотно ответила Мей Лин. – Он обедал в нашем ресторане. Пригласил меня на встречу.

– В Чайнатауне проводится не так уж много анархистских собраний, – мягко заметил я.

Девушка кивнула.

– Наши люди слишком заняты. Все здесь, – сказала она, указывая на ресторан, – много работают и проводят долгие дни в ресторанах и прачечных. И ради чего? Даже другие иммигранты ненавидят нас. Они говорят, что мы все ничего не делаем, потому что китайцы работают за бесценок. Но у нас нет выбора. Нам нужна работа, чтобы выжить.

В голосе девушки была слышна горечь. Она достала портсигар.

– У вас нет зажигалки?

Я покачал головой, но Чарли, который наблюдал за нашим разговором с другого конца комнаты, вышел вперед с коробком спичек. Затем он отошёл обратно, но суть была ясна: он присматривает за Мей Лин.

Девушка глубоко затянулась, наслаждаясь дымом, и заговорила снова:

– Ваше правительство ограничивает нас практически во всём. Оно издаёт законы, по которым мы, женщины, не можем въехать в вашу страну. Поэтому здесь в большинстве своём работают мужчины, а не женщины. Из-за Акта об исключении китайцев. Неудивительно, что мужчины находят некитаянок. У моего брата жена-ирландка и рыжеволосый сын.

Она усмехнулась, снова показав пожелтевшие зубы.

– Поэтому вы присоединились к анархистам? – спросила Изабелла. – Чтобы улучшить положение китайской общины?

Мей Лин энергично закивала.

– Да. Точно так же, как итальянцы, русские и немцы. Они тоже упорно трудятся, чтобы улучшить жизнь своих людей.

– А затем ваши отношения с Элом Дрейсоном стали носить более личный характер. Он доверял вам, – мягко сказала Изабелла. – Нам сказали, что вы пытались передать ему письма во время суда. Любовные письма, я полагаю.

Услышав это, китаянка рассмеялась – громче, чем я ожидал от женщины ее миниатюрных размеров.

– Так все и должны были подумать. Дрейсон бы гордился.

– А что еще мы должны были думать? – поинтересовался я.

Она пожала плечами.

– Я не писала этих писем. Только доставляла их.

Теперь я слушал очень внимательно.

– А кто их вам передал? – уточнила Изабелла.

– Понятия не имею. Они приходят сюда, в ресторан, в коробках с партиями юэбинов. Все записки, полученные вечером, я доставляю в суд утром – точнее, пытаюсь доставить.

– Кто давал вам инструкции? – спросил я. Очевидно, если Мей Лин говорила правду, то она была всего лишь курьершей; подлинный интерес вызывал анархист, наставлявший ее.

– Мистер Страпп, – ответила она.

Джонатан. Брат Ханны.

– И что он вам сказал?

– Я ведь уже повторила, – пожала девушка плечами. – Он сказал, что письма, которые приходят в юэбинах, нужно на следующий день относить в суд.

Так был ли Джонатан тем, кого я искал? Или он – просто еще один участник большого заговора? В любом случае, теперь у меня не было выбора: мне нужно было сегодня же вечером навестить Страппов.

Изабелла на время отвлеклась, читая записки, затем повернулась ко мне и нахмурилась.

– Ты уже читал их, Саймон?

– Не очень внимательно, – признался я.

– Все эти дефисы, – сказала она. – В словах есть какой-то смысл, но складываются они очень странно. Смотри.

Она протянула мне письмо, и я прочитал:

«Увы, тайна-страсть-наша, родной-мой обожаемый. Одним-глазком-хоть-увидеть хочу-тебя-иначе разлетится-она-прахом. Сгораю-в-пламени и гибну».

– Вы понимали, что доставляли? – спросил я Мей Лин.

– Я понимала всё, что мне нужно понимать, – с загадочной улыбкой произнесла она.

Этот ответ ничего не значил. Я попытался надавить на неё, напоминая, что удовлетворит меня только её полное сотрудничество.

– Иначе они пришлют кого-нибудь другого.

Ее ноздри раздулись от гнева, но она наконец ответила:

– Это шифр. Это все, что я знаю.

Изабелла нахмурилась.

– Дай мне ещё раз взглянуть на письма. Я всегда неплохо разгадывала ребусы, – улыбнулась она мне и вооружилась карандашом.

– Вы знаете, о чём в них говорится? – спросил я Мей Лин.

Она покачала головой, но почти в ту же секунду Изабелла подняла глаза и торжествующе подняла палец.

– Получилось! Это один из самых простых шифров. У тебя есть чистый лист бумаги?

Я кивнул и вытащил из саквояжа записную книжку.

– Это так называемый «нулевой шифр», – сказала она, – потому что зашифрованные буквы не видны – они замаскированы дефисами. Но посмотри: они просто пытаются сказать Дрейсону, что контрабандой протащат ему сигареты.

Я снова всмотрелся в письмо.

– Так какой здесь код?

– Первая буква каждого слова, – ответила Изабелла. – И тогда послание превращается из любовных бредней полуграмотного человека в нечто совсем иное. Видишь?

Я ещё взглянул на надпись:

«Увы, тайна-страсть-наша, родной-мой обожаемый. Одним-глазком-хоть-увидеть хочу-тебя-иначе разлетится-она-прахом. Сгораю-в-пламени и гибну».

Изабелла записала результат и с довольной улыбкой развернула к нам листок.

«Утро. Охр. Сиг.»

– Вы пытались предупредить его, что утром охранник передаст ему подарок, – произнесла Изабелла.

Мей Лин кивнула.

– Но зачем это было нужно? Он бы все равно достал сигареты, – с любопытством сказала Изабелла.

В глазах Мэй Лин промелькнула насмешка.

– Эти послания были отличной подготовкой к тому дню, когда мы пошлём действительно важное сообщение. Если власти не заметят в этих любовных письмах ничего особенного, то… Вы понимаете…

Она замолчала, но мы прекрасно поняли ее мысль. Менее важные сообщения прокладывали путь для настоящего сообщения.

Вспомнив свою собственную стычку с Дрейсоном, я добавил:

– Кроме того, сомневаюсь, что Эл Дрейсон сотрудничал бы с охраной. А это сообщение сгладило бы его взаимодействие со стражником.

И ещё одна мысль не давала мне покоя:

– Почему именно вы?

– Возможно, я просто глупая китаянка, которая не умеет хорошо писать, – невозмутимо ответила Мей Лин. – Чего еще от меня можно ожидать, верно?

Теперь я все понял.

– Люди решат, что вы не образованы. Они не станут задаваться вопросом, почему там столько дефисов. Но, тем не менее, Дрейсон так и не получил ваших сообщений, – сказал я.

Китаянка пожала плечами.

– Он был невезучим.

– И все же вы сочувствуете ему… одобряете то, что он сделал? – осторожно спросил я.

Во взгляде девушки промелькнула злость, и она смяла недокуренную сигарету в блюдце.

– Я не люблю насилия. Никто не любит, – вскинула она подбородок. – Но люди не слушают нас. Возможно, они обратят внимание на наши требования, когда станут нас бояться.

– Вы знали о заговоре с целью убийства судьи Джексона? – поинтересовался я.

Мей Лин посмотрела на меня очень серьёзно.

– Я не знаю ни одного человека, кто планировал бы убийство судьи. Зачем?

– Это могло нарушить ход судебного разбирательства и освободить Дрейсона – или, по крайней мере, продлить его жизнь, отложив свидание с палачом.

– Но это больше не имеет значения. Его дело сделано.

Теперь я был искренне озадачен.

– Вы думаете, даже если он выживет, то больше ничего не сможет сделать? Разве он не один из вас и не полезен для вашего дела?

Китаянка пожала плечами.

– Не больше, чем любой другой. Его место займёт следующий. Дрейсон не такой уж и особенный.

– Возможно, другие думают иначе, – заметил я, внимательно наблюдая за ее реакцией.

– Возможно, – уклончиво ответила девушка. – Но зачем тратить силы на одного-единственного человека?

Кто-то крикнул из кухни на китайском.

Мей Лин вздохнула.

– Мне нужно идти. Я ответила на ваши вопросы, детектив?

– Пока – да, – ответил я и поблагодарил ее за потраченное время. – Если вы что-нибудь вспомните или услышите, пожалуйста, дайте мне знать. – Я протянул ей свою карточку с номером телефона Девятнадцатого участка, зная, что она никогда не позвонит.

* * *

– Ты ей веришь? – поинтересовалась Изабелла, как только мы вышли на улицу, и за нами захлопнулась дверь ресторана.

– Сложный вопрос.

Я повел ее по людным тротуарам в сторону Канал-стрит, где мы с большим успехом могли бы найти такси.

– То, что она нам рассказала, вполне логично, и все же я думаю, что она вполне способна сочинить хорошую историю. Но надо отдать ей должное: именно потому, что девушка кажется умной, я думаю, что она не рассказала бы нам о зашифрованных сообщениях Дрейсону, если бы действительно была причастна к убийству судьи. И если бы она знала о музыкальном шифре на месте убийства, то никогда бы не призналась, что писала какой-то шифр.

– И, тем не менее, это совпадение может указывать на кого-то из членов анархистской организации.

– Именно. В этом и состоит прочная связь между анархистами и судьей: за убийством стоит тот же человек, что и за созданием кода.

Мы продолжали двигаться на север по Мотт-стрит, обходя мусор, который был просто свален на тротуар. Улица казалась более пустынной, чем обычно; из-за холода уличные торговые киоски, которые обычно выстраивались вдоль улицы, были уже закрыты.

– Ты не возражаешь, если я проеду с тобой только полдороги? – спросил я.

– Всё в порядке, Саймон. Ты хочешь поскорее разобраться с разговором со Страппами. Я понимаю. – На короткое мгновение она накрыла мою ладонь своей рукой, затянутой в перчатку.

Мы остановили проезжавшее такси, я помог Изабелле сесть, и она разложила свою пышную юбку на сиденье, освобождая мне место рядом с собой.

– Впереди в Бауэри проходит демонстрация рабочих, движение перекрыли, – крикнул нам водитель. – Придётся ехать в объезд.

Я заверил его, что все в порядке, и он повернул на восток, к реке, а затем свернул на север по Первой авеню.

За несколько следующих кварталов район ухудшился: салуны и игорные притоны Бауэри уступали место кварталу заброшенных зданий и уличных попрошаек – в большинстве своём, простых мальчишек лет восьми-девяти.

Такси подъехало к Третьей улице, и мы оказались в «Маленькой Германии¹⁵» – месте одновременно чужом и странно знакомом.

Изабелла пристально смотрела в окно. Потом она повернулась ко мне и заговорила так, словно читала мои мысли.

– Это твой бывший район, Саймон?

– Да, бывший, – сухо кивнул я. Это было словно в другой жизни.

Теперь этот район стал городом-призраком, потому что большинство выживших сделали то же, что и я – сбежали отсюда. Большинство отправилось в Верхний Ист-Сайд, другие – в Асторию или Бронкс.

Школы и магазины, которые я помнил, теперь были закрыты, и хотя на их место постоянно – пусть и медленно – появлялись новые дети и торговцы, окрестности не выглядели прежними.

Я помнил каждый дом. Мы миновали здание, где жил Эндрю Стил с женой и четырьмя детьми; он покончил с собой после того, как его семья погибла на борту «Слокама». На Пятой улице жили Фельцки и Хартунги; «Слокам» уничтожил и эти семьи.

И тут я увидел дом номер 120 по Первой авеню. Это был один из самых обветшалых домов на улице, где я вырос – и напоминание об огромной пропасти, которая отделяла меня от Изабеллы; пропасть классовая и пропасть в воспитании, которая казалась непреодолимой.

Мой бывший дом представлял собой коричневую коробку – самую простую, кирпичную, не отмеченную никакими примечательными деталями. В этот вечер его почти не было видно из-за огромного количества белья, которое соединяло окна противоположных зданий.

Я наклонился к водителю.

– Не могли бы вы остановиться здесь?

Изабелла повернулась ко мне с сочувственным выражением лица.

– Я могу взглянуть?

– Конечно, – я ободряюще ей улыбнулся. – Только не сегодня.

Я вышел из такси и заплатил водителю достаточно денег, чтобы тот отвез Изабеллу домой. Я приподнял шляпу и, когда таксист тронулся, перешел на другую сторону Первой авеню к моему бывшему дому. Я посмотрел на окно пятого этажа, выходящее на улицу. Это была наша квартира – на пятом этаже, в самом дешёвом углу. В трех комнатах – задней, передней и кухне – мы жили вчетвером, хотя на самом деле нас было трое, потому что мой отец редко появлялся дома.

Моя мать приложила все усилия, чтобы украсить квартиру. Она разложила на всех полках кружевные салфетки и выставила новую посуду. Выкрасила стены нашей задней комнаты в зеленый цвет, а в гостиной поклеила красные обои с орнаментом.

Но все эти яркие цвета и салфеточки не скрывали самой бедности. Мне удалось избежать всего этого – и у меня не было ни малейшего желания возвращаться сюда даже на самые мимолетные мгновения.

Но сегодня я должен был это сделать.

Дом Ханны стоял рядом с моим и был только чуть-чуть менее ветхим и заброшенным. Глубоко вздохнув, я собрался с духом, вошел в двери и поднялся по узкой деревянной лестнице, пропахшей мочой. На третьем этаже я повернул к квартире Страппов – номер 3С.

«Возможно, они переехали», – подумал я на мгновение. Но нет – я почувствовал запах свежезапечёной грудинки, которая была фирменным блюдом миссис Страпп.

Я должен был это сделать. Оттягивание ничего не решит.

Я постучал в дверь.

Спустя несколько секунд, которые показались мне вечностью, дверь открылась. Передо мной стояла миниатюрная женщина ростом не выше ста шестидесяти сантиметров. Ее черные как смоль волосы, теперь сильно тронутые сединой, были туго стянуты в пучок, а оливковая кожа была морщинистой от возраста и переживаний.

Она открыла рот – и вдруг в ее глазах мелькнуло узнавание.

– Саймон, – вздохнула она с облегчением. – Ты пришёл!

И прежде чем я успел сказать хоть слово, она заключила меня в объятия.

ГЛАВА 8

Первая авеню, дом 120, квартира 3С.

20:30.

Гостиная была такой же, какой я ее помнил: от стены до стены заставленной покосившейся мебелью и пахнущей говядиной с картошкой.

Я провел здесь столько чудесных вечеров с Ханной и Страппами – моей тогдашней новой семьей, – что мог бы описать эту квартиру с закрытыми глазами. Со времени моего последнего визита сюда два года назад ничего не изменилось.

Хотя… Всё вокруг стало менее разнообразным, а мебель – более потертой, чем я помнил. Я гадал, что изменилось больше: эта квартира на третьем этаже, которая была центром моей жизни всего несколько коротких лет назад – или я сам, когда оставил позади такое существование.

Страппы никогда особенно не хвастались материальными благами. Отец Ханны, владелец аптеки на углу Девятой улицы и Первой авеню, был слишком добрым человеком, чтобы вести успешный бизнес. Он из месяца в месяц мог отдавать соседям лекарства в кредит, и в результате некоторые из них пользовались его добросердечием и вообще не платили.

«Вам лекарства нужны больше, чем мне – деньги», – говорил он своим пожилым клиентам, хотя миссис Страпп вполголоса жаловалась: «Можно подумать, мы занимаемся благотворительностью, а не держим аптеку».

Я настолько окунулся в прошлое, что не сразу осознал, что со мной разговаривает миссис Страпп.

– Садись, садись, – захлопотала она.

Я подчинился, неловко улыбнувшись и усаживаясь на продавленный оранжевый диван, покрытый пятнами.

– Я только что сварила картофельный суп. Попробуй.

Она просияла в предвкушении. Картофельный суп-пюре всегда был ее фирменным блюдом, и она гордилась его ровной, гомогенной консистенцией.

– Я только что поужинал, – ответил я, качая головой. Но когда в её глазах промелькнуло разочарование, я добавил: – Но маленькую тарелочку съем. Я еще не забыл, какой у вас вкусный суп.

Она снова расплылась в улыбке и бросилась в маленькую кухню слева от комнаты. Я услышал звон металлического черпака о кастрюлю и окинул взглядом комнату: вешалка с наброшенной толстой зеленой шалью миссис Страпп; облупившиеся обои в цветочек – когда-то красные, но теперь выцветшие до бледно-розового цвета; простые газовые лампы по обе стороны дивана, которые совсем немного освещали комнату.

И тут я увидел столик, притаившийся за плетеным стулом. В тусклом свете газового фонаря я сначала его не заметил. Он располагался слева от окна и был весь уставлен фотографиями.

Не в силах сдержаться, я подошел поближе и увидел Ханну: сначала как подающую надежды красавицу в шестнадцать лет с обаятельной улыбкой; затем – на нашей помолвочной фотографии, где рядом с ней стоял я, смущённый и застенчивый, но сияющий от счастья.

Я выглядел до нелепости молодым: другой человек, живущий жизнью, которая больше не была моей собственной.

Я вернулся на свое место; в дверях появилась миссис Страпп с двумя мисками супа и одну протянула мне, а вторую поставила на стол.

– Это для Ганса, – пояснила она. – Он будет дома с минуты на минуту.

Я взглянул на часы. Была половина десятого – а это означало, что мистер Страпп снова допоздна задерживается в аптеке.

– Времена сейчас тяжелые, – сказала она. – Столько соседей уехало с тех пор, как…

Она не договорила, но в этом не было необходимости. Я лучше, чем кто-либо другой, знал, сколько таких, как я, решили уехать в последующие месяцы. Я обнаружил, что собственное горе легче переносить, когда оно не отражается в окружающих лицах.

– Ганс много работает, но с каждым днём приносит домой всё меньше, – сказала она с беспокойством.

Затем так же внезапно просияла и сказала:

– Лучше расскажи о себе, Саймон. Ты все еще работаешь на севере?

Под «севером» она понимала Добсон – маленькую деревушку в округе Уэстчестер, всего в пятнадцати милях к северу от Манхэттена, где я провел два года, забыв о своей жизни в городе – точнее, изо всех сил стараясь это сделать.

Я знал, что для Страппов все, что находилось севернее Четырнадцатой улицы, было неизведанной территорией – так что, с их точки зрения, мой переезд в Добсон находился за рамками приличия.

Я часто задавался вопросом, почему те же самые люди, которые обладали достаточным духом приключений, чтобы приехать много лет назад в Америку, решили теперь ограничить свое существование несколькими кварталами. Именно это и сделали Страппы – и уж точно не они одни.

– Я вернулся совсем недавно, – ответил я между ложками супа и рассказал, что сейчас работаю детективом под руководством Деклана Малвани.

– О боже. – Она радостно захлопала в ладоши, потому что хорошо знала Малвани: когда я только поступил в полицию, он был моим напарником в патруле в Нижнем Ист-Сайде. Затем помолчала пару секунд и задумчиво добавила: – Вы, мальчики, далеко пошли. Я всегда это знала.

Я понял, что ещё одна её надежда – теперь уже навсегда потерянная – осталась невысказанной: что я заберу Ханну с собой.

В замке повернулся ключ, и в комнату вошел высокий мужчина с седыми бакенбардами, густыми усами и добрыми глазами.

– Ганс, – прошептала миссис Страпп, – посмотри, кто пришёл.

Он зашел в комнату, повернулся ко мне – и его удивленный взгляд почти сразу же сменился широкой улыбкой. Он бросился ко мне и крепко сжал мою руку.

Мне удалось не поморщиться, хотя боль, пронзившая мою руку, была ужасной. Он забыл о моей ране – и это было хорошо.

Пока он жадно глотал суп, мы втроем говорили о последних двух годах, сосредоточившись на общих знакомых и изменениях в районе. Ни один из Страппов не выказал ни малейшего признака обиды или гнева по отношению ко мне – но это мало смягчало мое собственное чувство вины.

Мы изо всех сил избегали упоминания о Ханне, поскольку мое собственное присутствие в этом доме после двухлетнего отсутствия было более чем достаточным напоминанием. В этой комнате, где время, казалось, остановилось, ее призрак витал вокруг меня, угрожая завладеть с таким трудом отвоёванным рассудком.

– Так что привело тебя сюда, Саймон? – наконец спросил Ганс Страпп. Он крепко вцепился в подлокотники кресла, и я понял, что они оба, вероятно, решили, что я здесь, чтобы сообщить им о своей помолвке с другой женщиной – или что-то в этом роде.

Желая избавить их хотя бы от этих переживаний, я поспешно выпалил:

– Я пришел из-за вашего сына. Джонатан в беде.

* * *

Миссис Страпп обмякла, словно из неё выпустили воздух, и мистер Страпп отрывисто спросил:

– Он арестован или… ранен?

Он произнёс это так, словно эти две альтернативы были единственными возможными. И судя по всему, он был уже готов и к одному, и к другому, потому что давно ждал от Джонатана плохих вестей.

– Насколько мне известно, сейчас с ним все в порядке, – быстро успокоил я их. Затем остановился, зная, что когда-то они постоянно читали немецкие и американские газеты. – Не знаю, насколько внимательно вы следили за новостями, но в понедельник вечером был убит судья.

В глазах Ганса Страппа промелькнуло узнавание.

– Судья по делу об убийстве ребёнка? – пробормотал он.

Я кивнул.

Мистер Страпп побледнел.

– Они думают, что тут замешаны анархисты, не так ли? Неужели Джонни…? – Он не мог заставить себя произнести эти слова.

– Мне нужно с ним поговорить, – сказал я. – Я так понимаю, он связан с анархистами – и пользуется авторитетом в Нью-Йоркской организации.

Ганс Страпп сжал кулаки.

– Да, это так.

– Мы с самого начала пытались его остановить. Сказали, что с этой компанией он ничего хорошего не добьется, – сказала миссис Страпп, чуть не плача.

Я отодвинул от себя недоеденную тарелку супа и достал из сумки блокнот и карандаш.

– Может, начнем с самого начала? Мне нужно понять, как Джонатан стал частью анархистского движения.

* * *

Полчаса спустя мы все еще разговаривали, держа в руках чашки с кофе. Страппы по-прежнему предпочитали кофе марки «Лайн», которая беззастенчиво нацеливалась на американцев немецкого происхождения с лозунгом «всем немцам это нравится».

Когда-то он был и моим любимым напитком, и я был удивлен, насколько мягким он показался на вкус сейчас – без богатого, глубокого вкуса итальянских брендов, которые я начал пить в новой жизни.

Страппы рассказали мне о том, как один чех по имени Павол Хлад подружился с Джонатаном – сначала притворившись, что разделяет научные интересы Джонни, затем поощряя его посещать анархистские собрания в различных немецких пивных в городе, и, наконец, убедив его, что, когда анархистские идеалы будут воплощены в жизнь, он сможет отомстить за смерть своей сестры. Но я всё равно не мог сложить все кусочки мозаики воедино.

– Джонни был ученым, – сказал я. – Он говорил только о Сванте Аррениусе и Марии Кюри, о колледже и о стипендии, которую надеялся получить.

Я всматривался в их лица в поисках какого-нибудь знака, какого-нибудь объяснения, но ничего не видел.

– Он изменился, – сказал мистер Страпп, теребя пуговицу на левой манжете рубашки. – Сегодня он ещё говорил о Пьере и Марии Кюри и о том, что они сделали для химии… а на следующий день уже бредил о капиталистах и о том, как они убили его сестру.

Он на секунду замолчал, судорожно вздохнул, но продолжил:

– Ты знаешь не хуже меня, как жадность заставила владельцев «Слокама» и его капитана забыть о безопасности и подкупить инспекторов. – Выкручиваемая им пуговица оторвалась и пролетая через всю комнату. – Неужели им так дорого обошлась бы покупка новых спасательных жилетов, когда старые превратились в пыль? Сотни людей могли бы выжить, если бы только…, – он замолчал, не в силах продолжать.

Бесчисленное множество других, и, возможно, сама Ханна, могли бы быть спасены. Но владельцы парохода были сосредоточены исключительно на прибыли, а не на безопасности, и поэтому они отправились в тот день с прогнившими спасательными жилетами, которые топили тех, кого должны были спасти – не говоря уже о спасательных шлюпках, которые были просто покрашены и привязаны к палубам так, чтобы никто не мог их снять.

Виновны были в равной степени и владельцы «Слокама», и инспекторы, взявшие взятку, но за эту халатность десятилетним тюремным сроком ответил только капитан Ван Шейк.

Руководители компании сумели избежать обвинений, и катастрофа, убившая стольких людей, их никак не затронула.

Миссис Страпп молча пересекла комнату и принялась искать отлетевшую пуговицу, а ее муж продолжил говорить:

– Больше года назад, – сказал он, – когда казалось, что никто из виновных не попадет в тюрьму, Джонни стал одержим мыслью о том, что никому из владельцев корабля не придется отвечать за свои проступки. Он начал нести чушь о зле капитализма и о том, что именно оно убило Ханну. Не отдельный человек, понимаешь, а система. Он стал регулярно ходить на собрания рабочих. Он завел новых друзей… и полностью отказался от старых.

Несколько мгновений я молчал. Я тоже долго злился – но моя собственная ярость сосредотачивалась именно на людях, которые приняли неправильные решения.

Их решение – или отсутствие такового – стоило жизни тысяче человек. Это была ошибка человека, а не капиталистической системы. И все же Джонни, испытывая сходные со мной чувства, пришел к иному выводу.

– Анархисты сконцентрировали гнев Джонни и дали ему цель, – пояснила миссис Страпп. – Теперь он только этим и занимается. Мы его почти не видим.

– Значит, здесь он больше не живёт? – уточнил я.

– Уже больше года, – покачал головой отец.

– Вы часто видитесь?

– Он приезжал в августе на день рождения Ганса, – сказала миссис Страпп удручённо. – С тех пор мы его не видели. Только изредка приходят письма, иногда с деньгами.

– У него есть постоянная работа?

– Нет. – Ганс Страпп покачал головой. – Я думаю, он живет за счет того, что дает членство. У него достаточно высокая должность, чтобы ему платили. А может, он просто берет то, что ему нужно.

– Вы знаете кого-нибудь из его соратников, кроме Павола Хлада?

– Да, нескольких человек. Можем назвать тебе имена, – предложил мистер Страпп.

– Буду очень признателен, – кивнул я. – А где я могу найти Джонатана?

Страппы переглянулись, но промолчали.

– Комиссар попросил меня поговорить с ним, – продолжил я давить, слегка раздраженный тем, что они утаивают что-то важное, и многозначительно добавил: – А если этого не сделаю я, то они пошлют кого-то другого.

Ганс Страпп кашлянул.

– У нас с ним есть договоренность, но только на крайний случай.

– Ваш сын подозревается в громком убийстве. Мне кажется, это попадает под определение «крайнего случая».

Мистер Страпп виновато глянул на меня.

– Мы с ним свяжемся. Ради тебя. Попросим встретиться с тобой в определенное время и в определенном месте.

Он уже собирался продолжить, когда из задней комнаты донесся громкий плач. Миссис Страпп вздрогнула и поспешила в соседнюю комнату.

Я удивлённо вскинул брови и посмотрел на Ганса Страппа.

Тот отвёл взгляд.

– У вас есть ребенок? – спросил я, понимая, что вопрос глупый.

Он молчал, не находя слов, пока я перебирала в уме возможные варианты. Я как раз остановился на самой вероятной версии – что миссис Страпп пошла работать няней, чтобы подзаработать, – когда ответ пришел в виде небольшого свертка, завернутого в розовое и кремовое одеяльце, уютно устроившегося в руках миссис Страпп.

Довольный ребёнок вцепился в керамическую бутылочку с молоком. Миссис Страпп поднесла ребенка поближе.

Она заколебалась, но затем заговорила:

– Я тут подумала, Саймон… Может быть, для Джонни еще не слишком поздно?

– Слишком поздно? – переспросил я.

– Когда вы встретитесь, попытайся вернуть его домой, – взмолилась женщина. – Он всегда равнялся на тебя, Саймон. Может быть, ты сможешь убедить его, что есть другой способ.

– Вы хотите, чтобы я убедил его бросить анархистов? – уточнил я, прекрасно понимая всю бесполезность её просьбы.

Миссис Страпп закивала.

– Он до сих пор считает тебя старшим братом. Он тебя послушает, я знаю.

Я не был в этом уверен, но пообещал сделать всё, что в моих силах.

Я взглянул на малыша, который с аппетитом сосал бутылочку. У него были розовые щеки и тонкие черты лица; миссис Страпп явно хорошо заботилась о ребёнке. Теперь, когда ее собственных детей больше не было с ней, это, несомненно, навевало счастливые воспоминания.

Я схватил пальто и уже собирался попрощаться, когда мой взгляд снова упал на ребенка. Закончив есть, он смотрел на меня спокойными карими глазами.

Глазами Ханны.

Я сделал два шага вперед, уставившись на ребёнка, а затем тихо выругался себе под нос.

Вздрогнув, миссис Страпп отступила назад, и смуглое личико малышки сморщилось, словно она собиралась заплакать. Женщина снова протянула ребёнку бутылочку с молоком, чтобы немного отвлечь.

– Ханна, – пробормотал я. – У неё глаза Ханны.

Мистер Страпп кашлянул.

– Именно так мы её и назвали. Это наша Ханна. Джонни отверг все, во что мы верим, но он назвал девочку в соответствии с нашими обычаями. Я надеюсь, что втайне он все еще верит; он хочет, чтобы дух его сестры продолжил жить в его собственном ребенке.

– В его ребёнке, – эхом отозвался я.

– Она родилась полгода назад, – пояснила миссис Страпп. – С самых первых дней о ней заботились мы. Джонни утверждает, что все еще близок с её матерью, но мы не знаем, правда ли это. Мы с ней никогда не встречались. Наверное, ему неловко приводить ее сюда. Хотя для нас это не имеет значения.

– И вы не знаете, кто она такая?

– Нет, хотя…, – она замолчала на мгновение, и ее голос дрогнул. – Хотя было бы неплохо иметь хоть какую-то связь…

У меня в голове билось только две сумбурные мысли: Джонатан Страпп – отец, и его ребёнка растит и воспитывает миссис Страпп.

Маленькая Ханна – с черными как смоль волосами и глазами моей Ханны – не сводила с меня взгляд. Это было невыносимо.

Я передал Гансу Страппу свою визитку и попросил его позвонить мне, когда он свяжется с Джонатаном. Я был уверен, что он не станет тянуть с этим.

Мое сердце бешено колотилось. Я скомкано попрощался и побежал вниз по лестнице; мои ноги уносили меня все дальше и дальше от давно похороненных, душераздирающих воспоминаний, которые эта ночь пробудила вновь.

24 октября 1906 года.

Среда.

ГЛАВА 9

Девятнадцатый участок, Тридцатая улица.

08:00.

– Похоже, тебе не помешает помощь, – сказал Малвани, скептически глядя на десять коричневых коробок, беспорядочно сложенных за моей спиной. Нагроможденные друг на друга, они образовали импровизированную стену между моим собственным столом и столом Тима Галлахера, моего соседа-детектива.