Текст книги "Тайна Белой Розы (ЛП)"

Автор книги: Стефани Пинтофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Ангус кивнул.

– Именно. Она также может быть символом памяти или чести. Белые розы часто приносят на похороны.

– Значит, наша роза может быть знамением смерти, как на похоронах. Ничего больше. – Я перевел взгляд с Алистера на Ангуса, наблюдая за их реакцией. Оба выглядели неудовлетворенными.

– Конечно, может, – сказал Алистер. – Но учитывая, что убийца так хорошо спланировал убийство, факт, что он включил розу в место преступления…

– Говорит о том, что она значит нечто большее, – закончил я фразу.

Алистер кивнул.

Ангус глубоко вздохнул.

– Одна из моих самых любимых историй, связанных с белой розой, происходит из греческой мифологии. Афродита подарила белую розу своему сыну Эросу, а тот, в свою очередь, подарил ее Гарпократу, Богу молчания, в награду за то, что тот скрыл ее опрометчивый поступок⁹.

– И это снова указывает нам на совершение некого проступка, – заметил я.

Ангус энергично кивнул в знак согласия.

– Именно.

Символы начинали приобретать для меня некоторый смысл, особенно когда я думал о Библии как о символе присяги судьи.

– Просто чтобы убедиться, что мы ничего не упустили: возможно ли, что роза символизирует другой вид религии? Как розенкрейцеров, например, – поинтересовался Алистер.

– Кто такие розенкрейцеры? Какое-то тайное общество? – уточнил я.

Ангус хмыкнул.

– Моя сестра – практикующий врач. Точнее, была им. Она попалась на их обещания тайного знания. Они верят, что их последователи могут открыть секреты всего – от реинкарнации до астральной проекции! – Он снова засмеялся. – Затем она влилась в еще более странное движение – спиритизм – и теперь целыми днями пытается общаться с нашей покойной мамой. Полная чепуха, уверяю вас. – Он громко кашлянул. – И нет, я не думаю, что эта роза связана с розенкрейцерами. Их символ розы всегда вплетен в крест.

Некоторое время мы сидели молча, обдумывая сказанное.

Я повернулся к Алистеру.

– Ты упоминал что-то о белой розе во время Войны Роз – о том, что она давалась каждому, кто нарушал свою клятву, как предзнаменование смерти.

– Да. Я имел в виду выражение «Sub rosa¹⁰»: смерть тому, кто под покровом тайны розы предаст свою клятву, – ответил он.

Ангус строго посмотрел на нас обоих.

– И это снова приводит нас к мысли о преданной клятве. Но это символическое значение передано нам литераторами, а не историками. Sub rosa – это легенда, а следовательно, не обязательно правда.

– А разве имеет значение, откуда появляется значение символа? – спросил я.

– Полагаю, что нет. – Ангус откинулся назад, и рубашка туго натянулась на его животе. – Вы помните, что война Алой и Белой Розы была гражданской войной за британский трон, в которой потомки Эдуарда III, или дома Йорков, сражались против потомков Генриха IV, или дома Ланкастеров. Гораздо позже писатели эпохи Возрождения, такие как Шекспир, изображали аристократов, выбирающих сторону, срывавшими белую или красную розу из сада. Белая представляла дом Йорков, а красная – дом Ланкастеров.

Алистер просиял.

– «Что разгорелся здесь… В борьбе меж розой алою и белой, заставит сотни душ покинуть тело…». Это же шекспировский «Генрих VI»!

Я с трудом сглотнул, заставляя себя следить за их беседой. Трудно было не чувствовать себя совершенно не в своей тарелке – ведь моя короткая учеба в Колумбийском университете дала мне очень мало знаний, которые эти мужчины принимали как должное.

Я хотел получить образование, думая, что оно гарантирует мне жизнь, отличную от той, которую я знал в детстве. Но когда вмешались семейные обязательства, мне пришлось отказаться от этих планов.

– Дело было не только в выборе сторон, – добавил Ангус. – Тех, кто предавал свой дом, будь то Йорк или Ланкастер, считали предателями и предавали смерти. Но, согласно легенде, они всегда сначала получали справедливое предупреждение: вручение одной белой розы.

– Значит, судья, по мнению убийцы, мог быть предателем: его должны были казнить за то, что он нарушил свою присягу, – сказал я.

– Думаю, да. Клятва на Библии косвенно призывает Бога в качестве свидетеля, чтобы судить и мстить за нас, если человек, принимающий клятву, не останется верным своему слову, – сказал Алистер.

– Значит, судья был предателем – но по какой причине? – спросил я. – Раньше мы говорили о его долге перед законом. Но что, если его убийца думает о другом долге? Меня поражает тот факт, что речь идет о целом ряде закрытых обществ, мало чем отличающихся от анархистов – от розенкрейцеров до членов Дома Йорков.

Ангус сурово посмотрел на меня.

– Я бы не стал заходить так далеко. Анархисты не похожи ни на одну другую группу. У них нет позитивных целей. Они хотят свергнуть церковь и государство – словом, все, что пытались создать добрые и трудолюбивые люди.

– Только потому, что они чувствуют, что к ним никогда не будут относиться справедливо, как в настоящее время и происходит в нашем обществе, – ответил я. – Я понимаю, почему кто-то из их сторонников может поверить, что судья нарушил некий высший долг по отношению к рабочему человеку вообще или к подсудимым в зале суда в частности.

– Осторожнее, Зиль, – сказал Алистер, подмигивая, – а то я начинаю думать, что ты стал последователем анархистов.

– Едва ли, – улыбнулся я в ответ. – Но это не значит, что я не понимаю и даже не сочувствую источнику их недовольства. – И моя улыбка исчезла, когда я снова вспомнил сегодняшнюю утреннюю встречу с комиссаром.

– Если образы предательства – и особенно предательства клятвы – постоянно ассоциируются с белой розой, – продолжал я, – то это соответствует тому, как убийца положил руку судьи на Библию. Но есть ли в этом что-нибудь, что поможет нам установить личность убийцы судьи?

– Мы должны посмотреть на оставшуюся часть головоломки, – абсолютно трезво ответил Алистер. – Зиль, я знаю, что ты тоже это заметил: символ белой розы, который был вставлен в музыкальную партитуру, которую мы нашли среди бумаг судьи. Ты принес её с собой?

Я кивнул, а судья Портер чуть не подавился булочкой, которую ел.

– Алистер, ты ничего не говорил о музыкальном символе.

– Зато говорю сейчас, – произнёс Алистер, когда я передал копию партитуры судье. – Это не музыкальный символ как таковой. Скорее всего, белая роза заменяет символ басового ключа в последней строке на странице.

Судья несколько мгновений смотрел на партитуру, а потом поднял её высоко вверх, к свету. Наконец, он с ворчанием положил лист бумаги на кофейный столик Алистера.

Когда он заговорил, его голос был хриплым.

– Когда Хьюго получил это письмо?

– Оно было среди писем, доставленных в тот же день, когда судья был убит, – ответил я. – Вы знаете, что это значит?

Алистер покачал головой.

– Хьюго, как и все, ценил прекрасную музыку, но играл только на пианино. Я не могу себе представить, почему кто-то послал ему музыкальную партитуру. – Он забрал копию партитуры и пересек комнату, направляясь к пианино. – Жаль, что здесь нет Изабеллы. Она играет гораздо лучше меня.

Пригласить её было достаточно просто, потому что она жила напротив – в той же квартире, которую занимала с тех пор, как вышла замуж за сына Алистера. Но Алистер сел на стул, открыл крышку пианино и начал перебирать пальцами клавиши.

Теперь мне стало ясно, почему Алистер выбрал для сегодняшней встречи именно эту комнату, а не библиотеку, которая, с ее потрясающим видом на Центральный парк, обычно была его любимой. Закончив играть партитуру, он повернулся к нам лицом.

– Ну, что? – Он выжидающе посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

– Неплохая мелодия, но ничего примечательного или запоминающегося.

Судья на несколько мгновений погрузился в глубокое раздумье.

– Ты сыграл ее целиком, – сказал он, наконец, – и мне она ничего не напомнила. Давай попробуем что-нибудь еще: ты можешь сыграть лишь ту часть, где вместо басового ключа появляется белая роза?

– Хорошо. – Алистер развернулся обратно к пианино и начал проговаривать ноты вслух: – Ля бемоль, ми, ми, ми диез, соль, ми, до…

– Разве в этом есть какой-то ритм? – перебил его Ангус.

На лице Алистера промелькнуло раздражение.

– Я играю в точности так, как написано. Это просто набор нот.

– Можешь сыграть ещё раз? – попросил судья.

Алистер пожал плечами и снова сыграл ноты, стараясь следовать их ритму. Это нисколько не улучшило мелодию.

– Беспорядочный ритм заставляет меня думать, что мелодия здесь не имеет значения, – произнёс судья, размышляя вслух. – У тебя есть чистый лист бумаги? – Затем, осушив бокал хереса, он начал что-то рисовать на кофейном столике. Мы с Алистером озадаченно наблюдали, пока Ангус, наконец, не откинулся назад с самодовольным видом.

– Это нотный шифр, – произнёс он.

– Что? – переспросил я.

– Шифр – это код, который скрывает секретное сообщение, – терпеливо объяснил он. – В частности, автор этого кода, – он постучал указательным пальцем по нотной записи, – использовал код Порта, где ноты представляют собой буквы алфавита.

У Алистера загорелись глаза:

– Джованни делла Порта?

– Кого? – удивлённо спросил я.

Ответил мне Ангус:

– Порта был человеком эпохи Возрождения; у него было много интересов, но наиболее широко он прославился благодаря собственному коду. Он широко использовался в течение всего восемнадцатого века и позже был адаптирован другими шифровальщиками. Большинство музыкантов знали о нем; многие забавлялись, используя его для тайной связи друг с другом. Полагаю, в этом есть смысл, – добавил он, сверкнув глазами. – В конце концов, многие верят, что музыка – это единый, истинный универсальный язык. Шуман написал свой «Карнавал», основываясь на шифре, а Брамс и Бах вложили имена в свою музыку. Но я отвлекся…

Он нарисовал на новом чистом листе бумаги нотный стан.

– Видите ли, в шифре Порта каждая нота имеет алфавитную корреляцию. Таким образом, значение половинной ноты «ля бемоль – до» соответствует букве алфавита A. Но «ля диез – до» означает букву Х. И так продолжается до тех пор, пока вы не достигнете «ми диез»… затем вы опускаетесь на один ряд к четвертным нотам. Снова доходите до «ля бемоль», который на этот раз обозначает Я…

– Так, давай разберемся, что это значит. – Алистер наклонился, делая какие-то пометки на листе бумаги.

Ангус кивнул. Я не смог понять странного выражения, с которым он ответил на взгляд Алистера. Мне казалось, что они поняли что-то, что ускользнуло от меня.

Алистер закончил и развернул лист так, чтобы мы с судьёй могли прочитать написанное.

– Я всё правильно сделал? – уточнил он.

– Правильно, – кивнул судья, а затем прочел вслух все сообщение целиком. – «Леруа отомщён».

– Леруа отомщён…, – эхом отозвался я, а затем посмотрел на Алистера и судью. – Но Эл Дрейсон никогда не был известен под именем Леруа, не так ли?

Судья покачал головой.

– Насколько мне известно, нет. Но нам стоит перепроверить его второе имя, а также любые прозвища, под которыми он может быть известен.

– Теперь список прошлых дел судьи представляет для нас ещё большую важность, – сказал я. – Но если всё правильно…

Судья прервал меня:

– Все правильно. Я в этом уверен.

– Значит, мы только что нашли мотив убийцы, – сказал я.

Идентифицировать самого убийцу, конечно, будет гораздо сложнее. Но имя «Леруа» было ключом к этому делу – если, конечно, эту подсказку не подбросили нам намеренно, чтобы сбить с пути.

Судья Хьюго Джексон каким-то образом ранил человека по имени Леруа. Кто такой этот Леруа? И какой человек в жизни Леруа хотел, чтобы причинённое зло – не важно, было оно реальным или мнимым – было отмщено? Хотел настолько, что был готов убить.

Судя по выбору времени, это имя должно быть связано с Дрейсоном. В конце концов, убийца нанес удар накануне суда присяжных над Дрейсоном.

И хотя это могло оказаться простым совпадением, я был согласен с Алистером: мало что на этом месте преступления можно охарактеризовать как «совпадение». Между Элом Дрейсоном и Леруа, упомянутым в музыкальном шифре, должна быть какая-то связь – какая-то неизвестная пока связь, которая приведет нас к убийце судьи Джексона.

А учитывая нежелание комиссара Бингема и Департамента полиции принимать какие-либо версии, которые не нанесли бы ущерба подпольной анархистской организации, раскрытие этой связи ложилось исключительно на мои плечи.

ГЛАВА 7

Здание «Дакота», 72-ая улица, дом 1.

18:00.

– Что происходит? И почему никто из вас не одет к ужину?

У меня перехватило дыхание, когда я поднял глаза и увидел стоящую в дверях Изабеллу – в желтом платье, с каштановыми волосами, уложенными к вечеру. Ее карие глаза сверкали, когда она рассматривала нас всех.

Увидев свою невестку, Алистер заметно расслабился и подошел к ней с извиняющейся улыбкой.

– Прости, Изабелла. Мы были так поглощены обсуждением, что я совсем забыл об ужине.

На ее лице отразилось разочарование, хотя глаза остались теплыми, когда она приветствовала сначала меня, а потом Ангуса Портера. Может быть, она с нетерпением ждала совместного ужина – или расстроилась из-за того, что ее исключили из дискуссии? Я был уверен, что дело в последнем.

Алистер вытащил карманные часы и нахмурился.

– Уже перевалило за шесть. Нам с Ангусом еще нужно кое-что обсудить; я попрошу миссис Меллоун подать нам ужин сюда. – Он повернулся ко мне. – Зиль, почему бы тебе не отвести Изабеллу на ужин и не посвятить ее в это дело? Если хотите, можете взять мой автомобиль.

Застигнутый врасплох этим неожиданным проявлением великодушия, я вопросительно посмотрел на Алистера. Мало того, что он предложил мне воспользоваться своим самым ценным имуществом – автомобилем «Форд» образца 1905 года, – я также знал, что он относился к моей дружбе с Изабеллой с немалой долей подозрительности.

– Алистер, – сказал я, – ты же знаешь, что я никогда раньше не водил автомобиль.

Выражение его лица оставалось невозмутимым.

– Ты довольно часто наблюдал за мной. Это совсем не трудно.

– Нет, спасибо. Нас вполне устроит такси.

Я много раз был пассажиром в автомобиле Алистера, но я понимал, что мне не хватит его умения ориентироваться на дорогах, заполненных конными экипажами, тележками и пешеходами. Не говоря уже о том, как терпеливо он заводил мотор каждый раз, когда тот с шипением останавливался.

Я коротко попрощалась с судьей Портером, а Алистер повел Изабеллу по коридору. Как будто он как можно быстрее хотел от нас избавиться – и мне было интересно, что он хотел обсудить с судьей наедине?

Со времени нашего первого совместного дела в прошлом году я узнал, что Алистер часто бывает не слишком откровенен; но на самом деле, это была привычка скрывать информацию, которую он не считал относящейся к делу – и не важно, что по этому поводу считал я.

С другой стороны, я не хотел судить Алистера слишком поспешно. Он и Ангус Портер были школьными товарищами Хьюго Джексона; возможно, им действительно стоит посидеть наедине, предаваясь воспоминаниям о своем друге.

– Вот, – прошептал мне на прощание Алистер, протягивая небольшой пакет. – Это копии писем, которые Го Мей Лин написала Элу Дрейсону. Я подумал, что ты захочешь просмотреть их за ужином.

– И откуда они у тебя? – поинтересовался я.

– Связи, друг мой, связи, – ответил он с загадочной улыбкой.

– И почему ты не упомянул об этом раньше? – я спрятал письма в саквояж.

Алистер пожал плечами.

– Не думаю, что Ангусу нужно об этом знать. Приятного вечера.

* * *

Как только мы сели в такси, направлявшееся в центр города, и я дал водителю адрес Чайнатауна, Изабелла повернулась ко мне с улыбкой.

– Мы едем в «Мон Лэй Вон», Саймон?

Я покачал головой. Она говорила про ресторан, который мы часто посещали с Алистером в прошлом; его называли «Китайским Дельмонико», потому что, как говорили, китайская еда там была не хуже, чем европейская – в его нью-йоркском тёзке.

– Сегодня я решил выбраться в менее модный китайский ресторан. У нас там встреча с женщиной.

Изабелла искоса на меня посмотрела.

– Мы договорились поужинать всего пятнадцать минут назад.

– А я и не говорю, что эта женщина нас ожидает.

– Тогда тебе лучше поскорее ввести меня в курс последнего дела и объяснить, каким боком в нём замешана эта женщина, – парировала Изабелла, вцепившись в сиденье, когда наше такси резко дернулось вправо.

Я рассказывал ей, что произошло, пока такси быстро несло нас в центр города, по булыжникам, покрытым грязью, – и кто знает, чем еще, – обгоняя другие автомобили, тележки и повозки, запряженные лошадьми, забрызгивая грязью тех несчастных пешеходов, которые подходили слишком близко.

Изабелла всё схватывала на лету, поэтому сразу сообразила, как Алистер втянул меня в это дело – с участием известного судьи, противоречивым судебным процессом и местом преступления, испещренным символами. А после всех подробностей я вернулся к Китайской Розе и нашей сегодняшней цели.

– Ее зовут Го Мей Лин, – сказал я, следуя китайской традиции ставить фамилию на первое место. – Она также известна как «Китайская Роза» – и, очевидно, является возлюбленной Эла Дрейсона. Она каждый день приходила на заседания суда и пыталась передать ему любовные письма. Я только что получил копии нескольких из них. – Я указал на коричневый саквояж у своих ног.

– И ты думаешь, что она каким-то образом причастна к убийству судьи Джексона? – поинтересовалась Изабелла.

– Учитывая время совершения убийства и дурную славу процесса Дрейсона, вполне вероятно, что в нем замешан анархист. Если не она сама – то, возможно, знает, кто это сделал.

На лице Изабеллы появилось недоуменное выражение.

– Интересно, почему о ней никогда не писали в газетах? Я следила за процессом и читала новости, как и все остальные; Дрейсона поносили все, от Херста и Пулитцера до Окса. Я была уверена, что, по крайней мере, жёлтая пресса подхватит эту историю. – Она повернулась ко мне и рассмеялась. – Это ведь был бы идеальный заголовок для разгромной статьи: «Дьявол и его китайская любовница»!

Она была права.

– Даже не знаю, – пожал я плечами. – Может, потому, что она китаянка?

– А Эмма Голдман – русская, но о ней пишут постоянно. – Изабелла упрямо вскинула подбородок.

– А ещё она – известная анархистка.

– Но ты ведь и Китайскую Розу считаешь замешанной в этом убийстве. Или всё дело в том, что она не настолько известна?

Я сдался, смеясь.

– Ты права – у меня нет ответа на этот вопрос. Возможно, полиция попросила газетчиков не писать слишком много и не подогревать ненависть, потому что поняла, что сдерживать толпу во время суда – задание не из лёгких. Может быть, журналистам даже пообещали «эксклюзивную информацию» после окончания процесса, если во время оного они будут помалкивать.

Изабелла внимательно посмотрела на меня.

– Тебя беспокоит что-то еще. Ты морщишь лоб, как и всегда, когда у тебя в голове что-то не сходится.

Я кивнул, и её губы дрогнули в улыбке. Она слишком хорошо меня знала.

– Вполне возможно, что судью убили только ради того, чтобы сорвать почти верный приговор Дрейсону, – признал я. – Но из-за символов, найденных на месте преступления – и сообщения «Леруа отомщён» – я полагаю, что убийца мог быть мотивирован чем-то из прошлого судьи, и процесс Дрейсона вывел это на поверхность.

Такси резко остановилось; мы добрались до места назначения – пересечения Баярд-стрит и Мотт-стрит.

– Другими словами, ты считаешь, что убийство судьи – не просто помощь Дрейсону от его друзей-анархистов?

– Именно. Идём. – Я расплатился с таксистом и помог Изабелле выйти из автомобиля. – Продолжим разговор за ужином.

Как только мы оказались на тротуаре, я на мгновение остановился, чтобы вдохнуть неповторимый запах Чайнатауна.

В этот вечер запах рыбы со множества рынков смешивался с резким ароматом табачных киосков и чайных лавок.

Их ароматы были настолько сильны, что обычно маскировали запахи, исходящие от массы людей вокруг нас – от потных рабочих, возвращающихся домой, до надушенных женщин, направляющихся в ресторан.

Вокруг нас стоял ужасный гам: люди кричали на всех языках: мандаринском и кантонском диалектах, смешанных с корейским, японским и английским. Сам я умел разговаривать лишь на своём родном языке, однако, если прислушивался, мог различать по интонациям другие диалекты.

Мы вышли на улицу и очутились в живом человеческом море.

Мимо нас проходили китайские прачки с узлами чистой одежды на головах; женщины толкали нас корзинами, наполненными мясом и овощами; молодые люди пробирались в двери салунов; а случайные патрульные во время вечерних обходов делали вид, что следят за порядком, останавливаясь только, чтобы поговорить с лавочниками.

– Хотите экскурсию? Всего пятнадцать центов за полчаса. – К нам подошел мужчина-экскурсовод. – Я отведу вас в ресторан с самой экзотической кухней.

– Нет, спасибо, – сказал я, беря Изабеллу за руку. Мне не нужен был проводник; я хорошо знал этот район, благодаря тому, что провел детство всего в нескольких кварталах к северу отсюда.

А во время частых отлучек моего отца, Ники Скарпетта – грубоватый владелец салуна за углом на Пелл-стрит – выполнял своего рода роль отчима – помогал моей матери, когда не хватало денег на аренду, и заботился обо мне. Но ценить я это начал гораздо позже, когда уже вырос.

Мы продолжили путь по Мотт-стрит, миновав несколько китайских ресторанов, конкурировавших за бизнес в этом квартале: «Империал», «Порт-Артур» и «Тукседо».

– Что мы ищем, Саймон? – Изабелла сжала мою руку, когда корзина с рыбой – казалось, подвешенная в воздухе, настолько крошечным был несший её человек – материализовалась из ниоткуда и врезалась в нее.

– «Красный фонарь», вот, он уже виден. – Я указал на желтый навес, на котором были изображены китайские иероглифы рядом с рисунком простого фонаря на красном флаге.

Я притянул Изабеллу поближе, чтобы она не столкнулась с шатающимся мужчиной, который, без сомнения, провёл слишком много часов в одном из опиумных притонов или салунов Чайнатауна.

Некоторые из них рекламировались открыто; другие можно было найти только в верхних комнатах некоторых ресторанов, скрытых от общего взгляда. Их наличие принесло респектабельным китайским ресторанам по всему городу плохую репутацию.

Жители Нью-Йорка ассоциировали китайские рестораны с этими сомнительными заведениями, но на самом деле большинство связанных с опиумом посетителей и владельцев были ирландцами, англичанами, немцами или русскими. Кем угодно, только не китайцами.

В конце концов, мы добрались до угла, где в витрине «Красного фонаря» висело меню. Поднялись на две ступеньки, вошли через красные занавески, которые служили дверью, и тут же нас встретила хорошенькая миниатюрная женщина в синем шелковом ханьфу.

– Ni hao ma¹¹? – поинтересовалась она с вежливой улыбкой. – Добрый вечер.

– Нen hao, xie xie¹². Столик на двоих, пожалуйста.

– Конечно.

Вторая улыбка была более широкой, открыв желтые зубы, которые разрушили первое приятное впечатление. Возможно, она была большой любительницей чая или табака, или и того, и другого.

Мы последовали за ней в маленькое помещение, заполненное до отказа; она подвела нас к единственному свободному столику в глубине зала. Остальные посетители перестали есть и уставились на нас, потому что мы были единственными не китайскими посетителями в зале, а Изабелла – единственной женщиной, не считая пожилой дамы, обедавшей со своим сыном.

Когда мы уселись за маленький деревянный столик в глубине зала, женщина снова обратилась к нам:

– У нас есть только меню на китайском языке. Вы читаете по-китайски?

– Yī diаn¹³, – ответил я на одном из диалектов и по выражению лица китаянки понял, что даже в этих трёх слогах совершил пару ошибок. Я знал лишь несколько иероглифов, и в меню мог только отличить блюда из риса от лапши, не больше.

– Тогда я вам помогу, – кивнула женщина.

– Мей Лин! – донёсся голос из кухни, а за ним последовали несколько слов по-китайски.

– Прошу прощения, – пробормотала она. – Одну минуту.

Как только она отошла достаточно далеко, Изабелла наклонилась ко мне и прошептала:

– По-моему, она не похожа на анархистку.

Я мог только пожать плечами. Бертильон, возможно, и ошибался, утверждая, что преступники отличаются от законопослушных граждан чертами внешности, но в одном он был прав: мы все склонны ожидать, что преступник будет выглядеть как злодей. Таков базовый человеческий инстинкт – и я вспомнил, как только сегодня утром искал в глазах Эла Дрейсона признаки зла. Разумеется, их там не было. Худшее зло было невидимо; оно спало в сердцах и умах.

Мы подождали несколько минут, но Мей Лин не возвращалась.

– Если мы не станем заказывать что-то экзотическое, то высоки шансы, что нам понравится, – предложила Изабелла.

Мы остановили свой выбор на чайничке зелёного чая, жареном омаре с рисом и овощной лапше с салатом из бок-чой. Я жестом подозвал официанта, представившегося Чарли, и он записал наш выбор в маленьком блокнотике.

Я продолжал высматривать Мей Лин, пока разговаривал с Изабеллой, объясняя ей свои опасения по поводу этого дела, включая главную дилемму, с которой я столкнулся: как лучше всего справиться с невыполнимым требованием генерала Бингема? Как мне следить за братом Ханны и оказывать давление на свою семью Страпп?

– До сегодняшнего утра я с генералом никогда не встречался, – объяснил я. – У него репутация человека слишком прямолинейного и никогда никого не слушающего. Но я не воспринимал эти рассказы всерьез: все работники считают, что их начальство знает меньше, чем они сами, – усмехнулся я.

– А теперь ты с ними согласен: ты не доверяешь комиссару.

– Его подход абсолютно неверен, – сказал я, потянувшись за чайником, и налил чая Изабелле и себе. – Генерал – военный человек, который думает, что может бульдозером проложить себе быстрый путь сквозь все проблемы. Но люди, особенно вовлеченные в расследование, плохо реагируют на приказы или грубую силу. Гораздо лучше попытаться аргументированно убедить их в своей правоте.

Изабелла, как и всегда, была предельно пряма:

– У комиссара один подход, у тебя – другой. Это заставляет меня задаться вопросом: ты действительно против самого комиссара? – спросила она между глотками чая. – Или ты просто ищешь предлог, чтобы избежать встречи с семьей Страпп?

– И то и другое, – признался я. – Методы генерала могут насторожить наших подозреваемых – и если они залягут на дно, то наше расследование обречено. Но ты права: у меня нет ни малейшего желания встречаться с кем-либо из Страппов, тем более обсуждать участие Джонатана в анархистской деятельности. – Я на мгновение замолчал. – Не то чтобы есть какая-то особая причина избегать их. Просто эту связь я для себя закрыл и предпочёл бы больше не открывать.

Изабелла молча ждала, пока я продолжу.

– Я не верю, что Джонатан имеет какое-то отношение к смерти судьи. Какую бы руководящую должность он сейчас ни занимал, он не мог быть анархистом слишком долго. Прошло чуть больше двух лет с тех пор, как я видел его в последний раз. А если я прав, человек, причастный к убийству судьи Джексона, таит злобу очень долгое время.

– Два года – это очень долго. – Изабелла бросила на меня многозначительный взгляд и подлила себе ещё чая. – Достаточно долго, чтобы люди изменились. Ты раньше был с Джонатаном близок?

– Нет. В те годы он был робким, замкнутым мальчиком, интересовался книгами и научными экспериментами и надеялся получить стипендию в колледже, как и я. Но этого не случилось, и он пошел работать к отцу.

Еду нам принесли горячей и исходящей паром. Пока официант расставлял тарелки, мы с Изабеллой умолкли – и я заметил, что вернулась Мей Лин. Она здоровалась с клиентами, подавала им напитки и управлялась с кассовым аппаратом.

– А как насчет мистера и миссис Страпп? – поинтересовалась Изабелла.

Я постарался удобно перехватить китайские палочки, но они, похоже, плохо сочетались с омаром и рисом.

– В самом начале я с ними прекрасно ладил. Они приняли меня, когда я был студентом Колумбийского университета и собирался стать адвокатом. Но когда бросил учебу и поступил в полицию, они забеспокоились. – Я скорчил гримасу. – Видишь ли, полицейские получают стабильный и надежный доход, но существует потенциальный риск для жизни и здоровья на рабочем месте. А поскольку большая часть моего заработка уходила на содержание матери и сестры, они, по-моему, отчаялись, что я когда-нибудь смогу жениться на их дочери. Я понимал их и не винил за это; они просто заботились об интересах Ханны.

– Как давно ты видел их последний раз?

– Через несколько недель после похорон Ханны, – признался я, с трудом подбирая слова. – Это было слишком трудно… и я только всё усложнял. Я чувствовал, что они обвиняют меня в том, что я её не спас, – тихо добавил я.

Изабелла мгновение задумчиво смотрела на меня.

Наконец она заговорила:

– Думаю, ты должен увидеться с ними, Саймон. Потому что это правильно, а не только потому, что так приказал комиссар. – Ее карие глаза смотрели прямо на меня. – Если ты не пойдешь, комиссар пошлет к Страппам кого-нибудь другого. И его следующий кандидат вряд ли будет так же деликатен к их проблемам, как ты. – Она сделала глубокий вдох. – И тебе это тоже пойдет на пользу.

Изабелла была права: это нужно сделать. Но я бы многое отдал, чтобы избежать этой задачи.

Вечер близился к завершению, и в «Красном фонаре» осталась лишь горстка посетителей. Чарли, наш официант, принес счет и десерт из карамболы.

– Когда юная леди освободится, не могли бы вы попросить ее поговорить с нами? – Я протянул официанту три доллара, которые должны были покрыть наш обед.

Он вскинул брови, но согласно кивнул.

Я окинул взглядом остальных посетителей. В обычных обстоятельствах я бы предпочел поговорить с Мей Лин в более уединенном месте, но, как оказалось, люди за соседними столиками недостаточно хорошо говорят по-английски, чтобы подслушивать наш разговор.

Спустя несколько минут к нашему столику подошла Мей Лин и подозрительно на нас посмотрела.

– Вам понравился ужин? – выдавила она улыбку.

– Понравился. M Goi¹⁴. Благодарю вас, – произнёс я на кантонском диалекте, надеясь, что не очень исказил слова и тем самым не оскорбил Мей Лин. – Я надеюсь, вы сможете помочь нам с другим делом. Полагаю, вы – Го Мей Лин, также известная как «Китайская Роза»?

У девушки удивлённо расширились глаза, но она ничего не ответила.

Я представился и сам и представил Изабеллу, объяснив, что мы расследуем убийство судьи Джексона.

Она ответила пустым взглядом. Если бы всего несколько минут назад мы не говорили с ней абсолютно свободно, я решил бы, что она не понимает по-английски.

– Мы ищем его убийцу, и нам нужна ваша помощь, – повторил я.

– Вы нашли не ту девушку, детектив, – наконец произнесла она с вызовом. – Я работаю здесь. – Она обвела рукой обклеенную красными обоями комнату. – Уже многие месяцы, вместе со своими родителями. Я ничего не знаю о мертвом судье.