Текст книги "Тайна Белой Розы (ЛП)"

Автор книги: Стефани Пинтофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Стефани Пинтофф

Тайна белой розы

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

http://vk.com/club43447162

Оригинальное название: Secret of the White Rose

Автор: Стефани Пинтофф / Stefanie Pintoff

Серия: Simon Ziele #3 (Саймон Зиль #3)

Перевод: Романенко Карина

Редактор: Волкова Евгения

ПРОЛОГ

22 октября 1906 года.

Понедельник.

Судья Хьюго Джексон был на грани нервного срыва – и так было с самого начала процесса.

Конечно, он был не один такой. Все – от финансовых магнатов Уолл-Стрит до рядовых работников магазинов в «Мейси», от брокеров по облигациям в «Бэнкерс Траст» до продавцов бакалейных лавок в «Уимэнсе» – нервничали из-за судебного процесса «Народ против Дрейсона».

Разница только состояла в том, что Джексон был главным судьёй.

Он не испытывал ничего, кроме отвращения, к Дрейсону, который ни словом, ни жестом не выказал никакого раскаяния за жизни, которые отнял.

Но этот обвиняемый будет осуждён по справедливости. В конце концов, в этом заключался долг судьи. Не говоря уже о том, что Джексон не хотел давать Дрейсону ни малейшего основания для апелляции.

И все же он не мог успокоиться.

Может быть, дело было в самом Дрейсоне – потому что Джексона приводило в замешательство то, как обвиняемый с отросшими волосами и бородой сидел молча, изо дня в день глядя на судью сквозь стёкла толстых очков в проволочной оправе. Это ощущение, что за ним наблюдают, не покидало его еще несколько часов после того, как он выходил из зала суда; хотя каждый раз, когда он оборачивался, за спиной никого не было.

Его жена сказала бы, что на старости лет он стал совсем чокнутым.

Вокруг него толпы людей, жаждущих узнать последние новости, хватали номера «Уорлд», «Трибьюн» и «Таймс» прямо из рук газетчиков, даже чернила ещё не успевали высохнуть. Они будут читать подробности того, как держалась сторона защиты. Завтра присяжные посовещаются, и судьба Дрейсона будет решена.

Публика, возмущенная преступлением, назвала этого человека чудовищем и теперь с трепетом ждала обвинительного приговора, в котором никто не сомневался. Если в этом мире существовала хоть капля справедливости, этот вердикт обязан был быть обвинительным.

По крайней мере, так считало большинство людей. Но судья слишком хорошо знал, что есть и другие.

Даже у Дрейсона были сторонники.

* * *

Когда примерно через полчаса судья приехал в свой солидный особняк из красного кирпича в доме номер три на Грамерси-Парк, он обнаружил, что его почта уже аккуратно сложена стопкой на серебряном подносе, стоявшем на столике в прихожей. Он задумчиво перебирал письма, пока не замер над одним из них.

Неужели снова?

Он разорвал конверт и взглянул на содержимое. Инстинктивно потянулся, чтобы ослабить галстук, который, казалось, начал его душить. Судья сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Затем, не сказав ни слова жене, он сунул всю пачку писем в карман пальто, схватил большой железный ключ, который всегда висел у входной двери, и перешел улицу к запертым кованым воротам, ведущим в парк, потому что только владельцы домов напротив парка имели доступ к маленькому частному оазису у подножия Лексингтон-авеню.

Дрожащими руками поднял ключ и повернул его в замке.

Проклиная свои расшатанные нервы, он закрыл за собой калитку, и на мгновение ему показалось, что он отгородился от всего земного зла.

Это был его личный рай: место покоя и красоты.

Он прошел через весь парк мимо нянек, толкающих детские коляски, и джентльменов, которые читали газеты на скамейках, выстроившихся вдоль ухоженных дорожек для прогулок.

Наконец он выбрал свою любимую скамейку, стоявшую у каменного фонтана возле западного входа. Его журчащие воды успокоили его расшатанные нервы, и он вздохнул свободнее. Успокоившись в тишине парка, судья заставил себя просмотреть остальную почту.

Это нужно было сделать. Рай никогда не был неуязвим перед Злом.

Сегодня днём ему доставили письма, полные ненависти и угроз.

Первые два были преисполнены гневных обвинений в том, что он слишком сочувствует Дрейсону.

Еще один автор объявил Дрейсона мучеником за правое дело и угрожал судье расправой.

Мужчина вздохнул, понимая, что придется вызвать полицию. Снова.

Почему все пытаются повлиять на него в связи с этим делом?

Дрейсон был самопровозглашенным анархистом, но не этот факт стал причиной того, что население Нью-Йорка было захвачено событиями в зале суда.

Нет, с Элом Дрейсоном всё было иначе.

Ровно в четыре часа в третью субботу июня он, предположительно, подложил бомбу в конный экипаж. Его целью был ни кто иной, как Эндрю Карнеги – гость на свадьбе в величественном кирпично-каменном особняке на Сорок седьмой улице.

Однако с самого начала план Дрейсона был плохо продуман.

Карнеги был не лучшей мишенью – потому что, как бы ни злился Дрейсон по поводу обращения с рабочими в «Американской металлургической компании Карнеги», сам магнат рассматривался в ней в основном как филантроп. Он поклялся отдать перед смертью свое огромное состояние и все пожертвования Карнеги-холлу, и Фонд героев утверждал, что он говорит серьезно.

– Я действовал во благо обычных рабочих людей. – После ареста Дрейсон произнес только эти семь слов и ничего больше.

Но когда взорвалась его бомба, погибли пять невинных человек: повозка разлетелась на куски, отчего разбились стекла в окнах близлежащих зданий и рассыпались кирпичи.

В то время как многие гости на свадьбе отделались лишь ссадинами и порезами, на улице орудие Дрейсона нанесло самый страшный ущерб.

Динамитная бомба – это неизбирательное, неуправляемое орудие смерти; простые слова не могут передать той бойни, которую она создает. Всего за мгновение она превратила приятный июньский полдень в сцену, которая больше подходила на поле боя, настолько велики были разрушения и травмы.

Лошадь, запряжённая в экипаж, оказалась отброшенной в сточную канаву, а ее задние ноги были оторваны взрывом; женщина осталась лежать, прислонившись к крыльцу городского дома, без обеих рук; мужчина с обожженной плотью растянулся на тротуаре…

Дрейсон хотел бороться за свое дело, нанеся удар по капиталистической системе, но, убивая невинных, обычных людей, он был навеки проклят общественностью.

И ещё… там был ребёнок.

Четырехлетний мальчик шел домой из церкви вместе с дедушкой, когда взорвалась бомба.

Один из его ботинок силой взрыва был отброшен на подоконник второго этажа.

Это было единственное неповрежденное напоминание о мальчике, и его изображение – одинокий детский башмачок с пуговицами, сделанный из черной кожи, одиноко болтающийся на этом выступе, – служило острым напоминанием о том, что город потерял в тот день.

Оно разошлось по всем крупным газетам и вошло в общественное сознание, как не смогли все остальные кровавые фотографии, которым было позволено выйти в свет.

И вот Дрейсона, человека, который хотел прославиться как революционер, вместо этого поносили как худшего из преступников – убийцу детей.

По этой причине зрелище у здания суда уже несколько недель напоминало настоящий цирк.

Многие хотели видеть Эла Дрейсона осужденным, и они приходили каждый день – часто с фотографиями жертв. Некоторые держали в руках фотографию уже упомянутого ботиночка.

И анархисты тоже пришли, в частности, пресловутая Эмма Голдман.

«Дрейсон допустил ошибки, – утверждала она, – но общие цели анархистского движения остались верными».

Своей зажигательной речью ей удалось разозлить толпу – причём, как сочувствующих, так и недоброжелателей.

Судья был скрупулёзен и осторожен в деле Дрейсона, и письма с угрозами в этом совсем не помогали. Он устал от махинаций и интриг, от политизирования всего этого процесса.

Судья собрал свою почту и вернулся домой из парка. Едва успев повесить пальто, он вернулся в библиотеку и потянулся к телефону.

Нужно сделать два звонка.

Первый звонок был человеку, которого он знал много лет и которому доверял.

– Я получил ещё одно письмо.

– Такое же, как и остальные?

– Да.

– Значит, всё так, как мы и ожидали, – голос на другом конце провода звучал устало.

– Что мне делать? – спросил судья.

– То же самое, что и раньше. Просто декодируй сообщение и следуй инструкциям.

– Это больше не может продолжаться, – сказал судья дрожащим голосом. – Мы должны выяснить, кто узнал наш код. С тех пор прошло уже много лет…

– Тише!

Несколько минут оба собеседника молчали. Потом второй спокойно продолжил:

– Мы придумаем, как это остановить. Но сейчас просто делай то, что тебе говорят.

У него не было выбора, поэтому он так и поступит. Пока.

Он положил тяжёлую чёрную трубку телефона на подставку. И почти сразу же снова снял её и дал оператору номер комиссара полиции Нью-Йорка Теодора Бингема.

Пока судья ждал, когда установится соединение, он решил, что будет осторожен.

Благоразумен – и всегда осторожен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Не держит центр, вещей распалась связь;

Анархия обрушилась на мир

И попраны невинности обряды,

Сомненьем души лучшие объяты».

Уильям Батлер Йейтс, «Второе Пришествие»

23 октября 1906 года.

Вторник.

Детектив Саймон Зиль.

ГЛАВА 1

Семьдесят первая улица, дом 171.

01:30.

Несмотря на мои самые лучшие намерения – не говоря уже о превосходном французском жарком – я заснул от полного изнеможения.

Лежа на золотисто-зеленом пестром диване в середине трактата Моррисона «Преступление и его причины», я внезапно проснулся от яростного стука в дверь.

Я резко вскочил, отчего Моррисон рухнул на землю, а за ним последовала моя теперь уже пустая кофейная кружка.

Я нащупал свои видавшие виды карманные часы. Половина второго. В такое неприлично позднее время большинство людей предпочли бы звонить по телефону. Благодаря современному черному с медью телефону Строугера, установленному в моей новой квартире в прошлом месяце, со мной можно было связаться в любое время суток.

Конечно, во всём есть свои недостатки, но я уже начал ценить телефонные звонки гораздо сильнее, чем непрерывный стук в дверь, который разбудил меня сегодня.

Какого дьявола кто-то решил разбудить меня лично?

Я босиком подошел к двери по недавно покрытому лаком полу, который сейчас неприятно холодил голые стопы. Когда подошел ближе, стук прекратился, но вдруг настойчивый голос позвал меня по имени:

– Зиль! Открывай!

Я повернул замок и снял цепочку. В мерцающем свете газовых фонарей, стоявших вдоль коридора, узнал своего друга и коллегу-криминолога Алистера Синклера. Обычно уравновешенный и словоохотливый профессор, шатаясь, вошел в мою гостиную, рухнул на мой пестрый диван и беспомощно посмотрел на меня.

– Зиль, мне нужна твоя помощь, – сумел выдавить он, пока его не скрутил приступ кашля.

– Что случилось? – Закрыв дверь и заперев её на замок, я зажёг дополнительные масляные лампы в гостиной, а затем внимательно осмотрел Алистера в поисках травм, но ничего не заметил.

Ни разу за все время нашего знакомства я не видел Алистера в таком состоянии.

Его темные волосы, густо посеребренные сединой, не были гладко уложены; они стояли дыбом, как будто он несколько раз взъерошил их рукой. Дорогое кашемировое пальто было забрызгано грязью, а рукав – порван. Но больше всего меня беспокоило пустое выражение его голубых, смотрящих на меня глаз. Ясные, как лед, и всегда такие же холодные, его глаза обычно светились умом – но сегодня я видел в них лишь пустоту.

Я принёс ему стакан воды, который он взял, ничего не сказав.

Фонари мерцали – результат сквозняка, постоянно гулявшего по комнате, – и я поплотнее закутался в халат, а затем сел в мягкое зеленое кресло напротив Алистера.

Меня учили на работе, как нужно разговаривать в подобных случаях, поэтому, когда я спрашивал, что произошло, мой голос был тихим и спокойным. Но мой тон противоречил глубокой личной обеспокоенности – ибо то, что лишило Алистера привычного самообладания, должно быть поистине важным.

В первую минуту я подумал об Изабелле, вдовствующей невестке Алистера, которая помогала ему в его исследованиях мышления преступников – и которая занимала большую часть моих собственных мыслей, в чём я боялся признаться даже себе самому.

– Сегодня ночью был убит человек, – выдавил, наконец, Алистер, – тот, кого я когда-то считал одним из своих самых близких друзей.

– Мне жаль, – искренне произнес я.

Несколько мгновений мы молчали, пока он собирался с мыслями.

– Кто он?

– Хьюго Джексон. Он учился вместе со мной на юридическом факультете Гарварда, выпуск семьдесят седьмого года. – Алистер задумчиво улыбнулся. – Мы не разговаривали много лет, но когда-то были очень близки. Он даже был шафером на моей свадьбе.

– Вы поссорились?

Он покачал головой.

– Нет. Мы просто отдалились друг от друга. Завели разных друзей, разные интересы и стали видеться всё реже…

– Ты уверен, что это было убийство? – Теперь, окончательно проснувшись, я скрестил руки на груди и серьезно посмотрел на друга.

– Без сомнений. Его горло перерезано от уха до уха.

– Если вы не были близки, почему же ты узнал об этом одним из первых?

Давние отношения, которые не поддерживались много лет, не объясняли, почему он решил заняться этим делом. Или почему он был так расстроен.

– Наши жёны сблизились, и их дружба длилась долгие годы, даже когда наша собственная ослабла. Отчасти поэтому миссис Джексон сразу же позвонила мне.

– А вторая причина? – уточнил я, зная, что то, что Алистер не говорит, обычное важнее того, что уже сказал.

– Необычные обстоятельства, – Алистер инстинктивно понизил голос, хотя в комнате кроме нас никого не было. – Миссис Джексон нашла его в библиотеке; он лежал на столе в луже крови, – Алистер нахмурился и замолчал, погрузившись в свои собственные мысли.

– Продолжай, – не вытерпел я.

Он вернул мне стакан с водой.

– У тебя не найдётся чего-то покрепче, Зиль? Чтобы успокоить нервы?

Все, что у меня было, – это односолодовый виски «Талискер», который сам Алистер и подарил мне прошлым летом на день рождения – сувенир из недавней поездки на шотландский остров Скай.

Я щедро налил ему полстакана и сел ждать, когда он продолжит.

Алистер поболтал в стакане золотисто-коричневый напиток, больше наслаждаясь его ароматом, нежели вкусом.

– Рядом с его телом лежала Библия – не семейная Библия, а та, которую его жена никогда раньше не видела. И правая рука моего друга покоилась на ней, – сказал он, наконец.

Я попытался представить описанную Алистером картину.

– Будто он приносит присягу в суде?

– Да, – кивнул Алистер. – Мой друг был судьёй.

– Но ведь судьи чаще заслушивают чужие присяги, чем приносят собственные?

– Именно. – Он многозначительно посмотрел на меня. – А поскольку это была Библия, незнакомая его жене, мы можем предположить, что убийца принес ее с собой на место преступления.

Дрожащими руками Алистер поставил на стол стакан с виски.

Я наклонился ближе, начиная по-настоящему волноваться. Никогда ещё не видел своего друга таким встревоженным.

– Мы обсуждаем место преступления, – напомнил я ему, – которое никто из нас в действительности не видел. Но ты уже уверен, что это важная деталь?

– А ты как думаешь, Зиль? – взорвался он, но я видел, что эта вспышка больше обусловлена скорбью, нежели злостью. – Неужели наша совместная работа за последний год не смогла убедить тебя в важности поведения преступника на месте преступления?

Он был прав: прошел почти год со времени дела Фромли, когда он впервые вошёл в мой кабинет и объявил, что может использовать свои знания мышления преступника, чтобы помочь мне раскрыть жестокое убийство. Конечно, Алистер был не во всем прав. Но, как сказал бы он сам, знание преступного ума – это не только наука, но и искусство, и я никогда не сомневался, что он понимает в преступном поведении больше, чем я когда-либо мог предположить.

Алистер покачал головой.

– И ещё кое-что: у его руки положили белую розу.

– Белую розу? Как у невесты?

Мой друг серьёзно кивнул.

– Знаю. В это время года их трудно достать.

– Цвет чистоты и невинности, – добавил я, думая о невестах, которых видел с такими розами в день их свадьбы.

– Не всегда. – Алистер сделал паузу. – В некоторых странах это цвет смерти, и обычно он ассоциируется с предательством. Во время Войны роз¹ белую розу дарили предателям, которые нарушили своё слово. Он предупреждала их, что смерть неминуемо их настигнет.

– Так ты думаешь..?

– Я не знаю, что думать, – перебил он меня. – Но я хочу, чтобы ты занимался этим делом.

– И где был убит судья Джексон? – с сомнением уточнил я.

– На Грамерси-парк.

– Это территория Тринадцатого участка; не моя юрисдикция.

Я сейчас работал детективом в Девятнадцатом участке под началом моего давнего друга капитана Малвани.

– Раньше ты помогал другим участкам.

– Наш новый комиссар – приверженец протокола. – Комиссар полиции Теодор Бингем не желал и слышать, чтобы офицеры работали вне пределов своих участков, не получив особых распоряжений от него лично.

– Я могу сделать необходимые звонки, – сказал Алистер, вставая и пересекая комнату к моему телефону. – Я вызываю такси?

Я кивнул, и он поднял трубку.

– Оператор? Да, наберите, пожалуйста, Колумбийский университет, номер двадцать три – восемьдесят.

Пока соединение устанавливалось, он снова повернулся ко мне:

– Мой друг был выдающимся человеком. Ваши полицейские будут находиться под значительным давлением, чтобы быстрее раскрыть его убийство.

Я, несомненно, собирался сейчас ехать с ним в центр города.

Я уже встал и направился в свою спальню, чтобы переодеться, но его упоминание о полицейском начальстве пробудило какие-то воспоминания.

– Как, говоришь, звали судью?

– Джексон. Судья Хьюго Джексон.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить, где именно слышал это имя, а затем резко повернулся к Алистеру.

– А это не тот же самый судья, который ведёт дело Дрейсона?

– Именно. – Алистер поднял палец и снова заговорил в телефонную трубку. – «Транспорт Нью-Йорка»? Да, мне нужен электромобиль на угол Семьдесят первой и Бродвея, пожалуйста.

Затем он повесил трубку и мрачно посмотрел на меня.

– Сегодня присяжные должны были закончить совещаться. А теперь? Есть большая вероятность, что судебное разбирательство объявят недействительным.

Это все меняло. Смерть – а точнее, убийство, – судьи, председательствовавшего на самом противоречивом процессе, который город видел за многие годы, вызвала бы самые страшные волнения, какие только можно себе представить.

Как и все, я с большим интересом следил за процессом – особенно потому, что знал таких людей, как Эл Дрейсон. Они росли и процветали в моем родном Нижнем Ист-Сайде, где новые иммигранты, уставшие от лишений в своей «приемной» стране, сочувствовали тем, кто отстаивал их права. Большинство из них были идеалистами, которые хотели только лучших условий труда и жизни.

Но я видел, как глаза некоторых мужчин вспыхивали страстью, когда они обсуждали свое дело, загораясь энтузиазмом, который я не мог понять. Особенно, когда их разговоры перескакивали на оружие и взрывчатку. Когда они не проявляли никакого уважения к человеческим жизням, которые уничтожали.

Бессмысленно бороться с одной несправедливостью, создавая другую.

Я понимал, какую преданность и самопожертвование люди могут испытывать к другому человеку. По моему опыту, даже самые высокие идеалы часто искажались ради личной выгоды и амбиций.

Из этого редко выходило что-то хорошее. А вот плохое и порочное – постоянно.

ГЛАВА 2

02:30.

Я поспешно оделся, собирая все необходимое, что носил с собой на каждое место преступления: блокнот, карандаш и хлопчатобумажные перчатки, чтобы защитить все, к чему прикасался, от собственных отпечатков пальцев.

Потом мы ждали у окна моей квартиры на втором этаже, выходящего на Семьдесят первую улицу, пока перед домом не остановилось такси. Мы поспешно спустились по лестнице, прошли через внутренний дворик и забрались в кабину, где устроились на черных кожаных сиденьях.

Алистер был не в состоянии вести свой собственный автомобиль, но его выбор электромобиля вместо одного из новых, более быстрых бензиновых такси, казался ненужной расточительностью. Алистер клялся, что они более надежны, и, без сомнения, они соответствовали его любви к роскоши. Со своей стороны, я считал их непрактичными и медлительными, учитывая их четырёхсоткилограммовые двигатели. Я предпочитал метро – там пятицентовый билет доставлял меня в центр города быстрее, чем любой другой вид транспорта.

Алистер дал водителю адрес на Грамерси-парк, и мы помчались на юг по Бульвару – именно так большинство людей до сих пор называли часть Бродвея к северу от Коламбус-серкл.

Улицы были пустынны, и кованые газовые фонари отбрасывали мрачные тени на все еще спящие здания.

Мне нравилась эта часть города – Верхний Вест-Сайд – где таунхаусы и многоквартирные дома вырастали из-под земли, как только архитекторы успевали их спроектировать.

Хотя постоянные строительные работы имели свои недостатки, в целом мне нравилось быть частью района, который постоянно менялся. Здесь была и моя собственная сдаваемая в аренду квартира на углу Семьдесят первой и Бродвея, построенная всего два года назад.

Я никогда не смог бы позволить себе однокомнатную квартиру в новом роскошном доме на зарплату детектива, но друг Алистера неожиданно переехал за границу и захотел, чтобы в его отсутствие за квартирой присматривали; он даже сказал, что так я окажу ему неоценимую услугу. Я не сразу согласился, но, в конце концов, на третьей неделе августа я переехал и вернулся к своей карьере детектива в Девятнадцатом участке, которым теперь командовал мой бывший напарник Деклан Малвани.

И вот, после двух лет пребывания в Добсоне – маленькой деревушке к северу от города, где я наслаждался передышкой от городской коррупции и насилия, – я снова назвал остров Манхэттен своим домом.

Пока наше такси ехало в центр города, молчаливый и озабоченный Алистер не проронил ни слова.

Мы проехали через Театральный квартал на Сороковой, где электрические рекламные щиты вдоль Большого Белого Пути заставляли улицы сиять ярко, как днем – даже в этот предрассветный час. А ещё это было место нашего с Алистером последнего совместного дела, когда прошлой весной сумасшедший убийца нацелился на красивых молодых актрис. Мне всегда нравилось бывать в театре в тех редких случаях, когда я мог себе это позволить, но с тех пор я не был ни на одном представлении. Бродвейские убийства – по крайней мере, временно – подорвали мою любовь к сцене.

Водитель свернул налево, на Двадцать третью улицу, и мы подъехали к Грамерси гораздо быстрее, чем я ожидал.

Район кишел полицейскими, но водитель подъехал как можно ближе к западной части Грамерси-парк. Алистер заплатил за поездку непомерные шесть долларов.

Дом судьи на Грэмерси-Парк-Уэст, 3, был типичным для всего окружающего: четырехэтажный городской дом из красного кирпича, окруженный кованым забором высотой сантиметров семьдесят.

Я сразу узнал людей не только из Семнадцатого участка, но и из Тринадцатого, и из Восьмого. Я также узнал худого, как тростинка, мужчину с седеющими волосами и сгорбленными плечами, который держался позади толпы.

– Харви, – произнёс я. – Рад тебя видеть.

Он вздрогнул от неожиданности, но тут же расплылся в улыбке и потянулся, чтобы пожать мне руку.

– Зиль. Я слышал, что ты вернулся в город. Но ты ведь теперь из Девятнадцатого, верно? А вас, ребята, тоже вызывали сюда? Тут сущий хаос. Похоже, мэр приказал всем детективам в городе работать только над этим делом. – И он указал на толпившихся на улице людей в синем.

Мне удалось сказать что-то уклончивое, прежде чем я коротко представил Алистера и спросил:

– Кто назначен главным? Уж не сам ли генерал?

Харви покачал головой и широко ухмыльнулся.

– Нам повезло: его нет в городе; он в Бостоне с женой. Хотя я думаю, убийство судьи разрушит его планы и вернет домой пораньше. – Он кивнул в сторону суматохи за воротами. – А пока делом руководит Сондерс.

Узнав о присутствии Сондерса, я вздохнул с облегчением.

«Генералом» был сам комиссар полиции Теодор Бингем, бывший военный, который привнес в свою работу не только военную решительность, но и упрямую веру в то, что он единственный знает правильные ответы. Он был комиссаром почти год, но уже успел заслужить глубокую нелюбовь среди подчинённых.

Мне ещё не приходилось встречаться с высшим командным чином этого города, но я был уверен, что он не обрадуется, когда увидит, что обычный детектив пытается вмешиваться в расследование. Он назвал бы моё поведение «выпендрёжем», и никаких связей Алистера не хватило бы, чтобы спасти мою репутацию.

Алистер просиял, услышав это имя.

– Вы имеете в виду заместителя Джона Сондерса?

После того, как Харви согласно кивнул, Алистер объяснил, как он познакомился с Сондерсом, одним из многочисленных заместителей комиссара, в начале этого года, когда был на совещании в полицейском управлении.

– Он, как и я, интересуется тем, как новые методика работы могут помочь в борьбе с преступлениями. Я предложил несколько способов, как можно включить результаты моих исследований в их повседневную практику.

Я знал, что высшее руководство до сих пор реагировало на предложения Алистера в лучшем случае скептически, а в худшем – просто издевательски. Большинство полицейских, в том числе и я, были не прочь попробовать новые методы, которые, как было доказано, надежно работают в полевых условиях. Но большинство идей Алистера были лишь учебными теориями – непроверенными и неиспытанными.

Я заметил, как Алистер на мгновение заколебался перед дверью. Затем он расправил плечи и решительно вошел в дом своего старого друга.

Я последовал за ним через фойе к библиотеке в дальней части первого этажа, где группа мужчин, среди которых был и заместитель Сондерс, мрачно ждала прямо возле двери. Причина этого была ясна сразу же: из комнаты вышли два младших офицера, несущих деревянные носилки, на которых, накрытое толстой белой простыней, лежало крупное тело, которое, как мы знали, принадлежало судье.

Мы молча смотрели, как он в последний раз покидает свой дом.

– Какого…? – начал Сондерс, увидев посторонних, но затем, узнав Алистера, протянул ему руку.

– Профессор. Какая неожиданность. Боюсь, сегодня вечером я не смогу вас впустить внутрь. Хотя мне известно о вашем интересе к подобным делам, это расследование – весьма деликатно и, как вы понимаете, только для официальных лиц. – Он сурово посмотрел на меня. – И ограничиваются только теми участками, от которых мы запросили помощь.

Алистер смерил Сондерса ледяным взглядом.

– Думаю, вам лучше поговорить с миссис Джексон. Это она попросила меня о помощи, и я, конечно, ей не отказал – и настоял на том, чтобы ко мне присоединился детектив Зиль.

Сондерс смутился и переступил с ноги на ногу.

– Я понимаю, что миссис Джексон расстроена и думает, что ее друг, учёный-криминолог, поможет делу, – сказал он. – Однако тем из нас, кто расследует это дело, не нужно вмешательство посторонних.

Мы не двинулись с места, и он добавил:

– Поэтому я хочу, чтобы вы ушли.

– А я хочу, чтобы он остался.

Эти слова, произнесенные властно и уверенно, исходили от импозантной женщины с серебристо-седыми волосами, уложенными в узел. Большая часть ее платья была покрыта черной шалью, а лицо исказилось от горя. Я был уверен, что вижу перед собой миссис Джексон.

Рядом с ней стояла высокая красивая женщина с оливковой кожей и черными волосами, собранными в тугой пучок. Она была одета в строгое, чёрно-белое накрахмаленное платье горничной и держала серебряный поднос с кофе и печеньями.

– Можешь отнести это в гостиную, Мэри, – холодно распорядилась миссис Джексон. – Мужчины, прошу вас, угощайтесь. Я знаю, что час уже поздний.

– Миссис Джексон, – произнёс Сондерс, – я приношу свои извинения, но вы должны доверять мне, чтобы я смог расследовать смерть вашего мужа в соответствии с протоколом.

– Вы имеете в виду убийство моего мужа? – язвительно сказала она, не стесняясь в выражениях. – Профессор Синклер – друг нашей семьи и выдающийся криминолог. Я обратилась за помощью в расследовании к нему, – она сделала паузу, и ее глаза остановились на мне, – и к человеку, которому он доверяет.

Заместитель комиссара снова начал протестовать, но она оборвала его на полуслове.

– Надеюсь, вы не хотите, чтобы я позвонила мэру и сообщила ему о наших разногласиях?

– Очень хорошо, мадам, – согласился Сондерс, и я сразу же осознал всю важность и силу связей человека, убитого здесь сегодня вечером.

Позже я узнал, что девичья фамилий миссис Джексон была Шермерхорн – одна из старейших и богатейших семей города, чье влияние в политических и общественных кругах оставалось сильным долгие годы.

Миссис Джексон подошла ближе, чтобы взять Алистера за руку, и впервые ее голос слегка дрогнул.

– Хорошо, что ты пришёл.

– Гертруда, – начал Алистер. – Мне так жаль…

– Конечно. – Женщина попыталась улыбнуться. – Главное, чтобы справедливость восторжествовала. Мне нужно, чтобы ты пообещал, что позаботишься об этом. А теперь идём.

Когда она повернулась к библиотеке, Алистер положил руку на ее плечо и посмотрел на нее испытующе-обеспокоенным взглядом.

– Ты уверена?

– То, что я избегаю этой комнаты, не изменит того факта, что сегодня ночью здесь убили моего мужа, – коротко ответила она. – Нужно смотреть правде в глаза.

Мы обменялись с Алистером взглядами и последовали за ней в библиотеку.

За годы расследования убийств я повидал много разных видов горя – но, по правде говоря, никогда не встречал такой стойкости и мужественности, как у миссис Джексон.

Я выпрямился и заставил себя дышать медленно, как только почувствовал тошнотворно-сладкий запах крови. Испытывал к ней неестественное отвращение – явный недостаток с учётом моей профессии, который я старался скрывать от окружающих. В большинстве случаев мне это удавалось – но только благодаря силе воли.

Желудок сжался, и волна тошноты заставила с трудом сглотнуть.

Сондерс отправился вслед за нами, держась на почтительном расстоянии, но внимательно наблюдая за происходящим. Остальные офицеры остались в коридоре, когда мы вошли в небольшую комнату, заполненную темными ореховыми книжными шкафами, до отказа набитыми юридическими книгами. У окна стоял письменный стол из красного дерева, заваленный бумагами и томами литературы – теперь все они насквозь пропитались содержимым темной лужи, которая покрывала стол и продолжала по каплям стекать на пол.

Судья потерял огромное количество крови. Я заметил Библию в черном кожаном переплете, о которой упоминал Алистер, а также лежащую посреди стола белую розу на длинном стебле, испачканную алым.

Миссис Джексон обошла вокруг стола и присела на бордовое кожаное кресло своего мужа, в то время как все остальные намеренно воздерживались от того, чтобы смотреть на лужу крови на самом столе.