Текст книги "Пепел"

Автор книги: Стефан Жеромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)

Из развороченных проломов в треснувших стенах появлялись все новые и новые ряды одетых по-праздничному испанцев и со слепой храбростью бросались на захватчиков. Их убивали штыками и сталкивали в tv же общую могилу. Польская пехота хлынула в бреши. Обагренные кровью, в изорванных мундирах, с липкими от крови стволами ружей, они, топча раненых и умирающих, добежали наконец по карнизам вдоль подвалов, оглашаемых предсмертными стонами, до первой городской площади.

Сан Энграсия!

Наконец-то они ворвались в этот проклятый город!

Площадь была пуста. Когда они вышли на середину се, на них посыпался град пуль, сверху полетели камни. В глухих задних стенах домов были давно пробиты кирками узкие отверстия. В каждом таком отверстии вспыхивал сизый дымок. Улицы, ведущие в город, узкие, как щели между рядами высоких домов, были перегорожены вновь возведенными каменными стенами или завалены мешками с песком. Нижние окна в домах, входные двери и двери лавок были тоже замурованы и полны невидимых бойниц. Ни единой двери! Ни живой души! Неприятеля как будто не было!

Второй ужасающий залп… Дым вырвался из сплошных стен и струйками вился в воздухе… Несколько десятков трупов осталось на мостовой. Офицеры выстроили солдат повзводно и, держась у самых стен, поспешили назад, к воротам Сан Энграсия. Там они спрятались за разрушенными монастырскими стенами. Оказалось, что ворота завалены неимоверным количеством мешков с землей, образовавших гору во всю их высоту. Батальону второго польского пехотного полка было приказано оттащить эти мешки. Солдаты мигом взялись за работу, радуясь, что хоть минуту можно не идти приступом на глухие, дымящиеся стены. Работал там и Цедро. Потаскав добрый час огромные sacs à terre, [513]513
  Мешки с землей (франц.).


[Закрыть]он валился с ног от усталости. Весь в поту, грязный, он почти ослеп от дыма и пыли. Тяжело дыша, Цедро сел на мешок и вытянул ноги. Ни единой мысли в голове… Где он. что делает? Что это за мешки, зачем они тут? Страшный рев пушек ударяет то в лоб, то в темя. Раздирающие душу предсмертные стоны… Где это он?

Рядом, у самой стены, расхаживал взад и вперед в фиолетовой ее тени маленького роста офицер, щуплый, худой брюнет с красивыми глазами. В руке он держал обнаженную шпагу. Цедро устремил на офицера налившиеся кровью глаза; он не был уверен, что в самом деле видит его, может, это ему только вспомнилось событие, к которому был причастен такой человек. Офицер остановился около него и с иронической улыбкой что-то сказал. Среди грома выстрелов, стремительного напора воздушных волн, стука саперных кирок в соседние стены, криков о помощи, предсмертного хрипа и полных тоски призывов и стонов Цедро его не расслышал.

Он вскочил на ноги и вытянулся в струнку.

– Откуда вы взялись, улан с тонкой талией? – крикнул ему на ухо капитан.

– Откомандирован в батарею капитана Гупета.

– Понятно. Вы устали?

Цедро воззрился на него в удивлении.

– Ваше лицо мне знакомо, я слышал о вас, пан Цедро.

Кшиштоф отдал по-военному честь.

– Мы с вами дальние родственники. Меня зовут Выгановский.

Ружейные залпы и новая пушечная канонада со стороны Альхаферия прервали разговор. Через минуту Кшиштоф опять сидел на мешках, а офицер расхаживал вдоль стены.

«Называйся себе как хочешь, шут полосатый, – размышлял Цедро. – Тоже мне родственник…»

Цедро невольно бросил взгляд в сторону развалин монастыря и снова увидел засыпанные подвалы. Из-под обломков вылезали люди. Оборванные, в окровавленных лохмотьях. Лица страшные, глаза издали смотрят на него. Ах, что это за глаза!

«Выгановский… – шепчут губы, – дальний родственник… Цедро… Ха, ха! Цедро! Нет уже, брат, Кшиштофа Цедро. Был, да весь вышел, братец, нет его… Да, да, нет…»

Юноша недолго мог предаваться таким меланхолическим размышлениям. Его опять позвали таскать мешки; пришлось схватить с товарищами первый попавшийся мешок и тащить его в невыносимый зной. На площади Сан Энграсия мешки развязывали и песок высыпали в кучу.

«Любопытно, – думал Цедро, со смехом бегая взад и вперед, как лошадь по кругу, – каким парням придется снова насыпать этот песок в мешки? Уж не нам ли самим?»

Как только баррикада за воротами была разобрана, солдаты разбили молотами огромные железные засовы и настежь распахнули ворота. Сорок четвертый полк хлынул в улицу, на площадь, в монастырские дворы. Все, кто еще не погиб под обломками стен, умирали теперь, пронзенные штыками. Монастырь Сан Энграсия был оставлен только тогда, когда в нем не осталось в живых ни одного защитника.

Вся французская армия собралась тогда в колонну, чтобы ворваться в центр города и дойти до моста. С площади Сан Энграсия расходились три улицы. Первая тянулась на запад, к площади и воротам Кармен, мимо монастыря Сан Хосе дель Кальсас. На север шла главная артерия города, улица Сан Энграсия, выходившая на Калье дель Коссо и вместе с улицей святого Хиля (от Коссо до моста) разделявшая город на две почти равные части. Третья улица вела на восток, в сады и переулки, к воротам Квемада.

Войскам надо было идти прямо, на улицу Сан Энграсия. Вызвали саперов в осадном снаряжении, с кирками, и всей массой двинулись на стену, преграждавшую узкую щель. Как только кирки ударились со звоном о камни баррикады, осаждающие войска очутились в сущем пекле. С крыш, с чердаков, из немногочисленных окон и бойниц, с каждого этажа и чуть ли не из-за каждого выступа полетели вниз камни, куски железа, полились бочки кипящего масла и воды. Дымки ружейных выстрелов вспыхивали всюду, даже вырывались из-под земли, из окон подвалов.

Французы и отряды поляков били в стену штыками. Они долбили ее, впивались в выемки ногтями и цеплялись за выступы ногами, как по ступеням карабкались вверх по вбитым в углубления карабинам. Как только поперечную стену удалось разбить сверху, солдаты в огне и дыму, под градом обломков стали голыми руками вырывать отдельные камни.

Прежде чем испанцы успели перебить первые ряды, вся баррикада была снесена штыками и превращена в груду кирпича и известки. Разъяренный отряд захватчиков ворвался в узкую щель улицы, точно снаряд, начиненный людьми и выброшенный адскою силой.

Месть толкала захватчиков вперед. Яростный, слепой гнев гнал их железным бичом. Но не успели они выскочить на верхушку разбитой баррикады и показаться на улице, как из глубины ее грянул по ним пушечный залп. Дрогнули и стократно повторили рев орудий огромные, темные здания без окон, монастырские стены, колокольни и башни церквей. Первому захватчику картечью разорвало в клочья голову и грудь. Река алой крови полилась по камням в плоские водостоки. Улицу по всей длине преграждали брустверы. Камни, вывороченные из мостовой, плиты мрамора и порфира, кучи вырытой земли образовали как бы исполинскую лестницу, ведшую вниз.

Места, не прегражденные баррикадами, были изрезаны рвами. За первой батареей виднелась пониже вторая, за второй – третья. Четыре ближайших переулка с левой стороны улицы Сан Энграсия и три следующие с правой были перегорожены ровной стеной, которая поднималась выше первого этажа. Все двери и окна были заложены камнями. Волосы встали дыбом у охваченной воинственным пылом обезумевшей толпы захватчиков. Ей предстояло идти в эту узкую щель, уходившую в облака. Вся улица казалась чуть заметной трещиной между высоченными каменными стенами. Полоска пламенеющего неба едва виднелась между карнизами крыш. Такого наполеоновские захватчики на широкой земле еще не видывали. Они стиснули зубы, зажали в руках карабины и ждали команды. Одним прыжком ринулись они к зияющим на взгорье жерлам пушек. Добежали. Увидели живых людей в этих живых стенах. Увидели хладнокровных, спокойных канониров, забивавших новый заряд. Под натиском толпы канониры не обратились в бегство. С безмолвным, неустрашимым, холодным презрением защищались они банниками. На приказ сдаться ответили молитвой на отход души и смертельными ударами. Поверженные в прах, защищались ножами, выхваченными из-за пояса. Умирая от ста штыковых ударов в одну грудь, кусали руки и лица живым и мертвым, как собаки, когда обезумев от дикой любви к родному дому, они защищают его от врага. Окровавленные трупы их, исколотые и растерзанные штыками, после прохода победоносной коты французов повисли с раскинутыми руками на лафетах, колесах и осях пушек, как лоскутья изодранного знамени.

Первый полк привислинской пехоты и батальон семидесятого полка, под командой генералов Вердье и Лакоста перешли через первый вал H бросились на вторую батарею. Едва отряды, устилая трупами улицу, миновали один из переулков, как на них из-за баррикады бросилась толп» испанцев. Пришлось теперь драться на все стороны под непрекращавшимся ни на одно мгновение обстрелом с горы.

Кшиштоф Цедро в улицу Сан Энграсия ворвался под непосредственной командой генерала Лакоста. Вскоре, однако, самим ходом сражения он был отброшен к другим частям. Ошеломленный, оглушенный канонадой, он, как в глубоком сне, мчался вместе с другими вперед и все жался при этом к стенам огромных домов. Он перебрался через рвы и валы первой батареи и вдруг через разрушенную баррикаду попал в третий переулок, сворачивавший с улицы Сан Энграсия влево. Разведчики первого полка еще дрались там с испанцами. Он тоже кинулся в толпу. Часть защитников была перебита в проломе баррикады, остальные, израненные и исколотые, рассеялись, и только из верхних окон все еще стреляли. Кто-то из старых солдат посоветовал незаметно, у самых стен, продвигаться за проломом по переулку до следующего угла. Кшиштоф вместе со всеми остальными так и поступил. Прижавшись спиной к стене и все время держа на курке палец, он подвигался шаг за шагом вперед, то и дело поглядывая, откуда может настичь его пуля. Окна во всем переулке были внизу заделаны до половины, так что в любой момент, когда появлялась где-нибудь шапка, дуло ружья или сверкали пылающие черные глаза, можно было ожидать выстрела.

Наконец солдаты добрались до угла. Они шли перпендикулярно главному направлению атаки. От перекрестка под прямым углом, параллельно улице Сан Энграсия, шел узкий переулок в сторону францисканского монастыря. Насторожившись, солдаты услышали громкий шум в конце третьей стороны этого квадрата, которая должна была соединяться с улицей Сан Энграсия. Там еще бежали по одиночке раненые испанцы, тащились те, у кого уже подкашивались ноги.

Семь случайно собравшихся пехотинцев и с ними улан, он же и пехотинец Цедро, бросились очертя голову в эти переулки. Они предполагали, что наткнутся на баррикаду и захватят ее с тыла. Там было сумрачно и совершенно пусто. Солдаты шли осторожно, никем не замеченные. Они крались на цыпочках, как лисицы, по обеим сторонам и терлись спинами о стены. Без всяких потерь они беспрепятственно добрались до следующего угла.

Выглянув из-за угла, солдаты в переулке, который был четвертым по улице Сан Энграсия и первым со стороны францисканского монастыря, увидели кучку испанцев, дравшихся на баррикаде. Крепкая, высокая кирпичная стена замыкала переулок, отделяя его от главной артерии города, где шел кровопролитный бой. За стеной лежали сваленные в кучу клавикорды, диваны, шкафы, телеги, груды выброшенной мебели и горы мешков с песком. За ними-то, беспрерывно стреляя, и притаились окровавленные люди, большая часть которых была уже ранена. Женщины заряжали ружья, дети подавали их защитникам. На самом верху стояло несколько молодых и здоровых солдат. Вооруженные карабинами, они прикрывали баррикаду.

Разведчики сосчитали про себя кучку… В следующее мгновение они выскочили из-за угла и с криком бросились на баррикаду. Прежде чем они успели добежать до подножия баррикады, защитники заметили их и встретили огнем. Вся улица сразу точно проснулась! В окнах всех этажей показались головы и ружейные дула. Грянул залп, и дым застлал улицу. Защитники в несколько прыжков сбежали с баррикады и схватились с разведчиками. Через верхние отверстия окон стали выползать старики, женщины с топорами и косарями, блеснули кинжалы в руках, оскалились белые зубы. Польские солдаты, образовав небольшое каре, ощетинились штыками. Разведчик, стоявший в центре, толкнул дверь, около которой он стоял. С треском распахнулись створки. Солдаты увидели узкие сени и каменную лестницу, ведшую наверх. В мгновение ока все каре проскользнуло в эти сени и наставило штыки на улицу. Двое заряжали ружья, пятеро разведчиков и шестой Цедро не отнимали от щеки прикладов.

Через минуту по обе стороны входных дверей сбилась толпа народа. Цедро был впереди, он стоял на пороге и грудью защищал колонну. У самого порога, с восточной стороны, то есть со стороны улицы Сан Энграсия и не взятой еще баррикады, темнел высокий дом, толстые нервюры которого локтя на полтора выдавались на улицу. Во всех этажах выступа виднелись одно над другим оконца. Нижнее окно было заделано только до половины. В верхнем отверстии, которое было видно Цедро, находившемуся от окна на расстоянии не более двух ружейных дул и на самой линии прицела, то и дело показывалась чья-то голова. При этом всякий раз вспыхивал дымок выстрела. Взяв заряженное товарищем ружье, Кшиштоф тщательно прицелился в окно. В ту же минуту в нем опять мелькнуло белое лицо. Кшиштоф приготовился выстрелить… Но так, с прикладом у щеки, и застыл под неприятельскими пулями… Он не мог спустить курок. Из темного проема прямо в лицо ему смотрели глаза как бы вдохновенного ангела, грозные и прекрасные, широко раскрытые в экстазе; черный вихрь волос над белым лицом, от воинственного пыла и отваги превратившимся в грозную маску.

«Как ты прекрасна!..» – пламенея радостью и восторгом, подумал Цедро, целясь в лоб между сурово устремленными на него глазами.

Грянул выстрел. Дым обжег Цедро лицо и на минуту ослепил ему глаза. Когда облако дыма рассеялось, улан остановившимися глазами смотрел в проем. Вот из-за рамы осторожно высунулся белый лоб, и призрак окинул взглядом захватчика. Счастьем повеяло на него. Глаза и губы просияли улыбкой. Одно мгновение, которое длится более сотни лет, стояли они, вперив друг в друга взор. Это было краткое мгновение, которого едва ли хватило бы для того, чтобы передать из рук в руки заряженное ружье…

К осажденным дверям сбегалось все больше людей. Увидев перед собой целую толпу, разведчики дали по ней еще один залп, после чего, не раздумывая о том, что может произойти, захлопнули за собой двери сеней и заложили их изнутри огромным железным болтом. Солдаты не знали, где они находятся. Их окутала глубокая тьма. Терять им было нечего, и они направились в глубь сеней. Там солдаты наткнулись на каменную лестницу. Когда Кшиштоф первым взбежал по ее узким, крутым, стертым ступенькам, перед ним в темноте распахнулась какая-то дверца. В нескольких шагах от него кто-то крикнул. Кшиштоф ткнул в это место штыком, но попал в голую стену. Чутко насторожившись, крадучись, он поднимался вверх на шум шагов, пропавший перед ним в темноте. Бесшумно пробирались за ним товарищи. Слышно было только их жаркое, прерывистое, грозное дыхание. Разбойничьи глаза пронзали темноту. Эта кучка солдат была как бы олицетворенным призраком смерти, явившимся в тихий дом. Руками солдаты ощупывали темные, холодные стены, ища дверей в жилище. Крутые ступеньки на втором этаже закончились небольшой площадкой. Дверь отсюда вела в глухой двор, вокруг которого шел деревянный балкон. Солдаты осторожно выглянули во двор. Ни души…

Три курицы преспокойно разгуливали внизу на солнышке, кудахтая и поклевывая невидимые зернышки. На балконе зеленый попугай покачивался в высокой круглой клетке из красных прутьев. Желтый отблеск солнца струился, пламенея, на одну из стен и на часть небольшого двора.

Казалось небезопасным переступить порог и выйти на этот деревянный балкон. Солдаты по таким же крутым, истертым каменным ступенькам поднялись выше, на третий этаж. Дойдя до середины лестницы, они услышали на верхней площадке легкий шорох. Остановились.

Кругом царила тишина. Но не успел косой луч света упасть сверху на солдата, шедшего впереди, как грянул выстрел. Солдат застонал и бессильно, как мешок с песком, опустился без слов на ступени. Следующий тотчас же перескочил через него и взбежал наверх. За ним друг за дружкой последовали остальные. Раздался второй выстрел. Вслед за ним почти одновременно – третий. Солдаты увидели кучку вооруженных мужчин. Это были монахи. Пистолеты дымились еще в руках церковнослужителей. Миг один – и три старца, хрипя и хватаясь за ноги солдат, лежали в луже собственной крови. Четвертый и пятый убежали в дверь направо. Одного догнал Цедро. Монах неожиданно обернулся и молниеносно прыгнул к улану. Это был человек в цвете сил, с иссера-бледным лицом и седыми, коротко остриженными волосами. Кинжал со звоном ударился о дуло карабина и синим лучом скользнул вниз. Когда Цедро и монах, оба разъяренные, охваченные воинственным пылом, занеся руку для удара, столкнулись лицом к лицу, Кшиштоф увидел страшные черные глаза монаха, широко раскрытые и остановившиеся от злобы, его белые, как сыр, зубы и раздувшиеся от бешенства ноздри. Размахнувшись, он изо всей силы ударил монаха снизу карабином в живот. Тот перегнулся и медленно повалился назад. Тогда, сам не сознавая, что он делает, Кшиштоф в мгновение ока поднял карабин, быстро повернул его кверху прикладом и ударил штыком стонущего монаха в грудь. Штык пронзил тело насквозь и увяз в полу. Улан с трудом выхватил его и вслед за другими направился в дверь, отряхивая сапоги и штаны, обагренные кровью, которая брызнула во все стороны из раны.

– Бабы! – крикнул разведчик, шедший впереди.

Заглянув в комнату, солдаты увидели человек двадцать женщин разных лет, старых и молодых.

Сбившись толпой в темном углу большого зала, женщины стояли, как бы слившись в сплошную массу. Помертвелыми глазами смотрели они на дверь. Не успели они слово вымолвить, как разведчики рассеяли, разогнали всю кучку их, оглядели каждую женщину при свете, падавшем из окна. Старух и пожилых они прикладами и коленками вытолкали за дверь, в соседнюю комнату. Оставили семерых самых молодых. Среди них Цедро увидел ту, чье лицо мелькало в окне нижнего этажа. Он догадался, что это она бежала перед ним в темноте по лестнице. Это она дала знать монахам.

Цедро прыгнул к ней. Он обхватил ее руками. Сжал в объятиях с железной силой. Никто не мешал ему. В страшном молчании, воцарившемся в темном зале, слышались только стоны, вздохи и плач умирающих. Солдаты заперли обе двери. С неистовой поспешностью они забаррикадировали их столами, табуретами, всем, что попало под руку. На минуту тишину нарушили жалобный шепот, мольбы о пощаде, о милосердии, заклинания и вопли. Все стихло, когда сильные руки Мазуров сдавили нежные шейки арагонок. Слабые, холеные женщины не в силах были сопротивляться, когда ударам кулака их повалили на землю; ноги у них подогнулись. В мгновение ока были сорваны платья…

Цедро стоял перед своей девушкой и смотрел на нее бледный как смерть. Он кидал вокруг молниеносные взгляды, проверяя, все ли товарищи занялись уже своими жертвами. Тогда он снова, уже без тревоги, обратил на нее свой взор. Он увидел те же пылающие глаза, черные и прозрачные, как чистая глубокая вода. Девушке было не больше шестнадцати лет. Стройная, она вся словно светилась в воздушном платье. Остановившимися глазами смотрела она на страшное зрелище, открывшееся ее взору. Увидев, как мечутся, сопротивляясь, сестры ее или родственницы, она была смята, раздавлена. Судорожно ловила она воздух раскрытым ртом. Неясные звуки срывались с нежных губ… Цедро понял, что в голове у нее мутится, что вся она сжалась и теряет рассудок. Она вся затрепетала, забилась, выгнула руки. Скрестив ноги, изо всех сил сжала дрожащие колени. Руками она все водила по воздуху, как птица, умирая, водит коченеющими лапками. И вдруг стала обтягивать платье на бедрах, обтягивать изо всех сил, обтягивать… Казалось, от стыда она готова врасти в стену, провалиться сквозь землю.

Кшиштоф быстро схватил ее за руку и потащил за собой. Она кусала ему руки, а он, как щенка, тащил ее к двери. Ударом ноги юноша распахнул дверь. Переступив порог он захлопнул ее за собой. Там он выпустил руку девушки. Миг один – и юноша стал салонным венским кавалером. Он отвесил девушке скромный и самый изящный из привычных когда-то поклонов и любезным жестом дал понять, что, если на то ее воля, она может уйти куда ей угодно. Он задыхался и с трудом произнес:

– Mademoiselle…

Девушка стояла перед ним без кровинки в лице, белая как снег. Глаза ее, сиявшие как солнце, впились в его лицо. Губы трепетали. Не сказав ни слова, она по-девичьи присела, сделала салонный реверанс. Затем по вернулась и медленно ушла в глубь комнаты. Скрылась за дверью. Он последовал за девушкой в нескольких шагах от нее, сам не сознавая, что с ним творится. В это мгновение он был объят как бы духовной жаждой созерцания красоты. Он шел, не отдавая себе отчета в том, что идет.

Счастливому, ослепленному, ему грезилось, будто он уходит в иной мир вслед за своею душою, которая ведет его в страну блаженства. Каждый шаг его был воплощением живого, ощутимого, совершенного счастья. Она уже исчезла, а он все еще видел ее перед собой, ее движения, красоты которых нельзя запечатлеть в памяти, обнять взглядом, выразить словом. Прекрасная doncella [514]514
  Девушка (uсn).


[Закрыть]не обернулась, выходя из комнаты. Дверь она оставила открытой настежь.

Цедро забыл, что в руках у него нет оружия, что карабин он оставил в комнате, где солдатами были схвачены шесть женщин. Он только взглянет разок, куда пошла девушка. Бросит один только взгляд. Быть может, сверкнут еще раз перед ним незабвенные глаза, глаза, полные жизни…

Цедро переступил порог и сделал еще несколько шагов. Вдруг ему стало дурно, он почувствовал, что теряет сознание. В глазах у него потемнело. Он услышал, как за ним с треском захлопнулись двери. Не пальцы, а когти впились в его горло. Два десятка рук вцепились в его ноги, бедра, колени, руки. Кто-то подшиб его, кто-то схватил за ворот и аксельбанты. Это было так неожиданно, что Цедро, потеряв равновесие, грянулся навзничь и растянулся во весь рост.

Вместе с ним повалилась наземь и придавила его целая орава старух и пожилых баб, которых солдаты вышвырнули за дверь. Вся эта орава предательски напала на него. Цедро лежал под кучей старых развалин, с трудом переводя дыхание и тщетно силясь собраться с мыслями. Тем временем иссохшие лапы, костлявые, скрюченные пальцы впивались в него, как гвозди, как стальные крючья, дергали его, как клещи.

«Не иначе, как месть за тех дам… – трясясь от смеха, с трудом сообразил Цедро. – Но позвольте, матроны… Я ведь не в силах…»

Зашлепали туфли… Старухи-мертвецы шепчутся друг с дружкой, шепчутся, шепчутся… Брызгаясь слюной, они со свистом шипят сквозь гнилые зубы одно какое-то слово. Все настойчивей, неистовей и чаще бормочут они это слово…

Цедро попробовал было шевельнуться. Какое там! Руки у него раскинуты и как будто костылями пригвождены к полу. Каждую из них десяток старух держит изо всех сил.

– Как же так? – невнятно заговорил он по-польски. – Я ведь один, и должен дать вам всем удовлетворение, о милые старушки… Горе мне!

Цедро собрался с силами, медленно втянул в себя воздух и наконец рванулся. Он сдвинул с места всю кучу бабья. Несколько старух свалились сверху на пол. Они засуетились, зашептались и снова полезли на верх кучи. Вдруг какая-то страшная иссохшая лапа с железными суставами, которые кололи Цедро, точно острия гвоздей, схватила его за горло. Нащупала гортань и сдавила. Кровавые круги поплыли у него перед глазами, к голове прилила кровь. Из последних сил пригнув шею, юноша дернул головой, чтобы набрать воздуха, и хватил зубами жилы и связки лапы, которая душила его. Он сжал челюсти, что было сил. Дернул. Раздался крик. Лапа выпустила его горло. Тогда он в истошный голос завопил:

– Спасите! На помощь, на помощь!

Движение рук вокруг головы его, шеи, груди, шепот и гул.

Старухи дергают, терзают его, царапают когтями. Из рук в руки передают они что-то друг другу, что-то рвут, ворча, друг у друга.

Цедро увидел кинжал. Минута безмолвия. Все сопят на нем, с присвистом. Вот чья-то рука ползет снизу по его груди. Ищет, колеблется. Остановилась над сердцем.

Острие уперлось осторожно в мундир, слушает, как бьется сердце. Потрясенный Цедро широко раскрывает глаза. Кровь стынет у него в жилах. Над ним дивные очи… Он вперил в них взор. Полуоткрытый рот дышит над ним тяжело, как в агонии. Теперь только он узнал ее… Неужели это она лежит на нем?

– Ах, как я люблю тебя! – шепнул он, хватая ртом воздух.

В то же мгновение он приподнял голову, напряг все силы и прильнул губами к пылающим устам. Кинжал в руке красавицы дрогнул, колебнулся и замер. В ту же секунду Кшиштоф рванул свою правую руку. Он выдернул ее из старушечьих когтей, вырвал пальцы из тисков и крючьев. Неимоверным усилием он согнул руку в локте и потянул к себе. Мгновение Цедро готовил удар. Он нанес его снизу по всей куче лежавших на нем развалин. Миг еще – и он просунул руку, чтобы выхватить у девушки опасное оружие. Но рука его наткнулась не на кинжал. Он забыл о нависшей над ним опасности, о ноже, направленном в его сердце. Красавица арагонка отпрянула порывистым девичьим движением. Чья-то другая, более опытная рука схватилась тотчас за рукоять кинжала.

Но вдруг раздался треск выломанных дверей. Топот, ног. Пронзительный крик… В мгновение ока хлынула кровь на ковры, устилавшие пол. Разведчики вбежали один за другим. Увидев товарища на полу и думая, что он убит, они накинулись на старух. Чтобы долго не возиться с ними, солдаты хватали за голову и за ноги старых ведьм, прежде чем те успевали подняться с полу, и с третьего этажа прямо через порог и перила балкона бросали их во двор.

Цедро лежал еще довольно долго. Наконец он, как пьяный, стал подниматься с пола. В голове у него мутилось, все кружилось в глазах. Он с трудом приподнялся, расправился, вытянул руки, надел на голову шапку. Как только юноша встал на ноги и огляделся, он опрометью кинулся за карабином, который оставил в соседних комнатах. Вернувшись с оружием к товарищам, он увидел свою красавицу в лапах одного из пехотинцев.

Он шагнул к солдату и с жаром попросил его:

– Братец, заклинаю тебя – отпусти ее!

Но тот и не думал отпускать девушку. Он только хитро подмигнул товарищам, чтобы те оттащили улана и увели его. Но Цедро положил солдату руку на плечо и, глядя прямо ему в глаза, сказал:

– Говорю тебе еще раз – отпусти ее!

– И не подумаю, ты, чучело, и не подумаю! «Братец, заклинаю…» Шут гороховый… У тебя было время… А теперь мой черед! Кжос, ну-ка убери этого парня!

Цедро выхватил из-за пояса пистолет, мгновенно приставил дуло ко лбу солдата и проговорил, тяжело дыша:

– Ну!

– Это я тебя, слепуша, от позорной смерти спас, штук шесть старух за тебя штыком распорол, а ты мне с девкой не дашь позабавиться!

– Не дам!

– Ну разве только нет у меня в полку ни одного товарища, а то не видать тебе нынешнего вечера…

– Отпустишь, сукин сын?!

– Ну разве только нет совсем правды на свете, а то даром тебе это не пройдет! Куда же вы, товарищи, смотрите?

Испанка выскользнула из рук разведчика. Цепляясь дрожащими руками за мебель, окна, двери, она уходила прочь. Солдаты мрачно переглянулись. Они хранили молчание.

– Ну что ж, пойдем, что ли? – сказал, наконец, один из них.

– Пойдем, – сказал другой.

Кшиштоф оправил на себе мундир и тоже собрался уходить.

– Послушай-ка, пан кавалерист, нам с тобой не по пути. Ты ступай себе один…

– Один, один…

– С нами не смей. Мы, брат, пехота, а ты что тут делаешь?

– Ладно, ладно…

– С карабином пехотинца ходишь грабить по домам? Тоже мне кавалерист!

– Иду по приказу, как и вы.

– Ты чего увязался с нами?

– Кто от части отбился, один тут шатается, – тому пулю в лоб!

– И верно: пулю в лоб! ^;– заорал другой.

– Так стреляй, подлец! – крикнул Цедро.

– Ладно, только смотри в другой раз не командуй…

– Пойдем, товарищи.

– Ас тобой нам не по пути!

– Тоже мне цаца!

– Кавалерист!

– Французский пудель!

– Франт!

– Графчик!

– Нежный ухажер!

– Погоди, вот расскажем на ушко уланам, как тебя тут столетние старухи на полу пыряли ножом под ребра, а ты не мог совладать с ними…

– Они бы с тобой расправились, если бы не я…

– Кто его знает, что они с ним тут делали?

– Да я бы гроша медного не дал…

– Ха-ха… ей-богу!

– Как же он теперь своей возлюбленной на глаза покажется?

– Тоже мне птица…

– А нос-то как дерет, видали!

Они направились в ту сторону, откуда пришли. Цедро, разумеется, не думал следовать за ними. Он сел на подоконник и тупо смотрел на коченевшие трупы старух, на лужи крови и изломанную мебель.

Ему казалось, что он раздумывает, как быть. А на деле он дремал, находился в состоянии полусна, полуяви. Он видел и слышал все, как в тумане… Встряхнулся он от грохота. Где-то далеко трещали двери, опрокидывались столы и шкафы, которыми они были забаррикадированы. Разведчики торопливо возвращались назад, крича Кшиштофу:

– Валом валят на нас!

– Выломали двери внизу!

– Целая толпа!

– Идут…

Все выбежали на балкон, окружавший двор. Обойдя половину балкона, солдаты по другую сторону двора наткнулись на лестницу пошире той, по которой они ворвались в дом. Осторожно, крадучись и озираясь, стали они спускаться вниз. Дойдя до второго этажа, солдаты перегнулись через перила лестницы и увидели узкие сводчатые сени. В конце сеней была видна кованая дверь, запертая на засов и забаррикадированная мешками с шерстью и песком, камнями, железом и всякой рухлядью. За дверью кипел на улице бой. С минуту времени солдаты в молчании прислушивались к неистовым его отголоскам. Они поняли, что дверь выходит прямо на улицу Сан Энграсия. Все они кинулись отбрасывать в сторону камни, оттаскивать мешки, отодвигать мебель. Солдаты хотели уже отодвинуть железный засов и распахнуть тяжелые двери, когда Кжос шепотом сказал:

– Ну, хлопцы, теперь нам либо костьми тут лечь, либо прославиться! За этой дверью, скажу я вам, главные силы испанцев. Я так думаю, что выйдем мы в самую середку, между двумя баррикадами… Да ведь идти-то нам больше некуда. Позади испанцы, они того и гляди нагрянут сюда. А увидят, каких мы им тут бед натворили, что с ихними бабами сделали да как изобидели родственничков…

– Отодвигай засов!

– Погодите, минутку погодите! – закричал Цедро, спускаясь за солдатами вниз.

Он отстал от разведчиков, шел последним, и по дороге увидел по правую руку небольшую дверь, которая вела на первый этаж. Цедро отворил ее и поспешил позвать товарищей.