Текст книги "Пепел"

Автор книги: Стефан Жеромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц)

Дерзновенный

В месяц nivôse [192]192
  Нивоз– название месяца французского революционного календаря, декретированного в 1793 году. Нивоз (месяц снегов) – четвертый месяц года, первый месяц зимы (с 21–23 декабря до 19–21 января).


[Закрыть]VI года республики на закате одного из пасмурных январских дней «гражданин» Гинтулт в закрытом одноконном фиакре направлялся на набережную Люнет. Уже месяц с лишком сидел он в Париже без дела. Князь знал его прежде, перед грозой. И теперь он долго осматривал этот город, точно совсем не знал его. Князь старательно избегал встреч с соотечественниками какого бы то ни было направления, как со сторонниками Барса, [193]193
  БарсФрантишек (ум. в 1799 г.) – варшавский мещанин, адвокат. В эпоху Просвещения (70 – 80-е гг. XVIII в.) один из деятелей партии реформ, публицист, автор проектов реформы положения мещанского сословия, городов и т. п. В 1793 году – президент г. Варшавы. Участник восстания Костюшко, послан был в Париж во главе дипломатической миссии; остался там в эмиграции, возглавляя умеренное ее крыло.


[Закрыть]так и Мневского, [194]194
  МневскийДионизий – деятельный участник восстания 1794 года на территории Великой Польши. В Париже примыкал к радикальному крылу польской эмиграции.


[Закрыть]которые, впрочем, в это время объединялись на решении созвать сейм. Все свое время он употреблял на то, чтобы заглянуть в самую душу республики, единой и неделимой.

В этот день ему было как-то особенно не по себе.

Мокрый, холодный снег таял, заливал и грязнил улицы. Стены намокли, лица у людей были неприятные и как будто заплаканные. Сам князь продрог до костей, так что зуб на зуб не попадал. Весь этот мир, с которым он теперь знакомился, который, вернее сказать, вдруг раскрылся перед ним, события огромного значения, стремительное их течение, вести, ползущие из глухих углов, отголоски давних событий, все новые и новые тайные слухи, бесстыдные и отвратительные в своем бесстыдстве, – все это пошатнуло в недрах его души устои, которые он привык считать непоколебимыми, вполне определенными и неотъемлемыми. Они еще не пали, князь поддерживал их в эти тяжелые дни своей жизни, однако надвигались новые события, такие, на первый взгляд, как будто смешные, и мучили его ужасно. Правда, в душе он все время смеялся и давал волю своему острому языку, но шутке всякий раз сопутствовал бессильный вздох, тревожный и мимолетный, как тень. Все оставалось на месте. Мир не рухнул и не рассыпался в прах. Жизнь шла, мчалась вперед, ключом кипела от пробудившихся сил.

Уткнувшись в угол фиакра и закутавшись в плащ, князь смеялся, глядя на бегущих по улице, съежившихся от холода прохожих. В голове его мелькали обрывки картин, которые он видел где-то далеко отсюда. Какой, однако, он сделал огромный скачок из одного конца света в другой! Порою в памяти проносились страшные, невыносимые, отвратительные видения. И тут же тянулись вереницы мыслей, пробудившихся в уме под впечатлением газет, прочитанных в Париже, новых разговоров и картин, спасительные силлогизмы, неотразимые, как острые шпаги, но вдруг разлетавшиеся, словно они были рождены из пепла. Из глубоких недр души выплывало незнакомое до сих пор, обманчивое чувство усталости, за которым ô сущности скрывалась все возраставшая тревога.

Экипаж остановился у ворот дома известного часовщика Брекета, и князь брезгливо ступил на залитую водой мостовую. В вестибюле он нашел портье и обычным своим высокомерно-вежливым тоном потребовал, чтобы ему указали квартиру князяСулковского. Стоявший перед ним заспанный и грязный человек так странно посмотрел на него, что князь словно очнулся от сна.

– Князь Сулковский? – вежливо переспросил портье, причем любопытные глаза его принимали все более лукавое, собачье выражение.

– Князь Сулковский, – повторил Гинтулт, смерив его взглядом, – aide de camp [195]195
  Адъютант (франц.).


[Закрыть]генерала Бонапарта.

– Да, да… генерала Бонапарта… – пробормотал тот.

– Что вы говорите, гражданин?

– Да что же я посмею говорить о великом генерале Бонапарте? Князь у него служит адъютантом – хе-хе…

– Князь, настоящий князь.

– Что за шутки! У того самого генерала Бонапарта, который не далее как два года назад… приказал своим солдатам стрелять из пушек в народ…

– И разбил четыре неприятельских армии.

– Пропади он пропадом со своими победами! Четыре армии… Какое мне до них дело? Вот эта рука раздроблена осколком картечи… Он приказал подкатить пушки к Тюильри! Этот самый генерал Бонапарт…

Князь не стал его слушать. Охваченный непреодолимым чувством гадливости, он боялся, что в порыве раздражения может дать пощечину этому портье или плюнуть ему в наглые глаза, и поэтому быстрым шагом направился к лестнице. Князь сам отыскал в потемках указанную ему дверь и постучался. Ему долго не открывали. Он стучал все сильнее, пока, наконец, не послышались шаги, и кто-то повернул в скважине ключ. Князь вошел в такую темную комнату, что с трудом разглядел стоявшего перед ним человека.

– Я хотел бы видеть гражданинаСулковского, – процедил он сквозь зубы под наплывом внезапно вспыхнувшего неясного чувства не то гордости, не то страха.

– Кто хочет его видеть?

– Один… поляк.

Человек удалился. Вскоре он вернулся, неся в руке свечу. Князь пошел за ним по холодным и темным комнатам. Отворив последнюю дверь, солдат пропустил его и ушел, унося с собой свечу. В углу обширного салона сидел на диване молодой мужчина в военном мундире. Увидев вошедшего, он поднялся и остановился в ожидании, не двигаясь с места.

– Узнаешь? – спросил Гинтулт, подходя к столу.

Сулковский подошел к князю с улыбкой неподдельной радости и по-братски расцеловался с ним. Они уселись на диван и некоторое время глядели друг на друга. Хозяин был еще молодой человек лет двадцати с лишним. Красив он был, как прелестная девушка, переодетая в мужской костюм. Длинные шелковистые кудри он зачесывал с белого лба кверху. Большие, удивительно выразительные глаза оттенялись чудными длинными ресницами. Маленькие усики украшали губы, на которых теперь играла улыбка. Но пока Сулковский не узнал товарища минувших битв, выражение его прекрасного лица и глаз было далеко не женственным. От них веяло пронизывающим холодом.

– Ты из тюрьмы? – тихо спросил он.

– Из тюрьмы? Ах да, правда. Но для меня это уже давнопрошедшие времена. Сейчас я, собственно, из Италии, то есть… – прибавил он с иронической улыбкой, – из Транспаданской республики.

– Прости, что я с места в карьер задам тебе вопрос: конечно, с намерением поступить на военную службу? В легионе или, быть может, волонтером?

Князь задумался на мгновение, несколько смущенный неожиданностью вопроса, но потом решительно произнес:

– Нет.

– Мне жаль, что ты не произнес с такой же силой: да. Ведь ты в корпусе получил прекрасное военное образование. Не подумай, однако, что я хочу завербовать тебя.

– Боже упаси! Только… Откровенно говоря, мне уже надоела война.

Сулковский медленно повернул свою красивую голову, точно хотел этим жестом скрыть неприятное впечатление от этих слов.

– А мне еще нет. – произнес он немного спустя с холодной усмешкой.

– Мне не хотелось бы, чтобы ты меня плохо понял, – проговорил Гинтулт, разглаживая кружево своего жабо. – Я перестал верить в войну не из лени и даже не из трусости. Просто-напросто во мне угасла вера в ее великое назначение.

– Неужели?

– После долгих размышлений и раздумья я пришел к выводу, что всякая власть имеет свои недостатки, всякая система – свои хорошие стороны, а революции, даже самые желанные, – не что иное, как только замена, притом весьма дорогостоящая, определенных злоупотреблении и недостатков злоупотреблениями и недостатками иного рода, иного характера. Убить, – спокойно и равнодушно продолжал он, – одного человека из толпы за то, что он был плохим правителем, тираном, грабителем, обманщиком, стократ большее зло, чем его тирания, грабительство и обман. А из зла, которое больше прежнего, не может родиться добро. Так зачем же драться? Следовало бы действительно объявить жестокую войну, но только не людям, а самой тирании, самому грабительству, самому обману.

– Превосходно! Но как же это сделать, не задевая людей, вот этих самых грабителей и тиранов?

– Враг не особенно далек. Его надо искать в самом себе.

– Ах, дитя!..

Князь Гинтулт переменил тему разговора.

– Я слышал, – сказал он, – что в последней кампании ты был при главнокомандующем.

– Да.

– Так что ты успел познакомиться с ним поближе?

– Успел ли? Надо полагать… Хотя, – с улыбкой прибавил он через минуту, – мне очень часто кажется, что я его совершенно не знаю.

– Не слишком ли ты очарован? Ведь любовь ослепляет нас до того, что мы видим в красивой женщине столько тайн и таких…

– Разница заключается в том, что я не влюблен в Бонапарта. Я даже не принадлежу к числу его сторонников.

– Знаю, знаю. Но ты преклоняешься перед ним, как солдат перед солдатом, а это часто бывает сильнее любви к самой прекрасной женщине. Я знаю это по опыту. Я сам так любил.

– По отношению ко мне ты ошибаешься. Я хотел быть при нем, был и буду, если он не отстранит меня по другим причинам.

– Догадываюсь, догадываюсь…

– Совершенно верно. Он бережет свои громы! Крепко держит их в кулаке. Но я ведь имел возможность, да и сейчас еще имею, смотреть, как он их мечет, измерять силу удара, размах руки, блеск, острием циркуля чувствовать самую власть его над ними.

– Правда ли, будто он настолько доверял тебе, что ты от его имени отдавал приказы, какие находил нужными? Мне рассказывали в Мантуе, будто ты, с его разрешения, подписывал его именем даже свои распоряжения и приказы. Мне приходилось это слышать и тут в некоторых весьма влиятельных кругах.

– Да, правда. Это бывало в решительные минуты. Но все это вещи малозначащие. Так ты говоришь, что тебе война уже надоела, – произнес он вдруг задумчиво.

– Да, да. Я, по-видимому, не создан солдатом.

– Странно. Не создан солдатом. Мне просто непонятна такая натура. Я – только солдат.

– Ты, брат, ученый, а не солдат. Какой-то Квинтилиан, [196]196
  КвинтилианМарк Фабий (I в. н. э.) – римский ученый-педагог, знаток и любитель литературы, теоретик ораторского искусства.


[Закрыть]делла Мирандола… [197]197
  Пико делла Мирандола Джованни(1463–1494), граф – выдающийся итальянский ученый эпохи Возрождения. За прогрессивные научные взгляды навлек на себя недовольство католической церкви.


[Закрыть]Разве это солдатское жилище – эти груды книг… Я уверен, что в апартаментах Бонапарта книг нет…

– Ты опять ошибаешься. Вот теперь, с пятнадцатого frimaire'a, [198]198
  Фример– третий месяц французского революционного календаря (с 21 ноября до 21 декабря).


[Закрыть]то есть со времени прибытия в Париж, после заключения мира в Кампо-Формио… [199]199
  Кампо-Формио– деревня в Северной Италии, где был заключен мир между Францией и Австрией (17–18 октября 1797 г.). Австрия уступила Франции значительные территории в Европе, но в свою очередь получила часть итальянских земель, в том числе и Венецию. В Кампо-Формийском договоре, заключенном с побежденной Австрией, французская сторона обошла молчанием польский вопрос и Польшу. Это произвело тяжелое впечатление в легионах и среди польской эмиграции.


[Закрыть]

– Ах, это Кампо-Формио, – ядовито засмеялся Гинтулт. – Жестокий он вам устроил сюрприз с этим Кампо-Формио; и это после стольких надежд, после стольких обещаний?

– Еще не кончены, не кончены расчеты! – воскликнул Сулковский. – Он жив еще, он еще не умер, и у нас и у него впереди еще многие годы. Насытит свое тщеславие почестями адвокатский сын из Аяччо [200]200
  Адвокатский сын из Аяччо– то есть Наполеон, сын корсиканского адвоката Карло-Мария Бонапарта. Аяччо – главный город острова Корсики.


[Закрыть]– и должен будет снова стать солдатом, который в нем сильнее, чем жажда славы. Но – к делу… Теперь он целые дни проводит один в кабинете, взаперти sur les cartes immenses, étendues à terre. [201]201
  Над огромными картами, разостланными на полу (франц.).


[Закрыть]Если он где бывает, то разве только в театре и то dans une loge grillée. [202]202
  В зарешеченной ложе (франц.).


[Закрыть]Все эти дни он ползает от карты к карте с компасом, циркулем и карандашом в руке. Там, в этой уютной комнате, рождается тайна, зреет, бродит и готовится претвориться в удар страшная мысль: напасть на берега Англии, слышишь! Железный поход на Лондон или на берега Египта… [203]203
  Поход на берега Египта. – Речь идет о подготовке военной экспедиции в Египет, план которой Бонапарт предложил Директории. Египетский поход осуществился в следующем году; в него отправилась большая часть французской армии, действовавшей в Северной Италии в 1796–1797 годах. Поход, начавшийся в мае 1798 года под командованием генерала Бонапарта, закончился в общем неудачно для Франции.


[Закрыть]

– Да, об этом поговаривают. Так, значит, это правда?

– Я иногда бываю у него, когда он приглашает меня для расчетов, сопоставлений по специальным вопросам тактики… В его цифрах и расчетах, какие он на них строил, я уже и раньше видел только план нанесения удара Англии au coeur, [204]204
  В сердце (франц.).


[Закрыть]колоссальный замысел свергнуть ее с пьедестала неожиданным вторжением, раздавить могущество купцов и на развалинах олигархии зажечь огонь революции, чтобы научить свободе этот народ, которому только кажется, будто он свободен, потому что его в этом уверяют. Теперь уже этого нет. Я знаю уже другой план: возвратить французской нации наднильскую империю, вырвать у Англии орудие ее могущества. И еще одно, еще одно. Это второе est décidé dans son esprit. [205]205
  Решено в его уме (франц.).


[Закрыть]

– Да?

– Но теперь остается… Я надеюсь, ты сохранишь в глубокой тайне все, что я говорю.

– Можешь верить моему слову.

– Теперь остается… transporter un rêve dans le réel. [206]206
  Воплотить мечту в действительность (франц.).


[Закрыть]Он поручает мне выбрать из груды мечтаний то, что может быть выполнимо. Это огромное дело, величайшее дело со времен крестовых походов. Этому я учусь с остервенением, по целым дням и ночам.

– Этому?

– Да. Я учусь создавать силу.

– Создавать силу… – повторил Гинтулт.

– Да, можно научиться, топнув ногой о землю, вызвать из нее легионы, как Помпеи.

– Ты хотел сказать, как… Домбровский.

Сулковский сделал недовольную гримасу.

– Нет, – произнес он через минуту. – Это случайный сброд дезертиров, авантюристов и простодушных людей. Домбровский – пешка, ну, или слон, в руках какого-нибудь Бертье [207]207
  БертьеАлександр (1753–1815) – французский генерал, с 1804 года – маршал. В 1796 году назначен был начальником штаба французской армии в Северной Италии и с того времени оставался бессменно начальником штаба у Наполеона.


[Закрыть]или Брюна. [208]208
  БрюнГильом-Мари-Анн (1763–1815) – французский генерал, с 1804 года – маршал. В итальянской кампании был в чине бригадного генерала, ему подчинялись польские легионы. После Кампо-Формио был короткое время французским посланником в Неаполе.


[Закрыть]Времена Чарнецкого миновали, и он напрасно старается ему подражать. Представь себе три тарана: l'armée du Nord, l'armée du Rhin, l'armée d'Italie… [209]209
  Северная армии, рейнская армия, итальянская армия… (франц.)


[Закрыть]

– Я вижу, – сказал князь с бледной иронической усмешкой на губах, – что мнение Бонапарта о тебе совершенно справедливо.

Горящие глаза Сулковского вдруг потухли.

– Какое мнение? – глухо спросил он.

– Да вот, говорят, что, несмотря на твои заслуги, ты не получил никакого высшего чина, никакого отличия…

– Да, да! Я не забочусь об отличиях.

– А когда кто-то из твоих друзей спросил Бонапарта, почему, несмотря на все то, что ты сделал, он все-таки оставил тебя в том же чине капитан-адъютанта, что и до войны, он будто бы ответил: «Я потому не повысил в чине капитана Сулковского, что с первого дня, когда я узнал его в предместье Сан-Джорджо под Мантуей, я считаю его достойным одного только повышения, а именно: в чин главнокомандующего».

Сулковский презрительно усмехнулся.

– Во всяком случае, не он возведет меня в этот чин, а я сам! Сан-Джорджо! Конечно, я показал ему свое искусство. С двумя сотнями гренадер я взял форт, ключ к крепости. А вообще в его мнении обо мне есть жестокая ошибка. Я еще не достоин повышения в чин главнокомандующего. Я в своем естестве. Это уж мне лучше знать, чем ему. Я еще не главнокомандующий, а если и буду им, то не здесь.

– Бонапарт, наверно, знал, что говорил.

– Милый мой, я-то себя слишком хорошо знаю. Я знаю, чего во мне нет. И этого я до сих пор не мог приобрести. Нет у меня этого исключительного чутья… Он один на земле из стольких солдат обладает этим удивительно тонким, львиным каким-то чутьем. Я уже умею, не хуже его, проходить через горы трупов, умею спокойно работать под огнем и оставаться невозмутимым в бою, люблю дым пушек и гром их огненных жерл, умею сдерживать, как дикого коня на мундштуке, свои порывы…

– Так в чем же заключается эта сила, мой дорогой?

– Не знаю. Перед нею одной дрожат мои колени.

– Не понимаю.

– Видишь ли, генерал Франции, слуга отечества, защитник революции сказал мне однажды, в минуту откровенности, с улыбкой итальянца, корсиканца, полуфранцуза из Ажаксио, что нужно, чтобы эта самая Франция попала в еще большую смуту, чем сейчас. «Для этого отчасти мы и идем в Египет, для этого перебьем тысячи людей», – шептал он мне тогда. Он совсем уже забыл про уличку Сен-Шарль, про дом, где он родился. И речи нет о возвращении на скалистые островки Иль-Сангвинер, у входа в порт Аяччо. Голова полна мечтами… «Тем хуже для республиканцев, – сказал он мне тогда, – если они в огне сражений сожгут свою республику». Ты слышишь? Тем хуже для республиканцев…

Князь Гинтулт засмеялся сухим, коротким, сдержанным смешком.

– Я говорил… – сказал он.

– Ты, может быть, думаешь, что это в нем говорит простое тщеславие, жалкая наглость выскочки, которого так высоко вознесла безрассудная толпа? Ошибаешься: это не одно тщеславие. В этом-то и заключается его сверхчеловеческая сила. Я знаю, что он любит себя больше, чем святой Антоний Падуанский [210]210
  Святой Антоний Падуанский(1195–1231) – францисканский монах, миссионер, богослов. Суровый аскет.


[Закрыть]любил господа бога, что ради личных целей ширит он по всей земле свою страшную безграничную славу. Но в этих его личных целях заключен новый, никому еще не ведомый мир. Он стремится к нему неустанно, как Колумб к своей Америке. Так зарождается и творится новая история земного шара. Подумать только!.. Если бы я обладал этой его таинственной силой… – проговорил он с детски-страдальческой улыбкой… – Новая земля. Моя новая, возрожденная земля, – я вижу ее, как эту вот карту. Если бы я мог без содрогания, по своему желанию, становиться негодяем, когда надо быть особенно могучим для того, чтобы достигнуть великих, мне одному известных, целей! Управлять своей душой и ее маленькими, жалкими добродетелями так, как управляешь армией людей!

– Я возненавидел войну и вижу, что хорошо сделал, – сказал неискренне Гинтулт. – «Где сверкает оружие, молчит закон», – сказал однажды Цезарь Метеллию, когда тот запретил ему трогать общественную казну. И еще прибавил, что на войне закон – пустое слово.

– Войну! Единственный плуг, который поднимет целину, чтобы сеятель мог кинуть в ее раскрытое лоно новые семена и взрастить на ней пшеницу вместо сорных трав.

Князь Гинтулт продолжал улыбаться той же слабой, иронической улыбкой. Сулковский задумался; немного погодя он сказал:

– Ты возненавидел войну. И это после всего того, что мы видели! Возненавидеть войну после того, что я пережил, стоя под градом пуль у моста Зельвы! [211]211
  Зелъва– местечко в Новогрудском воеводстве (Белоруссия); во время войны 1792 года здесь произошла битва, в которой отличился молодой офицер Юзеф Сулковский.


[Закрыть]После того позора, когда душа моя была растоптана сапогом! Неужели же мне пройти свой недолгий жизненный путь простым наблюдателем. Ничего не свершить…

– Да кто же это говорит?

– Ты! Потому что только с мечом в руке я могу свершить то, что задумал. Иначе – ничего! Я создан для этого так же, как для того, чтобы есть и пить. Если мне придется сидеть сложа руки, трудиться для себя, из какого-нибудь мелкого тщеславия, для семьи, рода, деревни, уезда, учиться ради самой науки, а не ради свершения великого дела, дела, которое явилось бы скачком в жизни человечества, убей меня тогда, как жалкую собаку! Помню, как я приехал из Константинополя, слишком поздно, после похорон, когда тело было уже предано земле, а наследство растаскали кредиторы… Помню, как я уходил, а за мною по всей земле дымилась пролитая кровь. О нет! Я люблю войну! Больше всего на свете! Я изучу ее всю, постигну все ее явные и тайные силы, усвою так же, как усваиваю арабский или английский язык, возьму ее в свои руки, как вот эту шпагу. Тогда я вернусь! Я вернусь тогда!

Сдержанная улыбка змеилась на губах князя Гинтулта. Сулковский, видимо, заметил ее: он вдруг смолк, словно ушел в себя, и замкнулся. Тогда гость его тихо произнес:

– По мере того как я теряю всякий вкус к войне, я начинаю приобретать его, поверишь ли, к дипломатии.

– Дипломатия, – заговорил Сулковский уже другим голосом, быстро, сухо и как-то нелюбезно, – всегда напоминает мне моего доброго дядюшку Августа, который, желая сделать из меня, бедняги, государственного мужа, строго запрещал мне учиться математике, физике, химии, утверждая, что это только отнимает время и что для меня должно быть достаточно так называемого общего понятия об этих предметах. Зато он обращал большое внимание на музыку, пение, рисование, игру в шахматы и искусство отгадывать загадки. Это – знания, нужные для дипломата. Если бы не Сокольницкий, [212]212
  СокольницкийМихал (1760–1816) – польский генерал, военный инженер, математик, профессор военной топографии в Кадетском корпусе. Участник войны 1792 года и восстания 1794 года, затем – эмигрант. В 1800 году вступил в легионы. В 1807–1810 годах был в армии княжества Варшавского, играл активную роль в войне против Австрии (1809). В 1810–1812 годах находился в Париже.


[Закрыть]который по ночам, тайком, учил меня тригонометрии, инженерному делу, математике, я был бы теперь ярым дипломатом. Дядюшка мой был человек дряхлый, хотя за мое неожиданно обнаруженное якобинство проклял меня и лишил наследства с большой энергией, но дипломатия и по сей час представляется мне чем-то вроде искусства отгадывать загадки. Ну, а все-таки я занимался дипломатией… И вот, если ты будешь когда-нибудь государственным деятелем, обрати внимание на единственную в этой области реальную силу – на военную политику.

– Сомневаюсь, чтобы мне пришлось когда-нибудь стать дипломатом. Не думаю, чтобы это случилось. Я сказал только, что мне нравится дипломатия. Что бы ты ни говорил, творец великих дел, я стою в стороне и смотрю на жизнь, как на какую-то прекрасную оперу; конечно, для человека с тонким и изощренным умом это достойное занятие – углубиться в дебри измен, коварства, обмана, хитростей такого, например, Талейрана Перигора, [213]213
  Талейран-ПеригорШарль-Морис (1754–1838) – выдающийся французский дипломат. В 1791 году сложил с себя сан епископа. С этого времени начинается его дипломатическая карьера на службе французской республики, Наполеона, а затем Бурбонов. В описываемое время – министр иностранных дел. Беспринципный человек, взяточник, замешан был в различных аферах, предательствах.


[Закрыть]министра des relations extérieures [214]214
  Иностранных дел (франц.).


[Закрыть]вашей республики, раскрывать их и расстраивать приемами столь же остроумными, сколь роковыми для целых стран, для целых десятилетий.

– Быть может. А что, видел ты этого Талейрана?

– Я был даже на балу, устроенном им в честь Жозефины, [215]215
  Жозефина(1763–1814), в первом браке – Богарне, в 1796 году вышла замуж за Наполеона Бонапарта.


[Закрыть]по приезде ее из Италии второго января.

– В отеле Галифе?

– Да.

– Так ты там, наверно, видел и Бонапарта.

– Видел. Имел удовольствие, Я не испытал, правда, волнения той девочки, которая, с трепетом подойдя к нему и внимательно его рассмотрев, с глубоким изумлением воскликнула, обращаясь к своей матери: «Maman, c'est un homme». [216]216
  «Мама, это человек!» (франц.)


[Закрыть]Я больше присматривался там к демократическим нравам и самим демократам. Что за наряды у дам! У Жозефины Бонапарт греческая туника и coiffée en camée. [217]217
  Прическа в стиле камеи (франц.).


[Закрыть]Дамы – Тальен, де Шаторено, Адриенна де Камбн, де Крени… Одни, как Sapho de Mytiléne, [218]218
  Сафо митиленская (франц.).


[Закрыть]другие a la Cleopatra. [219]219
  Под Клеопатру (франц.).


[Закрыть]И все это в славном санкюлотском месяце nivôse…

Сулковский задумчиво сидел в углу на диване.

– Был я еще, – продолжал Гинтулт, – в отеле де ля Шантерен.

– Вот как!

– Да. Восхищался салоном с фризами и картинами учеников Давида, [220]220
  ДавидЖак-Луи (1748–1825) – выдающийся французский художник конца XVIII – начала XIX века. Во время Великой французской революции Давид, ее горячий сторонник, избирается в Конвент. С возвышением Наполеона Давид становится придворным художником. После реставрации Бурбонов Давид, как бывший член Конвента, голосовавший за казнь короля, изгоняется из Франции и поселяется в Брюсселе.


[Закрыть]stylobates en plâtre sur les bas-reliefs [221]221
  Гипсовыми цоколями на барельефах (франц.).


[Закрыть]Муатта, мебелью в греческом стиле де Персье… Изумительно! Хотя ребенком ты играл в Версале на коленях Марии Антуанетты и в молодости воспитывался в роскоши королевских дворцов Европы, ручаюсь, однако, что ты немного видел более восхитительных вещей. Ну, а награбленных таким республиканско-простодушным способом не видел наверняка. Les camées, les statues, les tableaux, les antiquités. [222]222
  Камеи, статуи, картины, антикварные редкости (франц.).


[Закрыть]Это просто необыкновенно!

– Мне и прежде до всего этого мало было дела, и теперь все это нисколько меня не интересует.

– Однако… ведь ради этого тоже ведутся войны.

– Я ее для подобных целей не веду. Как офицер низшего ранга, я не имею права посещать эти салоны.

– Ну, а заседание этого совета, господ в тюрбанах, du Conseil de cinq-cents, [223]223
  Совета пятисот (франц.).
  Совет пятисот. Совет старейшин, Директория– органы законодательной и исполнительной власти Французской республики.


[Закрыть]ты, наверно, видел! Этого уж ты не станешь, я думаю, отрицать…

– Что же тебя в них так забавляет?

– Помилуй, да как бы я посмел! Пятьсот мужей в белых юбках до полу, в таинственного вида пурпурных мантиях, тюрбанах de velours bleu. [224]224
  Из голубого бархата (франц.).


[Закрыть]

– Ты видел?

– Я был на заседаниях, скрываясь в толпе «граждан» на хорах, слушал, как они ораторствовали с жестами суровых римлян и в то же время добродетельных торговцев телятиной, как они давали l'essor à leur imagination. [225]225
  Волю своему воображению (франц.).


[Закрыть]И не удивительно: la carrière est ouverte au génie. [226]226
  Путь славы открыт для гения (франц.).


[Закрыть]Они и пользуются.

– Представители интересов народа…

– Ну, a Conseil des anciens, [227]227
  Совет старейшин (франц.).


[Закрыть]в фиолетовых робах и токах, в белых мантиях и туфлях! Я не имел счастья лицезреть никого из членов du Directoire exécutif [228]228
  Исполнительной Директории (франц.).


[Закрыть]в полном параде, но, пожалуй, это и лучше, а то при моем слабом зрении, я, наверно, был бы ослеплен пышностью их наряда. Со страху, наверно, грянулся бы наземь. Ведь они plus puissants que les Monarques. [229]229
  Могущественнее монархов (франц.).


[Закрыть]Один только раз, когда в театре ставили «Horatius'a Cocles'a», [230]230
  «Гораций Коклес»– одноактная опера в стихах, текст А. Арно, музыка де Меголя, была поставлена в Париже в 1794 году. Посвящена герою республиканского Рима Горацию Коклесу (одноглазому), спасшему Рим от этрусков в VI веке до н. э.


[Закрыть]в ложе был directeur Баррас, [231]231
  БаррасПоль-Жан-Франсуа-Никола (1755–1821) – политический деятель времен французской революции и республики. В 1789–1791 годах – член Национального собрания. Член Конвента (1793–1795). Играл крупную роль в термидорианском перевороте как противник Робеспьера. В Директории – наиболее влиятельный ее член. Со времени консульства Баррас отошел от политической деятельности.


[Закрыть]но, хотя он самый главный, однако не показался мне более могущественным, чем монарх. Напротив, он именно таков, каким, наверно, был и есть от природы и по воле божьей – жирный палач, благородно задрапированный и соответственно надутый чванством. Но, может быть, тебе неприятно это слушать?

– Нет. Я думал сейчас о другом.

– Ах, вот как?

– Ты. наверно, слышал о Жубере? [232]232
  ЖуберБартелеми (1769–1799) – французский генерал. Участвовал в итальянской кампании 1796–1797 годах, во главе корпуса успешно действовал в Тироле, откуда он пробился в Каринтию. В дальнейшем – командующий французской армией, в битве при Нови (1799) потерпел поражение от Суворова. В этом сражении Жубер погиб.


[Закрыть]

– Генерал Жубер?

– Да, он самый. Повторится ли тс же самое там, в красных песках, на границе пустыни? Встретим ли мы и там дикую злобу тирольских мужиков? [233]233
  Тироль– одна из провинций Австрийской империи. Население Тироля, терпевшее много тягот военного времени, оказывало французским войскам сопротивление. Тироль неоднократно становился ареной партизанской войны.


[Закрыть]Если бы ты видел этих сильных, рослых, гибких людей в темной одежде, подпоясанных широкими ремнями с блестящим оловянным набором! Такими, наверно, железным легионам Цезаря являлись в Гастерских ущельях, у подножия ледника Глерниш, в дебрях Гельвеции племена Оргеторикса. [234]234
  Оргеторикс– вождь гельветических племен (I в. до н. э.).


[Закрыть]Германцы, жители необъятных гор, одетые з коровьи шкуры, с бычьими рогами на головах, с буковыми палицами в руках, наверно, так же храбро спускались навстречу римским когортам, как шли против нас эти дикие горцы, появляясь из пещер, скрытых где-то на вершинах между небом и землей. Это было новое столкновение римского племени с германским. Они шли против наших ощетинившихся штыками каре широким шагом, сохраняя глубокое молчание. Они сражались не на жизнь, а на смерть, не издавая ни единого стона, ни единого возгласа. Ни один из них не просил пощадить ему жизнь. Катаясь по земле, они боролись на телах умирающих товарищей. Они хватали наших солдат за плечи, вырывали у них из рук ружья и, ухватившись за штыки, наносили с неслыханной силой удары, как дубинами. Тысячи их усеяли своими телами поля сражений. Наши солдаты с почтением смотрели на их трупы. Наши ветераны говорили, что из исколотых штыками тел их лилось невиданное, двойное количество крови.

Князь Гинтулт слушал молча, поникнув головой. Когда Сулковский кончил, он проговорил со вздохом:

– Я слушаю твой рассказ, и мне кажется, будто я читаю историю диких сражений Цезаря с Помпеем.

– Действительно, Жубер, который прошел через страшные долины Штерцинга, тесня Лаудона в толпе возбужденных горцев, Жубер, который, несмотря на то, что он был окружен со всех сторон, ворвался в страну неприятеля и открыл путь к его столице, заслуживает сравнения с Помпеем.

– Все это не стоит одного стиха Данте.

– Утешайся сколько тебе угодно этой уверенностью! Ха-ха! Не стоит одного стиха Данте… Я знаю не из книг, не из чужой премудрости, а сам, по своему собственному опыту, что всякое слово в сущности пусто и бесплодно. Даже слово самых гениальных поэтов. Даже увековеченное письменами вдохновение пророка. Oblectamenta et solacia servitutis. [235]235
  Отрады и утешения в рабстве (лат.).


[Закрыть]Велики только подвиги. Они одни могут равняться с силами природы, могут сокрушить эти силы и победить всемогущую смерть. Потому-то жизнь без великого подвига жалка и бессмысленна. Такую жизнь ведет куница, собака, бабочка. В конце концов в нас проснулось честолюбие Антония, [236]236
  АнтонийМарк (83–31 гг. до н. э.) – римский политический и военный деятель. После смерти Цезаря мечтал захватить власть в Риме.


[Закрыть]и человеческое слово уже не может положить ему предел. Мы идем по земле, диктуя ей новые, возвышенные законы. Сейчас очередь посмотреть, как воюют кочевые, бездомные народы масагетов, парсов и нумидийцев. Мы вызываем на бей потомка Масинисы, [237]237
  Масиниса– нумидийский царь (240–149 гг. до н. э.). Сначала союзник Карфагена, затем союзник Рима в войнах против Карфагена.


[Закрыть]завоевателя, который догоняет в сожженной солнцем степи и взнуздывает своей медной дланью и оседлывает своими железными чреслами дикого скакуна Аравии. Пенится уже наше далекое, дикое, темное море. Грозным прибоем лижет красные скалы Корсики, желтые берега Капри, лазурную Эльбу, гранитные утесы Мальты. Столетия ждало оно нас. Мы идем, чтобы простереть свою власть над его волнами, вплоть до предательских отмелей Сиртов, до желтых пен Суэца. Ветрам, не знавшим над собой никакой власти, мы приказываем раздувать изо всех сил наши белые паруса. Пусть они двигают вперед большие боевые корветы.

Я с наслаждением думаю о соленой лазурной безбрежности морской пустыни, над которой, под хмурым небом, раздается крик диких гусей, летящих с унылых пожней севера, к таинственной египетской земле, которая поглотила великие народы, засыпала песком их историю и окаменевшую их мудрость доверила ликторской страже иероглифов. Я тоскую по дыханию ветра пустыни, хамсина, обжигавшего щеки Рамсеса Второго, Миамен Сесостриса. [238]238
  Рамсес II Миамен-Сесострис(1348–1281 гг. до н. э.) – египетский фараон. Известен в истории войнами с хеттами, строительством городов и памятников.


[Закрыть]который сокрушил варварские народы вплоть до Колхиды и Фасиса и на длинных своих кораблях захватил море вплоть до Эритрейского побережья. Радость овладевает мною при одной мысли, что я вдохну ветер, который навевал гениальные мысли полководцу Антонию и полководцу Александру, [239]239
  Александр– царь Македонии (356–323 гг. до н. э.), выдающийся полководец древности. В 331 году завоевал также и Египет.


[Закрыть]который обдувал прекраснейшее лицо на земле, царственные ланиты Клеопатры и изможденный лик Павла, первого в мире пустынника, бессмертного духом и телом. [240]240
  Павел Пустынник. – По-видимому, имеется в виду Павел Фивейский (ум. в 341 г.), который прожил много лет в пустыне и считается первым монахом в истории христианской церкви.


[Закрыть]Во сне я попираю стопой знойные пески пустыни, совершаю по ним далекие походы… По ночам я задыхаюсь от непонятной тревожной тоски по ужасной загадочной безносой голове сфинкса.

Князь Гинтулт нетерпеливо встал, потянулся… С минуту он колебался, как будто собираясь открыть Сулковскому последние, самые затаенные свои мысли, но сразу же смолк. Он увидел на лице Сулковского печать холодного, непреклонного вдохновения, в глазах силу ума, ход мыслей которого трудно было проследить, а тем более – отразить, а в крепко сжатых губах – ледяное сияние подвига. Пройдясь по комнате, он взял шляпу и пожал своему другу руку на прощанье.

Когда князь вышел на улицу, дождь, смешанный со снегом, стал сечь ему лицо и залепил глаза. Князь завернулся в плащ, надвинул шляпу на лоб и быстро пошел по темным улицам. В душе его открывалась глубокая, живая рана, из которой, как кровь, сочились вздохи. Он шел, все ускоряя шаг, сжимая кулаки и бормоча отрывочные слова, переходившие в глухой стон, в подавленное рыдание.