Текст книги "Пепел"

Автор книги: Стефан Жеромский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 52 страниц)

Часть третья

Путь императора

Дивизия генерала Зайончека, или так называемый северный легион, была разделена на три бригады. Первая бригада под командой генерала Фишера [473]473
  ФишерСтанислав (1770–1812) – польский генерал. Участник войны 1792 г. и восстания 1794 г., во время которого был адъютантом Костюшко. В 1794–1796 гг. – в плену в России. В 1797–1800 гг. служил в легионах. В 1806 г. снова вступил в польское войско. В армии Княжества Варшавского – командир бригады. В дальнейшем – во время войны с Австрией в 1809 г. – начальник штаба армии, в 1810 г. – дивизионный генерал.


[Закрыть]состояла из пехотного полка, направленного в северный легион из третьей дивизии, первого полка краковской кавалерии и четырех шестифунтовых пушек. Часть этой бригады, под непосредственным начальством генерала Фишера, выступила в феврале на помощь генералу Домбровскому и приняла участие в наступлении на Тчев, затем в марте перешла Вислу и вернулась в свою дивизию. Вторая бригада северного легиона находилась в подчинении у генерала Изидора Красинского, [474]474
  КрасинскийИзидор – польский генерал. В 1806 г., во время великопольского восстания против Пруссии, Красинский стал во главе одного из отрядов ополчения. В дальнейшем – участник войны 1809 и 1812–1813 гг.


[Закрыть]который до этого командовал всей кавалерией шляхетского ополчения. В состав второй бригады входили третий пехотный полк и полк краковской кавалерии с двумя четырехфунтовыми пушками. Третьей бригадой командовал генерал Володкевич; в состав ее входили четвертый пехотный полк, второй кавалерийский и два четырехфунтовых орудия. Вся артиллерия дивизии была подчинена командиру эскадрона Шопену.

Кшиштоф Цедро остался в своей части. После переформирования она вошла в состав второй бригады генерала Красинского. Полки этой бригады [475]475
  Польские вооруженные силы, организованные в конце 1806 – начале 1807 г., включились в военные операции французских войск против Пруссии. Дивизия Домбровского направлена была под Гданьск и участвовала в осаде города. Сам генерал Домбровский получил ранение, и командование дивизией перешло временно к генералу Амилькару Косинскому, а затем к генералу Гелгуду. 24 мая 1807 г. Гданьск капитулировал. В это время дивизия генерала Зайончека охраняла коммуникации и непосредственно в осаде Гданьска не участвовала.


[Закрыть]стояли в Торуне до двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот седьмого года. Двинувшись из Торуня, они перешли Вислу и направились на Покшивно (Энгельсбург) и Ниборг (Нейденбург), где генерал Зайончек оставался вплоть до двадцать шестого мая, не принимая сколько-нибудь значительного участия в боевых действиях. В окрестностях Ниборга располагались кругом выдвинутые ближе к неприятелю батальоны пехоты и роты кавалерии. В Малые стоял батальон пехоты, конный отряд в пятьдесят сабель и одна гессенская пушка; Дембовец охраняли второй батальон пехоты и конный отряд в сорок сабель; в местности под названием Кот находился конный отряд в пятьдесят сабель и вторая гессенская пушка; в Пшисове – конный отряд в двадцать сабель; в Омульце – конный отряд в десять сабель, и, наконец, конный отряд в двенадцать сабель был размещен между Омульцем и Орловой. Конные отряды образовали цепь, которая прикрывала главную позицию и охраняла все дороги.

Не успели войска расположиться по хатам, строениям, вообще под кровлей, не успели в ригах и сараях устроить стойла для лошадей, как начались кавалерийские наскоки летучих отрядов неприятеля и ответные налеты с польской стороны. В начале марта Кшиштоф Цедро находился в Коте. Гайкось приготовил там хорошее стойло для лошади и неплохой сенник на нарах в боковушке у мужика. Сперва все шло по-прежнему: ученья, экзерциции, гимнастические упражнения. Но уже по прошествии двух недель началась тревожная пора. По ночам, на рассвете и под вечер, в полдник и в обед неприятельская конница налетала на деревню с криком и свистом и, промчавшись по улицам, пропадала в зимней метели. Гайкось особенно любил потешиться с этими вояками.

Двадцать пятого марта в сумеречную пору случился один из таких кавалерийских наскоков. По меньшей мере четыре сотни неприятельских конников ворвались р деревню и попытались поджечь ее с четырех концов. Подполковник Скальский тотчас же отдал приказ трубить «на конь», и весь расположенный в этом пункте отряд в мгновение ока ринулся на противника. Атака была отражена так же быстро, как началась. В надвигавшихся сумерках Кшиштоф помчался вскачь вместе со всеми остальными; он даже видел впереди конного бородача, но догнать его юноша так и не смог, хотя у него была сильная лошадь.

Когда собрался весь стоявший в обороне отряд, командиры решили немедленно совершить налет. Вызвали охотников, объявив по рядам, что все, кто хочет принять участие в налете, должны явиться в полк Домбровского. Вместе с другими вызвались Гайкось и Цедро. Охотниками командовал полковник Сенкевич. Темной ночью, разделившись на партии, они двинулись по полям в совершенно неизвестном направлении. Завидев вдали, у подножия лесистого холма, огни, охотники обошли их, сделав крюк в несколько верст по бездорожью и топям. Нападение они совершили сбоку, с северной стороны. Отрядом, в котором находился Кшиштоф, командовал ротмистр Заборовский. В этом отряде краковской кавалерии были поручики Гонткевич, Выхлинский, Шиманский и Жецишевский. Цедро знал их всех еще по Севежу. Отряд подвигался вперед, до решительной минуты сохраняя немое молчание. Кшиштоф совершенно не ориентировался в обстановке. Он особенно был поражен, когда поручик Выхлинский вздыбил вдруг коня и, бросившись вперед, стал так энергично размахивать палашом и выкрикивать слова команды, точно на него накинулась бешеная собака. Хотя никто не знал, что произошло, однако вслед за ним тотчас же рванулись вперед все остальные. Вооруженные пиками охотники напали на людей, которые спали между тлевшими кострами; те вскочили с земли и, отстреливаясь, с криками и проклятиями бросились садиться на коней.

Однако победа над полусонной толпой досталась не легко. Из непроглядной тьмы противник вырвался, сформировавшись в летучие отряды. Началась схватка на пиках и копьях, столкновение вспененных коней и черных людей, бой в темноте. Тут и там всадники преследовали друг друга при свете костров, с криком выбивали друг друга из седел. Офицер Залесский, командовавший ротой калишской кавалерии, на глазах у солдат вздумал спастись бегством, причем так стремительно бросился удирать, что Гайкось даже коня остановил. Он плюнул вслед офицеру в темноту раз, плюнул другой раз еще дальше, но и этого ему показалось мало. В третий раз он плюнул вкулак, схватился за рукоять сабли – и пошел рубить! Пока длилась схватка, забрезжил свет. В голубом зимнем сумраке раздавался лязг и треск сшибавшихся пик, все громче слышались предсмертные крики, стоны коней и топот копыт по твердой земле. Охотники завладели лагерем, захватили в плен семерых раненых и десятка два лошадей; четверо убитых остались на поле сражения. Остальные, отбиваясь саблями и отстреливаясь, обратились в бегство и скрылись за лесом.

Не прошло и недели после этого случая, как дивизия снова побывала в переделке. Бардский, командир эскадрона калишско-серадско-велюнской кавалерии, стоявшей на дороге к Шиманову, неожиданно получил приказ маршала Массена незамедлительно отправиться на рысях под Щитно. Оттуда долетали выстрелы и гром сражения. Эскадрон, выстроившись en bataille, [476]476
  В боевом порядке (франц.).


[Закрыть]пустил коней в карьер и, развернувшись в колонну бок о бок с французскими драгунами, атаковал противника с левого фланга. Дрались без отдыха, без передышки всю ночь, даже лошадей не кормили. Утром, часу в седьмом, Бардский атаковал конницу неприятеля, чтобы прикрыть отступление из Щитно французской дивизии. Около полудня отряд противника в составе примерно трех тысяч сабель ударил внезапно на калишцев. Ряды сразу дрогнули, и эскадрон едва не был обойден с фланга. Командир дивизии прислал приказ отступить, что было выполнено быстро, точно, как говорится, с честью, под прикрытием леса и засевших там нескольких десятков французских пехотинцев. Много офицеров и солдат отличилось в этом бою. Капрал Квятковский, которому пуля попала в бок и застряла между ребрами, сам выковырял ее ножом, перевязал рану и не ушел с поля сражения. На следующий же день он был произведен в сержанты. Особо отличился как во время наступательных действий, так и при отступлении, проведенном с честью, капитан Островский. Поручики Заблоцкий и Красуский были тяжело ранены. Спустя неделю по плану, разработанному генералом Фишером, было предпринято наступление на неприятельские зимние квартиры; операцией руководили генералы Фишер, Красинский и Менцинский. [477]477
  МенцинскийВойцех – полковник, командир 4-го полка конных стрелков.


[Закрыть]В этом деле участвовала краковская и калишская кавалерия, познанцы и мазуры. Полковник Годебский прикрывал фланги наступавшей конницы и беспокоил неприятеля, то высылая вперед, то оттягивая назад конные разъезды. Как только противник начинал стремительно преследовать выдвинувшийся разъезд, Годебский со своей пехотой предпринимал попытки окружить его. Капитаны Кшижевский и Кречмер прорвались через леса до самого Бурдингена, а когда польская конница выманила противника и, умышленно отступая, заставила его зайти слишком далеко, развернулись в линию и бросились в штыковую атаку. Пехотные капитаны Доброгойский и Татарович штыками расчищали путь под Черным Пецем, сражаясь с противником, прикрывавшим подступы к Едвабной. Это был сильный и смелый натиск сразу с трех сторон. Цедро в первый раз увидел тогда среди бела дня неприятеля. Он мчался в строю с пикой наперевес и одним из первых на всем скаку ворвался в деревенскую улицу. Подполковник Скальский, который командовал частями, наступавшими со стороны Кота, видел, как краковские кавалеристы на всем скаку бросались в бой, а стрелки с ружьями наперевес кидались под лошадей неприятельской кавалерии. За это их вскоре особо отличили, назначив в отборные роты, которые формировал из краковской кавалерии и пехоты генерал Изидор Красинский. Цедро получил красные погоны с серебряной обложкой и на один грош больше жалованья в день, вместе с тем ему было вменено в обязанность находиться постоянно при штабе генерала. За взятие Едвабной в отборную кавалерийскую роту попали капралы Гайкось, Мальчевский и Мыслинский, а из солдат, кроме Цедро, Сурин, Модлинский, Карпинский, оба двоюродных брата Кулешинские, Красуский, Блешинский, Лесневский, Грабовский и Стефан Шинка. Фуражиру Зверковскому за проявленное мужество было, кроме того, обещано при первой же вакансии повышение в чине.

До двенадцатого мая дивизия не получала никаких приказов о выступлении. Действия ее ограничивались мелкими стычками и незначительными набегами.

Двенадцатого мая по всем постам разнеслась громовая весть о том, что под Мальгой перебит гарнизон. Все как один схватились за оружие, но по приказу вынуждены были оставаться на местах. Наконец с отрядом генерала Фишера, выступившим на помощь осажденному гарнизону, были получены подробные сведения. Оказалось, что на мельницу под Мальгой, где стоял маленький отряд в тридцать штыков, напала целая ватага неприятельской конницы. Подполковник Круковецкий, который командовал гарнизоном Малый, двинулся к мельнице на помощь своим с отрядом в сто сорок штыков. Когда он подходил уже к мельнице, его окружил неприятельский отряд в две тысячи сабель. Круковецкий сомкнул свою колонну, построил ее в каре, выставил вперед со всех четырех сторон самых храбрых солдат и стал отчаянно защищаться. На все атаки и предложения сдаться он отвечал залпами и штыковыми ударами. Дрался он так два с половиной часа.

Спас Круковецкого [478]478
  КруковецкийЯн (1770–1850). – В описываемое время майор. В 1806 г. вступил в посполитое рушение против Пруссии, затем – в армии Княжества Варшавского. В дальнейшем – участник войны 1809, 1812–1813 гг. и восстания 1830–1831 гг.


[Закрыть]генерал Фишер, кавалерия которого ударила на вражескую конницу и разогнала ее.

У Круковецкого было убито двадцать пять солдат и шестнадцать тяжело ранено. Неприятель потерял убитыми полковника, двух офицеров и около ста человек солдат. Подлинное мужество, стойкость и находчивость проявили молодые офицеры: капитаны Гра и Фонтана, поручик Цыбульский, подпоручики Брон дю Лоран, Якобовский и Залевский. Капрал Вербеховский и разведчик Маминский, окруженные толпой кавалеристов, вырвали у троих пики и отбивались штыком со стойкостью, достойной самых старых и опытных солдат.

В частях ходили слухи, будившие у всех зависть, будто бы третий легион под командой Гелгуда, [479]479
  Гелгуд– польский генерал, временно командовал дивизией Домбровского. Умер 13 июня 1807 г.


[Закрыть]замещавшего командира, раненного в бою под Тчевом. храбро сражается под Гданьском, что пехота первого полка пошла к самому морю, к Колобжегу… Двадцать шестого мая легиону было прочитано, наконец, сообщение о сдаче Гданьска и о походе на восток, к Неману, который легион Домбровского должен был совершить, чтобы выйти на соединение с императором.

Наконец двинулся в поход и северный легион. Десятого июня он остановился на постой в Остраге, дал бой под Рудой и Валами, или Валлендорфом; на следующий день направился на Локен, а восемнадцатого июня достиг Доброго Мяста (Гутштадта). На переходе между Гутштадтом и Эльзее от военного министра, начальника генерального штаба, герцога Невшательского [480]480
  Герцог Невшательский(и Ваграмский) – титул маршала Бертье, Луи-Александра (1753–1815), военного министра в 1800–1807 гг. и начальника генерального штаба французской армии с августа 1805 г.


[Закрыть]было получено какое-то чрезвычайное сообщение. День выдался знойный. В клубах пыли на дороге показался французский офицер, который мчался с ординарцем навстречу колонне. Ни офицер, ни его ординарец ни на кого не обращали внимания. Они скакали прямо к дивизионному генералу и лишь ему вручили секретный документ.

Однако содержание документа оставалось тайным всего с минуту времени. Старшие офицеры поехали по рядам, читая депешу о великой победе под Фридландом. [481]481
  Фридланд– город на реке Алле, где 14 июня произошло сражение между французскими войсками под командованием Наполеона и русскими – под командованием генерала Бенигсена. Сражение это закончилось победой французских войск и было последним в кампании 1807 р.Франция и Россия вступили в мирные переговоры, завершившиеся подписанием Тильзитского мира.


[Закрыть]Войска, словно оцепенев, застыли в безмолвии. Кшиштоф Цедро слушал сообщение, как сказку. Ему чудилось, что он слышит наяву рассказ старого солдата Ойжинского, по прозвищу Мечика. Все было так, как тот предсказал на своем простом языке. Все сбылось до последнего слова. Цедро поделился своими мыслями с Гайкосем, но тот только усищи разгладил.

. – А как же иначе! Чтоб солдат да не понял солдата!.. Чтоб капрал да не понял императора! Всякий понимает его, как самого себя. Мы толкаем его вперед, мы несем его на руках, куда хотим, а его душа – это наша душа.

Переходя из уст в уста, до дивизии вскоре дошли и рассказы о битве. В них говорилось о смелых подвигах третьей дивизии, о захваченных ею двух пушках, об отваге конницы и хладнокровии пехоты, о том, наконец, что «генерал-поручик» [482]482
  «Генерал-поручик»– то есть генерал-лейтенант (дивизионный генерал) Ян Генрик Домбровский.


[Закрыть]под Фридландом опять был ранен.

Дивизия Зайончека двинулась теперь форсированным маршем к Растенбургу, чтобы преследовать неприятеля и выйти на соединение с третьим легионом… Недавно сформированная краковская и познанская кавалерия все время находилась на линии огня, в боях, в авангарде. Кшиштоф Цедро в конце июня попал в Олецк, тринадцатого июля – в Голынец у Сопоцина, неподалеку от Гродно. Тут, по воле французского императора, Менцинский, командовавший краковским ополчением, [483]483
  Речь идет о добровольном ополчении из Краковского воеводства.


[Закрыть]был назначен командиром четвертого кавалерийского полка, а краковские ополченцы влились в этот же полк. Около десятого июля войскам было прочитано сообщение о Тильзитском мире. [484]484
  Тильзитский мирный договор– был заключен Александром I и Наполеоном (8 июля 1807 г.). Согласно договору из части польских земель, отобранных у Пруссии, создавалось Великое Княжество (герцогство) Варшавское. Галиция и южные районы Польши оставались под властью Австрии. На княжеский престол был возведен саксонский король Фридерик Август. По желанию Александра I из официальной терминологии изъяты были определения: «Польша», «польский». При всем том новое польское государство, с польскими учреждениями, армией и т. п. расценивалось польским обществом как провозвестник восстановления Речи Посполитой.


[Закрыть]Дивизия Зайончека получила приказ выступить походным порядком в Варшаву. Она прибыла туда пятнадцатого августа. В тот же день был издан приказ дивизионного генерала, согласно которому вся дивизия должна была направиться на длительный срок в Калиш на квартиры.

Значит, мир и конец военным подвигам…

Так думал молодой Цедро. Ему предстояло отправиться на квартиры, то есть попросту говоря поселиться в Калише в качестве солдата или, допустим, даже гуляки офицера мирного времени. Он предвидел, что придется по целым дням дуться в картишки, играть в бильярд или в домино, бездельничать, предаваться разврату и скуке где-нибудь в кафе Пескари в обществе товарищей, на которых он уже успел насмотреться. Не прельщала его эта жизнь.

Ради такого идеала покинуть старика отца? Ради этого разбить его надежды и иллюзии? Ради этого пережить тот декабрьский день? Нет, ни за что! Так что же, вернуться домой? Вернуться кавалеристом, который если и понюхал пороху, то только издалека? Совершил по стране довольно дальнюю прогулку верхом?… Нет, это тоже немыслимо.

Он уже видел издали войну; как могучие корни дерева глубоко уходят в землю, так в душе его пустило глубокие корни страстное стремление к великому, героическому подвигу. Вернуться к Трепке, к спокойным сельским трудам, снова, вооружившись резцом, терпеливо высекать из твердого камня образцы культуры, когда тут же рядом, за лесами соседнего уезда, творится история, рушатся и разбиваются вдребезги каменные скрижали, писаных законов, сбрасываются с фундамента уже возведенные сооружения и разрушаются планы построения новых, с дьявольской хитростью и тонкостью разработанные коварными чиновниками, с которыми он познакомился в венских приемных?

Из Варшавы, где в эти дни народу было, как в улье, куда пчелы, отроившись, вернулись для трудов, где, словно в правой руке у человека, когда он размахнется, сосредоточилась вся сила народная, Цедро отправился в Калиш, хмурый и удрученный. Надвигалась осень, ночи стояли теплые и тихие. Когда колонны с сумеречной поры и до самого утра в полной безопасности медленно тянулись по тракту и отборная рота краковской кавалерии следовала за своим командиром, старый вахмистр Гайкось подъезжал к молодому солдату и шептал ему на ухо:

– Мир, говорят, на вечные времена – и точка.

– Да ведь читали.

– Что ж, так и будем стоять в Калише?

– Такой приказ.

– Нечего сказать, много мы навоевали!

– Бог даст, дождемся еще… Всей земли-то у нас сейчас клочок с гнездо жаворонка.

– К чертям! Что же мне на ученье ехать в Гродно? Я уж ученый. Да лучше мне у евреев козий помет из хлева выбрасывать… Или бабу взять, пускай отдерет отлички да саблишкой лупит по башке.

– Потише, вахмистр!

– Паныч! В Варшаве видал я одного…

– Ну?

– Он тоже служил у Князевича. Оба мы пришли из Неаполя, только я раньше, потому глупее был и стосковался насмерть, а тот, шельма, сущий кремень Пришли это они в Силезию. Свидерский привел их, гроссмайор.

– Из какой части?

– Из привислинского легиона. Мы товарищи еще вон с каких пор! Под начальством старика дрались. Где только не побывали! Во всех боях с австрияком, под Гогенлинденом, [485]485
  Битва под Гогенлинденом(Бавария) – 3 декабря 1800 г. между французскими войсками под командованием генерала Мэто и австро-баварскими – под командованием эрцгерцога Иоанна – закончилась победой французов. Битва решила судьбу кампании; заключено было перемирие в Штейере и начались переговоры о мире (Люневильском).


[Закрыть]и с Сокольницким долгий путь прошли через Швейцарию. А потом были на цизальпинской службе. Они под конец пошли на службу к королю Иосифу, [486]486
  Иосиф(Жозеф) Бонапарт (1768–1844) – старший брат Наполеона. В 1804 г. – командующий армией; в 1806–1808 гг. – неаполитанский король; в 1808–1813 гг. – король Испании.


[Закрыть]а я вырвался на родину.

– Ну, а теперь что с ними?

– Рассказывал мне этот товарищ, будто опять собирают наш старый неаполитанский легион. Какому-то герцогу Иерониму [487]487
  Иероним(Жером) Бонапарт (1784–1860) – младший брат Наполеона. В 1806 г. – командовал корпусом, в 1807–1813 гг. – король Вестфалии.


[Закрыть]очень наши молодцы полюбились.

– Что за герцог Иероним?

– А черт его знает, кто он такой! Говорят, герцог Иероним, и вся недолга. Верно, брат или шурин императора.

– А чем же они так полюбились этому самому Иерониму?

Чем? Вот об этом я вам и расскажу. Все по порядку выложил мне таварищ, вот и я вам, паныч, все по порядку расскажу. Идут это они, мои уланы, из итальянской земли в Польшу и пришли в родную Силезию, в Лигницу. Ночной порой, в мае, едет это трактом отряд их в шестьсот сабель. И вот после стольких лет повеяло на них духом родной земли… Есть в тех местах, рассказывал мне товарищ, гора высокая; с той горы они в первый раз увидели вдалеке родные края. Слова он не мог выговорить, как вспомнил об этом, а мужик – кремень! Ну, ладно! Едут это они, едут по дороге, шаг за шаг плетутся, а ночь тихая, и рассвет уж близко. В голове шел отряд капитана Фиалковского. Вдруг навстречу им скачет по дороге важный какой-то офицер со штабом. Врезался он на всем скаку в строй, окинул всех большими глазами, жаром так от него и пышет. «Вы кто такие? – спрашивает. – Откуда сюда явились?»

Капитан Фиалковский отвечает ему спокойно: «Так, мол, и так, говорит, польская конница, идем прямо из Неаполя в Лигницу». Тут этот генерал назвался ему: «Я, говорит, не кто иной, как Лефевр-Денуэт. Сам, говорит, всемогущий бог послал мне вас на помощь. Я, говорит, с пруссаками сражаюсь под Кунтом. Оставили меня, говорит, тут одного с саксонцами да с баварцами. [488]488
  В войне 1806–1807 гг. (4-я коалиция) Саксония и Бавария участвовали на стороне Франции.


[Закрыть]Саксонцы мне, подлецы, изменили, не хотят с пруссаками драться, а баварцы, хоть и защищаются, да одним им не справиться. А тут, говорит, Вроцлав могут занять, а во Вроцлаве герцог Иероним на квартире. Помогите, говорит, мне, поляки!» Фиалковский ему в ответ: «Ладно! Пруссаков лупить – это мы всегда готовы!»

Полк уже в Лигнице был расквартирован; но тут прискакал отряд, как затрубят сбор: «На конь!» Солдаты думали, что горит где-нибудь в городе, или черт его знает что творится, потому неприятеля не слыхать было в той стороне. Но только через семь минут полк уже весь был на конях, будто старый могучий дубовый лес. Вышли они на рысях по тракту к месту, которое называется Яуэром, оттуда махнули на распутье между Вроцлавом и Лигницей. А тут и погоня поспела, да много пруссаков. Было у них пять тысяч отборной пехоты, пушек штук двенадцать, эскадрон своих коричневых гусар да эскадрон конных босняков-пикенеров.

Светало. Генерал Лефевр стал в первом ряду улан. Рядом с ним ехал капитан Фортунат Скаржинский; да были там еще старые знакомцы: Гупет, Шульц-младший, а из поручиков Рыбалтовский, Блонский, Дзюркевич, Ледуховский; был брат вахмистр, старый плут, Прусский и другой, Скаржинский. Первый и третий польские эскадроны натянули поводья. В атаку! С ходу, по-польски, на всем скаку обрушились на пруссаков. Пиками чертей – коли! Их генерал выставил на холме двенадцать своих пушек, и давай палить по второму и четвертому эскадронам, которые с фланга полем заходили им в тыл.

Не тут-то было! В один миг прусскую конницу, драгун, гусар, босняков разбили вдребезги, наголову! Смяли их так, что свои же кони их растоптали, пехоту – на пики, двенадцать пушек, как глаза, выковырнули из середины строя и доставили в тыл, за линию, да двенадцать снарядных ящиков, четыре тысячи пехоты взяли в плен и весь обоз, какой был при ней. Командир пруссаков, какой-то Ангальт, что ли, верхом на лошади пустился наутек. В одну минуту вся баталия кончилась. У пехоты ружья в козлы сложены, кавалерия спешена, руки по швам. Не успел еще день встать, а уланы уж на конь садились, чтобы в Лигницу ехать ложиться спать. Как грянет тут наша песня! Вот за все это и полюбились наши этому Иерониму. Пойдут они теперь по дорогам столбовым…

– Куда?

– По дорогам столбовым за императором.

– Да куда же!

– Драться, и все тут.

– Гайкось! Ведь тут…

– Э, как гляну я тут на этих, прошу прощения, капитанов, поручиков да хоть бы и самих полковников, так с души воротит. Тоже мне, прости господи, полковники… Полковник на полковнике, а за ними – деревенщина. Я ведь собственными глазами видел, как один такой вояка стал рукой тащить с дула курок, да так, что вовсе его оторвал. Начальник спрашивает у него деликатно, что, мол, не стреляешь? «Как же, говорит, я буду стрелять, ежели у меня курок оторвался?…» Тут же посреди боя пришлось ему толковать, что не нужно курок с дула тащить, а стоит только легонько нажать собачку – и ружье само отлично выстрелит. Так он даже рот разинул от удивления. Вот оно войско какое хитрое.

– Не клевещи, не клевещи, старый бродяга!

– Пойду к старикам, к своим. Что мне за охота зевать тут со скуки! У нас у каждого сто битв на памяти. Такой, к примеру, Павликовский. Он у Фиалковского в третьей роте служит. Сам, дьявол, один взял в плен пятьдесят семь человек немецких пехотинцев. То-то дивились солдаты, то-то со смеху покатывались. Хотел его генерал Моро, командующий, тут же произвести в офицеры. «Сейчас же, говорит, надевай эполеты и саблю прицепи офицерскую!» А Павликовский только плечами пожал да и говорит: «Ne se lir, ne se krir, ne pe ofisie…» [489]489
  Не умею ни читать, ни писать, не могу быть офицером… (искаж, франц.)


[Закрыть]Попробуй, награди его! Прислали ему потом какое-то ружье затейливое, с серебряной насечкой, надпись на нем длинная, со всякими завитушками, вот, мол, герой из героев. Да разве он один? Все мы видали виды, везде побывали: и в земле итальянской, и в земле французской, и у немцев, насмотрелись и на горы, и на моря, и на великих героев, и на всякие страсти на войне. Чего это ради будет надо мной командовать всякий сопляк, который и пороху как следует не понюхал!

– Дисциплина!

– Как только придем в Калиш, сейчас же пойду к командиру и все ему выложу. Там, в Калише и они должны стоять на квартирах. Покуда мы были инструкторами, ну я каждый день учил этих растяп. А теперь мир! Отборная рота – курам на смех! Я бы им показал отборную роту, так они не знали бы, куда деться со стыда. Пускай их учит тот, кто умеет. А я им не начальник. Мы – кавалеристы. Я без войны все равно что седло без коня. Запить могу, а то, не приведи бог, и обабиться.

Помолчав с минуту времени, он прошептал еще тише:

– Паныч! Пойдем вместе… Из вас выйдет добрый кавалерист. Видел я, как вы на коне сидите, какая у вас посадка. С малых лет ногу вдевали в стремя. Испортят вас эти гувернеры.

– Не страшно.

– Как глянул я на мундир товарища, на амуницию, на палаш, мать честная!

– Ну?

– Мундиры у них темно-синие с желтым; мы такие получили еще в тысяча восемьсот втором году в Виджевано. Шапка высокая, темно-синяя, суконная, стеганая. Кант белый. Султан – во! Спереди полсолнца с орлом.

– Каким?

– А черт его знает, каким!

– Французским, это ведь не польский полк.

– Да уж, верно, с французским, потому что от императорской казны они будут получать десять су жалованья в день. Орел, говорю, а над ним два скрещенных копья. А мой боевой товарищ из гренадерской роты, так у него султан на шапке красный как огонь. Мундир темно-синий; сидит, боже ты мой, одно загляденье, отвороты, обшлага, выпушки и лампасы на парадных штанах сплошь желтые. На мундире девять круглых выпуклых пуговиц. Им дали теперь гусарские пуговицы, не такие, как у нас были раньше. Парадные штаны по щиколотку навыпуск, с двумя желтыми лампасами, а на каждый день серые рейтузы с одним темно-синим лампасом. В зимнюю пору они, говорит, будничные рейтузы надевают на парадные и застегивают их сбоку на ноге на восемнадцать пуговиц. В дождь и слякоть едешь, как в чехле. И захочешь, так не промокнешь. У офицеров темно-синие плащи, круглые, с белым воротником, а у солдат – плащи белые, широкие, без рукавов. Закинешь правый конец на левое плечо, так все равно как в одеяло завернешься. Трое суток под проливным дождем можно простоять! Страх какие красивые мундиры… У солдата аксельбант через левое плечо, чтобы он ему копьем не мешал орудовать, а у офицера – через правое плечо. Портупея из белой кожи, а пряжки желтые. К портупее еще нитяный пояс в белые и синие полоски. А уж как бы вам пристал офицерский мундир! Парадная перевязь серебряная, патронташ через грудь. Чепраки на седлах темно-синие, с острыми концами, как у гусар. Выпушки желтые, галуны опять же серебряные… На задних углах императорский инициал с короной.

– А копья какие?

– Копья недлинные. Это тебе не пика, не дротик, не гусарское копье, оружие ловкое, скорое, как раз по руке, по правой. Легкое! Длина пять локтей. Если рослый парень станет в шапке и приставит к ноге, уперев пяткой в землю, так значок как раз придется над самым донышком шапки. Значки у них, как и у нас, гладкие, белые с красным. Пятка красиво окована. Посредине темляк из белой кожи, чтобы надевать на руку. У обоих стремян есть башмак для пятки, притороченный к путлищу. Если солдат рубится палашом, то копье перебрасывает в левый башмак. А палаши у них острые, с желтыми дужками. Темляки из белой кожи… Паныч, вам бы очень пристал этот уланский мундир!

– Напрасно ты льстишь мне.

– Верно говорю. Разве я не видел? На лошади сидите так, точно гайками вас привинтили. Сами за конем, товарищем, ходите, сами как мужик оседлаете его и расседлаете, а по сию пору даже не сержант, потому что похлопотать не хотите. Есть у нас в строю такие беззаботные. Насмотрелся я на них. Дерется насмерть, самый страшный ратный труд перенесет, погибнет без единого слова. Черт его знает, что это за люди! Не одного уж я встречал такого в итальянских легионах, а по сию пору не знаю, откуда они берутся.

Но есть и иные. Ездит верхом, как еврей с баранками, сам не знает, за что в строю разбранить и за что похвалить, а сразу из него капитан, потому что именьице у него в том же приходе, что у гроссмайора. А мы у чужих получали шевроны. Только когда ты четырем-пяти нациям покажешь свою старопольскую отвагу, самых старых солдат удивишь так, что они рты разинут и все полки о тебе заговорят, только когда ты славным делом поддержишь доброе имя и честь всего легиона, прикажут нашить тебе этот галун. Наши штаб-офицеры из простых солдат выросли. Айда, паныч, в уланы!

– Тише!

– Что нам! Разве нам золото нужно, деньги. За наш медный солдатский грош мы всюду купим мешок овса, вязку сена да ломоть хлеба. Попить – так у дороги всегда встретишь колодец. А иной раз простой императорский кавалерист такие вина пьет ковшом, какими короли скупятся королей на пиру угостить.

– Куда же это ты хочешь идти, старый чудак?

– Покуда он, паныч, не наведет порядка на всем свете, нам с коня не слезать! Где он, там и мы. Он отдыхает, развлекается – и наша гвардия спит. А уж коли он на конь садится, так как же нам спать? Так старики говаривали. Не кто-нибудь, паныч! Такие, что в кровавом бою сложили свои головы, и теперь кости их в безыменных могилах без креста на чужбине лежат. Да разве может быть, чтобы это не было правое дело? Зря, что ли, полегли сии на чужих песках? Разве не пришли мы под родной кров, в наши леса? С конца света пришли, потому что он дал нам слово полководца. Обойдем всю землю, наведем порядок, и тогда опять вернемся в родной край, только уж в последний раз, навсегда. Так старики говаривали…

Настойчивые уговоры старого вахмистра были для Цедро той дробинкой, которая перетягивает чашу чувствительных весов. Он был схвачен непреодолимым отвращением к лицемерной венской жизни, где душа его терзалась от уязвленной гордости, и поэтому его влекло в этот мир простых солдатских мечтаний.

В Калише они с Гайкосем подали прошение об увольнении из тяжелой кавалерии и переводе в уланы. Их долго отговаривали, чинили по службе всякие препятствия, но в конце концов в октябре оба они переехали в крепость Кожле, где находился эскадрон улан, состоявший из старых легионеров. Это была толпа усачей, загорелых богатырей, отчаянных голов, циников и искателей всякого рода приключений. Кшиштофу пришлось дорого дать за право войти в их ряды, проглотить немало обид, прежде чем они его приняли. Старые плуты неохотно принимали в свою среду молокососов, особенно «добродетельных» энтузиастов. Зато для Гайкося они сразу нашли место и обнадежили его насчет скорого повышения в чине.

В начале зимы пришел приказ двинуться из Силезии в Оснабрюк, где была квартира командира полка Яна Конопки. [490]490
  Конопка Ян– полковник польского войска. Участник войны 1792 г. и восстания 1794 г. В эмиграции, в 1796 г., вступил во французскую армию, затем перешел в польские легионы (1797 г.). Участник военных действий в Италии, Пруссии, Испании; участник войны 1812–1813 гг.


[Закрыть]Оттуда войска направились в Вестфалию. В Эрфурте роты, прибывшие из разных мест, получили одинаковое обмундирование и провели в этом городе зиму. Там собрались из разных частей офицеры всех чинов, старые и молодые, служившие когда-то в кавалерии и даже в пехоте. Туда прибыли: Игнатий Фердинанд Стоковский, Ярачевский, Клицкий, Телесфор Костанецкий, Рутье, Прушак, Прендовский, Винцентий Конопка, Августин Пшишиховский, Адам Гупет, Винцентий Валевский, Шульц, Каэтан Стоковский, Гнатовский, который впоследствии был назначен полковым казначеем, Линкевич, Казимеж Танский, Рыбалтовский, Скаржинский, Порыцкий, Фиалковский, Ойжановский, Тшебуховский, Горецкий, Незабитовский, Мошинский, который впоследствии был полковым адъютантом, Лещинский, Петр Долинский, князь Воронецкий, Ягминский, Каэтан Войцеховский, Юзеф Богуславский, Люзиньян, Ян Несторович, Топольчаный, Ягельский, Антоний Шарский, Дзюркевич, Карлович, Ледуховский, Улевич, Амброзии Бораковский, Ростковский, Войцех Добецкий, Ставярский, Корытовский и другие. Среди простых солдат было немало помещиков и мелкой шляхты. Попали туда, между прочим, и оба брата Кулешинские, последовавшие за Гайкосем и Цедро.