Текст книги "Боец тишины (СИ)"

Автор книги: Стас Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава 5

Что ж, темнеет – пора Карлсону покинуть крышу и наведаться в гости к малышу и его щенку, к которому Карлсон малыша страшно ревнует, но которого никак не может отправить от малыша куда подальше.

Осмотрелся и перелез с пожарной лестницы на карниз. Залез в окно, прикрыл его и отправился проверять едва держащуюся на петлях подсаженную Войцехом дверь. Покривленная дверь не висит на покореженных петлях – петли вправлены, дверь поставлена и закрыта… заперта на переклиненный замок и опечатана. Сойдет. Как только мне Войцеха вернут, я его все починить заставлю.

Думал для начала пошарить в холодильнике, только заметил зеркала и переключил внимание на них – моих отныне заклятых врагов. Зеркала – к черту! Сниму и спрячу! Травят они мне душу воспоминаниями! Я ведь всегда у немцев красавцем считался, а сейчас… не вздрогнув, не взглянешь. Многое мне с рук за красоту сходило, что сейчас не сойдет. Теперь мне моя наружность столько простых путей перекрыла, сколько открытых передо мной прежде дверей закрыла. Такая внешность обязывает добиваться всего одной только грубой силой, не ожидая, что кто-то что-то добровольно отдаст, – вынуждает в закрытые двери не с улыбкой стучаться, а с оскалом ломиться. А всего хуже – приметным я стал. Мне теперь не следует в светлое время суток людям на глаза показываться – выходить надо стараться ночами… по крайней мере, до тех пор, пока шрамы не станут светлее и их станет проще спрятать. А пока они и под слоем штукатурки проступают.

Рад, что меня не видит старик Клаус Крюгер, считающий меня вампиром треклятым… Мой вид, боязнь зеркал и солнца – такое способно изничтожить и тень сомнения в моей мрачной сущности не только в голове безумного бродяги. Эх, Крюгер, бросил я тебя в Берлине одного, а у тебя ж – с головой не порядок… Соблюдаешь ты мои строгие инструкции, старик, или во все тяжкие своего больного ума ударился? Надо бы наведаться к тебе и проверить, что ты делаешь, вольно бродя по прусским просторам. Не взяли тебя власти, не выдал ты нас?

Нет, не думаю, что старый химик нас сдаст… пусть его и выследят, и возьмут – толку от него никак не добьются. Он же всех из разведки и правительства пришельцами и иной нечистью считает – в его рассказах за сказочной мутью немногое из реально происходящего рассмотреть можно… хоть и проглядывает истина порой и в его историях. Черт… Беспокоит он меня, как никто другой. Только теперь о нем и думать нечего – не могу я с ним пока ни связаться, ни встретиться. Подумаю о нем, когда ближе к Берлину буду… а сей час не за горами. Когти драть в Берлин надо будет сразу, как только деньги удастся добыть, – здесь нам с поляками теперь долго торчать нельзя. Немцы за нами скоро на чужую землю придут… а мы от них на их земле скроемся – и на север рванем. Как на хуторе Улафа схоронимся, – так и успокоимся. А в Берлине мои люди… мои документы, мой транспорт. Берлин – не только подготовленное государством российским пристанище Ульриха Ларсена… Берлин – наиболее подходящим образом оборудованная берлога гера Вебера, наилучшим видом оснащенное логово Вольфа. Там все для меня и моих людей – и для тайного нахождения, и для отхода на восток и север. На крайний случай есть еще Франкфурт, но лишь – на очень крайний случай. Есть у меня связи и в Баварии, и в Саксонии… но я был бы рад, через Пруссию пройти и покончить с пограничными переходами. Хорошо, если на прусских землях круг замкнется, и нам не придется по стране колесить, решая задачи через ненадежные контакты в Мюнхене. Черт…

А к черту… Пора перейти к разработке плана по добыче денег. Заткнул уши наушниками, улетая с песнями то на простирающиеся перед моей памятью равнины Отечества, то на заснеженные вершины высоких скал северного пути. Только краем разума задеваю, гложущую меня неизвестностью, польскую землю за окном… ведь в мою голову в доподлинном виде вошло пока только несколько улиц Варшавы – города, в моей памяти до сих пор расчерченного только на карте.

Глава 6

Мои подопечные из участка вернулись взвинченные, вымотанные и растрепанные. Войцех сразу взялся за водку, шумно отвинчивая пробки с бутылок, а Агнешка – за воду, так же шумно открывая краны душа. Оба решили залиться под завязку. Последую их примеру – напьюсь с Войцехом и вломлюсь в душевую к Агнешке. “Пить – так пить!”: сказал котенок, которого потащили топить.

– Войцех, мы с тобой сейчас напьемся так, что ирландский степ на столе спляшем! Пей, как в последний раз! И я так! Как в последний!

Угрюмая усмешка мрачного поляка стала веселее, когда мы зазвенели бутылками, запрокинутыми в глотки.

– Как в последний раз, – это мне по душе, Ян, это по мне! Я всегда так!

– С этого дня все не так, как всегда, будет! Сказал я, – в последний раз ешь, пьешь и спишь, значит, – в последний! После этой попойки я тебе пить больше вообще не позволю! Я тебя натаскивать начну и продолжу, пока не сделаю из тебя стоящего бойца, Войцех! Про пьянство ты у меня завтра забудешь, и вспомнишь про воинскую дисциплину!

– Ян, да ты что? Напился уже совсем, да?

– Когда я совсем напьюсь, в лес пойдем – тренироваться! Это после народных песен и плясок на столе! Так у меня заведено, порядок у меня такой! Обещал я себе, что по тебе спецназ сохнуть, как красна девица, будет! А данных себе обещаний я не нарушаю – никогда! И тебе – слово дам, что сделаю! Еще и торжественно!

– Ян, да ты… Да я…

– Да, точно. Мы надрались круче ирландских задир. Завтра начнем тренировки.

Я не вспрыгнул на стол, а свалился, засыпая. Придется пляскам подождать, пока я проснусь, как и моей девушке.

Глава 7

Агнешка и не подумала прерывать наше с поляком пьянство – она к нам и подойти не осмелилась. А мы о себе позаботиться были не в состоянии, так что ночь мы с ним провели валяясь в непотребном виде на так и не накрытом к ужину столе. Не просто мне далось отодрать себя от места перепоя и перейти на другое, покидая беспробудно дрыхнущего поляка. Экран компьютера засветил мне в сощуренные глаза раньше рассветного зарева. Черт… Хоть бы и не пробуждаться.

Сжимая руками больную голову, встал из-за стола и молча показал Агнешке на стул. Оборотился к стене, стараясь не смотреть на горящий адским огнем монитор. Среди режущего глаза сияния текст будто обрушен в бездну беспроглядного мрака. Похоже, что экран под моим кулаком пустил тонкие трещины, – просто, он пылает пламенем в моих глазах, а текст в моей голове падает в мглистые пропасти. Не знаю, что я написал, не понимая, что пишу, не различая написанного.

– Читай.

Оставил ее на время, отмахиваясь от ее вопросов, как от мух. Ищу тишину, темноту и холод. Только больную голову приклонить никак нигде не получается. Открыл морозилку – льда нет. Здесь мне буйной головы не сложить – надо продолжить поиск. Склонил трещащую и гудящую с вечера голову под краном и включил холодную воду. Стылая струя врезалась в шею, как нож, и я выдернул голову из-под воды. Право, как нож, право, как на плахе. Черт…

Заслышал сдержанный плачь Агнешки, подошел к ней, пригасил экран и оперся на спинку стула, склоняясь над ней… над ее хрупким плечом, осыпанном золотом ее волос. Она старается незаметно отереть глаза.

– Прочла?

– Вольф, я… Этот человек… Это ужасно… Он же прав и… Он подвергается опасности… Они же настигнут его и… Только что мы можем сделать?..

Я криво ухмыльнулся и сощурил косой глаз, хватая и стаскивая со стула девушку. Кружу ее, растерянную, и свечусь – ведь вокруг меня летают солнечные лучики ее волос.

– Вольф, хватит… Как ты можешь веселиться, когда кто-то мучается?

– Так же, как страдать, когда кто-то радуется!

– Вольф, ты же читал!.. Ты читал, в какой беде оказался этот благородный человек! Мы не можем не думать о нем, мы должны что-то сделать! Только нам нечем ему помочь!

Посадил ее себе на колени, утопая в ее волосах и впиваясь в ее шею поцелуями.

– Как же, нечем? Тебе есть, чем…

– Вольф, не трогай меня. Я прочитала его послание и… Я не могу думать ни о чем другом, кроме него… кроме горя и беды этого человека. Хватит, Вольф.

– Ты же сказала, что только и можешь думать об этом благородном человеке и его беде, – выходит, можешь думать только обо мне и моей беде, а моему горю ты помочь можешь.

Агнешка, негодуя, гордо вскинула голову, останавливая мою руку.

– Вольф, у тебя только одна беда на уме всегда!

Я ей в ответ вскинул отчасти выжженную кислотой бровь.

– Точно – одна. Но она не на уме, а… А на уме у меня их, как ос в улье.

– Вольф, я не поняла… Это что, ты написал? Ты это написал?!

– А то. Мое сочинение.

– Это что, еще одна твоя шутка, Вольф? Я ненавижу твои шутки, Вольф!

– Нет, я проверил просто, как ты среагируешь. Прямо так, как надо, среагировала – я прямо в точку попал.

Не позволил ей соскользнуть у меня с колен, и она возмущенно сверкнула на меня глазами. Правда, долго взгляда на мне она не удержала – отвела глаза, ненамеренно содрогнувшись.

– Ты подстроил мне… Ты специально сочинение за правду выдал и проверку мне устроил… Я же думала, что это правда, я же искренне…

– Для таких, как ты, искренних и сострадательных и написано… только главное – для состоятельных.

– Что?

– У Клауса Крюгера подсмотрел… Сумасшедший старик с манией преследования нередко прежде окончательной потери рассудка, у людей в сети помощи просил, и ему – помогали. Он за их счет достаточно долго по стране скитался, скрываясь от преследований, про которые он и писал каждому, кто под рукой оказывался. Людей за душу такие истории цепляют – преследуемые противники государственного заговора или жесткого режима, сражающиеся за права и правду. Невинно осужденные и страждущие, приговоренные преступным правительством, свидетели страшных и скрытых злодеяний – то, что надо. Главное, в таком деле – убедительность истории, идущая от убежденности автора. Крюгер – умный безумец. Он обладал и – убедительностью, и – убежденностью. Я это запомнил и на заметку взял. Для достоверности я достаточно умен и осведомлен, а для веры… я совру. Я обучен врать.

– Ты собираешься принять помощь у людей, которые считают, что помогают попавшему в беду честному человеку?

– Я честный человек и попал в беду.

– Ты, честный? Ты им врешь!

– Да, только не целиком, а – отчасти. Нам правда худо пришлось, и нас правда преследуют.

– Не выворачивайся! Вранье, как бы оно ни было близко к правде, – не правда!

– А что ты на меня негодуешь? Злись на Крюгера – это он придумал.

– Он честно поступал! Он, и правда, считал, что знал больше позволенного, что его преследовало правительство! И писал он правду – то, что считал правдой!

– И я считаю правдой то, что нас преследуют власти! И разведка, и контрразведка! И военная, и службы госбезопасности! И внутренняя, и внешняя! И как раз за то, что мы знаем об их оружии больше дозволенного – об их биологическом оружии! Разница лишь в одном – мы не только знаем об их оружии, мы еще и имеем их оружие на руках! Мы и есть – их оружие! Биологическое оружие! Только пишу я обо всех наших бедах не так в лоб!

– Ты расчетливо прокрадываешься в души! Этот человек не такой, как ты…

– Этот мой человек – мечта для всех девиц и пример для всех парней недальних стран. Я сделал его в основном для людей молодых, только не первой свежести – для тех, кто еще мечтает о полете высокой мысли, но уже высоко взошел и крепко встал на карьерной лестнице. Этот мой человек зацепит и старых людей, скопивших некоторые средства и вспоминающих надежды юности. И борцам за правое дело он по душе придется, и бунтарям. Страдающим – на жалость надавит, скучающим – нервы пощекочет.

– Вольф, это звучит ужасно… Аж мороз по спине…

– Это мои руки – холодные… Не дергайся – дай погреться.

– Вольф, хватит! Все хватит!

Она спрыгнула у меня с коленей, но я скрутил ее волосы у себя на шеи удавкой, и ей пришлось вернуться ко мне и слушать мой смех, распутывая волосы, сплетенные мной в золотую веревку.

– Я повешусь, если ты покинешь меня, красавица моя!

– Нет, я повешу тебя, если ты не прекратишь так шутить!

Войцех явился к нам с прихваченными остатками продовольствия.

– Ян, что смеешься? Только и делаешь, что веселишься, будто у нас других дел нет.

Он склонился над монитором, читая и качая головой.

– Уж не над чужим же горем смеешься! Нельзя над таким смеяться! Человек в такую беду попал… выручать как-то надо. Я его, как никто, понимаю – попал, ополчились на него власти, а деваться некуда, а выручить некому. Так и бывает – втравишься, не думая, как тебе дальше быть, а когда сообразишь, как все серьезно стало и что тебе осталось только бежать, деру дать никак – даже друзей, даже денег нет. Сквернее может быть только, когда у тебя вообще сообразить не выходит, куда ты на деле втянулся, а главное, – что тебе теперь уйти даром не дадут. Так у него – попер вперед, а куда – не въехал. Только из дурости он в такое дело вмешался – дошло бы до него, не угодил бы он так.

Я подавил смех, стянутый шрамами.

– Войцех, он не из дурости – он из идейных соображений втянулся.

– Какая разница, что он себе надумал, когда в итоге все равно оказалось, что – все от глупости? Поперся он просто со своими соображениями туда, где о них и речи не идет.

– Неужто и тебя проняла история, Войцех?

– А тебя, Ян, нет? У тебя видать сердце каменное.

– Не помню, какое – не видал давно. Пойду посмотрю в холодильнике – я его в холоде храню для надежности.

Я посмеялся тихонько про себя над Войцехом и подтащил к себе Агнешку.

– Пиши.

– Что писать?

– Письма пиши! Продолжай кормить честной народ историями, похожими на мои. Расписывай невзгоды, выставляй напоказ честные намерения, вгрызайся в благородные души острыми зубами и терзай их жалостью к тебе и желанием тебе помочь. Только про правдивость не забывай – убедительность терять недозволительно.

– Вольф, я не могу…

– Мы должны зашибить кучу денег! Иначе нам не добыть требуемого для перехода границы добра и денег! А результат здесь мы не сразу получим – время нужно! А времени недостает! Так что начинай немедля! Давай же! Живей!

– Я не буду.

– Ты должна! Делай! Искупай вину!

Глава 8

Тоскливо всматриваюсь в опущенные глаза девушки, стараясь не смотреть на ее часто и неровно вздымающуюся грудь, и щелкаю выключателем светящей ей в лицо лампы. Скоро час стукнет, а не происходит решительно ничего. Мы с ней уже час сидим друг против друга на стульях… я – верхом и с требовательным видом, а она – скромно и молча.

– Время идет. Хватит уже упорствовать. Все равно некуда тебе деваться. Некуда тебе деваться!

– Нет, я не напишу ни строчки лжи. И не пытайся меня к стенке припереть! Ты все время на меня давишь!

– Да! Ты ведь упорство проявляешь – и не тогда, когда надо! Вы с Войцехом засветились! Нас выследят со дня на день! А у нас денег нет документы достать! У нас оружия защититься нет! Ничего нет! Нам есть нечего! Пиши!

– Не стану я лгать!

Она гордо вскинула голову, сцепив сложенные на коленях руки, открыла горящие губы и блеснула глазами – старается меня отвлечь, но у нее не выйдет.

– Не надо мне изображать такого, когда нам есть нечего! Ты что, не понимаешь, что другой вариант – грабеж на большой дороге?!

Она возмущенно вздернула плечами.

– Нет, ты никого не ограбишь. Ты должен получить деньги другим способом. Ты придумаешь другой способ добычи денег – честный.

– Как я его придумаю, если его нет?! Деньги на дороге не валяются! Такие деньги – точно не валяются! А нам нужно много и немедленно!

– Не втягивай меня в грязный обман!

– Да мы все давно в него впутаны! У нас нет выбора, нет вариантов! Мы выкинуты из системы! Мы вне закона – и не можем действовать в законе! Мы можем только выживать – так, как только можем!

– О боже… Я не верю, что нет другого способа, Вольф…

– Пиши! И радуйся, что в таком варианте люди тебе добровольно деньги отдадут! И утешься тем, что вранье наше, – не просто похоже на правду, а близко к правде больше, чем хотелось бы! И еще… Завтра пойдешь у пана Влодека деньги просить.

– Вольф, нет… У него ничего нет… Он дряхлый и больной…

– У таких больных и дряхлых обычно и бывают припрятаны сбережения на черный день или на похороны. Убеди его, что для него нет большой разницы, на каком кладбище его похоронят! А у нас стоит вопрос, подохнем мы от голода или нет, и его решение – имеет значение и для нас, и для него!

– О боже… Вольф, это ужасно.

– Будет ужасно, если он не даст нам денег!

Оставил Агнешку смотреть на монитор в печальных раздумьях о моих махинациях, и отвел в сторону Войцеха, еще не отошедшего от нашего вчерашнего хмельного веселья.

– С этого дня я тобой серьезно займусь. Начнем с оружия.

– А что с оружием, Ян?

– Отдай его мне.

– А у меня его нет.

– Войцех, кончай с враньем и давай оружие.

– Ян, я не врал… у меня нет оружия. Я, и правда, с прошлым покончил и… грузчиком пошел.

Я сокрушенно резанул рукой воздух.

– Не врал… Твою ж…

– Ян, я не пойму… Ты что, не рад, что я тебя не обманул?

– Никак не рад… Ты лишил меня последней надежды!

– Надежды – на мою ложь?

– Да, Войцех! Говори честно, у тебя вообще огнестрельного оружия нет – никакого?!

– Никакого. А холодное…

– Плевать мне на холодное! Холодное и у меня есть – мой старый заказной клинок и несколько простых ножей! Противнику и писчую ручку метнуть можно в глаз при нужде! Только меня не радует мысль, что к нему так близко подходить придется! А черт… А связи у тебя есть?

– Не так, чтобы, прям…

– Знаешь кого, вроде пана Мсцишевского?

– Нет, Ян… Он же человек знатный. Он меня только оттого, что выбора не было, к себе взял.

– Войцех! Я не о его гербе говорю! Передо мной тебе бестолочью не прикинуться!

– Ты что меня оскорбляешь?!

– Не время гордиться, Войцех! Отвечай!

– Нет, Ян. Я здесь тихо себя вел, я же тебе говорил.

– Вот как… Страна богата на призирающих закон людей – здесь собраны особо изощренные преступники! Здесь лучшие из лучших – из всех! И ты – не знаешь никого из них?!

– Нет, Ян. Я ж завязал…

– Нашел время завязывать!

– Я думал…

– Ты не думал! Тебе Агнешка мозги промыла!

– Ты сказал мне тихо притаиться – я так и поступил, Ян.

– Черт… Прямо, все не так, как надо, не тогда, когда нужно… А черт! Надо устанавливать надежные связи. Трудно нам будет задачу решить – дело времени требует, а его у нас в обрез. У тебя хоть зацепки есть? Хоть какие-то выходы на кого-то?

– Ян, не знаю я здесь никого. Я вообще Варшаву не знаю. Это ты – знаешь, а я… Я же только – с работы на работу и ходил. Еще и в пивную иногда… и еще порой с Агнешкой пройтись.

– Что ж ты пассивный такой?!

– Такой вот… спокойный.

– Ничего, добудем оружие. Есть несколько вариантов. Первый, – найдем серьезных людей. Тогда спокойно получим и немецкие штурмовые винтовки, и английские автоматы. Второй, – найдем старое коллекционное оружие. Со второй мировой войны можно взять автоматы.

– Шмаузеры?

– Шмаузеры.

– Такое оружие деактивировано серьезно.

– Достанем оружие, деактивированное для вида, – у украинцев.

– Стволы все равно менять придется – они надсечены все. Иначе никак, Ян.

– Войцех, выйдем на украинцев – ничего менять не придется. При хорошем раскладе – вообще ничего не надо будет делать. Разве что – забить рожок и передернуть затвор. При плохом – разобрать три не совсем изувеченных автомата и собрать один боевой. С украинцами все просто – были бы деньги.

– Только денег нет.

– Верно. Для двух вариантов деньги требуются большие. Не добудем денег – придется ограничиться третьим вариантом. Он на крайний случай отложен.

– Что за вариант?

– Сделаем себе оружие из подручных железок.

– Поджиги – штуки ненадежные.

– Я не про обрезы труб, забитые гвоздями! Сделаем старые британские автоматы. Не так это и трудно – у меня схемы на руках. Простая конструкция. Британцы второпях из водопроводных труб такие автоматы штамповали… и немцы, когда под конец войны обнищали, у них технологию переняли, внеся небольшие изменения. Немецкий вариант мы и рассмотрим. Токарь только для нескольких частей нужен будет. Ему наврем, что для других дел детали нужны, – и выточит без вопросов. А рожки купим коллекционные – на них денег достанет.

– Ян, ты что, серьезно это?

– Нет, не серьезно. Войцех, инструмент есть?

– Значит, все же серьезно?

– Инструмент есть?!

– Есть кое-что…

– Кое-что – не подойдет. Придется ночью в мастерскую заглянуть.

– Ты что, инструмент украдешь?

– Нет, временно позаимствую – верну позже при возможности.

– Может, попросим и…

– Хочешь просить – проси, а я – просто сопру.

– Ян, а я что-то не понял… Ты вот меня все осуждал – не дело бить, не дело брать… А ты только так и делаешь все.

– При нужде. При крайней нужде.

– Ян, я понимаю, что ты государству служил, только… ты ж бандит обычный… вернее, – выдающийся.

– Войцех, запомни раз и навсегда – я человек с преступными наклонностями во благо одним людям и во вред – другим. И нашим я не строго определенное время верой и правдой служил, а продолжаю служить – пусть и не во всем им веря, и не во всем обходясь с ними без вранья. Я ни шагу против наших не ступлю, и, коль придется, – кину все и вернусь! И мне плевать, к стенке меня поставят или в чисто поле проводят – я вернусь! Понял?!

– Нет, не доступен мне такой ход мыслей, Ян. Я или с одними, или с другими – это мне ясно. А ты…

– Я боец тишины – я всегда мечусь в тени меж всех огней мира, Войцех. Я – “волк”. А “волки” – звери, пусть и не простые, но – преданные. Все. Пошли в лес. Ты тренироваться будешь, а я – приклады искать.

– Да мы до леса доберемся только…

– Машину угоним – и быстро на месте будем.

Войцех отвернулся, отчаянно вскидывая руки.

– Ян, ты что, толкаешь меня на прежний путь?! Ты что, не слышал?! Я же сказал! Я порвал с прошлым!

– А я что, сказал, что ты машину угонишь?! Я угоню!

– Ян, это же все равно, кто из нас…

– Мне плевать, что ты обо всем этом думаешь! Так что держи мысли при себе! Идем!

– Что за бес ты, Ян?!

– Хромой бес! Слышал о таком?! Он из тех, кто не гнушается подслушивать и подсматривать таких, как ты! Идем!

Оставили Агнешку, пустившую слезу над своим душещипательным сочинением, и отправились искать лесные чащобы или хоть чахлый пролесок. По ходу присматриваю машину и металлический мусор, похожий на то, что мне нужно. А Агнешка… Она порог перешла – теперь постарается. Скоро на счет франкфуртского священника деньги стекаться начнут – он помочь согласился, все через свой счет пропустив. Священник не против такого дела с пожертвованиями – провернет все, как надо.

Глава 9

Войцеха я не жалел – гонял, как следует, и он с ног валится. Правда, и я его гонять устал – не легкое это дело. Инертный он – без мощного пинка ему покоя не преодолеть. Я на его разгон затратил столько энергии, что… Рухнули оба под одним деревом, сбрасывая мокрую одежду и обтирая ей пыльные лица.

– Ян, вечереет уже. Надо сворачиваться.

– Рано еще.

– Я больше не…

– Никаких – нет! Только – так точно, есть!

– Ян, да я сдохну…

– Я тебя на выносливость и тренирую – не выдерживаешь ты длительных нагрузок, а должен. Не думай, что я не буду с тебя требовать ничего больше короткого силового рывка.

– Но я только так и могу.

– Ничего подобного.

– Тяжелый я, мощный. Ты из меня такого, как ты, не сделаешь.

– Буду тебя сушить, пока не высушу.

– Я тогда все силы растеряю.

– Будешь ты у меня и сильным, и выносливым.

– Такого не бывает.

– Я тебе докажу, что бывает. Только обожди. Ты у меня будешь бить, как медведь, бегать, как волк, и летать, как ястреб. Я тебя и думать научу. Научу всему, что знаю… всему, что узнаю.

– А что это так, Ян?

– А что?

– Не похоже на тебя – секреты свои открывать… скрываешь ты все, страхуешься всегда.

– Когда выбор есть.

Войцех вдруг обрадовался – такой глупой всепоглощающей радостью.

– Ты что, мне доверяешь, Ян?

Показал ему крепко стянутый шурупами коленный фиксатор и туго обвязанные бинтами запястья.

– У меня выбора нет.

– Все равно – доверяешь ведь!

– Да.

– Я оправдаю доверие, Ян! Ты не думай, я не подведу!

– Да уж постарайся.

Войцех серьезно и насуплено задумался, опустив голову… повернулся ко мне.

– Ян, давай поклянемся.

– Что? Это еще что такое?

– Давай дадим братскую клятву.

– Да ты что?

– Это крепкая клятва, Ян, – крепче всех воинских.

– Войцех, это…

– Ян, у меня никогда не было никого… а должен же быть кто-то… у каждого – должен.

– Я тебе готов быть командиром… товарищем.

– Мы такие друзья и в таких обстоятельствах, что должны быть братьями, Ян. У тебя есть брат, Ян?

Я задумался, но разом разогнал тоскливые мысли.

– Нет.

– А кто у тебя есть? Кто тебе плечо подставит в беде, кто позаботится?

– Есть вроде кто-то, но как-то так… будто и нет. Тренер у меня был… только спился он. Командир был… но он умер. А начальник мой… подвел я его.

– У меня ведь все так же, Ян. Меня же за всю жизнь лишь один отец мой в корыстных целях не пытался использовать, но его в живых нет уже.

– Видно, извергом твой отец был тем еще, раз ты меня своим братом готов назвать.

– Ты прав – он таким был, извергом… только не совсем ведь.

Я с сожалением посмотрел на могучего, но неприкаянного парня, просто не знающего, куда ему немереную силу приложить, и постоянно попадающего в передряги из-за людей, указывающих ему неверное направление. Всегда я солдат жалел до того, что сердце щемило, – ведь вся жизнь их от личных качеств командира зависит… с одним офицером они и в мирное время пропадут, а с другим – и в военное время невредимыми останутся. К одной цели можно разными путями идти, одни задачи – разными методами решать, один результат – разными способами получать. И подходы, и средства – все имеет значение. Взять хоть Жукова и Рокоссовского – оба великие, а… Один людей жестко в расход пускал, смотря только вперед, а другой – к людям строг был, но берег, не пренебрегая круговым обзором. Умный он был – Рокоссовский, а Жуков – больше безжалостным упрямством брал. Я так всегда считал.

– Эх, Войцех, уговорил – убедил, вернее. Считай меня отныне старшим братом, боец. И слушайся – делай все, что я говорю, точно так, как я говорю. Как командира слушайся. И девушку мою не трогай. Ясно?

Войцех полез ко мне с медвежьими объятьями, я сдержано стукнул его по плечу.

– Довольно. Надо металлолом искать. Вставай давай.

Глава 10

До ночи возились вместе с Войцехом с подобранными на свалке железками. Расположились у окна и разложились на полу. К негодованию тяготеющей к чистоте Агнешки мы умудрились заделать все вокруг оружейной смазкой, коррозийной осыпью и железной стружкой. Она нам мешает, стараясь навести хоть какой-то порядок, а мы мешаем ей, мусоря сильнее и распространяя загрязнение с захватом ее территорий. Наше общее возмущение дошло до предела, и мне стало понятно, что с ним пора покончить нашим совместным весельем. Откупорил бутылку, отобрал у девушки необходимую нам с Войцехом пружину, которую она собралась вышвырнуть в окно, кажется вместе с нами, и бросил пружину в бутылку.

– Все, хватит! Смотри, что ты наделала! Довела нашу нужную пружину до отчаянного поступка! Так не доводи ее до безвременного конца! Мы с Войцехом не позволим ей так счеты с жизнью свести! И тебя заставим с нами утопленницу из воды вытаскивать! Я ныряю первым! Остальные – за мной!

Девушка в негодовании дернула головой – резкому движению последовал дождь ее волос, обдавший ее плечи золотом и… Что же ты со мной делаешь, Агнешка? Стоит тебе подойти ко мне на расстояния выстрела в упор, и я… дурак дураком.

– Вы еще и напьетесь!

– Мы все напьемся, красавица моя!

– О боже… Я сделаю все, что угодно, – только бы не вдыхать этот запах, не слышать этот скрежет и не видеть этих железок!

– Не трогай! Где выбрасыватель?!

– Какой выбрасыватель, Вольф?!

– Крючок такой… Где-то здесь должен быть… был здесь.

– Не знаю я, где твои крючки!

Агнешка вырвала у меня бутылку и, гордо запрокинув голову, отчаянно опрокинула в горло. Мы с Войцехом замерли, не ожидая от нее такой выходки. Только, в отличии от встревоженного поляка, меня обуял дикий восторг.

– Какая же ты у меня…

Войцех, насупившись, толкнул меня, обомлевшего от восхищения, в плечо, и я кинулся вырывать у разошедшейся девушки бутылку.

– Все, хватит. Хватит тебе.

– Думаешь, я хуже вас?! Думаешь, со мной можно не считаться, если я ничего не смыслю в этих ваших железках?! Да я вашего выбрасывателя специально от гильзы не отличаю! Я девушка, а не дура! А вы оба – тупые, как ножи у меня на кухне!

– Да заточим мы тебе ножи… и грязь вытрем, и пыль сотрем. Ты успокойся только!

Агнешка перехватила мою, заведенную за спину, руку… и схватила бутылку.

– Ты даешь мне обещания, не думая их исполнять! Для отписки даешь! Конечно, мне сойдет и так! Я же всего только – глупая девушка, созданная только для твоего веселья!

Она припала к горлышку горящими губами… и хлебнула, хорошо хоть не чистого, спирта. Вконец разозлившись и разгоревшись, девушка облила водкой ржавые железки. Она стукнула каблуком заготовку ствольной коробки, расплескивая огненную воду, и зловеще рассмеялась.

– А я не нервничаю! Это вы! Посмотрите на себя оба! На вас лица нет!

Мы с Войцехом переглянулись, но обмен взглядами нам обстановку не объяснил. Агнешка рассмеялась еще надрывнее, надсаднее.

– Вы что на меня смотрите, словно впервые видите?! Будто вы оба меня такую не видели?! Вы меня и не такую видели! И не в таком виде видели!

Она отбросила волосы за спину и с надменной усмешкой начала расстегивать полупрозрачную рубашку.

– У тебя нервы сдали просто. Ты успокойся.

– А я спокойна! Как солдатская девка спокойна! Да, вы из меня солдатскую девку сделали!

Мы с Войцехом перепугались, только, что делать, еще не решили.

– Агнешка, не тебе на нас обиду держать… если уж так – ты нас обоих обошла.

– Да, я! Я всех обошла и во всем виновата! Ведь мне все равно, что вы в ваших траншеях все между собой делите без обид и без борьбы – все, даже меня!

– Да ты что делаешь?! Ты что на нас обиду держишь?! На обоих?!

– Какой же ты умный, Вольф! Еще умнее Войцеха!

– Ты что? Думаешь, мы должны из-за тебя друг друга до смерти бить? Нет, не было и не будет такого – встал у нас один вопрос, мы его решили, как бойцы, как братья.

– А я не в счет!

– Как же? Ты вспомни, что ты нам с ним драться не дала. Да что ты хочешь, в конце концов?!

– Никак не додумаешься, что мне нужно?! А мне нужна только – любовь!

Я, ухмыльнувшись Войцеху, охватил ее тонкую талию.

– Да хоть сейчас. Так бы сразу и сказала.

Она схватила и отвела мою руку со злом, разгорающимся в ее глазах все ярче.

– Ты даже не знаешь, что такое – любовь! Ты думаешь, что все начинается и кончается в постели!

– Ты что, хочешь меня на колени поставить и заставить просить прощения, каясь в том, в чем я не виноват?! Хочешь слова – такие же красивые, как неправдивые?! Не дождешься! Не жди от меня ползания на коленях перед глупыми девичьими мечтами!