Текст книги "Новое житие - покой нам только снится (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

***

…Испейте водицы, товарищи командиры, – небольшая, ладно скроенная молодуха протянула брезентовое ведро с двумя ручками: – За детей спасибо, что присмотрели, – она сурово окинула взглядом присмиревших ребятишек; особенно голопузого мальчишку и веснушчатую белобрысую девочку: – Ироды вы Ироды! Родила вас на свою погибель. Вот вернётся отец с фронта – то-то он вас…

–   Ладно тебе, мама! Зато мы видели, как фашисты горели… – начал было голопузый, но тут же спрятался за сестрёнку.

–   Где воюет хозяин? – Виктор где-то вычитал, что «кормильцем» и «хозяином»  звали мужа до революции. Так как товарищ  Сталин  вводил многое из той старой России, не худо было щегольнуть своими познаниями: – На каком фронте, хозяюшка?

    Он передал мягкое ведро Тевосяну. Тот, распустив воротник гимнастёрки, погрузил в ледяную, колодезную воду свой горбатый нос. Пораненной правой рукой он держал днище, от чего время от времени тонко вскрикивал. Хозяюшка удивлённо навострила на него стрельчатые брови, хотя и заметила марлевую повязку с коричневато-бурым пятном.

–   Ну так мы за детьми того… присмотрели, значит, – распустил было хвост Сашка Ахромеев.

   Виктор многозначительно поперхнулся, взяв грязной пятернёй своё горло. Хотелось, правда, чужое.

–   Спасибо и на том, товарищи командиры, – молодка посмотрела на него с холодной грустью. – Спасибо, и дай тебе Господь жену красивую да работящую. А моего-то… С августа 41-го ни одной весточки. Ни слуху, ни духу, как говорится, – её синие глаза задёрнула сплошная серая пелена. – Пришло одно письмецо. Никакого адреса – «вэче» какое-то… Половина чернилами кто-то вымазал, да штампик. Как сейчас помню, – она напрягла свой круглый, прорезанный морщинками лоб под полотняной косынкою: – Проверено этой… тьфу, не приведи Господь, военной цезурой! Так и отпечаталось. Что это, у всех так проверяют или у одного моего Васечки?

–   У всех, у всех, – тактично ответил Ахромеев.

–   А, ну вот… А после этого, как в воду канул. Уже при немцах у себя в хате обнаружила на столешнице коротенькую записку, – она понизила голос и оглянулась по сторонам. – Малюсенький такой клочочек. А там его рукой нацарапано: жив, мол, здоров. Скоро из плена выпустят. Аккурат как немцы в хате стояли…

   Тевосян поперхнулся недопитой водой. Сашка моментально подскочил бить его по спине. А Виктор, сузив брови, сделал молодухе знак:

–   Слушай, вот ты же умная женщина, а мелешь… Кто ж такое вещи на публику выносит? Люди всякие да разные на планете водятся. Может кто и… хм, гм… просигналить куда следует. Да ещё и с наворотами: мол, вербовала она меня. Понимаешь что это такое? А там попадётся свой крендель. Потянет тебя к себе и начнёт жилы мотать. В таком духе…

   Он содрогнулся от неслабого толчка. В плечо его ткнул Ахромеев. Другой рукой он скрытно от молодухи крутанул у виска, изобразив на лице не то недоумение, не то сожаление. При этом Виктор отметил: рожа у него сделалась такая, будто слопал он солёный помидор и ни чем не закусил.

–   Во-во! Правильно  говорит, товарищ капитан, – расплылся он в делано-благодушной улыбке. – А дозвольте вам пустое ведрецо набрать по-новому, а затем в хату вашу поднести? А не то…

–   Боитесь, умаюсь, товарищ… – она растерянно окинула посветлевшим глазом чёрный погон с одним просветом и двумя звёздочками (Сашка расстегнул до пупа комбинезон), а также чёрно-оранжевую нашивку за ранение над правым карманом. Видно, что новые знаки различия были ей в диковину. – Не умаюсь, не бойтесь. Привычная я. Сызмальства не такое на себе тягала. А за детей спасибо. Помолюсь за ваше здравие в церкви, если после боя цела осталась, – она окинула взглядом Виктора, а затем облупленный купол, что подпирал крестом яркий небосвод.

–   Не верующий я, – самому Виктору было неловко от своих слов. – Но, если чуете, что поможет, молитесь. Хорошо, когда вера есть.

–   Вот и я о том же – молодка улыбнулась, обнажив под пересохшими губами крепкие зубы. Получив назад ведро, она сурово зыркнула на ребятишек: – Санька, Мотька! Живо за мной, кому говорят! Ох, дождётесь у меня, ехидны. Надвуходоносоры проклятущие, хуже Гитлера!

–   Как зовут тебя, красавица? – Тевосян смерил миндальными глазами её фигурку. – Может, приеду после войны в ваши края – присмотрю кого-нибудь…

  Виктор давно уже оценил стать этой женщины. Мешковатый вытертый сарафан, сшитый из разных лоскутов, скрывал наиболее лакомые места, но ножки были выше всяких похвал. Разве только ступни были натоптанные и потрескавшиеся, да пальцы сбиты в кровь изрядно. Ещё бы! Обувь как до революции необходимо было беречь в оккупацию. Починка и тем более изготовление обходилась недёшево. Порой за кусок сала, яйцо или крынку молока, что в это голодное время равнялось тысячи рублей, если не больше. Иной раз, в этом он убедился ещё в Воронеже, иные несознательные гражданки сожительствовали с немцами, румынами, итальянцами, венграми да прочими захватчиками, что б им перепадало на стол. С тем же подходили к бойцам и командирам освободившей Красной армии. Последним было строго-настрого запрещено вступать в половые отношения без презервативов, что были розданы по личному составу. Многие потешались над их прочностью, набирая воду и запуская этими резиновыми шариками друг в друга. Правда, особист, инструктируя на курсах переподготовки, заметил сурово: «Ещё раз напоминаю, товарищи командиры, что на освобождённой от врага территории быть в два раза бдительней, чем обычно! Осталось много невыявленных агентов врага, прислужников, полицаев и тому подобной мрази. От всех мы, дайте время, скоро вычистимся. Но допрежь волю своему гармону не давать, но держать в узде. Иные бабы, оставленные здесь для агентурной разведки, так и ловят  олухов царя небесного, что б потом зацепить на крючок. Подстроить скажем, после пьяного и постельного угара, пропажу служебных документов или личного оружия…» Начальник медчасти, дебелая блондинка с пышной высокой причёской в звании майора, упоённо закатывая глаза, продемонстрировала, что советский презерватив может выдержать нагрузку до килограмма. «…Но пробовать на себе, товарищи командиры, я решительно вам не советую…» И ещё раз напомнила об угрозе триппера и гонореи, которую занесли оккупанты. А политрук прочитал бойкую лекцию о воздержанности, от которой у иных парней закипели злые слюни. Захотелось завыть по-волчьи или по-собачьи, но сухощавый капитан в железных очках мгновенно вырулил: разразился стихами Пушкина и Блока. «…Ты право, пьяное чудовище, вся истина – в вине…» А в довершении заговорил и вовсе не по теме: «Весьма сомнительно товарищи офицеры, что  зачатие Иисуса Христа, Сына Божия и Сын Человеческого в одном лице, было непорочным. Наукой ещё не доказано… Кроме того, если он Святая Троица в одном лице, а также Сын Человеческий и Сын Божий… Получается, что в нём соединились две ипостаси. А это лишнее свидетельство тому, что так называемое „непорочное зачатие“ – всего лишь способ убедить, что есть отношения от Бога, а есть… В конце-концов, ведь зачинали гражданки Древней Греции да и Древнего Рима от своих Зевсов да Гераклов? Религиозные сюжеты весьма схожие, хочу заметить…»

–  Вам про что? Не гулящая я, – смутилась молодуха, подталкивая детей к хате. – Если товарищу вашему…  Вот ему! – ещё более смутившись, она взглянула на чёрные погоны с латунными звёздочками и эмблемой танка, что топорщились на плечах Виктора: – Клавдия я. Можно Клавой звать. Мы пойдём, ладно?

–  Красавица маркиза! Дозвольте всё же вас подвести до замка, – встрял всё же Сашка; перехватив у Тевосяна пустое брезентовое ведро с тавро из орла со свастикой, он оказался рядом с детьми, что возбуждённо загалдели: – Вот, и подрастающее поколение голосует исключительно за!

   Молодухе ничего не оставалось кроме как уступить. Потупив прекрасные синие глаза, возбуждённо (как показалось Виктору!) шаркая истоптанными босыми ступнями, она в окружении Саньки и Маньки запылила к дому. Сашка изловчился и подмигнул Виктору через плечо. Тем не менее глаза у него, как показалось тому, излучали серьёзность. Спрятанная где-то в глубине, она на секунду вырвалась наружу, чтобы тут же залечь на дно.

   Кивнув невпопад Сашке, Виктор окинул Тевосяна наигранно-ревнивым взором:

–   Балабол ты, Барефзес! Небось, привык в своём Сочи женщин на танцах кадрить! Хвать под мышки одну, другую и будь здоров! А там с таким темпераментом отбою от красавиц нет. Ну, скажи, если честно, какой это по счёту населённый пункт, отбитый у врага, где вы, товарищ лейтенант, обещали пожениться? Ась, не слышу?

   Для убедительности он приставил широко оттопыренную ладонь к левому уху.

–   Сбился со счёта, командир. По правде говоря, не единожды.

–   Ай, как не стыдно, ай, ай! Наобещал, наверное, всей освобождённой от врага территории в три короба. Разгневанных женщин целая дивизия наберётся. Шучу…

–   Хорошо шутите, комбат. Спасибо, учту. После такого боя, – миндалевидные глаза «Барефзес» налились тревожной тоской, – разрядка должна быть.

   Пять оставшихся от батальона СУ-85 с вмятинами и пробоинами по корпусу, опустив пушки, чтобы не деформировалась гидравлика, стояли посреди площади зелёными прямоугольными коробками. Из двух тягачей ГАЗ-42 медленно выгружались снабженцами из батальона обеспечения зелёные продолговатые ящики с БК. Бронебойно-трассирующие и осколочно – фугасные снаряды со специальными ключами («ошкурками») для установки взрывателя распределялись в общем количестве сорока девяти на каждую самоходку. Учётчик худой и нескладный лейтенант  тут же занёс расход боеприпасов в тетрадь. При этом громко сетуя: «Вот настреляли-то, вашу мать! Кто мне от осколочно-фугасных выстрелов гильзы будет предъявлять? Вы сколько их настреляли всего?»  Виктору пришлось сводить его в церковь и показать, что там штабелями было сложено двадцать осколочно-фугасных выстрелов с Ахромеевской САУ. Кроме того, он предложил заглянуть в боевой отсек каждой из уцелевших самоходок. «Ну что, убедился, буквоед? Не надоело закорючки свои выписывать и в закорючки людей превращать?» «Да, вам бы всё острить, товарищ капитан, – слезливо поморщился тот, захлопывая вытертую на углах тетрадь. – А с меня, между прочим, спрашивают. За каждую гильзу! Я должен по каждому израсходованному выстрелу отчитаться! Или вы не знаете, как в начале войны у нас было с БК? Вот тот-то и оно, что…  Хреново! Все знают, а всем на нас, буквоедов наплевать. С высокой, как говорится, колокольни», – он опасливо окинул взором из-под козырька защитной фуражки облезлый купол с крестом под полумесяцем.

–   …Вот-вот! – донёсся весёлый голос со спины, в коем сразу же был признан Ахромеев. – Что тебе, лейтенант, бирюльки или шпильки, наши выстрелы? Или это макароны, чтобы их наверх по одной да одной левой тягать? Ага, попробуй сам, а я посмотрю! Ладно?

–   С меня начальство потом истребует, – запричитал лейтенант с обеспечением. Уходя, он всё же решил наступить на любимую мозоль: – Фраер ещё выискался…

  Сашка лишь сплюнул ему вслед. Затем весело утёрся и ещё веселей изобразил на лице, как ему было здорово там,  куда он сходил. Да это впрочем, и без его ужимок было ясно. Виктор лишь страсно вздохнул, но подавил в себе блудливые мысли. Они стискивали его со всех сторон, отсекая душу от того могучего источника, что вошёл со святой водицей. Теперь источник сузился до бутылочного горлышка и грозился оставить его.  Тут же пришла гусеничная ремонтно-эвакуационная  машина – на шасси Т-34, с курсовым пулемётом в стальной маске. Два ремонтника, один в защитном а другой в синем промасленном комбинезоне, выбрались наружу. В руках у них были ящики, где позванивали гаечные и разводные ключи, болты, маслёнки и прочая необходимость. Они принялись по-хозяйски осматривать САУ со всех сторон. Один, выплюнув прилипшую к губе цигарку, полез вовнутрь. «Ты б ещё с ней вовнутрь полез – я б тебя…» – начал кто-то из ребят, но тут же замолк. Один принялся было проверять наскоро склёпанную гусеницу СУ-85, что  была за Тевосяном, но тот истошно завопил:

–   Эй, друг! Зачем туфли с такой роскошной дамы снимаешь? У мужа не спросил, да? Ай-ай-ай, дарагой, как нехорошо! У меня механик обидется, – кивнул он в сторону плечистого Петрова с забинтованной правой половиной лица, намокшей от крови (того, по всей видимости, посекло микроосколками). – Когда санбат только пошевелится? Такие девушки-красавицы, а быстроты иногда нет.

–   А вы что, на ней женаты, лейтенант? – ремонтник опустил кувалду.

–  А то! – присвистнул Сашка, толкнув «Барефзес». – Он и тут успел, наш пострел. Везде успевает…

–  Ащь! – рявкнул тот, прижимая обвязанную марлей правую руку. – Потише, старлей. А то тут раненые есть… вы не видите…

   Ремонтник, пузатый ефрейтор, лишь выразительно вздохнул и покрутил пальцем у виска. Его товарищ-напарник вылез наружу и вернулся с автогеном. Подключив его к аккумуляторам, что заряжались от двигателя ремонтной «тридцатьчетвёрки», он принялся заваривать мелкие пробоины. Попутно он заварил клёпку на гусенице тевосяновской САУ. Перед тем, как надвинуть на почерневшее от загара лицо тёмные очки-консервы, он загадочно изрёк:  «Кто мне провод оборвёт, тому я кое-что сам оборву, а затем приварю не туда, куда следует…» Все понимающе закивали.

–   Жаль командира 4-й, – Тевосян опустил чёрные ресницы и глубоко вздохнул. – Вся четвёртая полегла – ни одной машины нет. Их фрицы в упор расщёлкали. Надо полагать, поторопился Давыдов с отходом.

–  Жаль, конечно, – вымученно согласился Виктор. – Винишь меня, лейтенант? Зря такой приказ отдал?

–   Если б не отдал, вообще машин не сохранилось бы. Что, разве нет? Самоходка инструмент тонкий. Новинка для нас. В общий строй с танками её не поставишь. Как у фрицев – для прикрытия танковых атак с пехотой.  Для их отхода также предназначены. Правильный приказ отдал, командир, – он положил здоровую руку на плечо Виктора. – Потому и говорим сейчас с тобой, что отдал ты такой приказ.

–   Спасибо, Армен, – Виктор неожиданно вспомнил его имя, что всё время забывал, хотя и не сложно было запомнить. – Только сейчас после твоих слов немного отпустило. Прости, конечно, дурака.

   Тем временем подкатили «похоронщики» на ЗИС-5. Они разбрелись по деревне к островам неподвижно-застывших, или чадящих оранжево-чёрным дымом «сукам». На плащ-палатки, что расстилали по земле, они принялись нагружать по одному мёртвые тела самоходчиков его батальона.   Уже неживой восковой оттенок тронул их молодые, красивые лица с заострившимися чертами. На них застыли гримасы ярости, брани и даже улыбки. Хотя потускнели в глазах навечно живые огоньки, уступив место стеклянному блеску. Скрюченные ноги, неестественно выгнутые руки, посечённые пулями и осколками комбинезоны, что слиплись кровью и потом с гимнастёрками в единый буро-коричневый ком.  У командира 4-й, старшего лейтенанта Давыдова, снесло левую часть головы. Оставшуюся покрывало серовато-розовое студенистое желе, сквозь которое угадывались  непослушные соломенные вихры. Их заботливо прикрыл один из похоронщиков танкистским шлемом. Его несли очень бережно. Но он, распластав по плащ-палатке, пропитанной мозгом и кровью, в стороны ноги и руки, двигал ими как живой. Казалось, вот-вот встанет, сотрёт с лица этот нелепый грим, и вновь понесутся шутки-прибаутки. Так же, впрочем, несли остальных. Уральчанина Мишку Котова из Красноуфимска, гвардии рядового, наводчика, туркмена Айрана Батырова из Самарканда, старшего сержанта и механика водителя украинца Олега Остапчука из Чернигова, ефрейтора и механика-водителя…

   Откуда родом Давыдов, буднично, безо всякого сожаления подумал Виктор. Странно, что не помню. Впрочем, совсем мало общались. Помню, что фотографию девушки показывал. Говорил, что вместе работали на МТС. Он трактористом, а она комбайнёром. Дескать,  в марте 1941-го девушек у них в селе стали учить при МТС на тракторах  и комбайнах. И слух пошёл, что война недалече. Парней, мол, на танки будут пересаживать, а вместо них – понятно кого за штурвал комбайна или за руль трактора. Что б был обученный резерв. Он вспомнил, как Давыдов, тряхнув соломенными кудрями на макушке, так как виски и затылок были жёстко выскоблены, посетовал: «Правда, непонятно, товарищ комбат – зачем их тогда уже переучивали? Это что, предвидели, что начало войны будет неуспешное и потери большие? Странно… Помните книгу Шпанова „Если завтра война“? Там совершенно иначе всё рисовалось. А как вышло! Не мог товарищ Сталин так сплоховать. Явно подвели его. Какой-то гад – затесался в окружение…» «Поори у меня – на всю округу слыхать! – Виктор тогда чуть не зажал ему рот. – Может этот гад, что затесался, не один. Может у него сообщников тьма-тьмущая. Выискивают таких вот разговорчивых и нехорошее с ними делают. Рассказать, что или сам догадаешься?» «Догадливый, поди…»

–   Мы это, товарищ капитан… – замялся старшина из похоронщиков с закатанными рукавами:

– Может, проститься с ними желаете? Оно, конечно, по правилам было бы изъять прямо сейчас документики, награды и прочее. Но мы люди понимащие, – он решительно протянул Виктору фляжку с открытой алюминиевой пробкой на цепочке: – Выпей, капитан, за упокой души братьев-славян. Наркомовские сто грамм…

–   Откуда, земеля? – оживился Ахромеев, что, понятное дело, ожидал, что ему перепадёт.

–   Сэкономил, – ухмыльнулся старшина. Его вытянутая рука с флягой заметно дрожала: – Будешь, капитан?

–   Ладно, приступим, – Виктор, сдавливая накатившую тошноту, отодвинул руку с фляжкой.

   Сдавливая подступившую тошноту, он подступил к «четвёртому». Дёрнул клапан пропотевшего, в тёмно-бурых подтёках синего комбинезона, звякнул Орденом Славы над правым карманом защитной гимнастёрки, расстегнул плохо поддающимися пальцами пластмассовые зелёные пуговки на груди (поставлялись по ленд-лизу):

–   Старший лейтенант Тевосян! Что вы стоите как… хм, гм… Приступайте, кому говорят!  – и изменившимся голосом: – Очень прошу тебя, Армен. Помоги…

   Когда всё было закончено, и полуторка укатила в поле закапывать неподвижные изуродованные смертью тела, из-за яблоневого сада показалась иная процессия. Трое бойцов из недавно поступивших,  с винтовками наготове, вели четверых пленных эсэсманов.  Несмотря на жару двое «гадов» были облачены в короткие маскировочные куртки в ядовито-зелёно-коричневых разводах. Ветер шевелил волосы двоих, а на третьем была надвинутая на лоб стальная каска. На боковине, под рожком отдушины, у неё был изображён по трафарету белый щиток с чёрными косыми молниями. С другой стороны простмастривался общий отличительный знак – белый орёл с раскинутыми крыльями, что сжимал в лапах свастику в веночке.  За плечами у троих были рыжей шерсти квадратные ранцы со скатанными по Y-образной трапеции плащ-палатками. На заду качались на ремнях знаменитые цилиндрические канистры для противогазов из гофрированного железа и круглые, обшитые войлоком фляжки с вывинчивающимися стаканчиками.  На широких ремнях с бляхами «Моя честь в верности»  красовались патронные сумки и пустые, обтянутые парусиной ножны от штык-ножей. (Либо пошли по рукам, либо кто-то из конвоиров нёс их в своём вещмешке.) На плече у первого из конвоиров с красными сержантскими лычками висели три карабина «Маузер» и лакированная чёрная кобура. Он насвистывал сквозь зубы «Синий платочек», подражая в меру сил Клавдии Шульженко. Правда одновременно пыхтел в пол затяжки «козьей ножкой», что была свёрнута из газетной бумаги.

   Четвёртым пленником был лощёный танкист дивизии СС, о чём свидетельствовал оскаленный металлический череп с костями на чёрной пилотке с белым кантом; чёрный комбинезон на котором  вырисовывались черные, обшитые серебряным бисером петлицы, на одной из которых были серебряные кубики, а на другой серебряные же молнии. Выставив вперёд небритый подбородок, холодно улыбаясь голубыми, продолговатыми глазами, он шёл мерной поступью, словно заведённый. Казалось, ничего вокруг его не интересовало. Лишь встретившись случайно с взглядом Виктора, он мгновенно спрятал улыбку. Глаза его зажглись зловещим пламенем. Длинные руки дёрнулись к груди.

   Не помня себя и оттолкнув с пути «Синий платочек», что окуривал себя самокруткой, Виктор в три скачка оказался возле «панцерманн». Пригвоздив себя к его угрожающе-насмешливым глазам, он схватил его за чёрный ворот с серебряными молниями и кубиками:

–   Что, падла фрицевская, доигрался со своей смертью?!? Носишь её на своей башке ёб… и ничего – пока ещё жив?!? Кончить тебя сейчас, а!?! Кончить тебя, зараза…

   Назад от опешившего эсэсманна его рвал обеими руками Тевосян и, кажется, Хохленко. Молодые бойцы-конвоиры, потряхивая винтовками, орали на остальных пленных так, что те угрюмо задрали к верху руки в мешковато-пятнистых рукавах. Сержант, старший конвоя и самый старший из всех, с прилипшей к губе «козьей ножкой» буднично взирал на происходящее.

–   Брось дуру валять, капитан, – полушутя-полусерьёзно заметил он. – Тьфу, зараза… – он, наконец, сплюнул самокрутку, что обожгла ему губы. – Положить бы вас всех тута, на месте! – он для острастки   скинул короткий рожковый ППС, что заставило эсэсманов сдвинуться плотнее. – Жалько на вас патронов тока. Да и в штрафную второй раз дюже неохота.

–   А что, там уже  были? – встрял Ахромеев, что стоял рядом в излюбленной позе –  уперев руку в боки.

–   Ага! Где я был, там меня… Мой тебе совет, старлей, да и вам, товарищ капитан: раз туда сходил, остался в живых, а второй раз  – не стоит. Тем более, из-за этих ероев, мать их в заколдобину. А ну, комм шнель! – он снова сделал угрожающий жест дырчатым кожухом пистолет-пулемёта.

–   Шайзе думкопфф… – прошептал пленный танкист. Он как ни в чём не бывало оправил свой воротник, из которого вылетели все крючки и пуговицы. – Ферфлюхтенн руссиш…

–   Сам ты… это самое… – начал было Тевосян, которому наряду с Хохленко и Ивановым удалось успокоить комбата.

–   …швайн! – подсказал ему Сашка, сплёвывая в сторону панцерманн. – Надо же, культура так и прёт! А говорили мне в детстве, что немцы того… народ культурный.

–   Какие  ж то немцы! – шумел Хохленко, на всякий случай  сжимая погон Виктора своими пудовыми пальцами. – То ж эти, эсэсы, шоб вни сказились! Хиба ж то немцы?

–   А кто ж они таки есть? – подключился Ларионов из экипажа Сашки что любил говорить по-хохляцки и был родом из Донбасса.– Рази ж они не немцы? Табе треба паспорт вин вынуть да положить?

–  … нельзя остановить победный шаг великий вермахт! – внезапно сказал пленный. – Ви не достоин тот побед, что хотите одержать над великий Германий. Ви предавать арийский раса с еврейский плутократ и будет уничтожен новый секретный оружий! Великий фюрер…

   Тут ему наподдал прикладом сержант. А Тевосян, не сильный в немецком, тем не менее прокомментировал:

–   Амбарцумян твой фюрер! Капут ему. Слышишь меня, дарагой? О, глухой какой стал. Странно…

–   Хивря и весь сказ! – заломил своё Хохленко и все мгновенно заражали.

   Ахромеев было налетел сбоку на колонну. Направил на пленных ППШ. Но этим всё и закончилось.  Виктор так ничего и не успел ему крикнуть. Тем более что за минуту до этой выходки Сашкин голос прошептал ему на ухо: «А детки помнишь, что давеча говорили? Что мамку у них в Германию угнали. Не клеится что-то у них, комбат. И мамка при них живая, и папкины весточки до них доходят. Смекнул,  что к чему? То-то…» До Виктора почти сразу же дошло: это он о молодухе, что представилась Оксаною. Да, не простая, стало быть, баба. Да и Сашка, поди, тоже.

   Обложив пленных эсэсманов по фене и пожелав им кончить дни свои у параши, Сашка торжественно вернулся. Надо будет поговорить с ним всерьёз и о том, и о сём. Эти мысли возбудили в голове у Виктора бешенные толчки крови. Поэтому он отложил их напоследок. Нет, набрался где-то уркиной грамоты! Разве не знает, что за это могут разок-другой внушение сделать, дисциплинарное взыскание наложить, а затем – прямая дорожка в штрафную? Злоупотребление матерщиной – разве не разложение дисциплины? А раз знает…

–   Вы случайно не знаете, отец, – обратился он к старику, что семенил по пыли коричневыми босыми ногами, опираясь на сучковатую палку, – где тут проживаете такая женщина старая? В домотканом платке… ну, ещё…

   Видя у того недоумение в подслепых глазах, он ощутил явную глупость сказанного. Он сам задёргивал тот полог, что был отброшен им и той неведомой женщиной. Существовала ли она на самом деле, в этом мире?

–   Как это я так… Простите, ребята, прости, Господи… – в следующий момент самопроизвольно стал он оправдываться, видя перед собой размытые тени вместо глаз и лиц.

–   Простите, говорю, Бога ради! Ну, дурак, ну, мальчишка, ну, сопляк… Простите меня, ладно?

–   Да что уж там, прощаем, – за всех ответил Ахромеев. – Всё бы вам придираться к своим, комбат.

***

 …Эх-ма, где только наша не пропадала, – Цвигун не торопясь, на выдохе нажал на спусковой крючок ТТ – белый жестяной силуэт мишени  повторяющий фигуру человека, слился с землёй. – И ещё разик, господа хорошие, – он снова выстрелил и снова мишень послушно легла. – Жизнь ведь такова, что приходится на многое смотреть сквозь пальцы. Только так и увидишь главное. Вот если начнёшь крутить и философствовать… Родина там, честь никому… – он усмехнулся, – то… Короче, такая ахинея найдёт, мозги сами закрутятся, – он, держа вороненый пистолет на вытянутой, которая слегка дрожала, снова пальнул. Мишень на этот раз качнулась, но выстояла. – Чёрт, по касательной…

   «Херы», однако, зааплодировали. Фоммель с заметным интересом в глазах мерно хлопнул ладонями. Он задумчиво уставился туда, где (по знаку дежурного офицера с жёлтым флажком)  вот-вот должны включиться  «движущиеся францы» – мишени на роликах. Управлялись они по кабелям из «операторской», что, отражаясь в лучах Солнца матовой сине-зелёной гофрированной крышей, примостилась с краю полигона. Сам он неплохо стрелял: выбивал из «вальтера» до 60-70 очков.

–    Вы поразили почти все мишени, герр майор! – закончил аплодисменты штатский, что представился как имперский советник по культуре. – Кроме последней. Но и её вы всё же задели. Это говорит о том, что конечная цель пока не вполне достигнута. Но всё мы идём в верном направлении. Хочется  надеется, товарищ, – одобряюще улыбнулся он, – что это наша общая цель. Что интересы ваших единомышленников совпадают, ну… с  теми силами в рейхе, что представлены здесь некоторыми из ваших новых знакомых, – про «некоторых» он сказал так тихо что сам едва услышал, не говоря уже о Цвигуне. – Альзо? Битте…

   Офицер, стоящий возле них, сделал знак: сидящий в домике гофрированного железа оператор мишеней в чине вице-фельдфебеля включил соответствующий тумблер. В рельсах, что скрывала аккуратно подстриженная зелёно-жёлтая трава, задребезжали наэлектризованные провода. Справа из-за холма с деревянными пулеуловителями, окрашенными в пятнистый камуфляж, показался первый «франц» – белый жестяной силуэт с чёрными кругами в голове. Будто бы лёжа на дрезине, он затем стал нехотя вставать, чтобы и вовсе подняться.

   Цвигун молниеносно взял со стола перед собой «Люгер» (Р-08). Отогнув наверх рычаг предохранителя, он вскинул этот пистолет с длинным стволом, где был сосредоточен центр тяжести. Мушка оказалась на уровне глаз. Тах-тах… После второго выстрела мишень сложилась на двухколёсный транспортёр.

   Имперский советник удовлетворённо поцокал языком, что любил делать.  Взял со стола «наган» (обер-ефрейтор с белым кантом пехоты и  в сдвинутой налево пилотке перезарядил ТТ). Крутанув барабан с головками золотистых выстрелов, подражая героям Майн Рида. Затем предложил:

–   Теперь стреляем одновременно, майор. Не возражаете, я надеюсь? Как говорят ваши соотечественники, по глазам вижу, что…

–   Зачем тогда спрашиваете? – Васька намеренно скрыл улыбку и согнул  в локте стреляющую руку.

–   Не буду, не буду… – советник подмигнул Фоммелю: – Оберштурбаннфюрер! Прошу вас, будьте нашим верховным арбитром.  Наблюдайте…

   Довольный, Фоммель прильнул к окулярам стереотрубы, что стояла на треножной опоре. Повертев колёсико с делениями, он в конце-концов установил нужную резкость:

–  Я готов, господин имперский советник и… хм, гм… товарищ майор. Приступайте.

   Офицер снова махнул жёлтым флажком. Снова запели провода. Из-за следующего уловителя выкатила следующая – парная мишень или «весёлые ганцы». Два белых истукана на складывающихся шарнирах.

   Выстрелы резанули почти одновременно. Сухой щелчок бельгийского револьвера, принятого на вооружение в 1895 году в русской императорской армии, и хлопок из скорострельного оружия, что стало массовым в рейхсвере, а затем в вермахте с 1935-го. Мишень справа тут же слилась с транспортёром, а мишень слева качнулась, но продолжила стоять.

–  Господа, если вы стреляли по своим целям… – засмеялся Фоммель. – У нашего русского партайгеноссе снова попадание. Причём, в область шеи. У вас, герр имперский советник…

   Тот, не обращая внимания, сделал два выстрела. Бледное от напряжения лицо залоснилось от пота. Рука под коричневым френчем функционера НСДАП набухла мышцами. Мишень вздрогнула и решительно легла.

–   У этой машинки слабая убойная сила, – деловито заметил советник, бросая нехороший взгляд на курящийся дымом ствол «нагана». – Бельгийцы вообще-то не нация. Так, слепок с французов. Отчасти с германцев. Последнее в корне ничего не меняет. А Вальтер Парабеллум в руке нашего русского товарища в очередной раз  – свидетельство о наших возможностях. О нашем величии, разумеется, тоже. Да, господа! Окидывая взглядом минувшее, хочется спросить у Леты: как бы сложилась судьба рейха и России, если бы… – он заметно понизил голос, – статьи пакта Радек-Сект продолжили выполняться по сей день? Если бы товарищ Троцкий и наш великий фюрер нашли в себе силы двигаться бок о бок. В союзе против еврейской плутократии, разумеется! Какое славное было время. Майор, вы не находите?

–   Смотря где поискать, – Васька начинал себя чувствовать неуютно от перекрёстного внимания. Чтобы как-то отряхнуть эту липкую паутину, он заявил: – Вы напрасно не пририсовали к одной из ваших… простите, наших мишеней… ум, гумм… трубку. Или, хотя бы, усы. Говорю вам, напрасно.

–   Вы полагаете? – советник снова провернул барабан с неизрасходованными тремя выстрелами. – Ну, зачем же, товарищ большевик, привлекать столь пристальное внимание?

–   От, ну большевик я! – весело скорчил рожу Цвигун. – Ну, дальше что? Скажу больше: не просто большевик, но – большевик-троцкист. Это ни одно и то же, и вы это знаете. Ильич, он же Ленин, был решительно за союз с вами. Но дальнейшее его интересовало постольку-поскольку. Главное, сослужить службу своим хозяевам из императорской военной разведки. Этому Бонч-Бруевичу, Игнатьеву и… хм, гм… Шапошникову. А что, – он заманчиво прищурился, – что мне сорока-белобока напела, то я и сказал.