Текст книги "Новое житие - покой нам только снится (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

   Там, куда его привезли, Ваську снова стали допрашивать. Но в уже присущей гестапо форме. Унтерштурмфюрер с юношеской внешностью ходил за спиной, разминая кулаки. Ваське это не нравилось, но он предпочитал молчать. А тот, кто допрашивал (представился полковником СС) цедил немногословные вопросы, вроде:  «Кто вас учить перейти линий фронт?», «Как вы есть не взорвать себя на мин?», «Ваш имья, фамилий и званья  огэпэу?» «Почему ви предупреждайт нас об обстрел так поздно?» И самое главное: «Молчать! Ти снова нам врать? Ти должен говорить правда! Только это избавит тебя от мучительный казнь! Итак?..»

   Васька снова и снова, с самым идиотским видом (игра «в дурака») требовал «самого главного германского начальника», пока чувствительно не получил по шее. Ему хотелось ответить, но он сдержался. Затем стал торопливо излагать свою легенду. Его отметелели уже обстоятельно. Так, что пришлось принять на полу «позу улитки» (сблизить голову с коленями, а руками достать ступни). Пришлось три раза повторять одно и то же, пока дощатая дверь, наконец, не распахнулась, и …

* * *

   Самоходка  двигалась медленно. Жерло 85-мм пушки (Д-5С) торчало из наклонной забронированной рубки, будто замеряя  дистанцию огня. Небесная голубизна, покрытая лёгкими, перистыми облачками, ухала и гукала на линии горизонта. Там, за деревянными и соломенными крышами деревушки, утонувшей в зелени цветущих садов, то тут, то там красовались чёрно-жёлтыми «солнышками» подсолнухи.  В командирской головной СУ-85, не снимая наушников шлемофона с затёкших ушей, слушал позывные штаба дивизиона «противотанкистов» из состава 2-й гвардейской армии Катукова капитан Виктор Померанцев. Длинное стальное тело боевой машины в такт движения подбрасывало на пыльных ухабах. Да так, что дробно клацали челюсти. Сквозь бронешторы  и смотровые щели удушливыми клубами ползла коричневато-жёлтая пыль, с которой не справлялась вентиляция. Она густо оседала на прокаленных лицах экипажа, лезла за подворотнички гимнастёрок, что утратили свой белоснежный цвет и скоро стали траурно-чёрными, чесали тело под бязевым бельём. Не говоря уже про носы и уши, которым доставалось больше всего – апчих-х-х!  Нервозно постанывал старшина-наводчик Борзилов: «…Это надо ж, словно на стройке! Когда бетон перевозят в рваных мешках, а потом ссыпают, как попало. Вредители народного хозяйства, мать их… извиняюсь, товарищ комбат! До войны, понимаете, работал на стройке метрополитена. Сдавали, помню, станцию… не то метро „Октябрьское“, не то… Ну, мне там как раз башку мешком цемента и толкнули. Да не, не пустым! Полным, конечно. Так вот, вредителей там было, я вам скажу! Не то чтобы полным-полно, но так. Хватало…» «Ты это, давай не про вредителей – про стройку лучше, – заскрипел песком на зубах Виктор.  – Как, экипаж, одобряешь?» Все понятное дело, клацая зубами и чихая, одобряли. «…Ну, так вот, хлопцы, есть на стройках народного хозяйства такой агрегат важнецкий. Мешалка называется. Крутится такой чан с раствором. А бетон в нём плещется-плещется. Доходит до нужной консистенции так сказать. А затем мешалка опрокидывается в „ванную“. Не в ту, где, понимаешь, купаться профессорам и академикам всяким заказано. Специальная есть ванная – для раствора цемента. Или сразу на желоб цемент выливается и ползёт в „палубы“. Да не, не в те, где рабочий люд да пролетарская интеллигенция отдыхает на Москве-реке! Есть такие, специальные…»

  – Прикрой-ка фонтан! – Виктор сжал зубы, почувствовав как над головой, забираясь в мозги, клубится чуждое  н е ч т о.– Сейчас о другом надобно думать, – он нашёл на карте отмеченный комдивом маршрут, что красным пунктиров вёл через зелёные курчавости к группе квадратиков, где смыкались змейки грунтовых и шоссейных дорог. Та самая деревня Михайловка, к которой они подходили. Раскатисто сказал в шлемофон: – Батальон, слушай мою команду! Командирам батарей в скором  темпе – занять позиции по периметру! Прикрываясь домам, огородами… чем угодно, маскировать позиции для машин. Обозначить сектора обстрелов. Через час, максимум полтора здесь будет враг. Всем ясно? Исполнять…

  – На связи… Будет исполнено.

  – На связи! Не понял тебя, девятый. Повторить!

   – Есть, тридцать девятый! Занять позиции, замаскироваться и обозначить сектора обстрелов!

–  Принято! …Вот так. Остальные слышали как надо?

– Есть, тридцать девятый. Говорит шестой. Приступаю…

– Есть, товарищ тридцать девятый. Четвёртый докладывает. Начинаем…

  Самоходки  9-й, 6-й и 4-й батарей, выбрасывая снопы искр из выхлопных труб и лязгая широкими гусеницами, устремились веером, охватывая станицу со всех сторон. Навстречу бежал голопузый хлопец в подсученных штанишках. Держа на вытянутой ручонке хворостинку, он гнал перед собой трёх тощих, не нагулявших вес гусей. (Один вид этой животины бросал в оторопь, так как деревня с 41-го жила под оккупацией.) Завидев пыльно-зелёные прямоугольники с длинными хоботами пушек, он на мгновение встал, разинув рот. Хворостинка выпала из окоченевшей от напряжения ручонки. Стоять бы хлопчику до скончания века да выручили гуси. Хлопая сизо-белыми крыльями, шипя в клювы и раздувая шеи, умные птицы устремились обратно. К родимой хате и сараю, где так ароматно пахнет кизяком, водятся жучки и червячки, которых можно выклюнуть мощным, плоским клювом. Подальше… прочь от этих железных, плоских и рычащих чудовищ, в которых нет ничего живого. Хотя их выдумали люди.

   Померанцев не понял, как и зачем он откинул люк командирской башенки, рядом с зелёной «камышиной» радиоантенны:

–   Эй, малыш! Ну-ка брысь отсюда на третьей скорости! Что б я тебя ближе, чем на километр не видал! Понятно?!?

   С закопчённым лицом, обведённым белым контуром по кромке шлема, с выбивающимся из-под него русым чубом на обритой под «нуль» голове, сверкая красными белками глаз, он был наверняка страшен. Хотя в жизни был не таким. Нравился девушкам, детям и домашним животным. Гуси от его крика «сквозанули» ещё быстрей.  Хлопец, крестясь во всю грудь правой ручонкой, замелькал угольно-серыми пятками.

   Вот, испугал мальца, с горечью промелькнуло в голове капитана. Будто фашист, какой. Айн-цвай, бите-дритте… Сам он  в свои неполные двадцать четыре, с пробивающимся пушком на губах, чувствовал себя подростком. Ещё бы нет! Всего раз целовался с девушкой у фонтана на ВДНХ, единожды испытал радость плотской любви в Воронеже, куда, после освобождения города, что так и не был полностью захвачен врагом, был направлен весной 43-го на курсы переподготовки. Результат – с  танка-красавца КВ-2 пересел в тесную коробку СУ-76 с открытой противопульной рубкой. Вскоре, уже весной, поступили СУ-85.

   …Рядом с его самоходным орудием, чуть не сталкиваясь покатыми бортами с закреплённым шанцевым инструментом, стальными тросами и колышками для растяжки брезента что был уложен на трансмиссии, ползли САУ его роты. (Такой строй назывался «ёлочкой» и был выдуман вследствие неожиданных атак. На случай, если поджигалась или повреждалась машина в голове, а также в хвосте, вся колонна становилась беззащитной.) По сторонам, у плетёных изгородей, у «журавлей» колодезных срубов, с мятыми вёдрами на коромыслах стояли одинокие старики и старухи. С немалым любопытством взирали они на невиданную допрежь бронетехнику. Часть домов в Михайловке представляли собой жуткое зрелище: посреди чёрных, ещё отдающих сажей головешек высились лишь печные трубы. После зимнее-весенних боёв года уходящего, коим был 42-й и года приходящего, коим стал 43-й, когда немца окончательно изгнали с Ростовской области, Ставропольского края и Северного Кавказа, после сокрушительного разгрома и пленения 6-й армии под Сталинградом, деревушку пятнали незарытые ещё с 41-го «щели». В них жители укрывались от бомбёжек и артобстрелов. Зимой немцы и румыны драпали так быстро, что называли этой действо «выравниванием линии фронта». Брошенные повозки-кацуры с кожаным верхом, что тут же сорвали и разрезали для надобности, полевые круглые кухни, германские зелёные повозки с обрезиненными колёсами и рычагом тормоза подле сиденья форейтора, крытые брезентом «опели» и трехосные «хеншели» с вытянутыми радиаторами выглядели поначалу так, будто за ними скоро воротятся. Чтобы развеять все сомнения поселян, они так и говорили: «Скоро будет делайт дранг нах остен … Курск, Москва!» Шнырявшие по хатам, обросшие грязной щетиной и покрытые инеем румынские ездовые в бараньих «боярских» шапках, германские водители в шерстяных «балаклавах» под касками или пилотками «лопотали» или «гавкали» по своему. Снабжали свою речь отборным русским матом. Они переворачивали уцелевшие хаты верх дном, выискивая тёплые вещи, подкладывая за голенища коротких, подкованных сапог или бутсов пуки соломы или старых газет. Редко кто делился с селянами коробками спичек или пачками эрзац-сигарет, в которых тлела солома с никотиновой смесью. Позже явился разъезд в нагольных полушубках с ППШ на грудях – наша разведка. За ней заклубилась морозная пыль – наши бронемашины с танками Т-34 и Т-70. Кроме них было три трёхосных грузовика невиданной формы, с обтекаемым радиатором. В них густо сидели пехотинцы в ватниках и шинелях толстого сукна, вооружённые наполовину теми же дисковыми пистолет-пулемётами, что странно назывались «папашами». То радовало глаз и согревало сердце. Эх-ма, рассуждали старики, утомляя редкую молодёжь своими разговорами. Ведь у супостатов-то за плечами на погонных ремнях – обычные «магазинки», к которым полагались плоские и короткие ножевые штыки. Как и в германскую – прошлую войну. Недалече ушли, треклятые. (У румын были длинные винтовки «чешска збровка» с аршинными французскими штыками.) Редко у «гренадирс» стволом к земле или поперёк груди болтались металлические «стелялки» либо со складывающимися прикладами, либо с косыми съёмными магазинами. «…Рус матка Ком шнель! Где есть яйка, брод… клиеб? Верботен, натюрлих?», «Ком, швайн! Бистро давай, русски свинка!», «Шталин ист гуд! Хитлер ист шайзе! Русски киндер ист гуд. Брать дойчланд шоколаден, битте», «Дракуле Антонеску! Дракуле Хитлер! Руманештры гай репеде ля Транснистрия Румана», «Домнуле руссо! Руманештры не хотеть умирать за Гитлер и Антонеску. Не хотеть умирать от Сталин. Руманештры хотеть кушать. Сам не руманештры – бессарабиан. Потрепала нас Красна армиан  на Волга. Скоро будут здесь ваши танки. Много идёт! Скоро очень скоро. Дракуле руманештры! Гай ало репеде, гай…»

   Старуха в ситцевом застиранном сарафане несла навстречу самоходным пушкам, что окружало облако едкой пыли, икону в старинном золотом окладе. Сухое морщинистое лицо под домотканым платом, будто с готической фрески. Он спрыгнул из верхнего люка бронерубки. Едва не угодив под гусеницу, забухал сапогами в своём мешковатом травянисто-сером комбинезоне с кобурой ТТ и хлопающей на портупее планшеткой  к этой женщине. Вытянув вперёд обе руки, капитан едва не выхватил из её старых, коричневых рук с синими бороздами вен это золотистое сияние, в которое во мгновение ока обратился лик Христа Спасителя.

–   Куды ж ты, сынок? Смотреть же надо, родненький…

–   Куда смотреть, мамаша? Ты о чём-то предупреждаешь нас? Скажи!

–   С Христом-Богом вас сыночек, встречаю! Ничегошеньки страшного вам не будет. Перекрестись-ка! Нет, не так – басурмане-католики так крестятся. Давай-ка по нашему – по православному. Правильно! Праву рученьку подыми, сложи щёпотью…

   Померанцев на удивление легко сложил три пальца щёпотью, покрыл широким крестом грудь. Со всех сторон его охватил тёплый, ласковый, почти солнечный свет. Будто в парную попал.

   Позади, лязгнув гусеничными траками и засопев выхлопными трубами, остановились четыре самоходки.

–   То-о-варищ капитан! – из нижнего люка заорало голосом механика-радиста, гвардии сержанта Иванова, что красовался чёрными полубачками, тонкими усиками, а также медалью «За отвагу». – Вас «сороковой» требует! Срочно! Сказал, стружку сымет…

–   Доложи, что провожу рекогносцировку на местности. За заданный рубеж вышли, позиции заняли. Готовы встретить «коробочки», – лихо сбрехал Померанцев, не подозревая раньше за собой такого умения. Он не сводил зачарованных глаз с морщинистой старушки с готическим ликом, будто она была послана во имя спасения. – «Девятому» скажи… отдельное распоряжение: выдвинуть машину к колокольне, к яблоням. Сектор обстрела – окружность, с захватом подъездных путей.

–   Сыночек, надоть вам хлебнуть святой водички, – старуха слёзно смотрела выплаканными глазами. Икону она прижала к высохшей груди. – Не мотай головой. Не мракобесие это. Принесу я вам…

–   Да зачем, маманя… мне… нам то есть… – начал было Виктор по простецки, но тут же его осекло. Бравада иссякла, будто хилый источник. – Ну, несите, конечно, если приспичило так.

   Ему вспомнились слова Сталина «Братья и сёстры, к вам обращаюсь я…», что прозвучало для многих советских людей как глас из прошлого. Там, где были золотые купола, пышные крёстные ходы и царь – в мягких сапогах и шароварах, с муаровой лентой через плечо, густой завесью крестов и орденов во всю грудь. С аккуратно подстриженной бородкой и усами, ласковыми и умными глазами. Как голос священника или диакона с церковного амвона прозвучала речь Сталина, секретаря ЦК, после начала войны. Что с его же подачи стала Великой и Отечественной. «Святейшую Херувимь и славнейшую Серафимь…» Что-то в этой речи говорилось про «священное знамя», но Виктор уже не помнил. Только – «Наше дело правое, победа будет за нами!» Будто уже победил советский народ в этой страшной, небывалой для человечества войне. Неуловимо, голосом своим, напомнил тогда Сталин многим из старожилов расстрелянного в Тобольске последнего императора Николая Романова. Действовавшее в России троцкистское подполье сравнивало его с убиенным монархом. Делалось это намеренно: прежде чем истребить «ленинскую гвардию», он де довёл до паралича самого вождя в Горках, выгнал его ближайшего ученика-сподвижника сначала в Сухуми, затем в Турцию, а потом в Мексику, после чего велел зарубить ледорубом. Всё – с помощью «голубых мундиров», что заменили собой органы НКВД-НКГБ, сотрудники коих, правда, носили прежде красные фуражки с синим верхом. Виктор не раз слышал такие разговоры в компаниях, пару раз в танковом училище, но Бог его миловал их развивать и слушать. Страшно подумать было…

–   Конечно, несите, бабуля, – заторопился он. Он понимал, что нужно было бежать к самоходке  и отдавать распоряжения остальным машинам, что рассредоточивались по деревне и дымили из выхлопных труб близ белой, облупившейся церковной ограды и церквушки с проступившей кирпичной кладкой с сохранившимся куполом и крестом, который внизу венчал полумесяц. – Ну, бывайте. Побежал я до своих бойцов. Всё… – его сильные, загорелые руки обняли старуху за сухие, слабые плечи. Невероятно-тёплая волна на мгновение снова обволокла Виктора. – Схоронитесь по погребам. Тут через час такое… Одним словом, тут бой… святой и правый – ради жизни на земле…

   Последние слова, где было про «святой и правый», вырвалось совсем уж неожиданно! Тем более, для свежеиспечённого капитана. Чёрные  погоны не вполне уверенно  несли четыре звездочки и малиновый просвет с эмблемой танка. Казалось, давили сверху да прижимали к земле. Глупо, конечно, что так казалось. Но казалось же…  Хотя ещё со Сталинградской битвы ему казалось, что параллельно с обычной, видимой глазу жизнью его молодое, сильное и гибкое тело проживает иную, недоступную для восприятия жизнь. Что есть за гранью того бытия – как узнаешь, как увидишь…

   Прогнав эти «заупокойности», он забухал кирзачами до своих САУшек. Они притихли в знойном мареве. Длинные хоботы пушек, что должны быть украшены в скором времени белыми ободками (по традиции так надлежало вести счёт подбитым вражьим машинам), поднимала и опускала гидравлика, отрабатывая так называемый орудийный манёвр. Из передних люков выбрались помощники командиров. Встали спереди бронерубок, под сенью 85-мм. Принялись махать руками, как оглашенные. Со стороны огородов, за плетёнными изгородями, «журавлями» и колодезными срубами могло показаться, что эти дяди в синих, серых  и защитных комбинезонах (обмундировали противотанкистов с бору по сосёнке), в чёрных шлемах с наушниками на тесёмках играют либо в догонялки, либо в прятки. А то – просто не дружат с головой. На самом деле отрабатывался гусеничный манёвр. САУшки в такт движениям рук, урча и завывая перегретыми двигателями, позванивая гусеничными траками, трогались с мест. Кружили вокруг оси, делали разворот вправо и влево, подавали назад. Пыльная земля становилась как распаханное бороной поле, покрытое рубчато-змеистым кругом с такими же лучами. Наводчики вращали колёсики гидравлических механизмов и наблюдали, приложившись к резиновым наглазникам, в окуляры прицелов – там, где чёрные волоски делений с циферками сходились. Там, привычный и цветущий, в подсолнухах, мир уже не казался таковым.

–   Дядь, а дядь, – это тянул из себя мальчишка в штанишках, с одной-единственной подтяжкой через голое тщедушное тельце. – Сахар для мамки дай? Оголодались мы совсем. Даш, а?

–  Отстань, пацан. Нету сейчас сахару. Да и не до сахару сейчас, – высокомерно, даже нагло отвечал ему командир «девятки», здоровенный, под два метра, старлей Ахромеев, с круглой конопатой ряшкой.

–   Ну, дай, а дядь…– упрямо хмыкал пацан. – Что жалко тебе, а? Что, фашист какой? Те и то давали…

–  Что? Я те щас за фашиста-то…

  Мальчишка спешно ретировался на два шажка. Ахромеев, впрочем, даже не повернулся в его сторону. Он продолжал увлечённо «дирижировать», подавая зычным голосом привычные команды.

–   Дядь, а дядь, а кто сейчас сильнее? Наши или немцы? – взял на вооружение другою тактику малец.

–   Наши, конечно. Ещё спрашиваешь, пацан.

–   Дядь, а дядь… дай в бинокль посмотреть, пожалуйста!

–   Обойдёшься, пернатый. Кыш-брысь домой, к мамке на печку.

–   А у меня нет мамки, дядя. Её немцы в Германию угнали. Мы с сестрёнкой у бабки живём. Даш, а?

   Дети, осмелев, высыпали через плетень к церквушке. Встали на угловатый, извилистый гусеничный распах. Босыми ногами в цыпках, что покрыла белая  мучнистая пыль. Девочки, крепенькие и болезненные, в старых, застиранных и заштопанных платьицах, в платочках или простоволосые. Мальчики в латанных-перелатанных штанишках и рубашечках, у кого они были. В старых красноармейских пилотках с тёмными пятнышками от звёздочек, или германских сине-зелёных, с примятой выступающей тульёй, с которой был спорот орёл со свастикой в когтях. С неприкрытыми светлыми или тёмными вихрами, что выгорели и блестели на солнце. Обветренные в болячках губы, ссадины и царапины…

   У голопузого с широченной лямкой через плечо из заднего кармана штанишек, что были пошиты из румынского желтовато-серого мундира, была извлечена никелированная губная гармоника. Что за добрый фриц такой выискался, подарил, с затаенной неприязнью подумал Виктор. Или спёр малец? Или, может, у мёртвого взял? Бывало и такое. Что б ни помереть с голоду, в Сталинграде те жители, что остались, у мёртвых ягодицы срезали. Жарили и ели. А уж по карманам и ранцам шарить для них всё равно, что кусок на пропитание взять. Или попросить.

–   Ребята! Серьёзно, шли бы вы все… – Виктор подыскивал нужные без мата слова. На найдя ничего лучшего, решил употребить привычное: – Кыш-брысь отсюда! Скоро бой будет.

–   Глупостей не говори, комбат, – уперев могучие руки, заявил Сашка Ахромеев. Будто нарочно, раскрыв кожаный футляр бинокля, он показал детям и голупозуму мальцу персонально окуляры заднего вида. Причмокнув толстыми губами, он бросил взгляд на пышно облепленные зелёно-золотистыми плодами ветви. – Эх, смерть как охота яблочка молодильного  схавать! Вот слазаешь за яблочком, пацан, – подмигнул он голопузому, – дам бинокль. Честное комсомольское.

–   Вы это бросьте, старший лейтенант, – свирепо выкатил глаза Виктор. – Зоро из себя не строй перед ребёнком. Понятно!?! Советский человек – не стыдно так?..

–   А что, комбат, пожалуй, и не стыдно, – с нагловатой усмешкой заметил Сашка. Он всё так же плотоядно причмокивал. – Сбегаю-ка я туда, на колокольню, тудыт её в эту самую… – сказав гнусность, он довольно заржал: – Ну что у бабы того – с передку-то…

   Повернувшись на каблуках, он двинулся было к паперти. Однако было застигнут грозным окриком. Мгновенно, будто соляной столп, врос в землю.

–   Старший лейтенант Ахромеев, стоять! Слушай мою команду, кругом… на месте.

   Голос в самый неподходящий момент сорвало в осип. Крыжов судорожно закашлял, схватив горло пятернёй. Но поспешил отстранить длань к портупее.

–   Ну что, комбат, – Ахромеева неохотно развернуло в пол оборота. Он упрямился и своевольничал как прежде: – Готов исполнять. Одно не буду и не могу. Сам знаешь. На тумбочку дневалить – не заставишь. Сам понимаешь – нет здесь тумбочки.

–  Это мне и без тебя ясно, – сорвался было в разнос по-мальчишески Виктор. Он сделал шаг к старлею: – Старший лейтенант! Серьёзно вас предупреждаю – что б у меня в батальоне… Короче, что б без самодеятельности! Пока я не отдам приказ, что б… Понятно? – чувствуя, что вновь сбивается в неуверенность, он сдвинул сурово брови: – Перед ребёнком тоже нечего себя показывать. Скажи, пожалуйста, какой Аника-войн выискался! («Ну и скажу», – было пробурчал Ахромеев, но тут же замолк.) Слушай, рот свой на замок! Вот так… Что за позорище с биноклем устроили? Почему советский ребёнок обязан вам за яблочками лезть? Он что, прислужник вам… фашистский холуй какой? Стыдно товарищ командир…

–   Так-так… Вот за это следовало бы по фарте – с полного маху и разбегу, – сомкнув медного сияния брови, процедил Ахромеев. – Старше вы меня по званию, хоть и на годочек младше, но… Ладно, после боя договорим. Если живы, останемся, – усмехнулся он. – Может в «смерть шпионам» что напишешь? Мол, разлагается старший лейтенант Ахромеев  у меня на глазах, порочит, мол, звание советского офицера… погоны, мол, ему пора…

–   За такое точно морду бьют, – побелел лицом Виктор. – Только мы не бандиты, не блатари. Мы советские офицеры. Ясно? То-то… Кыш-брысь в рубку и с машины мне ни ногой, – он прихлопнул широкой ладонью по кирзовой кобуре «тэтэшника». – Я здесь хозяин, старлей. И царь, и Господь Бог, – вспомнил он слова старшины-взводного на курсах в Воронеже. – Усвоил или после боя предпочитаешь договорить?

–   Так мы ж советские офицеры? Ладно… Хочу сказать, комбат: много красивых слов не гони. Уши болят.

–   Выполнять приказ! – рука Виктора открыла клапан кобуры и рванула вороненую, рубчатую рукоять.

–   Есть…

   Детвора обалдело молчала. Голопузый, под конец, тонко расхохотался. Затем громко крикнул: «Айда на колокольню! Там войну посмотрим». Размахивая губной гармоникой, он первый взлетел на каменные, полукруглые ступени паперти. Следом запылила остальная детвора, шлёпая босыми пятками или стоптанными, прохудившимися башмаками.

–   Комбат, вас по рации – «сороковой», – донеслось из переднего люка.

   Виктор в два прыжка уже был там – перехватил рукой наушники шлемофона, откуда доносились треск и шипение:

–   «Тридцать девятый» слушает!

– …Твою мамашу в гробину! Слушай, где ты шляешься, комбат? Ладно, после боя с тобой разберусь. Штрафбат для тебя – самое подходящее… Докладывай, что у тебя!

–   Докладываю, – упрямо стиснул зубы Виктор. – Занял позиции. Рассредоточился. Отрабатываем манёвры по секторам. Ведётся наблюдение за местностью. Пока без изменений, «сороковой».

–   Знаю, знаю, что я «сороковой». Спасибо тебе, что напомнил, – захрипел в наушниках комполка. – Ладно, молоток ты, в общем и целом. Смотри мне в оба! «Коробочек» тридцать на тебя прёт – первая волна! Сейчас в километрах пятидесяти-шестидесяти. Их попытались сдержать противотанкисты соседей. Всего на час удалось… Вообщем, хреново у них вышло, ничего не скажешь. Смотри, что б у тебя так не вышло! Вообщем на тебя прут. Клином или «свиньёй», как это у них заведено. Сдерживай, ты меня понял?

–   Понял, «сороковой». Есть сдерживать.

–   То-то, что есть. Сдерживать, значит что? Вести активную оборону. Ни в коем случае не выходить на дистанцию прицельного огня. Они тебя из своих 88-м мигом разделают. Маневрировать среди складок местности… используя естественные укрытия, строения там, сады-мады… Прячь машины, тьфу, б… «коробочки». Ну, остальное ты знаешь. Огнём и сталью сокрушай врага – ещё раз, приказ понял?

–   Приказ понял, «сорокой». Есть сокрушать… Я ещё хотел флангах напомнить. Беречь фланги. Не давать подсечь.

– Больно умный выискался! Отставить о флангах. Без тебя знаю. Грамотей…

  Виктор отключил «приём». С минуту постояв, он сорвал шлем с кожаной изнанкой, пропахший потом. В ярко-белёсой голубизне, куда свечкой уходил золотой, в подтёках ржавчины купол, меченный крестом, пропели один за другим – четыре звена штурмовиков Ил-4. На зелёных крыльях в решётчатых рамах угадывались снаряды «эрэс» и рядом с ними подвешенные чёрные ящики. Впрочем, ни Виктор Крыжов, ни бойцы и командиры среднего звена не знали о «бронепрожигающих» бомбах ПТАБ-2-5, которыми вооружили «чёрную смерть», дабы наверняка поражать 100 мм броню Kpfw.Pz. VI («Тигр»). «Соколы» наверняка летели, чтобы атаковать приближающуюся первую волну 4-й танковой армии Германа Гота, что, прорвав нашу оборону на северном фасе Курского выступа, форсированным маршем двигалась на Курск. Всё готовилось к повторенью, как в 41-м роковом. Окружения, многотысячные «котлы»… В составе сформированных по инициативе Жукова  мехкорпусов, где был избыток танков (от старых, начала 30-х, Т-26, БТ, многобашенных Т-28  и Т-35, до современных Т-34/76, КВ-1 и КВ-2), не хватало элементарного. А именно: запчастей, ремонтной базы на тягачах и грузовиках, самих тягачей СТЗ-3, «Комсомолец», «Ворошиловец», «Коминтерн», бензовозов и многого другого. Теперь, в 43-м, в разгар лета ситуация выглядела иначе. Сейчас у Центрального фронта было в достатке специальной техники, аварийных и ремонтных машин на базе Т-34, поступивших по ленд-лизу «студебеккеров», а также советских ЗИС-5 ВАЗ АА, ЗИС-42. Штаты танковых корпусов не превышали сотни танков и САУ, что повышало их мобильность и управляемость. Они имели до двухсот единиц радиосвязи всех видов. Однако вести «оттуда» были противоречивые и тревожные. «Солдатское радио» доносило, что, несмотря на глубокоэшелонированную оборону, километры минных полей, вкопанные в землю танки и многое другое враг всё ж таки прорвался. Массированные удары танками и пехотой, с использованием новых «тигров», «пантер», а также САУ «Фердинанд» («Элефант»), подсекли на флангах оборону Центрального и Воронежского фронтов. Теперь стрелы атакующих соединений вермахта устремились по сходящей – к Курску. Попытки 5-й гвардейской армии Катукова с ходу сдержать ситуацию и сбить врага таранными ударами ни к чему не привели. С 2000 метров длинноствольные пушки «тигров» (Kwk 88 L 60) 88-мм  брали 45-мм броню «тридцатьчетвёрок». Ребятам приходилось, маневрируя, выходить на сближение или  разить в уязвимые места, которые изучали по схемам накануне: гусеницы, двигатель, смотровые щели, орудийная маска и канал ствола. Кроме того ползли слухи о каких-то огненных шарах в небе, что появлялись и исчезали. Будто это Гитлер новое оружие применил. Вспоминалось при этом, как вещали через линию фронта или сбрасывали листовки: «Сталинградские бандиты Рокоссовского! Вы собираетесь устроить нам второй Сталинград. Мы сами устроим вам Сталинград… новое оружие тысячелетнего рейха обеспечит скорую победу и погонит ваши орды до Урала…»

–   Запарили! Истребителей немая, – возник хохол Хохленко. Он высунул круглую физию с вислыми усами через верхний люк. – Плохо, что так летают, товарищ комбат. Точно в 41-м.  Тогда, помню, «мессера» ох как лютовали! Гонялись за «туберкулёзами». Жутко робить – ребят жалко…

– Прекратить собачьи скуления, – мрачно отшутился Виктор. – Собачий брёх и тому подобное.

–   Есть прекратить, – смутился Хохленко так, что усы обвисли на сержантские лычки. –  Яблочко желаете, комбат? Гарны яблоньки, товарищ громодячий.

–  Ты б ещё паном меня назвал. Давай своё яблочко.

–  Як казав мини на своё достоинство, так я тиби и назвав! Трошки не могу иначе, комбат. Извиняй уж…

   Похрустывая сочной зеленоватой кожурой с сочной мякотью, что струилась по выбритому подбородку (Виктор с училища был аккуратистом), он думал о канонаде, что незаметно стихла. Будто точно порешили противотанкистов-самоходчиков из заслона. Как же так – учили вас, учили, ребята… В сердцах он сплюнул в пыль сладкую мякоть, что на мгновение показалось ему нестерпимой горечью. Вспомнил, как долбили на курсах переподготовки в Воронеже: дистанция огня для САУ – не более 1000 метров. Использование САУ в качестве линейных танков строжайше запрещается. Тем более, таких как СУ-85, прикрытых лобовым 45-мм листом. Но вчерашние танкисты, будущие командиры экипажей и частей самоходной артиллерии неохотно переучивались. Сталинградский «угар» ещё не выветрился из их голов. Гнать врага до Берлина через всю Европу. Так и казалось – он побежит туда без оглядки.

   …Эх, прав Ахромеев, надо бы на звонницу посадить наблюдателя с радиостанцией. Чтоб вёл наблюдение за местностью да корректировал огонь. А комполка не придерётся? Мол, разладил управление в бою, не уследил за подчинёнными… Про такое рассказывали. Иные «смершевцы» нормальные ребята, на гавно не способны, так как сами пришли в органы с «передка». Другие же – подлее подлого. Только и ждут когда кто-нибудь оступится. Отстанет от части, бросит или выведет из строя технику, напьётся или вовремя не прекратит пьянку подчинённых, злоупотребит матерщиной с «фенькой», что привнесли блатные из лагерей искупающие свою вину своей кровью. Эх, жив ещё лозунг, брошенный Тухачевским: «Бить врага малой кровью и на его территории». А когда так мыслишь, то – не до наблюдения, не до разведки…

–   Личный состав, доложить обстановку, – преувеличенно-сурово сказал он в мембраны наушников, установив рацию на приём.

   Сквозь шипение и треск стали доноситься голоса командиров батарей. 4-я и 6-я «отработали» оборону. По 9-й надобно было спросить доклад Ахромеева. Но он нарочно не выползал из своей САУшки, выполняя приказ самого Виктора – «с машины мне ни ногой!» Наглый оказался – до безобразия…

–   Во-о-оздух! – донёсся протяжный вопль от самоходки «35», что утопала по самую рубку с хоботом 85-мм в золотисто-чёрных подсолнухах. – Лаптёжников… это самое штук  десять пикирует!