Текст книги "Новое житие - покой нам только снится (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

   Кроме того, существует другой важный  момент. Исполнитель должен наверняка знать, в какой из машин поедет «тело». Машина либо должна быть отмечена, либо он должен ждать на трассе возле телефона. Значит, явка должна находиться в каком-то помещении, где он есть. Неужто, у Абвер кто-то завербован из директоров московских булочных? Или аптек?  Кто их знает… Либо сама машина должна быть отмечена. Что, конечно, вряд ли. Или, что вполне вероятно, кто-нибудь к нему подойдёт, мужчина, женщина или ребёнок. Произнесёт то, что нужно, и будет таков.

   Итак, первые два этапа мысленно пройдены. Остался третий, самый трудный. Уход с места или «растворение». Нужно будет на ходу избавиться от тлеющего на локте плаща (костюм и сорочка под ним будут с обрезанным левым рукавом). О нырянии в подворотню или подъезд не может идти речи. Через минут 10-15 всё будет оцеплено. Весь город будет нашпигован оперативниками НКВД и СМЕРШа. Кроме того на облавы в людные места бросят помимо частей НКВД по охране тыла и регулярные части Красной армии. На всех площадях, улицах, рынках, станциях метро проходу не будет от плечистых людей с колючими взглядами. Они не будут церемониться ни с кем. Хватать за руки, обыскивать, валить на землю ударами и подсечками, если потребуется. Забирать на Лубянку всех подозрительных и с ними там работать. А как они работают, ему приблизительно известно. Долго у них не помолчишь. А самый стойкий к побоям индивид будет просить и умолять, что б его избили до смерти. Потому что без кулаков и резинового дубья они так достанут правду психологически, что мало не покажешься. Страх останется до самой смерти и после неё.

   Здесь, на третьем этапе, «уход» возможен также по легенде. Это может быть «затеряние среди своих», то есть надо будет «влиться в среду» и, используя либо те, либо другие документы прикрытия, делать вид, что он «шерстит». Но для этого не помешает сменить внешность, переодеться, наклеить усы. Но сможет ли он долго «играть легенду» в этом возбуждённом муравейнике, каковым станет Москва после убийства Сталина? Его, этого грузина с трубкой, в мягких сапогах и полувоенном френче, любят или боятся  миллионы советских людей. Он и сам себя иногда в тайне возвращал к таковым, но тут же одёргивал. Для них само допущение его смерти это – обвал целого мира.  С одной стороны, при таком «обвале» все будут потрясены и даже напуганы, включая самих чекистов и смершевцев. Но иные могут быть озлоблены и гореть жаждой мщения. Вот этих фанатиков он опасается более всего. Не дай Бог, как говорится, не дай…

   Он мысленно, чтобы изменить пейзаж дороги с ельником по краям, с золотисто-алыми бликами лучей, что вышли из посеревшего от рассвета неба, представил облако грязно-оранжевого дыма из развороченного «паккарда» или «эмки». Люди с оружие и чекистскими книжками 1-го управления, что мчались в других авто, наверное, будут в шоке. Значит, на две-три минуты без выстрелов он может рассчитывать. Но бежать будет по всем правилам. Полусогнутое положение, зигзагом…

    Накануне Ставински, сняв свою высокую фуражку с красным кантом, показывал ему фотографии некоторых чинов из ближнего круга Сталина.  Происходило это по-домашнему, в кабинете. На столе, в подносе, стоял французский коньяк с лимоном, аккуратно порезанным на дольки, посыпанные сахаром, тонко нарезанная копчёная колбаса, сыр. Текли слюнки, но надо было запоминать на скорость быстро сменяющиеся фото, что потом показывались в обратном порядке. Необходимо было правильно называть фамилию, имя и отчество этих объектов. Среди всех прочих были Николай Николаевич Власик, начальник личной охраны Сталина и Валентина Ивановна Измайлова, его подчинённая, что была в должности лейтенанта 1-го управления НКВД. Она прислуживала Сталину на «ближней даче», как называлась правительственная дача в Кунцево (Объект №  2).  И у него тогда мелькнула догадка, что кто-то из них  работает на Абвер. С кем-то из них нужно будет выйти на контакт. Но с кем?..

   У Валентины было удивительно красивое лицо. Пышные светлые волосы густыми прядями спадали на хрупкие плечи. Глаза были правильной формы, как у артистки Любовь Орловой, но немного с поволокой. Улыбалась она с неприкрытой иронией, словно шутила или подшучивала всю жизнь. Ставински, указав на неё глазами, отметил: «Она заменила Сталину убитую Надежду Аллилуеву. Он без неё и дня прожить не может. Любовь и сердечная привязанность – слабое место вождя всех народов». Так неужто она? Но как?

   …Каждого можно купить или запугать. Не обязательно деньгами, женщинами (мужчинами)  или спиртным. Или изощрёнными пытками или мучительной смертью. Не обязательно личной, но что горше – родных и близких. Чтобы нёс потом крест через всю оставшуюся жизнь. Не жил, а мучился.  Хотя профессионалов запугивать бесполезно. Они скорее отключат все эмоции,  уйдут в преодоление духовных и физических мук, чем начнут страдать и каяться. Но, как сказал Ставински и этот русский, что был с ним на стрельбищах под Орлом, в душе у каждого есть невидимые глазу «крючочки». За них, если обнаружишь, можно зацепить любого. Надо только знать три составляющие: время, место и цель. Когда все три сойдутся, тогда с человеком, о котором получил информацию по всем трём, можно делать всё, что заблагорассудится. Он будет ощущать, что его читают как книгу, что он не живёт своей жизнью. Иными словами, он почувствует, что из его жизни создают легенду. Если же он уже живёт по легенде, то обе легенды придут в противоречие. Отсюда либо добровольная сдача в плен, вербовка или перевербовка, либо самоубийство, что напрягает всю агентурную сеть. А это и есть «момент истины». Ниточка, что оборвалась, распутывает целый клубочек. Так тоже его учили.

–   Подъезжаем уже, – «Маша», она же Катя Стрельцова (по документам, сработанным в канцелярии Абвер III и подкорректированных в штабе «Цеппелин» Мария Игнатьевна Брусникина, его жена), выразительно пробежала глазами по его напряжённому лицу. – Что, сокол, заматерел? Сбавь-ка обороты, не то опрокинемся. Несёшься ты как угорелый. Подозрительно это – со стороны…

***

…Танк с крестом на борту быстро разгорался. На броне с кронштейнами для экранов пробегали языки синевато-рыжего пламени. Боковые люки на башне вскоре распахнулись – полезли наружу люди в пятнистых комбинезонах и чёрных пилотках. Кое у кого тлела спина и горели плечи. Они соскакивали ниц, топая коваными ботинками по дымящейся броне, на изрытую воронками  и распаханную гусеницами курскую землю. СУ-85, по команде Виктора, сделало задний ход. Укрыв свой зелёный прямоугольный корпус за тушами двух подбитых танков (исклёванного снарядами «Тигра» и «тридцатьчетвёрки» без башни, сорванной взрывом БК). Они пылали. Чёрно-огненные клубы покрывали всё вокруг. Ветром их стелило в разные стороны, с наклоном к земле. Это отлично маскировало самоходку.

   В низине, над которой возвышались холмы, всё ещё продолжалось танковое сражение, когда Виктор отдал распоряжение:

–     Борзилов, хватай «папашу». Две осколочных и одну противотанковую.

–     Я!..

–     Да знаю, что ты. Живо наружу!

   Они вылезли и плюхнулись в воронку от «пятисотки» с родными запахами. Час назад на вторую волну панцерваффе пикировали Пе-2, они же «пешки». Двухмоторные бомберы подожгли с десяток панцеров, а затем отбыли, чтобы пополнить боезапас. Положив на гребень воронки ППШ, Виктор осмотрелся в бинокль. Пороховой чад и удушливый дым горевших машин ел глаза. Ко всему примешивался запах сладковатого, жаренного человеческого мяса, от которого кишки выворачивались. Рядом с «тридцатьчетвёркой» и её сорванной башней, что лежала перевёрнутая, как диковенный гриб, дымился чёрной обугленной куклой чей-то труп. По уцелевшим подмёткам «кирзачей», Виктор понял, что кто-то из наших. От него сильней всего шибало сладковато-страшными ароматами. Кто-то выл и причитал по-германски возле «Тигра». Клацало что-то металлическое. По обрывкам германской речи, Виктор понял кто именно. Он унял свой праведный гнев. На минуту он представил, что у этого фрица-танкиста есть мать. Некая благообразная фрау что, наверное, ждёт его-не дождётся. Наверняка усердно молится за него в кирхе с готическими окнами и цветными стёклами. Он на мгновение испытал чувство жалости и с трудом его подавил. Вот тебе раз! Ещё минута – и полез бы к «тигру», под пули и осколки. Ещё бы другая, он бы разодрал зубами индивидуальный пакет. Истратил бы на этого обгоревшего ганца или франца йод да бинты. Но не ради него, поганца – ради матери его, которую хочешь-не хочешь, но жаль.

   Среди скопища сгоревших и застывших машин с брешами от снарядов, с сорванными катками и гусеницами, с вывернутыми пушками и перекошенными башнями обтекаемой или угловато-коробчатой формы, на коих угадывались готические кресты или красные звёзды с белыми номерами, возникло движение. Две пятнистые фигурки волокли на плечах пятнистый тюк. В следующий момент Борзилов, бормоча матерные слова, полоснул из ППШ короткой очередью. Фигурки одномоментно сравняло с землёй. Вскоре их совсем не стало видно. Вытекавшее из пробитых баков горючее воспламенилось, очевидно, от искры из горящего танка. Образовалось  сплошная  стена дыма и огня.

–   Прекрати… – одёрнул его Виктор. Он прислонился к окулярам бинокля: – Это не наши цели. Главное, чтобы близко не подпускать.

–   Да я это, так… со злости. Что б ни бегали по нашей земле.

–   Ясно. Понял я тебя. Но внимание к себе привлечь…

   В следующий момент по наклонной  лобовой броне  СУ-85 что-то оглушительно щёлкнуло. Полетели искры, с визгом пронеслась окалина. Болванка, пронеслось у него в голове. Болванкой стреляют, сволочи. Скорее всего, из устаревшего панцера. Метит в маску, чтобы заклинить гидравлику или повредить канал ствола. В следующий момент по земле скользнула овальная тень. Он зажмурился. Его сильно дёрнуло вниз, как при команде «воздух». На мгновение стало стыдно перед Борзиловым. Но в следующий момент он расширенными глазами на чёрном под шлемом лице смотрел вслед удаляющегося в небесной выси странного объекта. Это был диск, похожий издалека на детскую игрушку-юлу. На круглых  бортах были заметны какие-то не то чёрточки, не то щели, вроде триплексов.

–   Чё это было? – одними губами спросил Борзилов. Его белое, похожее на гипсовую маску лицо заметно тряслось. – Самолёт какой-то новый фрицы придумали? Или наши?

–   Молчи, самому любопытно, – прошептал Виктор, наблюдая вслед за серебристой, удаляющейся в прозрачную синеву точкой. Выписывая крутые непривычные виражи, она скользнула за облака. Щас как засадят из этой стервы летающей в двигатель или по бакам, вот тут будет всем весело до крайности, подумал он:  – Видать, ты прав. Новую гадость фрицы придумали. Старишина! Понял или нет?

–   Понял-то, понял. Надо бы к пулемёту, – Борзилов трясущимися губами показал на ДШК.

–   Так лезь! Ты ещё здесь Борзилов?

–   Дак боязно, комбат. Видал сам, как эта стерва круглая носится. Интересно, какая у неё скорость?

–   Ну, не знаю я, не знаю! Со своими умными вопросами ко мне не лезь. Самому интересно, а спросить не у кого. Да и не вовремя спрашивать. Давай-ка лучше на задний гребень и посматривай.

–  Есть, комбат! Не сомневайся – не пропущу…

   «…Передать или не передать „пятидесятому“ об увиденном? – пронеслось в голове у Виктора. – Всё-таки из диска этого по нам из чего-то пульнули. Хотя судя по царапинам, калибра не больше 37-мм. Глупо пульнули – могли по жалюзи. Вскинулось сейчас бы пламя до небес. Тушили бы его дружно под пулями. Хотя, ладно. Ничего себе разворот у этой машинки! Да, „Аэлита“ Алексея Николаевича Толстого отдыхала. Треножники „улы-улы“ Уэллса тоже. Вместе с ней, в обнимку, как говорится».

–   Ну, чё там? Видать-слыхать, комбат? – из нижнего люка показалась голова механика-радиста Иванова Славки, гвардии сержанта и авалера ордена Славы. – Наших видно?

–  Нет, наших как раз-таки не видно, – клацнул зубами Борзилов, что непослушными руками волочил за ремень пэпэша. Он карабкался по заднему скату воронки. Под его ногами осыпалась земля. – Бъёмся в гордом одиночестве. Пока что…

–   Иванов, слушай мою команду. Живо иди вниз. Захвати автомат и гранаты. Рация молчит?

–   Наших позывных не слыхать. Орут в эфир многие. Фрицы засирают по-своему. Своими «шайзами» и другой матерщиной. Ругаются о потерях. Что-то брешут про наши новые снаряды и эти… руссиш бомбен. Видно, попало им на орехи.

–   Ты откуда так немецкий здорово знаешь? – неожиданно для себя спросил его Виктор таким голосом, что даже Борзилов вздрогнул.

    Но Иванов не ответил ему. Не услышал или сделал вид, что не слышит. Шумно топая сапогами по рубке, с заткнутыми за пояс «лимонками» (Ф-1) и противотанковыми РПГД-41, он кинулся в воронку. По катку САУ тут же щёлкнуло разок-другой. На этот раз явно пулей. Это вызвало и облегчение, и радость. Но было досадно. Виктор стремился в рубку во что бы то ни стало. На место у рации, что освободил Иванов. Сделано было нарочно. Во-первых, стало подозрительно, отчего это «пятидесятый», он же Беспечный так долго не выходит на связь? Не скрывает ли что этот одессит? Не завербован ли там, на своём одесском лимане, кем-то из германских колонистов? Ох, проклятая бдительность. Личное дело бы посмотреть в канцелярии полка, с особистом да политруком поговорить о нём. Интересно, указал ли там Славка, что знает немецкий? Причём не разговорный, не со словарём…

–   Глядеть всем в оба, в душу… – он рявкнул нарочито грубо, хотя о матери говорить ничего плохого не стал. – Борзилов! Диск подыми и вставь в автомат. Чем стрелять будешь? То-то…

   Трясущимися руками старшина слез обратно на дно воронки. Захватил выпавший из казённика патронный диск, он долго не мог попать им в спиральную пружину ячейки.

–   Серёга, чего это с тобой? – натурально удивился Сашка. – Никак смерть на крыльях увидал? Трусишься как листик на берёзке. Слышишь меня, герой сталинского метрополитена?

–   Да уж… смерть. Ну, её в гробину. Точно, смерть… – начал было по инерции «сбрехать так сбрехать» Борзилов, но глядучи на Виктора, тут же забыл как это делать.

   Губы того неслышно прошептали что-то смачное, не для женских и детских ушей, коих правда поблизости не наблюдалось.

   По наклонной броне рубки снова щёлкнули пули. Стреляли пару раз, судя по звуку выстрела из «Вальтера». Скорее всего «хулиганили» панцерманн  с  подбитых панцеров, так как им пистолет-пулемёты не полагались даже в самых ограниченных количествах. Виктор инстенктивно дал очередь по мелькнувшей метрах в пятидесяти голове в чёрной пилотке, что показалась за изуродованной и сорванной гусеничной лентой. В неё дульным тормозом почти что упиралась накренившаяся башня Pz.Kpfw.IV Ausf H. Голова снова показалась. Мелькнули оранжевые острые вспышки. Щёлк, щёлк… Теперь земляные фонтанчики присыпали его глаза. На этот раз Виктор задержал палец на спусковом крючке – ППШ сухо клацнул. Когда он очистил глаза от земляной крошки, перед ним лежали латунные россыпи стреляных гильз. Солнечные зайчики так  и слепили его.

–  Может гранаткой этого мудахлёста? – подал бас Борзилов, что понемногу обрёл уверенность.

–   Далековато что-то… – стиснул зубы Виктор. – Лучше так: я с перекатом пойду назад. Они не успеют меня достать. Как только начнёт пулять – прижмите очередями. К тому же, если у него в обойме всего три выстрела. Приказ ясен?

–   Но, товарищ комбат? А если всё же успеет?

–   Выполнять!

–   Есть…

***

   Сквозь треск мотора её тихий, даже беззаботный голосок донёсся до него совершенно ясно. Будто говорилось в слуховую трубу или по телефону. По разъезженной дороге с зеленеющей стеной леса двигался так называемый «красный обоз»: десяток подвод с сеном. На головной, запряжённой гнедым и пегой лошадками, высился на шестах красный стяг. На ветру хлопая, он всё же демонстрировал тщательно выписанный масяной краской лозунг: «Выполним задание партии и советского народа – урожай в срок! Урожай для победы – ещё один удар по врагу!»

   Бегло осмотрев круглое стёклышко стартёра, он удивлённо присвистнул. Да, разогнался! Позади, колометрах в семидесяти оказалась сгоревшая деревенька с церквушкой, дорога с правым выходом на грейдер. Скоро приедем. Машка права, надо бы сбавить обороты. Мчимся как угарелые. Будто гонится за нами кто.

–  Ничего страшного, Машуля, – перекрикнул он грохот двигателя. Повёл плечами в погонах на хрустящем хроме плаща: – Тормазнём где надо.  Не промахнёмся. С понтом что-то не ладится в моторе.   Или резина подвела, – он замялся, но тут же как ни в чём не бывало, продолжил: – Ну, Машуня, не дрефь!  Сниму сейчас сменное колесо, начну прилаживать. Сам, опосля – в лесок. Ферштейн, майн либер фрау? Вопросы?..

–  Дурак он и есть! – процедила Маша сквозь накрашенные губки. – Поменьше здесь балакай по-ихнему. Понятно, товарищ капитан? Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта ещё называешься. Тьфу…

–  А что в моём брёхе такого? Над битым врагом потешаемся, вот что это. Поняла ты – ферштейн? Или что… немецко-фашистский брёх у большевиком под запретом? Нет такого!

–  Нет такого, нет такого…  За речами своими следи. Не то – на первом же КПП проколешься. Навязал же на мою голову, Господи, женишка.

   Она сердито подтянуда кожаный чехол на колени, что был собран в «гармошку». Сверкнула глазами… Он не видел, а если б увидал, то стало бы не по себе. Да что она мнит о себе, эта баба? Да, мордочка у неё подходящая. Если накрасится да причешется – вообще ничего из себя. Если серьги в ушки – ещё лучше. Ну, а если ножку на ножку в телесных чулках забросит, в крепдешин или шёлк оденется, коготочки  отполирует и лаком вскроет – совсем заглядение! Но, в сущности, кто она и что она? До войны, говорит, была посудомойщицей, а затем разносчицей в столовой при строительном тресте. Как оказалась на курсах «Цеппелин»? Мотивы объяснила просто: ненавидет большевиков и советскую власть. А немцы разобрались  и поверили. (Числилась, по её словам, посудамойщицей, при командирской столовке 3-го мехкорпуса на Северо-западном фронте. Там и попала в плен в первый месяц войны. Он про себя живо сбрехал, что при первой удобной возможности сдался в плен под Киевом.  Прибавил к этому, что также советскую власть недолюбливает.) «А чего ты так не любишь, власть советскую? – спросила проникновенно, теребя волосы   на его груди в постеле, где они развалились после любовных утех. – Посадила кого или расстреляла из твоих? Или сам в лагерь загудел по 58-й?» «Да нет, милая, Бог миловал. Ни то, не другое, и не третье. Просто развернуться при этой власти мне никак не удавалось, – вполне откровенно отвечал он. – Ну как мне развернуться, если я не партийный, даже не комсомолец? Выше слесаря и шофёра не поднимешься. И у чекистов вечно будешь на приколе. Общественность будет донимать. Капать на темечко: почему не в комсомоле? Почему рожа такая кислая, когда на заём подписывался? Почему, когда осуждали на собрании врагов народа Бухарина с Каменевым, Томским  и   Радеком, взял да заснул? Сам случаем, не скрытый ли враг? Ась?» «А ты что, точно заснул? – не унималась она, целуя его в губы. – И не взяли тебя той же ночкой ахархары энкавэдэшные? Ах, где бы я была…»

   «Стучала» девочка или нет, сие для него оставалось неведомым. Однако залетела она от него этой же ночкой. Случилось это за месяц до спецзадания. Всем женщинам-курсантам медотдел Абвера выдавал противозачаточные пилюли. Все ими пользовались, и беременных не наблюдалось. На этот раз вышло иначе. Их накануне задания свели в кабинете оберста Шредера (Ставински отбыл в командировку, что с ним случалось прежде), начальника разведшколы. В его присутствии незнакомый лощёный капитан вермахта с лимонно-золотистыми просветами в «катушках» и ленточкой Железного креста 2-й степени заявил то ли торжественно, то ли угрожающе: «Курсант Маша есть беремен. Но мы не будет делайт аборт и убивайт дитя. Это будет несправедлив. Для хороший исполнений заданий ви будет стараться, как можно. Только тогда ваш дитя родиться крепкий и здоровий. Ви поняль?..»

–   Остановись, ещё проедем! – Маша ткнула левое плечо так, что «цундапп» едва не занесло на обочину.

–   Тиши толкайся, мать твою… – он и сам понял, что приехали. – Сам знаю. Пихаться так больше не нужно. Ладно, Машуль? Ты тут посидишь, а если какие…

–   А если какие краснопогонные или с повязками приставать начнут… – начала, было, Маша. Но тут же, облизнув накрашенные губы, нагло потребовала: – Документы мне свои оставь?

–   Это ещё зачем? – он вырулил «цундапп» к обочине и заглушил двигатель. – Свои документы любой уважающий себя красный офицер хранит при себе. А ты бы на месте патрульных… – и, глядя в её поникшие глаза, сурово прибавил: – Сиди! Автомат только возьми под чехол. Могу «вальтер» дать или тэтэшник. Спустишь с предохранителя…

–   Да не надо, – она отмахнулась хоть и лениво, но, как показалось ему, чего-то выжидала.

–   Как так – не надо? – удивлённо-зловеще поднял он цыганские брови. – А если дезертиры какие? А бандиты? А немцы-окруженцы?..

–   Ага, немцы… – натурально хмыкнула она. – По своим, значит, стрелять меня агитируешь?

   Они с минуту смотрели друг на другу расширяющимися от удивления глазами.

–   Ладно, уж… – наконец промямлил он в нерешительности, ощущая холодок под лопатками. Руку с «панцеркнаппе» тяжело оттянуло, а наплечные ремни неприятно врезались в кожу. – Сиди уже, героиня труда и обороны. Может чего и высидешь. Премию, какую… сталинскую…

   Но вовремя осёкся. Послав ей ободряющий мах правой рукой, похрустывая плащом, он двинулся в лес. Когда его невысокая, с чуть приподнятыми плечами фигура утонула в лапниках низкорослых елей, она уже не смотрела в его сторону. А он, притаившись за ними, некоторое время наблюдал одинокий силуэт мотоцикла на влажной от дождя обочине. Затем, нерешительно посопев, двинулся вперёд, сверяясь со стрелками компаса. Ещё двадцать… десять…

   Вспоминая полтора года в плену под Таллином, он содрогался вновь и вновь при мысли, что снова попадёт туда.  За колючую проволоку в три ряда. Под открытое небо с палящим солнцем, или промозглое, с льющим ледяным дождём. Или белыми, погребальными хлопьями, что покрывали уже мёртвых и ещё живых скелетов в остатках красноармейского обмундирования. Утром шеститонный «Стеур» на гусеницах успевал увозить в кузове трупы, что где-то «утилизировались». Пленных с признаками инфекционных заболеваний, то ли по приказу коменданта «шталаг» Крегеля, то ли с его молчаливого, ободряющего согласия, стали расстреливать. Поначалу, когда ожидался приезд миссии Международного Красного креста из Женевы их загналив «санитарный блок» что представлял собой наскоро сколоченный барак с дырявой крышей. Из всех медикоментов там имелся один лишь йод да перекись водорода. На бинты рвались остатки бязевого белья, что кипятились в ржавой железной бочке.  «…Тот русский, что будет не слюшайт германски командований и не исполняйт дисциплин, будет кацет, – предупредил комендант, скорчив под высокой фуражкой такую зловещую мину, что пленным стало не по себе. – Это есть немедленный смерть! Доннер ветер! Здесь ви имейт возможность жить. Если будет слюшайт я отправить вас работать в фольварк к бауэр. Там есть перспектив выжить…»  Затем, подобрев, он стал распинаться, что в условиях содержания, не соответствующих нормам Гаагской конвенции он, майор Крегель, вообщем-то не повинен. Так как «…есть старый зольдат и выполняйт приказ». Слово он сдержал и ряд пленных, не собенно измученных, после того как их помыли из шланга и прожарили их лохмотья от паразитов, были отвезены сначала на работу к литовским бауэрам, затем на маленький колбасный завод. На фольварке было здорово. Даже удавалось стянуть с поля картофелину или тыкву. Но если таковую находили при обыске, сами бауэры мутузили палками от мотыг. Или охрана шталага на пропускной несщадно избивала резиновыми палками. Затем их куда-то убрали и «зольдатики» стали бить прикладами винтовок. А то и просто – вынимать из них шомпола с цепочками. Пороли прямо ими – по живому…

   Миссия Красного Креста так и не приехала. Но, зато зачастили эмиссары из Абвера, что отбирали советских пленных, кто по-здоровее, для работы в советском же тылу или прифронтовой полосе. Кто-то (а таких было немало!) потянулся на этот призыв в надежде оказаться за линией фронта, а там – как повезёт! Другие (а таких было тоже немало!) сломались при виде той снеди, что была на столе у вербовщиков. Там действительно кормили от пуза и шоколадом, и колбасой с сыром, давая рюмочку шнапса или здоровенную кружку пива тем, кто подписал согласие на сотрудничество. (Объедавшихся, правда, вовремя выталкивала из комендантской охрана, чтобы те не испустили дух.) Приличной была и та категория бедолаг, что стала ненавидеть советскую власть. Случилось это не вдруг, но толчком оказалось поражение Красной армии на границе и ужасы пережитого в лагере для военнопленных. Самыми же малочисленными были те, кто действительно её ненавидел, в число которых входили идейные, недовыбитые или отпущенные до войны, по двум амнистиям, враги-троцкисты, да кое-кто из бывших, кому она крепко насолила.

    С двумя последними группами (исключая «бывших») он общался помногу и подолгу, когда животы сводило от голода, а тонкая кожа, обтягивающая костяк, зудела от облепивших её паразитов, въевшейся грязи и холода. Особенно с теми, кто отмотал срок в лагерях, раскулаченными и сосланными да РВН, с вытекающим поражением в правах сроком на пять лет. (Несмотря на то, что треть из них, если не больше была со снятыми судимостями или освобождена связи  с пересмотром дел или амнистией, озлобление давало о себе знать.)  Разговоры сводились к одному: «…Как этого усатого гада одолеть?» – «Которого? Тот тоже усатый…» – «Помолчи, придурак! Всю страну в страхе держит. Сука…» – « Вот и я говорю, товарищи! Только на службе у товарища Гитлера, фюрера германской нации и вождя единой Европы, можно одолеть сталинскую тиранию. Как иначе? Он убеждённый революционер-троцкист, скажу я вам. Я вам даже больше скажу: национал-социалистическую рабочую партию создавал в 20-х председатель Коминтерна товарищ Карл Радек. Там и сейчас осталось много наших кадров. Главное до них достучаться и мы вырвемся из этого ада. А Сталин, усатый, как вы изволите… Ему выгодно, чтобы мы здесь гнили от голода, холода с болезнями. Почему? Да по качану! Он дал такие указания своим резидентам в СС, СД и Абвер, включая даже окружение товарища Гитлера. Чтобы сеять страх и ненависть к освободительной германской армии. Дескать, фюрер и вермахт хотят угробить Россию! Нет, не выйдет! Хрен тебе, усатый! Сами выйдем и угробим кое-кого…»

   С ним работал в комендантской оберст-лейтенант (подполковник) Алистус фон Рёне. Высокий, ладно скроенный, в летах, явно российского происхождения, что выдавала привычка сидеть, подбоченясь, встряхивать поминутно головой и делать живые замечания по ходу сказанного. Кроме того он шумно тянул чай или кофе из чашки, и звонко лупасил ложечкой по краешку. Ну, а манера говорить и произношение… «Рейх хочет вам добра, Алексей, – хлопая по плечу, прошёлся он мимо него, чтобы одёрнуть занавеску на окне с геранью. – То, что вы и ваши товарищи оказались в этой помойной яме – не вина германского народа и, в определённой мере, не вина таких, как я. Мы не рассчитывали, что сдастся столько пленных. Почти пять миллионов, в первые же дни.  („Так много?!?“ – с невольным сомнением подумал он.) Представляете? Почти вся группировка Красной армии на границе. Потеряно почти 17 000 танков, 20 000 самолётов. Не верите? – Алистус, стремительно вернувшись, выложил перед ним пахнувший типографской краской июньский номер газеты „Клич“. – Погибло почти 22 миллиона ваших красноармейцев и командиров. Какая печаль, какая утрата для России! Они могли служить великому делу единой Европы! Хотете ему послужить?» Он утвердительно кивнул, окончательно уверовав, что перед ним русский, так как Рёне злоупотребил этим «почти». Правда, про «ваших» применительно к погибшим лучше бы не говорил. «…Честно говоря, я и сам с трудом верю в такие потери. Но источник заслуживает доверия! Ведь это – не орган главного штаба вермахта, но эмигрантская пресса. Это печатаются ваши соотечественники, Алексей. Кстати, работая на нашу службу, вы сможете общаться с ними. Даже писать в эту газету и публиковаться в ней. Представляете, ваши статьи и заметки будут читать за границей! Вот именно… Кроме того, вы сможете приезжать в Европу, общаться с представителями различных наций, что мирно благоденствуют под опекой великой Германии. Вы будете преобщаться к великой европейской культуре, от которой вас оторвали большевики. Соглашайтесь!»

   И он дал своё согласие. На него завели карточку, на которой по окончанию развед-диверсионных курсов «Цеппелин» появился фиолетовый  штамп  – вознесённая кверху ладонь. Сейчас он думал время от времени и терзался при мысли о том, что стало с товарищами по шталагу. Потому как в тот день, когда специально отобраную группу грузили в «опель-блитц» на крыльце «лагеркомменданте» в окружении холуёв возникла новая фигура. Дородный, краснощёкий, огромного роста бугай в комсоставского покроя длинной шинели без знаков различия, да в широкополой германской фуражке с малюсенькой кокардочкой без дубовых листьев, каковую (он узнал после) носили до 1935-го в рейхсвере.  «Ну, чё, сволочи краснопёрые, сталинисты? Есть среди вас такие? Выходи… – ручища бугая скользнула к кобуре из-под пистолета ТТ. Немцы, обер-лейтенант Функе, обер-фельдфебель Блох и куча ефрейторов в момент притихли. – Ага, правильно, что не выходите! Я таких самолично стрелять буду. Позвольте представиться: ваш новый герр легаркомендант Дёмин Александр Филлипович. Бывший генерал-лейтенант  Красной армии. Доблестной Красной армии, пока её строил и возглавлял товарищ Тухачевский, Уборевич с Якиром и Блюхером! Не забыли ещё, ребята? Вот то-то… Видали, как я вырос? Перешёл добровольно на сторону великого вермахта. Как я вырос, вашу мать? Не слышу?..» «Ага, вырос ты… Из генералов – в вертухаи фрицевские…» – хохотнул болезненно покрытый лишаями пленный в дырявом танковом шлеме, за что Дёминым был тут же застрелен. Сбившихся в кучу пленных тут же «выровняли» из двух пулемётов, что были установлены на вышках, а также тяжёлого MG34, что на станке возвышался у крыльца. Трупы, понятное дело, никто не считал. А при выезде за ворота, оплетённые колючей проволокой, он и прочие отобранные с ужасом заметили выстроенных в две шеренги литовцев, что, ухмыляясь, сжимали в руках лопаты. Потом рассказывали – ими лупасили тех пленных, кто не мог быстро идти. Конвою были лень тратить боеприпасы и колоть штыками. К тому же адмирал Канарис, в чьём ведении находились данные лагеря,  запретил проявлять жестокость, но не отменил «определённую жёсткость» в отношении к русским пленным. И назначенный комендантом бывший генерал-лейтенант Дёмин решил обойти этот запрет. По его мнению, охотников служить Абверу прибавится, если «подключить местное население». И оно не заставило себя ждать…