Текст книги "Новое житие - покой нам только снится (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Новое житие – покой нам только снится.

Автор: Станислав Графов

ПРЕДИСЛОВИЕ.

-…Ох-х-х-х! – простонал Миша от подступающего отчаяния: – Как мне с этим жить, Василий Иванович? Она там, одна-одинёшенька – на переднем крае этой треклятой, не объявленной войны…

– Ну да, а ты, голубь, вестимо, в самом тёплом месте, хлопаешь чай целыми чашками и закусываешь баранками с вареньем. Так сказано или чего хотел добавить?

    Цвигун устраивался поудобнее за кухонным столом, где в чашках зелёно-белого фарфора с вычурными, в виде лебедей ручками дымился крепкий ароматный чай. Движением, которое более всего хотелось приписать к неуловимым знакам, он предложил сделать Мише то же самое. Отказать было трудно, вернее почти невозможно. Стоять же наподобие дурня с разинутым ртом и следить, как баранки вместе с чаем (не говоря уже про папино с маминым вишневое варенье)  исчезают в чреве дедушки моей Иринки  было как-то не с руки. Опять-таки, утечка информации дойдёт до самой, до любимой, потом шаром биллиардным или комом снежным докатиться до полковника Терентьева, а от него, сердечного, неизбежно попадёт  в родимые пенаты. Ладно, если только к Александру Андреевичу или Павлу Фёдоровичу с Павлом Петровичем, «собственникам» ненаглядным. Но ведь до Клавочки, милой девочки, дойдёт. Как пить дать – докатится. Как ей объяснить приезд будущего родственника? Ай, ай, ай, нехорошо-то как…

–   Это хорошо, милок, – улыбнулся крепкими зубами старик, раздвинув пушистые, с сединой усы. – А ты про что-то нехорошее подумал! Ась, не слышу? Хотя, впрочем, и так ясно. Яснее ясного, милок. Насчёт девушки другой? Да ты не бойся. Все мы люди, все мы человеки. Всем нам слабости попустил Господь. До известного предела, как говорится. Да и не слабость это! Вон, сколько половинок нашенских по белу свету ходит-бродит! И не сосчитаешь. Товарищ Платон, философ греческий, тебе известный, именно так сформулировал свою мысль в отношении тех самых встреч, с которых отношения начинаются. Своеобразные, надо сказать, отношения эти – любовью называются. Не той, что раз, два и бросил… То даже не… тьфу, этот самый – не секс, которого нету, прости Господи! То просто нижняя перекладина крышеня подчиняет себе верхнюю. С неё и начинается в мире то, что грехом называется. А у тебя, милок, совсем иное. У тебя поиск – вот что! Одну половинку встретил, другую. Очень хорошее дело! Теперь ищешь себя в них – в которой тебя, прямо скажем, больше. Пока не найдешь, шага не сделаешь. Верно я говорю, а, Миша?

–  Ну, знаете, Василий Иванович, – зубы Миши залязгали по краям чашки, а язык мгновенно покрылся коростой от ожога, – вы это… того… самое…  Извините, что я всё никак не соберусь… Всё, начинаю собираться – сборка пошла!

   Он мгновенно отставил чай и сел с вытянутыми поперёк туловища руками. Замер так на время, что показалось ему Великой Вечностью, а на самом деле уместилось всего в несколько секунд. Было слышно, как на стене, оклеенной фотообоями (расстилался живописный пейзаж Красной поляны с заснеженными вершинами гор, тёмно-синими небесами и стремительно несущимся среди скал серебристым источником) тихо гудят часы-ходики. Затем в сознании Миши всё стало спокойно. Умиротворённый собой и миром, который заполнил его, он прочёл молитву «Отче наш». Затем открыл глаза и обновлённый посмотрел на старика весело, с юношеским задором.

   На столе заиграли церковные колокола – экран сотового телефона засветился золотисто-сиреневыми лучами. Сообщение было от шефа и было таковым: «Сынок, мы в курсе. Привет коллегам по фронту. С ним знаком, поучись немного. Привет и мой поклон. А.А.». Про Клаву и уговор ничего. Миша закусил было губу, но снова расслабился. Собственно, ну и что? Бог есть любовь, а любовь есть…

–   Что сейчас хотел сказать, говори,– снова отхлебнул чай Василий Иванович и на этот раз подмигнул. – Потому что мысль пришедшая есть кладезь мудрости. Ежели, конечно, от души  и от сердца она. Тогда мысль от Бога. Сейчас же говори, сынок.

–   Я подумал, если Бог есть любовь, то любовь есть свобода. А что же, если не она? Не свобода?

–  Мысль хорошая. И своевременная. Хорошо и то, что изречена в моём присутствии. Правда, есть одно небольшое «но». Именно оно, это небольшое и противное, меня и смущает, молодой человек, – старик свёл кустистые брови, а затем одним махом широкой, костистой ладони, мгновенно их расправил. – Ещё раньше было сказано и принято за аксиому, что Бог это Слово, и это Слово было ВСЁ. Одним словом, сгусток информационных вибраций, сплетённых воедино. Свобода всего лишь один из разделов. Возможно один из самых вместительных разделов. Но! – широкий палец с плоским, крепким, как ракушка ногтём поднялся к абажуру, о который билась сонная, глупая муха. –  Но, любовь с определяющим смыслом «свобода» уведёт неизвестно куда. Как в прекрасное далёко, так и… на рога к одному, извиняюсь, субъекту… С одним из которых ты уже намедни, да и прежде, познакомился…

   Мишины плечи зябко передёрнулись. Он и вправду не хотел вспоминать всего того, что случилось с ним намедни.

–  Ну, поговорить мне с Ирой хотя бы можно? – одними губами спросил он и, столкнувшись с решительным барьером, молвил: – Это жестоко…

–  Ошибаешься, молодёжь! Это не жестоко. Это как раз-таки милосердие по отношению к вам. К тебе и к ней. Ладно? Поверил? Ну, то-то. Вот сядь и послушай меня, старика. Чего расскажу тебе такого – не поверишь. Скажешь, у дедушки на старости лет голова рехнулась. Короче, сбрендил, дед и поехала у него крыша в далёкие края. Ну, слушать будешь или как? Как?...

   Последнее он произнёс вопросительно, глядя ему в глаза с  многозначительной иронией. Миша вспомнил – точно также смотрел полковник Терентьев, Владимир Николаевич. Стало быть, они знакомы. Что ж, следовало ожидать. Ещё один – свидетель на свадьбу выискался. Хотя, в общем-то, не самый плохой. Хуже видали… Немного подумав (вернее было сказать, прочувствовав) он набрал и отправил шефу такое сообщение: «С ком приветом! Мы сработались. Изучите и уберите мусор на площадке. Чехол пустой, но следы могут остаться. Кое-что было – не поддаётся обработке. Ученик-Учителю». Ответ пришёл через минуту: «Будешь знать, скоро состаришься. Если слишком много. Мы изучаем. Главное пока носа не кажи. Держись взятой линии. Молодец по многим пунктам. Не называй меня учителем, а себя учеником. Нашлёпаю». В конце следовал целый ряд из чисел «7».

–  Тут вам привет передают и велели низко кланяться. Слушаться вас во всём… туда-сюда… – Миша опустил глаза и поджал губы, чтобы не выдать смех. – Догадываетесь, кто?

–  А, Человек-Гора? Сан Андреич что ли?  Вестимо, он сам, – снова подмигнул ему Василий Иванович.

–   Так точно, – усмехнулся Миша. – Так как, вы говорите, насчёт слушать? Мне больше не слушать – слышать надобно. Себя слышать…

–   О, какой молодец! Сиди… – Цвигун привстал, пошарил открытой ладонью по воздуху в той стороне, где находилась Мишина комната. – Сиди-сиди… Ладно уж, выиграл и этот тур. Расслабься получше, глотни новых сил. Ну, и слушай самого себя. Доброго пути…

   Он мгновенно коснулся (будто молния мелькнула) щепотью пальцев правой руки Мишиного лба. Парень моментально «выключился». Его веки вмиг стали лёгкими. Лёгкость мгновенно передалась мозгу, а от него волнами обрушилась на все члены. Лишь ююбы родители не проснулись, не заявились на кухню, с лёгким ужасом подумал он. И тут же погрузился в вихрь, что, нежно обволакивая  его, вынес через какой-то коридор к ярким подсолнухам и рычащим военным машинам. Они были окрашены в темно-зелёный цвет,  имели угловатые, низко скошенные корпуса, из которых торчали длинные стволы пушек. Вдоль их строя рядком высились группами по четыре экипажи в тёмно-синих, светло-зелёных и светло-серых комбинезонах, чёрных матерчатых шлемах. На плечах у бойцов и командиров топорщились чёрные с красной каймой погоны. Миша успел обратить на это внимание и подумать, что на дворе явно лето 43-го и до конца Великой и Отечественной осталось от силы два года, как вдруг… Ирин нежный и певучий голосок молвил: «Помни меня, милый, не забывай! Помни…» На мгновение возникло, закрыв собой всё и вся её личико со смеющимися серыми глазами и ямочками на щеках, выдавшими улыбку. Он рванулся было к ней, но тяжёлый, властный голос человека с двумя просветами и тремя звёздами на погонах гаркнул: «Капитан Померанцев, а ну, не спать в строю! Совсем распустился, мать-перемать! Здесь тебе не там и не тут! Здесь тебе боевая задача, которую надо писать и слушать, а не хайлом щёлкать. Не слышу ответа? А!?!» Вместо того, чтобы призвать этого мордатого хама с выпирающим из-под комбинезона животиком, он сложил руки по швам и отчеканил: «Есть хайлом не щёлкать, а слушать и записывать боевую задачу». И вдобавок, не отнимая рук, сложенных вдоль туловища, робко спросил: «Товарищ полковник, разрешите обратиться?» «…Есть? Какой тебе есть – не заслужил ещё, чтобы есть! Есть после будете, когда врага одолеете…» «Так точно, товарищ полковник». «…Ну что там у вас, капитан, обращайтесь», – сменило начальство гнев на милость. «Карандаш разрешите поднять… обронил…»

  Ему, наконец, позволили это сделать под тихие, незлобные  смешки. Он пробежал глазами по раскрытому, заткнутому за целлулоидный отворот планшета, полевому блокноту, в который, оказывается, регулярно записывал этим химическим обрубком много чего. Как-то, расход топлива и боеприпасов, учёт Н/З, итоги текущего ремонта, износ маслофильтров, состояние ленивцев коленного вала и фрикциона, которым почему-то интересовался чаще, чем всем остальным. Но под сегодняшним, крупно и размашисто написанным числом напротив «боевой задачи» значилось, что – «Пройти 50 км до дер. Михайловка, занять круговую оборону, использовать рельеф местности и естественные укрытия, задержать продвижение танковых колонн с мотопехотой противника. Позывные:  „30“-„40“…

Часть первая. Операция «Цитадель».

…Цвигуна накрыли плащ-палаткой. Он неспешно набросил на голову капюшон и туго стянул его тесёмками. Кивнул в знак благодарности сопровождающим его лицам, что так же шуршали плащ-палатками. Взводный, невысокий лейтенант, перекрестил его в напутствие.  Он, по всей видимости, не раз провожал группы СМЕРШа, так как действия его были неторопливы  и спокойны. Выверены, как говорится, до мелочей. Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта в звании полковника, что был для легенды облачён в мятую форму капитана, артиллерийского наблюдателя, с соответствующими документами и соответствующей внешности (для вящей правдоподобности оброс трёхдневной щетиной), лишь усмехнулся и кивнул. Партия и сам товарищ Сталин давно выказывали почтение к православной и мусульманской церкви, поощряли чувства верующих, открывая храмы, упраздненные при политике военного коммунизма. Провожая сыновей на войну, многие отцы да матери уже не таясь, вешали им на грудь фамильные крестики на фамильных же цепочках. А то и вовсе крестили их, в большинстве своём членов ВЛКСМ, в местных церквях. Такое вот…

–   Что ж, как говорится, с Богом, – уполномоченный подумал и сам осенил свою грудь, блеснувшую алой и белой эмалью ордена Красной Звезды. Он ещё раз сверился с окулярами стереотрубы, что была обложена за бруствером мешками с песком и замаскирована ветками так, будто была рогатым кустом: – Поползёте строго на юг. Никаких отклонений, слышите?

–   Так точно, слышу, – качнул головой Цвигун, едва не сказав «товарищ капитан».

–    Вот и славно. Дальше за тремя кочками, метрах в ста от ничейки начнутся минные поля. Наши, само собой разумеется. Проход для вас очищен. Строго между двумя кочками, одна – слева от вас, другая – справа. Та, что слева, будет помечена камушком. Вы поняли?

–   Так точно, понял.

–   Вот и славно. Замечательно, я хочу сказать. Ползите…

   Цвигун, проведя по нему взглядом, схватился руками за жерди бруствера. Его толкнуло наружу, как пробку из бутылки –  это подсобил взводный. Ныряя носом в поросшую быльём курскую землю, озаряемый магниевыми вспышками оранжевых да зелёных сигнальных патронов, он пополз от первой линии «передка», называемого в документах и прочих картах «первым эшелоном обороны», к смутно чернеющим вдали проволочным заграждениям. Рассвет ещё даже не занимался. Небо и всё вокруг было налито густым, чёрно-лиловым.   Будто тушь развели вокруг и окрасили холмы да равнину с высокой сине-серой травой и пятнавшими её круглыми, безобразными воронками, запорошенными с краю бурой, горелой землёй. И с нашей и с германской стороны поминутно взлетали огненные шнуры разноцветных сигнальных ракет. Или повисали в чернильном воздухе с точками звёзд абажуры осветительных бомб или снарядов. От этого изрытая и покорёженная, благодатная земля становилась похожа на жерло вулкана.

   …Он полз, ловя носом быльё и вдыхая ароматы свежей земли. Какие-то жуки, букашки и кузнечики суетились в траве. Из высоких стеблей иногда, стремглав вылетали птицы. Сложив крылья, они с клёкотом вырывались в тёмное небо. Пару раз в этом направлении неслась огненная мишура трассирующих пуль. Но обошлось. Он помнил, как пробираясь по траншеям, они видели непривычную для ночного часа суету. Бойцы, в зелёных шлемах, покрытых мучнисто-жёлтой пылью, с такими же припорошенными лицами, сжимая оружие, перемещались в разных направлениях. Их тихо подгоняли сержанты и старшины. На батареях ПТО, вкопанных в землю в промежуточных полосах, шло своё оживление. Там чистили каналы 45-мм и 76,2-мм пушек, проверяли затворы и откатники, сверялись с дальномерами. В танках поддержки, что были вкопаны по самую башню в тех же полосах, укрытых от вражьего глаза маскировочной сетью с пришитыми ветками и пучками травы, опускались и поднимались жерла пушек. Внутри неслышно переговаривались. Самое главное, почти не работала связь. Телефонисты плотными кучками сидели с телефонными аппаратами и катушками. Они напряжённо курили, осторожно скрывая огоньки самокруток.

    А с германской стороны урчали моторы. Где-то со стороны высот. Судя по всему, это были бронетранспортёры «ганномаг» или инженерно-сапёрные машины на шасси таковых. Время от времени открывала огонь полевая артиллерия калибра 75-мм, 50-мм или 82-мм миномёты. Тогда первый эшелон заволакивало взрывами дымовых шашек. Враг явно готовил наступление или активную разведку перед таковым. «Нашли, когда в тыл засылать. Другого времени, спрашивается, не отыскалось? – веселил он себя такими мыслями, работая локтями и коленями. – Вот сейчас как вдарят за милую душу, и поминай, Господи, раба твоего, Василия, по отцу Ивановича, может крещёного, бывшего беспризорника и уголовника, выпущенного по приказу Верховного главнокомандующего из мест заключения искупать вину кровью. Оборвавшего тем самым все или почти все ниточки с миром уркаганов.  Участвовавшего с августа 1942-го по февраль 1943-го в битве за Сталинград, кавалера ордена Славы, командира отделения, неженатого, но имеющего сильную сердечную привязанность к красе-девице по имени Люба. Любанька, Любаша… Любовь, занчит. Вера и Надежда… Всё оттуда идёт… брысь отседова, птичка! А то тут скоро такое может начаться, что не приведи…»

   Он хотел было вспомнить о другом. Что с февраля того же года он был срочно под предлогом «откомандировки» в тыл, направлен на специальные курсы 4-го управления НКВД под Воронежем. Там он освоил нехитрые специальности, что в целом классифицировались как разведовательно-диверсионная подготовка. Помог тот случай в ноябре 1942-го, когда он передал информацию от «четыреста первого» на Мамаевом кургане. Далее, в ходе боёв за сталинградский элеватор, Ваське удалось взять в плен штаб германского пехотного полка. Правда, из всех пленных лишь герр полковник и герр адъютант выглядели пристойно, облачённые в утеплённые куртки-парки с капюшонами да войлочные зимние боты. Остальные «зольдатен», обмотанные рваными грязными шалями, с почерневшими от голода и грязи лицами, больше напоминали вылезших из трубы чертей, чем  воинов непобедимого вермахта. Один из них, в никелевых круглых очках, едва вскинул карабин в направлении Васьки и его напарника, рядового Кадилова. Губы его тряслись, руки тоже. Клацнул сухо ружейный затвор, но выстрела не последовало. Смазка то ли замёрзла, то ли отсутствовала вовсе. Все остальные солдаты из охраны штаба  (из них едва насчитывался взвод) спешно бросили свои винтовки и даже станковый MG34. Им явно не хотелось сражаться ни за великого фюрера, ни за великую Германию, что оставили их здесь замерзать и голодать посреди уродливых развалин, штабелей окоченевших трупов и таких же оборванных, больных и ещё живых.

   За этот «трофей» Васька и был награждён орденом Славы. Это в конечном итоге повлияло на его распределение в 4-е зафронтовое управление, где он учился по март. Обучали  его приёмами самообороны, радиодело, минирование и разминирование, изготовление с горючих  и взрывчатых веществ, включая взрывные устройства, владение стрелковым и холодным оружие, топография, ориентирование на местности, курс выживания, структура и организация вермахта, стран-саттелитов, а также карательных органов Германии, включая Гестапо, СД, а также Абвер (приходилось до одури конспектировать и запоминать знаки различия, уставные нашивки, число звездочек на витых погонах). Затем отправили на первое задание. Направили ни куда-нибудь, но в Краснодон.   Надо было помочь СМЕРШу Юго-Западного фронта а также территориалам из НКВД, что начали осваиваться в освобождённом шахтёрском городке, в расследовании фактов гибели молодёжной подпольной организации «Молодая гвардия». В исходных данных значилось, что некая Любовь Шевцова работала с данной организацией через некоего Павлика, что её затем выдал «наружному отделению» полевой жандармерии. Хотя сам, что странно, плотно сотрудничал в качестве агента на доверии с Абвергруппой города Ворошиловград. В этом хитросплетении и было необходимо разобраться ему, по легенде, засланному в наш оперативный тыл, германскому резиденту из того же Абвера. Он ходил по известным, но ещё не разоблачённым НКВД, явкам. Называя пароль, делал вид, что заслан проверяющим. Задавал очень осторожно вопросы о тех или иных, указанных ему людям, среди которых было немало родственников молодогвардейцев и самих погибших ребят.  Постепенно расширялся круг «информированных лиц», что могли быть причастны к провалу организации. Выяснилось, например, что с сыном второго бургомистра Краснодона Евгением Стаценко контактировали некто Потчепцов, а также Земнухов, что были в штабе «Молодой гвардии». Обоих немедленно в феврале месяце взяли. А  Стаценко-младший остался на воле. Отчего они с ним якшались, если он был сыном фашистского прислужника? Если использовали в целях подполья, почему не остерегались, что проболтается?..

  Ситуация усугублялась другими странностями. Во-первых, и Люба Шевцова (судя по фотографии, красивая была девушка), и её связной Павлик, окончили одну школу 4-го управления. Мало того, они учились на одном курсе. В «одном потоке». Резидент группы «Буря» в Ворошиловграде, куда была заброшена девушка, то ли бежал, то ли был арестован гитлеровцами. Но от него к Любке пришла весточка, а следом возник Павлик, которому она вплоть до ареста безоговорочно верила. Благодаря ему она изготовила из германского керосина и бензина бутылки с зажигательной смесью, чему учили всех разведчиков-диверсантов. Была подожжена и сгорела дотла биржа труда в Краснодоне. Странность вторая: полевая жандармерия и приданная ей вспомогательная полиция так и не начали в городе повальные обыски и облавы. Никто не был арестован или взят в заложники. Не охотились даже за комсомольцами, уклонившимися от регистрации на ещё не сгоревшей бирже, в числе коих были почти все члены «Молодой гвардии». Странность побольше первых двух: не были арестованы такие лица как Ваня Туркенич, лейтенант Красной армии, оставшийся в городе, а также главный инженер так называемого Дирекциона №10 Батраков. Он также являлся офицером Красной армии, в звании майора, и также остался по ранению. У него как-то сразу образовались отношения с бароном Швейде и его помощником Фельднером, что возглавляли горнорудный батальон, призванный восстановить добычу угля. По Батракову была «исходная»: его родители и он сам до революции работали в филиале германской компании «Сименс-Шуккерт». Ясное дело, что шпинской крышей была эта компания. И другие, подобные,  как объясняли им на курсах. Не просто крышей – но крышей военной разведки и контрразведки Абвер. То есть, Батраков, хоть и погибший от рук палачей, но косвенно имел отношение к ведомству Канариса. А то, что ни он, ни его семья ни разу не арестовывались органами ОГПУ-НКВД, говорило о многом.

   Задание, по словам руководства, ему удалось. Хотя отозван он был на самом интересном, когда стали нащупываться ниточки явного интереса службы  Абвер в деятельности городского подполья. Получалось, что оберст Тан, что возглавлял представительство этого учреждения в Ворошиловграде, явно оберегал Шевцову, пусть и без её ведома. Он вёл с ней игру «в тёмную», пока не случилось труднообъяснимое. Павлик в первых числах ноября (так свидетельствовала мать Любки) пришёл к ней на дом с полицаем, из краснодонских, где заявил: «Вот и для тебя, Люба, нашлось задание!» Речь шла о поджоге окружной жандармерии, что располагалась в Ворошиловграде. Девушка, словно чувствуя недоброе, шепнула матери, чтобы та сожгла все её письма и дневники. Угла и больше не вернулась. Но вскоре за матерью пришли пьяные полицаи и сгребли её в «ревир». Там в ходе допросов с битьем и без, очных ставок она встретилась, наконец, с дочерью, что была обезображена побоями. Платье липло к подсохшим струпьям и причиняло Любке невыносимую боль. Следователь полиции Кулешов (после освобождения города был арестован и казнён) бил у неё на глазах  дочь плетью и кулаками. Даже заглянувший на допрос капитан жандармерии Эмиль-Эрнест Ренатус, что ангелом не был, иной раз возмущался цинизму своего «хиви». Он и был самой главной странностью этого дела,  о которой…

   Васька на мгновение замер. Он оказался перед условленными кочками. Освещаемые магниевыми вспышками, они напоминали две любопытные головы. На одной из них белел камень. Правда, тут же он, раздвинувший осторожно высокие стебли травы, узрел некоторое шевеление. Там, где высился густой частокол в три ряда, и плелась колючая стальная паутина, что-то треугольное поднялось и звякнуло. На той стороне, поближе к германскому передку, раздался металлический лязг и рокот. Вскоре треугольник, что принял подобие якоря, пришёл в движение. Он стал с лязгом натягивать колючую проволоку. Она наматывалась на него, тянуло за собой колья, что медленно, но верно вырывала из земли. Со звоном лопались отдельные металлические жилы, скрежетал трос-лебёдка, что тянулся за якорем вглубь чужого передка. Загремели пустые консервные банки – «армейская сигнализация», что висели на проволоке. С нашей стороны тут же вскинулись огненные нити ракет. Бешено застучали два «максима» и ДШК. Огненные трассы потянулись к этому месту. (Васька только плотнее вжался в траву.) А с немецкой захлопали миномётные выстрелы. Наш передок снова заволокло дымовой завесой.

   …Агась, убирают наши проволочные заграждения. Хотят разминировать подходы. И впрямь наступление готовится. Надо бы поскорей.

–   Hans, hear ist das? – неожиданно раздалось в стороне.

   Это не шептали, но говорили во весь голос. Явно пользуясь тем грохотом, что создал взаимный обстрел. Тут с нашей стороны ударили минометы 82-мм, к коим подключились дивизионные 102-мм системы Шавырина. За щетиной проволоки, что оттянул за собой «Волк» (так называлось устройство для снятия проволочных заграждений) выросла стена разрывов. Запели осколки, понеслась во все стороны палёная земля и тлеющие пучки.

   Васька было замер, но затем расслабился. Он ощутил, как приятно-волнующая волна, моментально вошло в него через голову. Поселившись в груди, она тут же распространилась по всему его существу. В стороне, судя по возгласу, метрах в десяти, уже были немцы. Ему это и было нужно.

–  Niht hear Hans. Ich been hender hoh… плен!   Сталин это самое, того… kaput! Niht shossen!

– Shvaigen! Hender hoh! Auf!

   Последнее было явно не к месту. Поэтому Васька, вперившись в направлении говорившего (судя по чоху, он был не один), заметил:

–   Как же мне auf, если меня свои ухайдакают? Дурья твоя башка! А ещё туда же, со своим фюр… Обойдёшься. Да затвором не лязгай. Стрелять ты не будешь. Herr Hauptmann!

–   Оставайтесь на месте, – произнёс сухо и чётко голос, которому нужно было подчиниться. – Иначе мой солдат будет стрелять. Или кинет гранату.

–   Ой, как мы испугались! Я-то на месте. И без оружия.

–   Вот и прекрасно. Выполняйте следующие процедуры. Руки поднимите наверх и держите над травой. Так, чтобы…

–   Ага, чтобы мне их отстрелили! Премного…

–   Хватит паясничать! Выполнять.

–   Ага, всё, всё…

   Он сделал всё требуемое. Затем к нему подползли трое. Облачённые в короткие маскировочные куртки, увешанные патронными коробками и канистрами от противогазов, они напоминали сапёров или разведчиков. У двоих были карабины «маузер», у третьего, что был не в стальном шлеме, но в пилотке, затянутой капюшоном, в руках имелся пистолет-пулемёт MP40.

–    Теперь выполните второе указание, – заявил тот, что в пилотке. – Живо ложитесь вниз головой и руки заведите назад. Ну?..

–    Чё, русский, что ли? – нарочито глупо спросил Васька.

   «Пилотка» тут же, полыхнув белками глаз, огрел его ногой в бутсе. Причём по голеностопному суставу. Ваську скрючило, и он поспешил выполнить требуемое. А через минуту его, на спине у одного из разведчиков, волоком тащили в штаб танковой гренадёрской дивизии. Там состоялся первый, поверхностный допрос, что проходил в беленой хате. По пути к ней, ещё в траншеях, Цвигун отметил ещё большее оживление, чем у нас. Все солдаты, что сгруппировались за брустверами, были в полевом обмундировании. Каски у всех были с ремешками или каркасами, к которым крепилась маскировка, а то и вовсе замазаны грязью, что допускалось по уставу с польской компании. Урчали и ревели самоходные орудия, приданные теперь каждой пехотной дивизии, танки, грузовики и транспортёры с задним гусеничным ходом. Проносились курьеры связи на мотоциклах, в прорезиненных плащах с накидками. У большинства из солдат погоны были перевёрнуты, а у офицеров – прикрыты специальными муфточками, чтобы не было видно номеров. Явно намечалось наступление…

   Сухой очкастый майор с лимонно-жёлтыми просветами в «катушках» на воротнике, что выдавало в нём офицера связи, вёл этот допрос. Кроме него присутствовал стенографист в форме унтер-офицера артиллерии. Они дотошно выспрашивали у Васьки все обстоятельства перехода на сторону вермахта. Особенно гауптмана Вильгельма (так звали очкастого) интересовал способ прохода через минные поля. «…Как ви есть рассчитывать не взорвать свой тел на русский мин? – раздувая хорошо выбритые щёки, спрашивал он. – Ви есть заслан к нам как резидент огэпэу? Пожалуйте, говорить правда. Не врать мне…» В довершении ко всему он решил прогуливаться за спиной, чего Васька не терпел. «Слушайте, не надо мне на нерв давить! – откровенно заявил он. – Я с детства нервный. Перед следователя по уголовке стоял, но не навытяжку. С малолетства быть чёртом не приучен. А вы, немцы, народ хоть и культурный, но нас за людей не держите. Прекращайте, ладно?» И выложил свой главный козырь, от которого у гауптмана наверняка потемнело в глазах. «Я это самое видел да и слышал от артиллерийского наблюдателя в нашей траншее, что артподготвка по вам намечается. Не слышал когда, но что намечается… Так что ты, гауптман, того – не перхай. Круги не наматывай. Лучше сообщи своим, что тут жарко будет». Вильгельм засуетился. Он связался по полевому телефону с кем-то. Стал говорить по-немецки, из чего Васька понял, что его принимают либо за «источник дезинформации» либо за сумасшедшего. Потому как режим секретности соблюдался вполне и никакой утечки не может быть! Гауптмана, судя по голосу в трубке, облаяли так, что мало не показалось. Он водрузил её на рычаг. Стал бледными трясущимися пальцами извлекать сигареты из серебряной коробки. Одну предложил Ваське. Затем почему-то отобрал её. Затем, рассеяно обозрев пространство перед собой и с кем-то поговорив (никого перед ним не было), Вильгельм через коммутатор вызвал конвой.

   Ваську вывели во двор, когда было ещё темно. Ряды штабных, пребывающих и убывающих машин, трещащих мотоциклов и снующих вестовых, лишь подчёркивали нервозность. Крутились на турелях 20-мм зенитные автоматы с расчётами в шлемах, что были обтянуты маскировочной тканью. Стрелок с нашивками «обершутцера» толкнул его самозарядной «Гевер Вальтер-41», когда Васька почуял недоброе. За шумом никто из немцев не уловил занимающиеся на востоке огненные протуберанцы. Вскоре стал доносится заунывный гул и вой, издаваемый гвардейскими реактивными миномётами БМ-13 по прозвищу «Катюша». На сельской площади все поначалу замерли, а затем бросились в рассыпную или пали ниц. Кто-то, в чёрном клеёнчатом плаще с прелиной, полез, теряя фуражку с высокими полями» под штабной «даймлер-бенц». С визгливым лаем промчалась овчарка с тянущимся поводком.

   Перед тем, как броситься в специально отрытую щель, Васька подставил озорства ради ножку пробегавшему толстяку в кожаном фартуке. Толстяк, что был поваром, нелепо растянулся, задрав ноги. Увидев Ваську, заорал «шайзе вердаммен!», но на остальное времени уже не хватило. Двор и окрестности деревни вмиг осветился всполохами грязно-оранжевого пламени. Заложило плотной ватой уши. В голове возникла пугающая пустота, в которой зазвенели колокольчики. Лёгкую контузию он получил.

   После того, как он выбрался (прежде помог вылезти Вильгельму, который, оказывается, оказался там прежде), случилось то чего  и следовало ожидать. Увидев русскую гимнастёрку (уже начало светать), покрытые землёй и копотью чины вермахта среди горящих машин и разрушенных хат стали изрыгать проклятия. Кто-то, перевязанный марлей с бурым пятном, с зелёным кантом на оливково-зелёном комбинезоне, что выдавало «танкового егеря», потащил из кобуры «Вальтер». Но Вильгельм его отстоял. После чего за Васькой приехали люди посерьезней. Один был облачён в чёрную униформу СС-панцерваффе, с серебристыми гладкими погонами лейтенанта вермахта. Второй был в мундире и фуражке, где также присутствовали эмблемы СС. Но на манжете его правого рукава значилось «тайная государственная полиция».