Текст книги "Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему"

Автор книги: Соломон Кипнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

ЯКОРЮ-СТОЯТЬ!

Уже близилась к завершению работа над рукописью первого издания «Новодевичий мемориал», но я по-прежнему часто приезжал на Новодевичье в надежде успеть пополнить книгу недостающими сведениями.

И в один из таких весенних дней 1993 года, проходя по первому участку, вдруг обнаружил наискосок от могилы адмирала Н.Г.Кузнецова надгробный памятный знак в виде якоря. Он, как гласила надпись, поставлен известному флотоводцу Беренсу Евгению Андреевичу(1874-1928).

Но ведь еще вчера этого якоря не было! И вдруг появляется памятник человеку, умершему 65 лет назад, да и поставлен он не на какой-то определенной могиле, а как-то одиноко, сбоку.

Оказалось, что накануне группа членов общества «Память», легко преодолев попытку не пропустить ее на территорию кладбища, торжественно прошла к месту, где когда– то якобы была могила Беренса, установила там принесенный с собой якорь, украсила его памятной лентой, возложила цветы и отдала долг почести действительно незаслуженно забытому герою России.

Это было, конечно, самовольство. Но справедливость требует признать, что, к великому сожалению, до этой по своему существу патриотической акции никто так и не позаботился о сохранении памяти Беренса.

У Евгения Андреевича Беренса богатая, героическая биография военного моряка. Он внук старшего флагмана Балтийского флота адмирала Е.А.Беренса, штурман легендарного крейсера «Варяг», офицер броненосца «Цесаревич», участвовавшего в спасении жителей Мессины, пострадавших от землетрясения, военный атташе в ряде стран, начальник иностранного отдела Морского Генштаба.

В 1917 стал на сторону Красной Армии, был начальником Морского Генштаба, командующим Морскими силами Республики. Затем до конца жизни, которую оборвала тяжелая болезнь, снова на военной дипломатической работе.

Но действительно ли Беренс был похоронен на Новодевичьем? Где же была его могила, когда и почему она исчезла?

Довоенные архивы кладбища сожжены, и поэтому единственная надежда была на газеты тех лет.

Листаю подшивку «Известий» за 1928 год и в номере от 10 апреля вижу:

«Революционный Военный Совет СССР извещает, что похороны командира Рабоче-Крестьянского Красного флота тов. Беренса Е.А. состоятся 10 апреля на кладбище бывшего Новодевичьего монастыря...»

Итак, якорь на Новодевичье принесен по адресу.

Что же касается других вопросов, то, скорее всего, ответы на них мы не найдем.

Естественно, в свою книгу Беренса я включил. А вскоре узнал, что городские власти задним числом приняли решение об установлении на Новодевичьем памятного знака Беренсу и тем самым превратили самочинную акцию в «собственную» законную инициативу!

И памятному знаку нашли хорошее место – слева от могилы Кузнецова, сзади могилы Альтфатера. Образовался как бы треугольник «адмиралов», которые в разное время были командующими Военно-морскими силами страны.

(1-45-1)

ВОССТАНОВЛЕННАЯ МОГИЛА

В один из ноябрьских дней 1927 года покончил жизнь самоубийством видный большевик, дипломат Иоффе Адольф Абрамович(1883-1927), с именем которого связаны важные страницы истории первых лет Советской России, в частности, заключение Брестского мира.

Не видя другого выхода, он решил выстрелом из пистолета выразить протест против порядков, насаждаемых Сталиным.

Тогда Иоффе еще не успели, как его друзей-единомышленников троцкистов, исключить из партии. Он оставался даже кандидатом в члены ЦК РКП(б), но был уже не у дел.

Трагедия получила резонанс не только в стране, но и за рубежом, где имя советского дипломата было хорошо известно.

Чтобы скрыть политические мотивы самоубийства, власть попыталась представить Иоффе человеком, покончившим с собой под действием морфия (к его помощи иногда прибегали врачи при лечении Иоффе). А решение похоронить Иоффе на Новодевичьем должно было создать видимость того, что он был и остается «верным сыном партии».

Но при этом делали все, чтобы похороны прошли как можно тише, незаметнее. Попытка сорвать траурный митинг на кладбище, куда пришли такие отъявленные оппозиционеры, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Раковский, не удалась. Провожала Иоффе в последний путь и Аллилуева, что, понятно, ее мужу, Сталину, не понравилось. Прощальную речь произнес Троцкий (это было его последнее публичное выступление перед ссылкой).

В 30-е годы вспомнили, что надо «позаботиться» и о семье Иоффе. И позаботились: жену сослали в Среднюю Азию, а дочь с грудным ребенком в Сибирь.

Долгие годы дочь, Надежда Адольфовна, была узником ГУЛАГа. А когда она, реабилитированная в 1956, вернулась в Москву, могилы отца не нашла – ее просто срыли, уничтожили.

Но она помнила место, куда еще девочкой часто приходила с матерью, и сумела добиться, чтобы здесь снова лежала надгробная плита с именем отца.

Недавно на ней появилась новая надпись – Иоффе Надежда Адольфовна(1920-1999). (1-45-21)

«Я СЛУШАЛ ЕГО, ЗАЧАРОВАННЫЙ,

и не только потому, что меня ошеломила его необычайная память, но и потому, что я никогда не видал такого мастерства исторической живописи».

Согласитесь, такая похвала, да еще из уст Корнея Ивановича Чуковского, говорит о многом.

Адресована она историку Евгению Викторовичу Тарле(1874-1955), с которым Чуковский познакомился в один из июльских дней 1910 года на даче у писателя Владимира Галактионовича Короленко.

«...не прошло получаса, – вспоминает Чуковский, – как я был окончательно пленен и им самим, и его разговором, и его прямо-таки сверхъестественной памятью. Когда Владимир Галактионович, который с давнего времени интересовался пугачевским восстанием, задал ему какой-то вопрос, относившийся к тем временам, Тарле, отвечая ему, воспроизвел наизусть и письма, и указы Екатерины Второй, и отрывки из мемуаров Державина, и какие-то еще неизвестные архивные данные о Михельсоне, о Хлопуше, о яицких казаках.

...Заговорили о Наполеоне Третьем, и Тарле без всякой натуги воспроизвел наизусть одну из антинаполеоновских речей Жюля Фавра, потом продекламировал длиннейшее стихотворение Виктора Гюго..., потом привел в дословном переводе большие отрывки из записок герцога де Персиньи...»

В 1930 году Тарле, к тому времени уже известного ученого, академика, арестовывает ОГПУ как члена «контрреволюционной группы историков», возглавляемой академиком С.Ф.Платоновым. По сфабрикованному делу выходило, что «платоновцы» ставили своей целью свержение власти и образование монархического правительства, в котором Тарле должен был стать министром иностранных дел.

После года, проведенного в тюрьме, и нескольких лет ссылки Тарле вернулся к научной работе. И вскоре его имя как автора монографии «Наполеон» становится весьма популярным.

Его восстанавливают в звании академика, он выпускает еще несколько фундаментальных трудов, которые отличает богатство фактического материала, глубина исследований, блестящий литературный стиль. Тремя Сталинскими премиями отмечена его научная деятельность.

Мало известным остается тот факт, что именно по предложению Тарле во время Парада Победы на Красной площади марш сводных полков фронтов завершала колонна солдат, которые несли 200 опущенных знамен разгромленных немецко-фашистских войск и бросали их к подножию Мавзолея.

(1-45-23)

«Я И ТЫ»

В один из осенних дней 1948 года в академическом санатории «Узкое» появился скульптор Павел Васильевич Кениг с кладью странного вида. Да и обстоятельство, которое его привело сюда, оказалось весьма необычным.

Кениг закончил работу над скульптурным портретом Г.В.Плеханова, известного философа, теоретика марксизма. Но заказчик поставил условие, что оплатит изготовление бюста только в том случае, если заслуживающий доверия человек засвидетельствует портретное сходство каменного лица с живым.

Плеханов умер в 1918, и ясно, что знать его или хотя бы видеть мог только кто-то не просто из старых, а из очень старых большевиков. Найти такого оказалось задачей не из легких: многие сами уже ушли из жизни, многим в этом помогли чекисты. Тех, кто годился на роль эксперта, остались считанные единицы, к тому же большинство из них занимали столь высокие посты, что были недосягаемы.

Чуть ли не единственным, на помощь которого мог рассчитывать скульптор, посчитали академика Глеба Максимилиановича Кржижановского. Куда уж авторитетней: один из организаторов в 1895 году Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», член ЦК РСДРП, а главное – Плеханова знал лично.

Дело у скульптора не терпело отлагательств, и поэтому он, разведав, что Кржижановский лечится в «Узком», упаковал бюст и отправился с ним к академику в санаторий.

Кржижановский его принял и подтвердил портретное сходство.

Работа Кенига ему понравилась настолько, что он решил обратиться к скульптору с просьбой сделать памятник на могиле своей жены, которую совсем недавно похоронил на Новодевичьем. И хотя Кениг никогда надгробий не делал, он попал под обаяние Глеба Максимилиановича и принял предложение.

И вскоре на могиле появилась стела из красного гранита с портретом Кржижановской Зинаиды Павловны,урожденной Невзоровой (1869 – 1948), а рядом со стелой сделан был, как и просил ее муж, каменный свиток, на котором выгравировали сочиненную им эпитафию:

                                       Искали судеб мы решенья

                                       Вдали от мелкой суеты,

                                       Сил не жалея для ученья

                                       У мудрых мира – Я и Ты.

                                       В столице грозно величавой,

                                       Куда нас так влекли мечты,

                                       На путь борьбы вступили славный,

                                       Вступили смело – Я и Ты.

                                       Нам вне борьбы не стало жизни...

                                       Дороги жизни не просты...

                                       Все отдали своей Отчизне! —

                                       Так поклялись мы – Я и Ты.

Кржижановский сделал попытку оплатить изготовление надгробия, но Кениг категорически отказался – они уже успели сдружиться, и академик частенько присылал за Кенигом машину, чтобы скульптор приехал к нему поиграть в шахматы, побеседовать. И тогда Кржижановский подарил ему портфель с полным собранием сочинений Пушкина, которого скульптор обожал и чьи стихотворения в огромном количестве знал наизусть.

Рассказывая мне все это, дочь скульптора, Изольда Павловна Кениг, вспоминала не без удовольствия, что портфель был очень красивый, и они с братом по очереди ходили с ним в школу, где с гордостью сообщали, что преподнес его отцу «сам Кржижановский», о котором в советское время каждый старшеклассник знал, что это тот, кто руководил составлением плана электрификации России – ГОЭЛРО.

(1-45-40)

СМЕРТЬ БЕЗ СЕНСАЦИИ

Умер сам или ему «помогли»? Самоубийство или убийство? Погиб случайно или катастрофа организована?..

Когда такие вопросы возникают в определении судеб знаменитых людей, чей уход из жизни остается загадкой (Аллилуева, Есенин, Маяковский, Фрунзе, Орджоникидзе, Михоэлс...), поиск правдивого ответа не «истекает за сроком давности», ибо в истине очень заинтересована история.

Но докопаться до правды, увы, как правило, удается в очень редких случаях. А потому годами живут разные версии, легенды, будоражащие умы, влекущие доморощенных исследователей...

Сенсация, о которой пойдет речь, связана с именем Литвинова Максима Максимовича(1876-1951), выдающегося дипломата, который был народным комиссаром иностранных дел, послом в США в годы Великой Отечественной войны.

Создали сенсацию двое. Точнее – один рассказал (Микоян), а другой – обнародовал (Бережков).

Журналисту-международнику Валентину Бережкову довелось не только работать с известнейшим партийным и государственным деятелем Анастасом Ивановичем Микояном, но и частенько беседовать с ним в домашней обстановке. И, как правило, такие встречи заканчивались предложением Микояна «поговорить о прошлом».

Вот одна из их бесед:

«...Литвинова, – рассказал Микоян, – решили заменить, когда наметился пакт с Гитлером.

Литвинов как еврей да еще человек, олицетворявший нашу борьбу против гитлеровской Германии в Лиге Наций и вообще на международной арене, был, конечно, неподходящей фигурой на посту наркома иностранных дел в такой момент.

...В итоге Литвинов оставался до осени 1941 года не удел.

Только тогда, когда наши дела стали катастрофически плохи, когда Сталин был готов хвататься за любую соломинку, он решил снова использовать опыт Литвинова и направил его послом в Вашингтон.

Можно сказать, что он спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз ленд-лиза и займа в миллиард долларов.

...Но как только дела наладились, Молотов снова повел интриги против Литвинова, и его отозвали в Москву... Литвинов, хотя и получил формально пост заместителя министра иностранных дел, фактически оказался не удел, а потом и вовсе был уволен в отставку.

А кончил он жизнь вообще трагично. Автомобильная катастрофа, в которой он погиб, была не случайной, она была подстроена Сталиным.

– Анастас Иванович, не может быть, я просто не в состоянии поверить этому...

Микоян невозмутимо продолжал:

– Я хорошо знаю это место, неподалеку от дачи Литвинова. Там крутой поворот, и когда машина Литвинова завернула, поперек дороги оказался грузовик...

Учитывая важность всего того, что Микоян мне поведал, я спросил, могу ли я, разумеется, со ссылкой на него, использовать этот рассказ в одной из моих работ.

– Надеюсь, – ответил Анастас Иванович, – что я сам, когда подойду к этому периоду, все расскажу (Микоян тогда публиковал свои воспоминания в журнале «США: экономика, политика, идеология», главным редактором которого был Бережков – прим. автора). Но если не успею, то вы можете в зависимости от обстановки, по здравому суждению воспользоваться данной информацией».

И Бережков воспользовался. Включил все это в свою книгу «Рядом со Сталиным».

Книга была еще в печати, когда газета «Вечерняя Москва» поспешила опубликовать отрывок из нее.

Родилась настоящая сенсация. Еще бы! Почти полвека считалось, что Литвинов умер у себя дома от сердечной болезни, и никто в этом ни разу не усомнился.

Прожила эта сенсация недолго. Не прошло и месяца, как в той же «Вечерней Москве» появилось письмо М Литвинова, сына М.М.Литвинова, «Смерть без сенсаций».

Он пишет, что «отец... после второго инфаркта в ноябре больше не вставал и 31 декабря 1951 скончался в собственной постели. Все это время мой отец находился дома и был под наблюдением врачей Кремлевской больницы. В последний месяц круглосуточно дежурила медицинская сестра. В момент смерти около него находилась моя мать... Должен сообщить, что в это время у нас не было никакой дачи... Надеюсь, что ваша газета сделает все возможное, чтобы разоблачить эту очередную историческую фальшивку».

И газете ничего не оставалось, как напечатать заметку «От редакции», в которой сенсацию ту признали «досадным ляпом».

Сенсация не состоялась.

(1-46-19)

ВОСПОМИНАНИЯ В ОТБЛЕСКЕ ПОЭЗИИ ЛЮБВИ

В кресле на высоком гранитном постаменте сидит женщина. Это надгробие Коллонтай Александры Михайловны(1872-1952).Почти пол века как ушла она из жизни, а имя ее до сих пор на слуху у многих. Такой долговременный шлейф известности не случаен.

Выросшая в помещичье-дворянской семье дочь царского генерала стала в октябрьские дни 1917 первой женщиной, избранной членом Исполнительного комитета Петроградского совета, потом первой женщиной-наркомом первого большевистского правительства, наконец, первой в мире женщиной-послом. К тому же была писательницей.

Немалую популярность приобрела Коллонтай и своими проповедями свободной любви.

   

Гордилась этим, но подчеркивала, что она враг пошлости и распущенности. Любовь длянее, как она говорила, это прежде всего поэзия.

Примечательно, что в автобиографии перечисление своих важнейших политических и экономических печатных трудов (а их у нее немало) завершила так: «Сверх того, большое количество статей, рассказов на сексуальные проблемы...»

В статье «Дорогу крылатому эросу» читаем: «Для классовых задач рабочего класса совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза, или выражается в виде проходящей связи».

Об этой удивительной женщине я прочитал и перелистал такое количество написанного, что, как мне казалось, ничего нового уже не найду. Но ошибся. Нашел. И где бы вы думали? В книге полковника госбезопасности 3.И.Воскресенской «Теперь я могу сказать правду».

В бытность резидентом в Швеции она – тогда «мадам Ярцева» – возглавляла пресс-бюро советского посольства («крыша») и несколько лет работала под началом Коллонтай.

Вот один эпизод из жизни Коллонтай.

«Александра Михайловна глянула на часы и сказала:

– Через пару минут ко мне придет Генеральный консул оккупированной Бельгии. Его эмигрантское правительство в Лондоне. Вы оставайтесь здесь. Этот визит вежливости продлится не более пяти минут, и мы с вами продолжим работу.

...В назначенное время порог кабинета переступил высокий элегантный старик. Представился. Александра Михайловна сразу завязывает разговор не о погоде, не о театре, как принято на таких приемах, а о жгучем вопросе объединения сил против фашизма, о втором фронте.

Аудиенция закончена. А старый консул замялся. У него еще личный вопрос. Он извлекает из нагрудного кармана небольшую фотографию и протягивает ее Александре Михайловне.

Она вскидывает лорнет:

– Как? Это моя фотография. Здесь мне, наверное, лет семнадцать, но у меня нет такой. Откуда она у вас?

Консул широко улыбается:

– О, мадам, с тех пор прошло более полувека, а точнее – 53 года. Ваш папа был тогда начальником иностранного отдела Генерального штаба. Я был всего адъютантом у нашего военного атташе. Вы иногда появлялись на балах.

– Да, но это бывало редко, я уже тогда бежала от светской жизни.

– Я же был на каждом балу, искал вас. Имел дерзость посылать вам цветы, часами ходил возле вашего дома в надежде увидеть вас. Перед отъездом из России мне посчастливилось купить у фотографа этот ваш портрет. И сейчас, когда мое правительство предложило мне пост Генерального консула, я просил направить меня в Швецию, зная, что вы здесь. Я всю жизнь следил за вами. Читал ваши статьи и книги о рабочих, о социалистическом движении, не понимал вас. Когда узнал, что вы стали министром большевистского правительства, просто ужаснулся. Мне казалось, что вам уготована другая судьба. Увы, должен признаться, что в числе многих я не верил в прочность Советского государства. Сожалел о вас. А теперь пришел к вам, чтобы низко поклониться и высказать свое восхищение и глубокую признательность вам, вашей стране, вашему народу, который выносит на своих плечах судьбу нашей планеты.

Александра Михайловна протягивает консулу руку.

– В большой жизни какие только дороги не перекрещиваются, какие только встречи не происходят.

Консул ушел. Александра Михайловна сидит, задумавшись, постукивает лорнетом по столу, улыбается своей далекой юности...»

(1– 46-23)

ДЯДЯ ГИЛЯЙ

 

Так любовно называли Гиляровского Владимира Алексеевича(1853-1935), писателя, журналиста, признанного «короля репортеров», о котором говорили, что он живописен во всем – в своей биографии, внешности, в разносторонней и бурной талантливости. Силой обладал богатырской – пальцами ломал рубли, легко разгибал подковы, мог узлом завязать кочергу. Любил гимнастику и стал одним из организаторов Русского гимнастического общества. С ним дружили Чехов, Бунин, Куприн, Шаляпин... Всех не перечислишь. Он блестяще знал Москву и оставил о ней нестареющую книгу «Москва и москвичи».

Своего друга, скульптора С.Д.Меркурова, Гиляровский как-то спросил, сделает ли тот памятник на его могиле? Да, последовал ответ. Слово свое Меркуров сдержал. Он запечатлел в камне образ человека, который и по строю своей души, и по внешности был запорожцем. Недаром Репин одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану, написал с Гиляровского. А скульптор Н. Андреев лепил с него Тараса Бульбу для барельефа на памятнике Гоголю, который ранее стоял на Гоголевском бульваре, а потом, когда власть решила заменить его на памятник работы Томского, стал «перемещенным лицом» и оказался во дворе дома, где умер Гоголь.

 (2-1-12)

ВПЕЧАТЛЯЮЩИЙ ИТОГ

Как-то раз, проходя мимо захоронения, где покоятся люди, родственные связи между которыми оставались для меня не до конца выясненными, я увидел довольно типичную картину: женщину (чуть позже узнал, что зовут ее Эльвира Арифовна), убирающую могилу, и мужчину (ее муж, Назаров Сергей Алексеевич), который стоял в ожидании возможных поручений.

После того как Эльвира Арифовна, у которой здесь лежат родители – Акчурин Ариф Садэкович(1907-1975), инженер– строитель, и Акчурина Евгения Гавриловна(1909-1964), – рассказала мне все, что знает и об остальных родственниках, я, чтобы не упустить возможность узнать что-то важное, задал «стандартный» вопрос:

– А нет ли у вас еще родственников на Новодевичьем?

Сергей Алексеевич назвал своего отца – Назарова Алексея Ивановича(1905-1968). Он был председателем Комитета по делам искусств, заместителем министра культуры СССР, около 12 лет возглавлял издательство «Наука», заведовал кафедрой в Московском полиграфическом институте...                                                                               (С 131-22-2)

– Больше никого?

И тут последовал такой поток имен, известных и безвестных, что я был просто ошеломлен: Гобзы, Цюрупы, Кугушевы, Погосские, Платонова-Андреева, Мандельштам, Кельины, Попова, Замятина...

И тогда я попросил Сергея Алексеевича, чтобы он установил, сколько же его и жениных родственников и свойственников покоится здесь.

Через несколько дней он сообщает: 26 его родственников и 11 по линии жены.

Впечатляющий итог – 37!!

По данным, которыми я располагаю, на Новодевичьем это – своеобразный «рекорд».