Текст книги "Прочь из моей головы (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Возможно, и правда знал.

В какой-то момент я почти стряхнула онемение и безразличие, почти набросилась на чародея, подталкивая его – моё? – тело вперёд. Но внезапно тошнотворный гул неуправляемого хаоса за его спиной стих, зато вернулись обычные городские звуки – музыка, стрёкот мотоциклетного двигателя, разговоры, собачий лай. Нахлынул оранжевый свет фонарей, резко стало теплее – и мы оказались посреди оживлённого бульвара, кажется, где-то в центре города, в двух кварталах от «Норы» и в четырёх – от моего дома.

Каверна была оглушающе тиха, удушающе пуста. На контрасте жизнь вокруг ощущалась кипящей, плотной, резкой. Я словно бы смешалась с влажным клочковатым туманом и растеклась по крышам, повисла на проводах, на ветках, на вертикальных решётчатых стендах, где уличные художники крепили свои работы; скользнула по булыжникам мостовой, отбитым каблуками, отполированным подошвами, провалилась в канализационную решётку, шарахаясь от смрада; впитала музыку, грохочущую в наушниках, шепчущую из кофеен, запуталась в чужих голосах, в дыхании, во взглядах… Я испугалась, прянула в сторону, распласталась по ярко освещённой афише – он, она, звероподобный монстр, много оружия, неон – и потерялась в ощущениях на долгую-долгую секунду, пока Йен не сделал свой первый длинный вдох в реальном мире.

Толпа обтекала высокого фрика в ослепительном белом пальто и цилиндре, как прокажённого, и только подростки стреляли глазами и шушукались.

– Ах-ха-а… – Глаза у него закатились от мучительного удовольствия. – Как же долго я этого ждал, Великий Хранитель…

Кошаки завозились у него за пазухой, немного сбивая градус пафоса, и Йен, бережно прижимая их к себе, зашагал по бульвару. Я держалась – если это можно так назвать – рядом, чувствуя ток его крови, как собственный; левое плечо у него было словно в паутине, тонкой, серебристой, холодной. Ощущалась она знакомо, хотя и странно… впрочем, всё сейчас казалось странным.

Салли?

Паутина вспыхнула; пожалуй, можно было трактовать это как радость.

«Ты меня видишь! Ты меня видишь!»

– Я бы на твоём месте пока поменьше глазел по сторонам, Урсула, – негромко произнёс Йен и улыбнулся скучающей над лотком торговке мороженым. – Сконцентрируй своё внимание на мне, иначе домой мы благополучно в этом виде не доберёмся.

Во мне шевельнулись отголоски прежних привычек – не слушать голосов в голове, не подчиняться им… Но сейчас голосом была именно я.

Парадокс.

– Ты не «голос» и не бродячий дух, – возразил Йен, ускоряя шаг. Я смутно ощущала его желания; ему хотелось зайти во все кофейни по очереди, а лучше – в пабы, прикоснуться к белобрысой красотке в резаных джинсах, а может, и к её парню, рассмеяться до хрипоты, натворить глупостей и запустить в небо фейерверк в виде осыпающихся цветов олеандра. – Как ни печально признавать это, но гости в твоём теле мы с Салли, а истинная хозяйка – ты, даже если пока шок не позволяет тебе осознать своё положение.

Положение?..

– Ты – медиум, – повторил Йен спокойно то, что не раз говорил до этого, но впервые я услышала его по-настоящему. – Таких, как ты, называют лантернами. «О, каменная клетка, приют для множества огней…» – добавил он, явно цитируя кого-то. – Не дай нам погаснуть, Урсула. А я смогу защитить тебя не только от дрянных глиняных кукол.

Он сказал это так, что у меня защемило несуществующее сердце, и в несуществующем горле встал ком.

«Я… попробую».

– Никто бы в моём положении не осмелился бы просить о большем, но я попрошу, – вкрадчиво ответил Йен. Женщина, проходившая мимо, рефлекторно обернулась; он улыбнулся, лаская её взглядом, и она, побурев от смущения, ускорила шаг. – Не пробуй. Сделай это. Кто, если не ты? Ты прекрасна, Урсула Мажен, и ты нужна мне.

Йен двинулся вниз по улице – сияющая белая фигура, слишком холодная и яркая для сырой брусчатки, вязкого тумана и грязновато-оранжевых фонарей. Не человек, а призрак, не принадлежащий миру живых…

Впрочем, так и ведь и было.

Он мёртв.

Это осознание резануло глубоко; где-то внутри моего существа словно образовалась кровоточащая рана.

«Я не знаю, как тебе помочь».

– Не торопи события. Позже я расскажу, что делать.

Серебряная паутина у него на плече; влажный блеск брусчатки под ногами, фантики, серпантин и окурки; россыпь фрагментов, чужих лиц – растерянная улыбка, взгляд искоса, выгнутая бровь, размазанная помада, щётка усов над потрескавшимися губами… Многоликий кадавр, монстр, сшитый из лоскутов; тысячерукий, жадный, робкий. Йена не просто замечали; его жаждали, не заполучить – так хотя бы прикоснуться, облизать взглядом. В этом едином порыве было что-то неестественное, искусственно возбуждённое.

Я вгляделась.

Моё нынешнее восприятие отличалось от человеческого. Некоторые близкие предметы выглядели размытыми, в то время как в капле влаги на вывеске бара далеко впереди легко было различить и отражение фонаря, и объявления, наклеенные на него, и разводы размокших чернил, и волокна бумаги… А потом словно прокрутилась труба калейдоскопа, сместился фокус. Это было всё то же место – но одновременно совсем другое. В проулках клубились тени, в тенях тлели очаги света, крошечные и точно живые. Мужчина раздавал листовки новой пиццерии, а из-под куртки у него торчал хвост, чешуйчатый и тонкий, словно кабель в стальной оплётке; из чердачного окна вниз на улицу пялились три здоровенных голубых глаза, каждый по метру в диаметре.

А от Йена волнами расходился розовый туман, дурманный, сладкий.

«Ты… ты нарочно их внимание привлекаешь, да?»

– Милая, я рождён для того, чтобы находиться в центре внимания, – мурлыкнул он, придерживая котов под пальто – только любопытные морды и торчали над белым лацканом. – И сейчас его даже слишком мало… О, вот это уже то, что нужно.

Салли вдруг хихикнула – серебристая паутина пошла рябью. Похоже, она уже догадалась, чего он хочет. А я даже не разглядела, почувствовала там, внизу улицы, у перекрёстка, оживлённую толпу; Йен прошёл её насквозь, разрезал, как лезвие – натянутую ткань, успев мимоходом потрепать какую-то кудлатую беспокойную голову и отвесить по чьей-то лысине звонкий щелчок. И – выскочил в белый круг направленного света, под лампы, высокий и странный. Милая рыжая девчонка с микрофоном замолчала на полуфразе: «Прямо сейчас, из этих дверей…». Оператор застыл, стиснутый розовым дурманом со всех сторон, как подушками.

Толпа зевак сначала качнулась вовне, расширяя круг, в едином инстинктивном порыве… а затем сгрудилась ещё сильнее, плотнее; замелькали вспышки, волной накатили шепотки.

Улыбка Йена стала откровенно паскудной.

– Пользуясь случаем, хочу передать привет тем, кто меня знает. – Клишированная фраза не вязалась с тоном, томным до похабности. – Я вернулся, мои очаровательные неверные друзья. Берегите задницы.

…наверное, дурман добрался и до меня, потому что внезапно я тоже ощутила это – волнение, предвкушение, истому…

«И шеи».

Да. Салли всегда отличалась здравомыслием.

Наваждение щёлкнуло, как лёд в тёплой газировке, пошло трещинами. А Йен расхохотался, ничуть не смущаясь ни вспышек, ни взглядов, наклонился к корреспондентке – мягкие губы, мятная жвачка, отражение в остекленевших глазах – и отстранился, ласково проводя ладонью по рыжим волосам. Когда он развернулся и пошёл прочь, никто не сумел ни остановить его, ни преградить дорогу. Девчонка с микрофоном застыла, кончиками пальцев прикасаясь к губам; за ухом у неё горел ярко-розовый цветок со сладким запахом.

Олеандр.

– А теперь – тактическое отступление, – весело произнёс Йен, ныряя в переулок. Белое пальто побурело, слилось с фоном, коты беспокойно завозились, прячась поглубже. – Если интуиция меня не обманывает, а она всегда была моей сильной стороной, девочки, то скоро здесь будет довольно людно.

Мы углубились в хитросплетения ходов между старинными домами. Через некоторое время звуки большой улицы снова отрезало, словно стеклянным колпаком, а небо засияло бледным сиреневым светом.

«Каверна?»

– Очень удобно – можно пройти, не оставив следов. Вот эта, например, очень старая, ей века три, не меньше. И мало кто решится срезать через неё путь.

Я хотела спросить почему, но как раз пока он договаривал, поперёк прохода вывалилось щупальце цвета варёного мяса. Йен по-кошачьи брезгливо дёрнул уголком рта.

«Эта штука… опасна?»

– Для меня – нет, – вздохнул он, по-простому перешагивая щупальце. Оно дрыгнулось, как желе, но агрессии не проявило. – Скажем так, мы друг другом взаимно пренебрегаем, ибо удовлетворение от предполагаемой победы не стоит неизбежных убытков. Меня, знаешь ли, не так легко переварить. Но другие, не столь ядовитые цветы этот паразит с наслаждением пожирает… А вот и наша станция.

Брусчатка под ногами действительно двинулась, как подножка вагона, и Йен спрыгнул с неё – аккурат на улицу неподалёку от моего дома. Я узнала кондитерскую, уже почему-то закрытую, и круглосуточную пиццерию на другой стороне – практически пустую.

– Временная лакуна. Многие древние каверны грешат этим. Зло, когда ты спешишь, и благо – когда нужно срочно исчезнуть на несколько часов. Бесследно, – с усмешкой добавил он.

Я не придумала, что ответить; пожалуй, мне было уже всё равно – слишком много впечатлений, событий и знаний.

Мы беспрепятственно пересекли улицу, прошли через арку и через двор, почти неузнаваемый ночью. Дверь подъезда Йен открыл моей карточкой, поднялся по лестнице, игнорируя лифт, и примерно посередине, между десятым и одиннадцатым этажами, высадил котов.

– Ну же, мальчики, – ласково упрекнул он их. Серый кот вытирался о его сапоги; второй, с рваным ухом, просто пялился глазами-плошками, душераздирающе и печально. – Я не могу вас взять. Это не мой дом.

Да он просто сама скромность – не претендует на мою квартиру, только на голову.

Последнюю мысль Йен то ли не услышал, то ли проигнорировал. Кошаки так и остались – обживать лестницу, а он буквально взлетел наверх, едва касаясь ступеней, картой отомкнул замок и замер, втягивая ноздрями воздух. Меня волной окатили чужие чувства, более ярко, чем раньше – неуверенность, сожаление, печаль, страх.

– Часа полтора у нас ещё есть. Ты ведь не против, если мы сделаем рокировку чуть попозже, сердце моё? – спросил он неожиданно тихо.

Не было нужды объяснять почему.

Он изголодался по жизни. Не столько по плотским удовольствиям, которые вспоминал по поводу и без, сколько по самому ощущению бытия. Любые прикосновения, запахи, перепады температур – всё вызвало острый отклик. Салли хватило нескольких секунд, чтобы надышаться, она выполнила задачу и хладнокровно отступила, когда понадобилось.

Йен медлил.

«Только если немного, – разрешила я. – И никакой выпивки. Есть подозрение, что раз тело моё, похмелье тоже будет моим».

– Проницательно, – усмехнулся он. – Но, пожалуй, и для меня тоже вино будет излишним. Я и так пьян.

«Эй, где ты у меня видел вино?»

– И тем более коньяк. Кстати, я говорил, что у этого юноши, Дино, исключительно дурной вкус? Совершенно не умеет выбирать подарки, бедный котёночек.

Отшучиваясь, Йен успел пристроить мою сумку с ноутбуком на вешалке, стянуть и бросить посреди коридора сапоги, пальто, цилиндр и перчатки. Его путь на кухню был отмечен на полу рубашкой, жилетом и брюками – и тут я пожалела, что не могу ни зажмуриться, ни отвернуться, потому что нижнее бельё чокнутый чародей, видимо, принципиально не признавал.

«Ты…»

– Ханжа, – вздохнул он, накидывая на плечи шёлковый халат. У меня такого не водилось точно, даже в те времена, когда я надеялась, что с Дино у нас что-то получится. – Я думал, что успел поработать с твоим чувством прекрасного.

Да уж, вот бы ещё кто-то поработал с твоим чувством меры… Голубой фон, красные птицы – неужели такое правда кому-то нравится?

«Откуда берутся все эти безумные тряпки, кстати?»

– О, Великий Хранитель, я не желаю слышать упрёки от женщины, которая не подозревает о существовании каких-либо цветов, кроме чёрного, – закатил он глаза. Но всё-таки ответил на вопрос: – Это чары. Вещество можно взять из каверны или собрать понемногу вокруг себя, а затем остаётся лишь его трансформировать.

«С телом то же самое?»

– Почти, – уклончиво ответил он. – Первое, чему учатся чародеи – управлять своим собственным телом. Сейчас я некоторым образом в гостях, и контроль, увы, не совершенен. Поэтому не переживай, моя отрада: как только произойдёт рокировка, твой облик станет прежним. Хотя несколько розовых прядей тебе бы только добавили пикантности, если ты хочешь знать моё мнение.

«Спасибо, обойдусь. С чувством прекрасного, как мы уже выяснили, у меня не очень».

На моей кухне Йен хозяйничал, как на своей собственной. Когда он выудил из недр шкафа медный ковшик, я даже удивилась, потому что уверена была, что оставила его в старых апартаментах. Тактильные ощущения доносились до меня хуже, чем ольфакторные; аромат какао из открытой банки на несколько секунд перебил остальные впечатления. А уж когда он выдвинул ящик со специями…

«Почему… запахи…»

Я не смогла точно сформулировать, что меня смутило, однако Йен понял.

– Благовония не зря приносили в жертву богам. Не всякие ароматы достигают тонких планов, но курения, изысканная пища, цветы и фрукты, кровь, кости и пряности – почти всегда, – ответил он, помешивая горячий шоколад. Судя по количеству сахара и сливок, это была диабетическая бомба. – Что ж, раз твоя чувствительность обострилась, значит, времени у меня не столь много.

Кроме обострившегося чутья, было ещё кое-что, вызывающее беспокойство. Моя квартира выглядела слишком пустой: снаружи, на улице, повсюду шныряли тени и маленькие холодные комки света. Некоторые, особенно наглые, увивались вокруг людей, другие наоборот забивались в щели, а тут царила почти стерильная чистота. Но серебристая паутина, точнее, Салли, наоборот разгорелась ярче, словно перестала прятаться в родных стенах. Сейчас на обнажённом плече Йена она напоминала экзотическую татуировку…

Обнажённом?

– Пожалей меня, солнце, я мечтал об этом почти пятьдесят лет, – вздохнул он, погружаясь в наполненную тёплой водой ванну. – Посмотри, сколько пены – всё ради того, чтобы не смущать твою целомудренность. Может, позволишь мне одно маленькое безвредное удовольствие перед рокировкой?

Я задумалась. В таком контексте просьба действительно звучала невинно. Хотя, зная Йена…

– Вот и чудесно, – пробормотал он, откидываясь на бортик, и подманил к себе пальцем чашку с горячим шоколадом. – Как ты заметила, наверное, я немного сибарит. И пятьдесят лет без плотских радостей – это излишне жестокое испытание.

Волосы от влаги стали виться сильнее и потемнели; лицо наконец расслабилось, черты смягчились, особенно когда он прикрыл глаза. Ресницы у него оказались тоже розовыми и длинными, точно у куклы; ошмётки пены медленно таяли на груди; ноги он вытянул и запрокинул на противоположный край, потому что ванна была рассчитана на мой рост, а не его… И не то чтобы я в своей жизни видела много голых мужских ног, всё-таки климат нас не балует, но сейчас передо мной были определённо самые красивые.

«Чародеи меняют тело по своему усмотрению, говоришь… Ты точно себе не польстил?»

Йен растерянно моргнул – кажется, он действительно едва не задремал, а не просто расслабился – и зачем-то разогнал пену на воде.

– Всё как было, вроде бы, – откликнулся он заторможенно, косясь в водяное окошко. – И, кстати… ты ведь не будешь против… я ведь только немного…

Я не поняла, о чём он говорит. И не понимала до тех пор, пока он не погрузил руку под воду, провёл по животу и ниже – а потом осознание захлестнуло меня, как ледяная волна в заливе.

«Йен, нет!»

Не послушается, догадалась я. Потому что хочет; потому что удержаться невозможно, и неизвестно, когда ещё будет шанс…

Я испугалась. Запаниковала.

Приступ страха был резким и ярким, как электрический разряд; он пронзил и встряхнул нас обоих. Глаза Йена, такие светлые и жуткие, вдруг оказались совсем близко, а потом наступила полнейшая дезориентация. Ни ощущений, ни звуков, ни-че-го.

И вдруг я очнулась в ванне.

Кружка с шоколадом грохнулась на кафель и разлетелась вдребезги. Вода была даже слишком горячей, но меня знобило – от ужаса, от усталости, от переизбытка впечатлений… С дурацким тонким всхлипом я подтянула колени к подбородку и уткнулась в них лицом. Пена лопалась и щекотала кожу.

Дрожь меня колотила такая, что вода выплёскивалась на пол.

Кажется, это и называется – терять контроль над собственной жизнью.

Они замолчали. Одновременно. Как сговорились, что ли…

Пока я давилась в ванне слезами, и после, когда сгребала осколки, вытирала пол, подбирала разбросанные по квартире шмотки – ни одного замечания. Даже похабный красно-голубой халат – сел на меня как влитой, кстати – не удостоился ни одного комментария, хотя это была, надо признать, откровенная провокация с моей стороны.

От халата пахло Йеном. Совершенно реальный запах чистого разгорячённого тела, а ещё незнакомых сладких цветов, ни на что не похожих; сандал, миндаль, горечь в глубине…

Олеандр?..

Безумие какое-то.

Впрочем, может, я и правда свихнулась, начала путать вымысел с реальностью. Каверны, садовники и куклы… На реальность это походило меньше всего. Но цилиндр из белого фетра был таким реальным, даже ткань немного отсырела после скитаний по туманам и пропиталась автомобильной гарью. Остальные вещи лежали теперь в глубине самого нижнего ящика комода, надёжно спрятанные под ворохом зимних шапок и шарфов, а вот этот дурацкий анахронизм, прямиком из джентльменской эпохи, мозолил глаза на кухонном столе, рядом с ноутбуком, к счастью, целым после всех приключений.

Со стоном я уткнулась в собственные ладони.

Стрелки часов подбирались к двум пополуночи. Если так пойдёт дальше, то ложиться спать мне и не придётся – к восьми уже пора собираться в «Нору»; лениво трепыхнулась мысль: может, написать Тони и соврать, что заболела? Хотя, наверно, так будет даже хуже. В одиночестве у меня точно съедет крыша, не из-за голосов, так из-за попыток разобраться во всём, а за стойкой голова обычно занята заказами – капучино, латте, флэт уайт, на соевом молоке, на миндальном, с сиропом, со сливками, без кофеина… Ассоциативный ряд предсказуемо вырулил к горячему шоколаду, оттуда – к Йену, ванне и остальному, и голову буквально сдавило болью.

– Хватит, – пробормотала я. Встала, шатаясь, подошла к холодильнику, вытащила упаковку таблеток из прозрачного контейнера в дверце. – Хватит, больше не могу. Не могу.

Руки дрожали, и извлечь лекарство из блистера получилось не сразу. Зато потом таблетки выскочили сразу из двух соседних ячеек, запрыгали по столешнице. Звук показался забавным, и с каким-то остервенением я принялась выдавливать остальные.

«Урсула, хватит. Ты же не собираешься?..»

Йен не договорил – умолк. Я тяжело оперлась на стол; кухня закружилась вокруг меня, горло перехватило.

– А если собираюсь – то что? Что ты сделаешь? – Глаза снова жгло; щекам было горячо и мокро. – Тебе вообще какое дело?

Он не ответил.

– Знаешь… иди ты.

А в следующую секунду я ощутила тепло на своих плечах – и тяжесть. Вздрогнула, подняла взгляд – но в тёмном оконном стекле отражалась только худая черноволосая женщина в ярком халате, одна посреди огромной светлой кухни.

«Урсула, прости. Но я существую, и Салли тоже, и тебе придётся жить с этим».

– Так себе утешение, – выдохнула я. На самом деле мне полегчало. Головная боль никуда не делась, и дурнота тоже, но руки хотя бы не тряслись. – Не переживай. Справлюсь. Таблетки и крыши мы уже проходили, урок я усвоила. Честно. Просто мне бы сейчас заснуть, а без снотворного…

Йен, кажется, улыбнулся.

«Ты заснёшь и без лекарств, поверь мне. Умой лицо холодной водой и ложись в постель».

Я послушалась беспрекословно, как марионетка. Не верила до последнего момента, что смогу расслабиться, но стоило забраться под одеяло, прижаться к прохладной наволочке щекой – и снова нахлынула призрачная тяжесть, приятная и тёплая. Потом прямо внутри меня, вклиниваясь в хаос, в белый шум, зазвучала песня, тихая, немного гортанная, с трудноразличимыми словами. Йен снова пел, но не ради загадочных чародейских целей, а для меня.

Просто красивый голос в моей голове; только мой.

Сон навалился почти сразу.

ГЛАВА 2. Миндаль и плющ

«Сестра, утро, сестра, утро, сестра, утро…»

Будильник из Салли получился на редкость однообразный.

– Встаю, встаю, – пробормотала я, переворачиваясь на другой бок. – Ну почему нельзя хотя бы раз встать попозже?

Вопрос был риторический, но Салли отчего-то замолчала. А когда подала голос снова, он звучал немного обиженно.

«Уже попозже».

Это что, упрёк? От моей персональной говорящей морозильной камеры? Я так удивилась, что даже глаза открыла.

На туалетном столике красовался пижонский белый цилиндр.

– Твою мать!

Я вспомнила. Анну в её умопомрачительном пальто, потом неудачливую воровку, и – по экспоненте – странного типа в апельсиновом плаще, и глиняных кукол, и каверну, и внетелесный опыт, и… и Йена. У меня вырвался глухой стон; голову снова как тисками сдавило, хотя это было лишь слабое эхо вчерашнего приступа. Мышцы тоже отзывались на каждое движение тягостным ноющим ощущением, видимо, реагируя на перегрузки, которые устроила моему телу сначала Салли, а потом… потом этот аморальный чародей.

«Итак, солнце моё, ты уже смирилась с нашим существованием? Или, вернее сказать, сосуществованием…»

Лёгок на помине.

– Предпочитаю шизофрению, – огрызнулась я. – С врачами хотя бы можно договориться.

Йен усмехнулся.

«О, поверь, я тоже очень сговорчивый. Главное – подобрать правильный ключ».

Спасибо, как-нибудь обойдусь.

«Сестра, тренировки, – поскреблась изнутри черепной коробки Салли. Подумала, добавила твёрдо: – Нужно».

Честно, я готова была в кои-то веки побороться за здоровый утренний сон, но тут до меня дошло, что на улице слишком шумно для пяти утра – и светло. Чёрные гардины из плотного сукна и двойные оконные стёкла отсекали спальню от городской суеты, но не полностью же; гул двигателей на проспекте через двор, музыка в пиццерии, голоса, собачий лай, скрип качелей, отдаляющийся вой сирены – урбанистический прибой, звуки, настолько привычные, что днём почти незаметные для уха…

Но не задолго до позднего зимнего рассвета, когда совы-трудоголики уже свалились от усталости, а жаворонки-трудоголики ещё не очнулись.

Резким движением я распахнула гардины и на секунду зажмурилась – свет резанул по глазам. Шпили далёких футуристических небоскрёбов впивались в небо, зеленовато-синее, как аквариумное стекло; ошмётки облаков раскидало к горизонту, изрезанному высотками. Пиццерия внизу, во дворе, оказалась забита до отказа – свободных столиков почти не было видно через стеклянную крышу. Прямо напротив подъездной аллеи стояла красная машина с открытым капотом, и смуглая женщина в объёмном пальто болтала по мобильному, яростно жестикулируя разводным ключом. Мы, насколько помню, были почти соседками – она жила двумя этажами ниже, на семнадцатом, такая темпераментная красотка с примесью южных корней, полностью во вкусе Йена…

«На шестнадцатом».

Спасибо, Салли. Не то чтобы это было важно, конечно.

«Тренировка, – напомнила она флегматично. – Поздно».

У меня аж скулы свело.

– Ну да, ну да… Уже поняла, что поздно. Осталось посмотреть, насколько.

Телефон обнаружился под белым цилиндром. Я провела пальцем по экрану и недоверчиво моргнула.

Девять двадцать три. Моя смена в «Норе» начинается в восемь. Я проспала работу и… и… так, а почему ни одного звонка от Тони до сих пор? Не припомню, чтобы он когда-то отличался лояльностью к прогульщикам, тем более в горячие утренние часы. В прошлый раз у меня уже в пять минут девятого было десятка полтора пропущенных.

В груди похолодело. Тот тип в оранжевом, он же вчера болтал с ним…

Ноги подкосились; пришлось опуститься обратно на кровать. В адресной книжке номер Тони Брауна был в самом верху; я долистала до него, занесла палец над строкой, но руку вдруг свело аж до локтя.

«Не надо», – попросила Салли.

Меня прошибло потом; всего на мгновение потерять контроль над своим телом, но… но раньше такого не происходило. Получается, теперь они могут вмешаться в любой момент? Перехватить управление? Или… или вытолкнуть меня из собственной головы?

В ушах зазвенело.

«Успокойся, Урсула. Салли поступила не вполне уважительно, однако у неё были на то причины».

– Какие? – хрипло выдохнула я. Отложила телефон, провела ладонями по лицу – руки дрожали.

«Ловушка», – лаконично отозвалась Салли.

В первую секунду это не прояснило ровным счётом ничего, но потом меня как озарило.

– Ты хочешь сказать, что тот ублюдок в оранжевом плаще мог прицепиться к Тони?

Вместо неё ответил Йен, тем самым мягким, усыпляющим тоном, каким разговаривают с перепуганными зверьками.

«Вполне возможно. У чародеев есть способы узнавать правду, но ты была достаточно осторожна, чтобы не оставлять следов. Так что наш кукольник, кем бы он ни был, может рассчитывать лишь на то, что ты сама, подобно летящей на огонь бабочке, впорхнёшь в его западню».

Как ни странно, пульс у меня замедлился, и гул крови в ушах затих.

Йен был прав.

Я не оставляла в «Норе» никаких личных данных – ни адреса, ни страховой карты. Формально на моей ставке работал Тони, и зарплату мне выносили в конверте; не то чтобы это было законной практикой, но многие студенты поступали так, чтобы сэкономить на налогах и не спалиться перед деканатом, потому что подрабатывать разрешали только тем, кто сдавал промежуточные выше, чем на восемьдесят пять баллов. Рисковали, конечно – менеджер мог присвоить себе зарплату… Меня это волновало мало: приносил деньги блог, а кофейня была просто источником впечатлений, исходным материалом для статей.

Полузаконную схему мы в своё время выбрали, чтобы сохранить в тайне личность Куницы, моего альтер-эго из блога. Завелась у меня тогда парочка настойчивых хейтеров, а Салли всегда потакала любым проявлениям паранойи... Кто бы мог подумать, что это пригодится теперь.

– Значит, в «Нору» сейчас лучше не соваться? – спросила я вслух.

«Почему же. Можно и заглянуть, только подготовиться сначала. Я люблю делать сюрпризы, люди так забавно реагируют».

Мне почти что наяву привиделась улыбка Йена.

– Ну, ладно. Предположим, – согласилась я. – Кстати, если тот урод в оранжевом правда надавил на Тони, почему он не заставил его позвонить мне?

«Чтобы не спугнуть, – ответила Салли. И, после паузы, добавила, поясняя: – Голос меняется, когда больно. Интонации другие. Если сломить волю – тоже. Подозрительно».

Это оказалась самая длинная речь, которую она произнесла с момента своего появления в моей голове. Лучше бы и дальше помалкивала, если честно; представлять Тони в пыточной камере – или в лаборатории с холодным синим светом, или где там чародеи вершат свои тёмные делишки – было физически неприятно. Не то чтобы мы дружили, но…

Я сглотнула.

– Всё по-настоящему, да?

«Придётся привыкнуть, – безжалостно откликнулся Йен. – В Запретном Саду выживает сильнейший, а ты уже часть Сада, мой прекрасный цветок, Урсула Мажен. И да, Салли права. Кем бы ни был кукольник, он весьма осторожен. Полагаю, он успел разглядеть тебя достаточно, чтобы понять: второй попытки может и не быть. Единственная связь между тобой и кофейней, где пересеклись ваши пути, это телефонный номер в книжке у Тони Брауна. Одна осечка – и нить оборвётся».

– Чародеи ещё не научились отслеживать местоположение абонента по номеру? – не удержалась я от шпильки.

Йен внутри моей головы рассмеялся, и у меня кожа покрылась мурашками, как на сквозняке.

«Научились. Но творить туманные чары научились гораздо раньше. Ты ведь не думаешь, что я пою по утрам исключительно потому, что люблю звук своего голоса?»

– А что, не так? – хмыкнула я.

«О, Урсула, ты же не можешь настолько плохо обо мне…»

Фраза буквально сочилась невысказанной угрозой.

– Тренировка, – в переносном смысле спряталась я за спину Салли. – Уже поздно, а мы ещё не разминались.

Ляпнуть-то ляпнула, выполнить оказалось сложнее. Передвигаться по квартире ещё кое-как получалось, но стоило поднапрячься чуть посильнее – и сразу хотелось выть в голос. Привычная растяжка больше напоминала экзекуцию на дыбе, причём я была одновременно в роли и ведьмы, и инквизитора. Салли пробыла в моём теле всего несколько секунд, но умудрилась убить его в хлам; немножко попрыгала, покрутилась на месте и свернула шею глиняной кукле, никаких тебе замороченных секретных супер-техник – а ощущения как после марафона. Или там драки стульями в баре… И все мои многолетние тренировки по утрам, как выяснилось, не особенно-то помогли в экстремальной ситуации.

«Терпи. Надо».

– Нахрена? – процедила я сакральный вопрос сквозь зубы, подтягиваясь.

Ладони взмокли, турник скользил; больше всего болели почему-то мышцы спины.

«Чтобы убежать, если опасность, – откликнулась Салли с запинкой. – Если не размяться, боль помешает двигаться».

В тихом, почти бесцветном ответе мне послышалось сожаление. Сначала я не поняла почему, потом прокрутила в голове события последних суток, потом наш короткий диалог – и сообразила.

– Ты больше не хочешь драться в моём теле.

На сей раз она тянула с ответом дольше, почти до самого конца тренировки; одежду на мне уже выжимать было можно, но тянущая боль действительно отступила.

«Хочу. Не могу. Перегрузки. Обычное тело слабее моего».

– Обычное?

Я утрамбовала спортивный костюм в переполненную корзину – давно надо было запустить стирку, но руки не доходили – и шагнула под душ.

«Человеческое».

Прохладная вода, тёплая, снова прохладная… И – ледяная. Верти – не верти вентиль, реакции никакой; видимо, авария или ремонт в доме. Чертыхнувшись, я выскочила из ванной, кутаясь в полотенце; с волос капало, мысли были в полном разброде.

Человеческое тело, человеческое тело, «слабее моего»…

– Слушай, – я сглотнула, остановилась, рефлекторно комкая край полотенца. – Никогда не приходило в голову спросить, своей шизофрении вопросов обычно не задают… Но вообще-то ты кто?

«Салли Три-Шесть, убийца», – откликнулась она без заминки.

– Три-Шесть?

«Тридцать шестая, номер».

– Не человек, что ли?

В голове у меня образовалась пустота – гулкая, растерянная… А потом словно световая граната взорвалась, и виски заломило.

«Салли Три-Шесть, убийца. Салли Три-Шесть, убийца. Салли Три-Шесть, убийца…»

– Тихо! – взвыла я, опускаясь на корточки, и зажала руками уши. Если бы это помогло! В башку словно сверло вгрызалось: тришестьтришестьтришесть. – Тихо! Ну пожалуйста… сестрёнка, ну пожалуйста!

Ляпнула я это от отчаяния, но она действительно замолчала. А потом заговорила едва слышно, словно сама с собой.