Текст книги "Прочь из моей головы (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– И ты осталась.

– И я осталась. А уродине, которая травила меня в школе, мы с Салли сломали обе ноги.

Я залпом допила вино из кружки. Горчило оно, как микстура.

– Интересно… – Хорхе постучал по губе ногтем, длинноватым для мужчины и блестящим, как накрашенный. – А эта Салли с вами давно?

– Лет двадцать пять уже.

К горлу подкатило. Я рефлекторно зажмурилась, как будто так можно было вытравить из подкорки образ, преследующий меня всю сознательную жизнь: гулкое, очень холодное помещение; тошнотворный запах антисептика, внутренностей и крови, много-много тел вокруг, накрытых тонкой сероватой тканью; грохот опрокинутой каталки, тяжесть на придавленных ногах – и почти впритык тело женщины, седой и жилистой, с горлом, перерезанным почти до позвоночника…

…и мелкие белесоватые цветы повсюду, живые, шевелящиеся, как черви…

– Урсула?

Хорхе позвал меня по имени, и тембр его голоса точно разбил моё оцепенение.

«Развеял чары, – шепнул Йен со смешком. – Тс-с, милая. Это было давно…»

– Простите, – ответила я вслух и с усилием потёрла лицо. – Про Салли как-нибудь в другой раз. Наверное, я сегодня недостаточно выпила для таких откровений.

– Может, тогда ещё вина? – улыбнулся он. Но добавил почти сразу: – Простите. Это была дурная шутка. Тогда перенесёмся вновь из дней минувших в славное настоящее. Тело Йена исчезло далеко не вчера, но почему вы начали действовать только сейчас?

Несколько месяцев назад, честно говоря, ничего особенного не происходило. Я феерично отпраздновала своё тридцатилетие поездкой на южное побережье – настоящая идиллия вокруг, море и свежий воздух, тонны импортных фруктов, мороженое, навязчивые торговцы, горе-пикаперы и голоса в голове, требующие попеременно то разнообразить мою личную жизнь, то пролить реки крови. В общем, рутина…

Если что-то и изменилось, то именно что вчера.

Рассказывать предысторию пришлось мне. Если Йен что-то и делал, то поправлял время от времени термины или добавлял деталей, например, насчёт каверны или той марионетки, что заняла место Тони. Хорхе слушал терпеливо; от его внимания я ощущала почти физический дискомфорт, настолько плотным, осязаемым оно было. В самом конце он попросил вновь описать того типа с лошадиным лицом и с нездоровым пристрастием к оранжевому цвету, потом – представить его как можно ярче.

– Эло Крокосмия, – вздохнул он и прошёлся из стороны в сторону, заложив руки за спину. – Значит, садовники. Это плохо и хорошо одновременно, но надо же вам было наткнуться именно на него…

Голова у меня точно наполнилась пузырьками от газировки – полагаю, именно так и выглядело беспокойство в исполнении Йена.

«Погоди, погоди… Ты сказал, Крокосмия? Но разве Норма не?..»

Он осёкся – впервые на моей памяти.

Хорхе отстранённо крутанул стул на ножке одним пальцем, развернув задом наперёд, оседлал его и сложил руки на спинке, глядя на меня в упор. Точнее, не на меня, конечно – а на Йена внутри моей головы, фигурально выражаясь, но легче от этого не было.

– Норма выжила и даже сумела сохранить ребёнка, которому впоследствии передала свои знания и титул. Она не участвовала в борьбе за твой прекрасный труп и, кажется, не держала на тебя зла, чего не могу сказать о её сыне.

«И Эло Крокосмия…»

– И есть то самое дитя, – подтвердил Хорхе. И улыбнулся уже мне: – И нет, к Йену он, по счастью, не имеет отношения – за тем исключением, что ещё будучи в утробе своей матери, садовницы, поучаствовал невольно в охоте на него пятьдесят лет назад. Норме такая самоуверенность стоила нескольких лет жизни, и Эло немного… немного зациклен на этом. Он в целом разумный юноша, но иногда чрезмерно… чрезмерно увлекается.

«То есть опасный псих, который одержим идеей достать меня любой ценой – даже мёртвого, – охотно перевёл Йен на нормальный язык. – С каких пор, говоришь, он садовник?»

– Официально – около семи лет, но, возможно, ещё до этого он помогал кому-то из старой гвардии. За ним лично пойдёт не так уж много людей, однако он обладает серьёзной властью как садовник…

– Да, кстати, – вклинилась я, пока мозги окончательно не проиграли глинтвейну и усталости. – Давно хотела спросить. Как вообще устроен этот ваш Запретный Сад?

Рассказывал Хорхе ёмко, понятно, и сразу как-то верилось, что учитель из него был хороший. Я боялась, что Салли начнёт встревать с комментариями, но она точно затаилась; её присутствие ощущалось, но фоном, как взгляд издали или движение в темноте. Некоторые понятия мне были уже знакомы, например, «сорняки», однако новые подробности добавляли объёма к формирующейся картине.

Например, «цветы Запретного Сада».

Цветами назывались все чародеи без исключения. Йен, например, был «Лойероз», что означало «олеандр», это имя он заработал себе сам, но мог по желанию передать наследнику. Так же поступила в своё время и Норма Крокосмия, мир её невезучему праху. Вместе с наследуемым именем преемник получал в нагрузку чародейские секреты, доступ к лабораториям, к богатствам и кое-какие социальные бонусы – скажем, преданных пособников или не менее верных врагов.

– Ага… То есть передача имени – это такое волшебное завещание, да? – подытожила я. – Довольно удобно. Злопыхатели могут хоть обзавидоваться, но все блага, как запароленный файл, уходят только получателю.

– Что-то вроде того, – улыбнулся Хорхе. Похоже, мой вариант его развеселил. – Но иногда в файле, как вы выразились, попадаются и вирусы – проклятия, наложенные на предшественника. Кроме приобретённых имён, есть ещё и родовые. Датура, что значит «дурман» – древний род. Не скажу, что уважаемый, но вполне могущественный. Розы – самая обширная семья, которая делится на множество ветвей, и она могла бы иметь большую власть, но, к сожалению, слишком раскидистые древа часто рушатся под собственной тяжестью. Розы – не исключение. Сильных чародеев из этой семьи в последние два столетия можно пересчитать по пальцам, но Флёр входит в их число. И да, Йен, она ещё жива.

«О, ну в этой стерве я даже не сомневался».

– А вы? У вас тоже приобретённое имя?

– И да, и нет, – уклончиво ответил Хорхе, и я не стала настаивать на продолжении.

В конце концов, он же не стал копаться в моих воспоминаниях о первой встрече с Салли в провинциальном морге – и спасибо ему большое.

Кроме цветов, Запретному Саду принадлежали «сорняки» – люди без колдовского дара, посвящённые в тайну. И, собственно, садовники – самые могущественные из чародеев. Хорхе вошёл в их круг давно, ещё лет пятьсот тому назад, и до сих пор его никто не сместил, но столь долгий срок был редкостью. Цветы вырастали и увядали; поколения сменялись; уходили и садовники.

Это была основная схема, довольно ясная – и, к сожалению, всё остальное оказалось весьма запутанным.

Вампиров иногда в шутку называли «шипами», поскольку чародеи часто прибегали к их помощи и даже заключали временные союзы, но фактически они находились вне Запретного Сада. Кроме сорняков, чародеям прислуживали «ищейки» – и живые слуги, и «куклы», причём под этим словом могли понимать как человекоподобного голема, так и механического адского пса. А когда я спросила – под язвительные комментарии Йена о влиянии массовой культуры на размякший мозг – о других «волшебных народах», то Хорхе с удовольствием перечислил несколько десятков непонятных названий, из которых запомнились только «дети моря» и «дети леса», потому что они звучали попроще. Обычные люди для чародеев были просто людьми – фоном для жизни, источником богатств и материалом для исследований.

И особняком, разумеется, стояли медиумы – «лантерны» и «маяки».

– Так, – вздохнула я глубоко, чувствуя, что меня начинает неумолимо клонить в сон. – С устройством разобрались. Надеюсь… Получается, что этого страшилу в оранжевой спецовке надо опасаться, потому что он садовник?

– Эло Крокосмия опасен, потому что он излишне пристрастен к Йену, – спокойно пояснил Хорхе и слегка сощурился. – А ещё потому что он, похоже, благоволит к Непентес и Датура, закрывая глаза на опасные эксперименты, и явно рассчитывает на ответные услуги.

Я моргнула; веки слипались.

– Непентес?

«Тильда Росянка», – подсказал Йен.

– А! Женщина, с которой не стоит встречаться!

Наверное, возглас у меня получился слишком громкий и радостный, потому что Хорхе странно на меня посмотрел.

– Вы устали, Урсула – моя оплошность, что я не заметил раньше, – поднялся он со стула и приглашающе протянул мне руку. Плед и кружка из-под вина точно испарились. – Более подробный разговор о семьях, пожалуй, отложим на завтра, ибо моё утро – ваш вечер, и бессовестно с моей стороны было бы задерживать вас и дальше. Позвольте предложить вам сейчас гостевую спальню. С вашего позволения?

Я молча вложила свою ладонь в его. Да уж, пока лучше рот лишний раз не раскрывать… Кажется, мне удалось произвести на Хорхе неплохое впечатление, и теперь самое главное – не разочаровать его случайно. Это Йен уже привык к тому, что голова у меня в сонном состоянии не варит – в лучшем случае, а в худшем – порождает таких химер, что самой с утра стыдно.

«Полезное качество для сочинителя историй, между прочим. Дрессированные химеры всегда пользовались успехом у неискушённой публики».

– Вы очень строги к себе, и этим безусловно похожи на Йена.

– Что? – эхом откликнулась я, оборачиваясь.

Мы снова шли по бесконечной библиотеке с той разницей, что теперь стеллажи были почти доверху затянуты вьюнами, а совиные глаза светились во тьме, как дьявольские фонари. Хорхе улыбнулся, помогая мне перешагнуть через вспученные корни под ногами:

– Ничего существенного. Мы пришли, – добавил он и сдвинул зелёные плети, открывая вход в очередную… пещеру?

«Что ж, для отшельнического грота – весьма комфортабельно и уютно. И лучше обставлено, чем твоя холостяцкая берлога, о душа моя».

Это действительно больше напоминало провинциальную гостиницу, пусть и немного устаревшую – красный бархат, старое дерево, тусклая латунь и неизменно гигантская кровать на уродливых пузатых ножках. Правда, за дверью в ванную комнату оказалась самая настоящая купальня с бассейном вместо стандартного душа, так что омовение пришлось перенести на утро, чтобы ненароком не утонуть.

– Когда будете готовы завтра – позвоните в колокольчик, – сообщил Хорхе, пристраивая мой рюкзак около кровати. – В кувшине – питьевая вода. Чашка в ящике. Пароль от вай-фая – семь-семь-один. Доброй ночи, – и он деликатно прикрыл за собой дверь.

Минуточку. Он сказал – «вай-фай»? То есть интернет, да? В волшебном лабиринте за пределами человеческого мира?

Йен фыркнул; изнутри это ощущалось как щекотка.

«Для того, кто живёт уже больше тысячи лет, успевать за модой и прогрессом – не блажь, а насущная необходимость. Хотя с модой он иногда промахивается, к сожалению, но в яркой индивидуальности и, пожалуй, стилевом чутье ему не откажешь…»

Знаешь, я не желаю слышать ничего о стиле и вкусе от человека, который может обрядиться в белое пальто и продефилировать по центральному проспекту.

«А ты не вылезаешь из чёрного, дорогая. Мы бы чудесно смотрелись рядом».

К несчастью, он выдал это как раз в тот момент, когда я разглядывала чудовищную кровать, и мысли у меня предсказуемо поехали не по тем рельсам; приглушённый свет, красный бархат, чёрные ленты… Я рефлекторно сглотнула; Йен почему-то промолчал, и стало ещё более неловко.

«Нельзя много думать, – жалостливо поскреблась Салли изнутри черепной коробки. – Надо спать».

– Да, да, ты абсолютно права, умница моя, – согласилась я, разбирая рюкзак. – Но сначала – блог. Ровно полчаса. Если Хорхе сказал мне пароль, значит, это вполне безопасно, и грех не воспользоваться случаем.

«Буду считать, – пообещала Салли. – До двух тысяч. Один. Два. Три…»

Бормотание в голове почти не раздражало, как фоново работающий телевизор. Раскрывая ноутбук, я внезапно поймала себя на мысли, что теперь, когда я не пытаюсь заглушать голоса или игнорировать, мне гораздо легче смириться с их присутствием. Наверное, где-то очень глубоко внутри всегда жило знание, что они настоящие – и Салли, и Йен, и теперь картина мира наконец-то пришла в согласие с тем подспудным знанием.

Это… успокаивало.

«Двести сорок семь. Двести сорок восемь…»

Хотя без одушевлённого таймера я бы, пожалуй, обошлась.

Новостная лента была… спокойной. Даже скучной: выборы в парламент, протесты зелёных из-за строительства обводной дороги, премьера «Костей и крови», утечка информации из предвыборного штаба – словом, за сутки не поменялось ничего. Да и глупо было думать, что можно выловить что-то дельное в заголовках на первой странице – как выяснилось, тысячи лет Запретный Сад прекрасным образом цвёл и благоухал в глубокой тайне. Судя по обмолвкам Хорхе, там буквально текли реки крови, но на улицы человеческих городов они не выплёскивались, а если брызги и попадали на чьи-то ботинки, то всегда можно было сделать вид, что это случайность. Аномалии и катастрофы, войны, теракты, стихийные бедствия… Что из этого действительно часть общечеловеческой судьбы, а что – разборки между чародеями?

«Шестьсот один. Шестьсот два…»

Так, десять минут прошло, а я ещё ничего не сделала. Молодец, Урсула. Шикарная производительность.

В блоге тоже было тихо и спокойно. В моё отсутствие, похоже, случилась маленькая локальная битва между фанатами и хейтерами, но модератор уже всё подчистил. Заглядывать в скрытые ветки обсуждений и портить себе нервы я не стала – спасибо, не сегодня, даже под острые комментарии голосов в голове вряд ли получится это переварить.

А вот в переписке висело несколько интересных сообщений.

Три я отсекла сразу – от пользователя под ником «Целлюлоза»; почти наверняка он был парнем, но при этом фанател от самых сентиментальных и нежных историй, которые только могло породить моё сознание под гнусные шуточки Йена. И, видимо, настолько стеснялся своих вкусов, что всякий раз выдавал такие трактовки и выискивал такие тайные смыслы, что правая рука у меня рефлекторно начинала набирать номер дурки, а левая – шарить в столе в поисках заначки с коньяком от Дино. Нет, на самом деле вполне можно почитать это как-нибудь вечерком, под саркастичное настроение, когда мир незыблем и стабилен. Но вот подпирать собственную съезжающую крышу чужой, поехавшей окончательно – плохая идея.

Ещё одно сообщение, от Вэллы, тоже пришлось закрыть. Нет, она давно была подписана на Куницу и мне даже, пожалуй, нравились её отзывы, но к каждому письму она прикрепляла просто тонны картинок, а интернет у Хорхе и так пыхтел на последнем издыхании.

Мирра критиковала мою орфографию… в который раз причём, не удосужившись свериться со словарём. Так. В топку, не сейчас.

«Девятьсот семнадцать. Отрезать ей руки. Девятьсот восемнадцать».

Да ладно, мы не настолько кровожадны… ну, я.

В письма от незнакомых пользователей соваться опасно – никогда не знаешь, на кого нарвёшься, даже если начало кажется адекватным. А сегодня мне позарез надо отвлечься от цветов и чародеев… Поэтому я без сомнений кликнула по письму от Бесстрашной Волчицы.

Она никогда меня не разочаровывала, хорошая девочка.

«Дорогая Куница! – начиналось сообщение. – Ты была абсолютно права! Он меня действительно обманывал! Твои советы очень помогли! Я разоблачила измену и пустила его на компост! Шутка!»

Я откинулась в кресле.

– Бальзам на моё сердце. Йен, знаешь, какие самые сладкие слова может услышать женщина?

«О, ну тут могут быть разные варианты, но у тебя всё однозначно, – откликнулся он. – Увы, вынужден тебя разочаровать – от меня ты их вряд ли услышишь».

– Ну да. «Ты была права».

«Не принимай близко к сердцу, у нас просто слишком разные весовые категории. Возраст, опыт и так далее».

– Да-да, похотливый старикашка…

«Ты что-то сказала?» – голос Йена стал вкрадчивым.

Ничего, совершенно ничего. Вот ещё – разговаривать в пустой комнате, что я, шизофреничка, что ли… Так, что там дальше пишет наша Бесстрашная Волчица?

«…и теперь с бабулей мы помирились, и она не собирается вычёркивать меня из завещания. Всё благодаря тебе, дорогая Куница! Мои социальные навыки по-прежнему ужасны, но теперь я могу честно и открыто говорить о том, что у меня на душе. Откровенность приносит свои плоды! Вчера я заговорила с коллегой, и она НЕ УБЕЖАЛА!»

Я согнулась пополам и уткнулась лбом в стол. Бо-оже, у меня потом синяк на лбу будет…

«Как не стыдно смеяться над преданными поклонниками», – заметил Йен, хотя, спорю, ему тоже было весело.

– Да я уверена… х-хе… что это тролль, – отмахнулась я, пытаясь восстановить дыхание. Незакрытая вкладка с письмом укоризненно светилась розовой рамкой. – Не может нормальный человек такое писать. Кто-то сидит и развлекается вечерами. Наверняка большой толстый мужик. Да, точно. Разведённый.

«Мне кажется, или ты что-то имеешь против мужчин?»

Я пролистнула письмо до конца и выдохнула. Бла-бла-бла, начальник грузит идиотскими заданиями, работа приносит только стресс, не хочется просыпаться по утрам… Честное слово, как будто методичку переписали.

– Кажется. Нет, ты сам посмотри – кто ещё может сымитировать письмо от девушки так бездарно? Ладно, уговорил, может, это скучающий школьник.

«Она пишет по ночам».

– Ну, тем более.

Хрустнув пальцами, я начала писать ответ.

– Итак, дорогая… э-э, нет, милая Волчица! Я очень рада, что ты наладила отношения с бабулей. Надо уважать старших!

«В наши безнравственные дни, когда мир словно сходит с ума, преемственность поколений и семейные узы становятся особенно ценными…»

– Эй, не влезай! Хотя… Ладно, добавлю. Так, теперь пару комплиментов – э-э, пусть будет «мне нравится твоя искренность» и что-нибудь глубоко индивидуальное… А! «Иногда мне кажется, что из всех читателей только ты меня понимаешь». Ага, и поучительную историю ввернуть…

Историю в итоге мы с Йеном вдвоём сочиняли на коленке, потому что ничего про выбор работы и про злое начальство у меня в загашнике не осталось. Да и с кого списывать шефа-тирана в «Норе»? Но вот тётя Гэб рассказывала как-то о подруге, у которой из маленькой пиццерии поувольняли курьеров, и когда последний из них ушёл сам, неуравновешенному боссу пришлось лично садиться на мопед и развозить заказы.

Кое-что переделать, поменять имена, подкрутить акценты – и получится то, что надо.

– …и если ты поняла, что тебе не по душе то, чем ты занимаешься, то уходи! Даже если тебе советуют обратное. Это твоя жизнь, и никто за тебя прожить не может – никакие доброжелатели и злопыхатели, так что слушай только своё сердце…

«Ты сейчас ей насоветуешь, пожалуй, – проворчал Йен. – А если бедняжка – действительно психопатка вроде нашей Салли, которая не умеет общаться с людьми? Бросит работу, потом вылетит из съёмной квартиры, пойдёт по миру…»

– …умрёт с голоду, – мрачно поддакнула я. – Не думаю. Шутки шутками, но в деньгах эта Бесстрашная Волчица, похоже, не нуждается. У людей в стеснённых финансовых обстоятельствах совсем другие приоритеты, а если она похожа на Салли, то тем более не станет голодать. Правильно?

«Тысяча восемьсот шестьдесят четыре. Еду можно отобрать. Тысяча восемьсот шестьдесят пять».

– Так, надо закругляться, – спохватилась я. Если она взялась контролировать режим дня, то засидеться за ноутом точно мне не позволит, а бросать ответ недописанным как-то не хотелось бы. Даже если Волчица и тролль на самом деле, мы переписываемся уже лет пять, она почти как родная… – Э-э, слушай только своё сердце. Но момент, чтобы уйти – как в той истории – надо выбрать правильно. Если твой тиран-босс заподозрит, что ты хочешь уволиться, то может сделать твою жизнь действительно невыносимой, поэтому постарайся подгадать удачный момент. Например, перед его отпуском. Сделай ему сюрприз, который он заслужил! И береги себя, милая Волчица!

«Аминь», – ехидно добавил Йен.

У меня оставалось где-то три минуты, судя по подсчётам Салли, но компьютер я выключила сразу. После блога напряжение действительно отпустило, но и сил не осталось никаких – только умыться перед сном и нырнуть под одеяло, не раздеваясь. Голова казалась заполненной тяжёлым воздухом – пустой и переполненной одновременно; сердце сперва частило, а потом замедлилось, успокаиваясь. Мне мерещился голос Йена, такой же мелодичный и пробирающий до мурашек, как всегда, но сегодня из-за него становилось жутко.

И очень, очень одиноко.

…кошка пила из этого ведра. Кошка это пила, значит, всё в порядке.

Их было четверо – тех, кто мучил его сам, а остальные стояли поодаль, но это не значило, что они не вмешаются. Половина из них – дети одиночек и отщепенцев, вторая половина – будущая прислуга Роз или тех, кто окажется на вершине через пятнадцать лет.

Нет, они не вмешаются.

– Опять молчишь? Лука, давай ещё раз.

Он сморгнул; ресницы слиплись, в одном ухе шумело – вода попала, и во рту был гадкий привкус скисших тряпок. Не страшно; в конце концов, кошка это пила, а она же не дура, правда? Надо перетерпеть, просто перетерпеть, Флёр всё быстро надоедает, сейчас она сломает ему чего-нибудь и свалит, и можно будет уползти к себе, очистить тело, он уже умеет, не в первый раз же.

Главное, чтоб не стошнило сейчас.

– Ты чего улыбаешься? Тупой, что ли? – Колено в белом чулке врезалось ему в переносицу, и на ткани остались разводы, сероватые и красные. – Тебе что, мало? Тварь тупая.

Если бы он был таким же, как они, если бы имел право ответить и знал, что на вспышку его чар не сбежится половина Розария, то можно было бы расшвырять их, впечатать в мягкие, сырые клумбы, щедро удобренные перед началом года. Но надо молчать. Другим можно… шутить. Развлекаться. Проявлять… фантазию. Что там ещё делают ученики, которым некуда девать силы?

Ему – нельзя. Он проклятое отродье. Их отчитают за чары, а его казнят.

Надо терпеть.

…но можно ведь пошутить в ответ, да?

– Госпожа Флёр, – разлепил он губы и посмотрел на неё снизу вверх, с головой, насильно запрокинутой до боли, до хруста в костях. Уродина. А ведь почти милая, когда не… когда всё не так. – У ваших ног я готов быть вечно, если этого желает ваше сердце.

Она была на четыре года старше, а всё равно вспыхнула до корней волос. Пнула – для разнообразия не его, а ведро – и выбежала из пристройки. Лука сразу разжал руку и побежал следом, но другие ещё оставались здесь и продолжали смотреть.

Твари. Сами они твари. Так не пойдёт.

– А что, вы тоже… – Он сморгнул влагу с ресниц и провёл пальцем по губам, размазывая стёкшую кровь по щеке. – Вы тоже хотите, да? Не стесняйтесь. Мы ведь все… друзья.

Первой к выходу ломанулась какая-то девчонка, высокая и коротко стриженная, а за ней другие. Ведро покрутилось ещё на полу и остановилось; кошка вылезла из-под умывальника и подошла ближе, тыкнулась влажным носом в ладонь.

Наверное, всё-таки дура.

Он медленно поднялся, опираясь руками на собственные колени, и исподлобья взглянул в зеркало, испещрённое трещинами. Оттуда пялился его двойник – тощий, нелепый, в промокшей белой рубашке. Грязная ткань облепила тело; с тёмных волос стекала вода, а глаза в полумраке казались почти чёрными, только светилась холодным голубоватым серебром каёмка вокруг расширенных зрачков.

…надо перетерпеть. Завтра будет хуже. Это только начало.

– Хватит! – выкрикнула я и резко села на кровати, выдираясь из липкого сна.

Или не совсем сна?..

Я как будто взаправду оказалась там – нет, стала им, тем мальчишкой; это меня макали головой в вонючее ведро, и затхлый привкус скисшей тряпки до сих пор стоял во рту… Тот мальчишка – это был Йен, совершенно точно он, только мелкий, сколько ему там – лет семь, восемь?

«Девять, – откликнулся он, точно ждал этого вопроса. – Но соглашусь, выглядел я тогда младше. К счастью, только выглядел, иначе уцелеть было бы… сложнее».

Да куда уж сложнее.

Я сидела на мягкой кровати, в тепле, комкала на груди одеяло, и вокруг был мягкий полумрак и запах чистого дерева на спиле – но ощущала себя по-прежнему там, в грязной подсобке, и даже разбитое лицо болело по-настоящему.

Когда голос Йена снова зазвучал, то казался одновременно глуховатым и суховатым… неестественным?

«Тебе надо учиться, Урсула. Сейчас ты не смогла избавиться от чужого воспоминания, даже не распознала его, хотя я не вложил почти никаких эмоций. Меня нисколько не беспокоит тот эпизод, однако посмотри, как глубоко тебя ранило. А что будет, если ты примешь духа, одержимого собственной смертью? Да собственный дар утянет тебя на дно раньше, чем садовники подберутся достаточно близко для удара».

В первый момент мне хотелось заорать… но Йен был прав. Сегодня я, не раздумывая, потянулась к потерянной душе, потому что она показалась мне неопасной. Но если бы я ошиблась?

Постепенно стало теплее; меня уже так не трясло, и всё произошедшее начало казаться действительно сном, не более.

«Сейчас всего лишь два часа ночи, – заговорил Йен наконец, но теперь, к счастью, его голос звучал совершенно обычно. – Со временем ты научишься проводить границу между своим и чужим, отстраняться… Но сейчас тебе надо отдохнуть. Обещаю, что сегодня я больше тебя не побеспокою».

Я послушно откинулась на подушки и натянула одеяло до подбородка. Надо же, какая щедрость… Да беспокой на здоровье, только предупреждай заранее, что собираешься устроить урок.

Мне почудилось, что он улыбается – хотя разве потерянные души могут вообще улыбаться?

«Тогда, боюсь, ты ничему не научишься, моя прелесть».

Впрочем, заснула я действительно быстро.