Текст книги "Прочь из моей головы (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Прочь из моей головы
Софья Ролдугина

ГЛАВА 1. Розовый олеандр

Бывают такие люди – с голосами в голове. Некоторых сразу и не отличить от нормальных: ну, бормочут иногда себе под нос что-то невнятное или подолгу болтают по телефону в толпе… А присмотришься – и замечаешь, что мобильный выключен.

Это те, которые поумнее – или просто более везучие.

Если чужак поселяется в тебе ещё в детстве, когда многие абсурдные и ужасные вещи из-за недостатка опыта кажутся вполне естественными, то к такому соседу легко привыкнуть. Дальше – больше: ты путаешь его мысли со своими собственными, просишь советов… И здесь кроется главная опасность – ничего хорошего он по определению не подскажет. За примерами далеко ходить не надо. На прошлой неделе в университете прямо на занятиях повязали парня: он зарезал соседа, а заодно соседскую жену и двух котов. Якобы его попугай из зоомагазина подучил: скрипел из клетки день за днём – убей да убей, но только никто, кроме убийцы, никаких подначек не слышал.

Спросите, какое отношение имеют ко мне криминальные сводки? К счастью, пока никакого, но перспективы туманны и печальны, и с каждым днём я всё больше сомневаюсь в себе и в собственной способности адекватно мыслить.

Меня зовут Урсула Мажен, и вот уже пятнадцать лет я живу с голосами в голове.

«Вилка подойдёт. Прочная. Целься между костяшек».

Это Салли. Маньячка, социопатка и дальше по списку; с какой-то стати считает меня старшей сестрой – но, к счастью, заблуждается, ибо я единственный ребёнок в семье. У Салли эмоциональный диапазон кочерги, ну или там табуретки; нельзя не признать, что она по-своему заботится обо мне, только представления о заботе у неё… своеобразные.

«Да ла-адно, детка, не будь такой букой. Губы у неё ничего, и пальцы выглядят ловкими… Может, возьмём натурой?»

Вот и Йен проснулся.

С ним проблем больше. Во-первых, он мужчина. Во-вторых, кукушка у него съехала подальше, чем у Салли – он считает себя чародеем. В-третьих, у него неистощимый словарный запас… Ну, и самое раздражающее в Йене: симпатичными, смазливыми или соблазнительными в разной степени ему кажутся девяносто процентов разумного населения планеты.

«Натурой? Пальцы? Поняла. На кухне есть хороший нож».

«Я не это имею в виду, моя прелестная куколка. Мы говорим об удовольствиях. Наслаждения, понимаешь?»

«Тогда топор. На кухне есть…»

«О, Великий Хранитель! Ты вообще способна воспринимать слова длиннее пяти букв? Или шутки?»

– Заткнитесь, – буркнула я себе под нос, взбивая молоко.

Когда эти двое начинают спорить, головная боль обеспечена. Чёрт, если у меня раздвоение личности, могут эти самые личности хотя бы трещать не одновременно?

– Улла? Вы сердитесь?

Я машинально обернулась к, собственно, предмету спора. Анна заходила к нам, в «Нору», почти каждый день – кажется, преподавала тут рядышком, в университете, историю музыки. Вроде хорошая женщина, хотя и рассеянная немного, то в дождь без зонтика выйдет, то вообще в тапочках на работу отправится… Пальто её мне всегда нравились, у неё их штук пять было, все такие летящие, длинные, расклешённые.

Сейчас Анна мялась у стойки, отводя взгляд.

– Да. С корицей, как всегда?

Она кивнула.

– Спасибо… Ужасно неловко с кошельком получилось, простите. Надо было проверить до того, как заказывать. Я занесу деньги в обед, правда.

– Конечно, – улыбнулась я, надевая крышку на стаканчик. – Ваш капучино с корицей, на соевом молоке. Хорошего дня! – и шепнула в сторону: – Вот и никаких проблем. Утёрлись, придурки?

Йен фыркнул; Салли промолчала.

Замечательно начался день, да.

Вообще в «Норе» хорошо.

Здесь четыре круглых столика на двоих, длинная стойка с высокими стульями – общая зона, подоконники выстланы подушками так, что больше похожи на диваны – валяйся с ноутом, сколько хочешь, кайф же. Но мои любимые места – у стены, Йен их называет «услада эгоиста»: несколько пуфов, хаотично раскиданных на солидном расстоянии друг от друга, около каждого по нелепому треугольному столу, за которым даже парочке будет тесно. Я всегда беру самые ранние смены, с половины восьмого до половины второго, даже в выходные. Менеджер считает меня жаворонком – очень наивно с его стороны – и в целом держит за человека с причудами, что уже ближе к правде.

Секрет в том, что каждый раз эти два… две… в общем, голоса в голове поднимают меня ни свет ни заря.

Начинает Салли. Заводит пластинку: «Сестра, утро, сестра, утро, сестра, утро», – и повторяет до тех пор, пока я не выдираюсь из постели. В пять утра. В пять! Ну точно, садистка и социопатка. Потом начинается: разминка, растяжка, отжимания, пресс… Она заставила меня повесить в доме турник, Дино даже не поверил, когда я его попросила. Так и спросил: «Ты что, действительно заниматься будешь?»

А что поделать – пришлось.

Когда с меня семь потов сойдёт, Салли наконец затыкается, зато просыпается Йен. Ему за каким-то чёртом надо, чтобы я каждое утро валялась на полу в позе морской звезды минут по двадцать. Он не объясняет, зачем, говорит только: «Так нужно, сердце моё». Но, честно признаться, я этого даже жду, потому что он поёт. Ни слова не разобрать, но голос… Отдаётся где-то внутри, дрожит; кажется, что превращаешься в озеро, такое глубокое и холодное, что парадоксальным образом становится тепло. Потом замолкает и Йен, и тогда я иду в душ.

Тут моё благодушие заканчивается, потому что Йен комментирует всё, что видит.

Ему, кажется, нравится меня доводить.

Сволочь.

Потом я завтракаю и копаюсь в почте. Отвечаю только на самое срочное, письма из редакции в приоритете; потом выхожу и пешком иду три улицы – мимо мэрии, университета и музея фотографии. И – вуаля, я в «Норе».

Работа за стойкой – на самом деле так, развлечение и источник вдохновения заодно. Тут приятная публика, в основном студенты и профессора, но бывают и туристы, и государственные служащие – интересно угадывать, кто есть кто, по обрывкам разговоров. Коллеги привыкли, что я «болтаю с кофемашиной»; ну, фактически с Йеном и Салли, но выглядит всё вполне пристойно. После двух я перевоплощаюсь из баристы в клиента и оккупирую один из эгоистических столиков, чтобы заняться настоящей работой. У меня колонка в «Шери» и блог, называется «Спросите Куницу». Там дурацкая мультяшная физиономия на аватарке и двести тысяч подписчиков. Прямо скажем, не вершина славы, но очень даже неплохо; у меня нет особых талантов, просто повезло – я оказалась первой, кто начал окучивать эту делянку, вот и всё. Каждый может заглянуть и попросить у Куницы совета, а в нагрузку получить забавную историю из жизни, очередь забита на пару месяцев вперёд.

С историями иногда помогает Йен, тут-то его неиссякаемый словарный запас к месту, а удалять письма хейтеров под комментарии Салли даже прикольно. Словом жаловаться особо не на что.

Вот только одна проблема…

В восемь вечера мой рабочий день закончен. Казалось бы, свобода… но в десять я уже сплю без задних ног. Режим-с.

«Слушай, длинноносая нимфа только что экспроприировала кошелёк вон того красавчика. И я не думаю, что юноша придёт в экстаз, когда это обнаружит».

Я вздрогнула; иногда Йен ставил меня в тупик. С моего места не было видно тех двоих, о которых он говорил, их загораживала кофемашина. А ещё он никогда не врал – по крайней мере, на вранье мне его ни разу поймать не удалось… Так, и что же делать? Те двое и впрямь не похожи на парочку, а парень явно увлёкся своим телефоном, а про рюкзак забыл…

«Просто убей их».

Нет, Салли. Не пойдёт. Мы не убиваем людей. Мы – что? Правильно, наставляем их на путь истинный и поим кофе. И собираем истории. Без крови, ладно?

«Ладно…»

Йен не мог промолчать.

«Просто припугни её, пощекочи нервишки. На королеву криминала она не похожа. Думаю, бедный заплутавший ягнёночек с клептоманией».

Хм, а что… Вполне может прокатить.

Я поломала печенье на поднос для дегустации и обошла стойку. Покружила по кофейне, угощая немногочисленных ранних пташек, и только тогда приблизилась к парочке. Салли затрепетала; для неё жертва – всегда жертва, даже если мочить никого, вообще-то, не планируется.

– Угощайтесь, пожалуйста, – с улыбкой остановилась я около подоконника, где устроилась носатая девчонка и симпатичный клерк в очках. – Новинка в ассортименте, тыква и тёмный шоколад.

Парень взял кусочек, почти не глядя. А к девчонке я наклонилась и шепнула:

– Кажется, вы случайно перепутали кошельки. Верните, и гвардию я информировать не буду.

Её лицо надо было видеть. Она побагровела, потом схватилась за свою сумку, скосила глаза на соседа… А затем раз – и кошелёк плюхнулся на подушку рядом с рюкзаком парня, а сама девчонка дала дёру.

– Вы уронили, – произнесла я негромко, привлекая внимание очкастого. Он моргнул, неохотно отрываясь от телефона. – Осторожнее, не забывайте свои вещи.

– А… спасибо. Вроде же молнию застегнул…

«На брюках – может быть, самое дорогое защитил, хвалю. На всё остальное внимания не хватило. Ах, молодость, молодость, столько энтузиазма, но ни грана осмотрительности».

Я с подносом вернулась за стойку. Йен оказался прав. Не то чтобы у меня такие мелочи вызывали вопросы, всё же за десять лет можно и привыкнуть, но интересно, как вообще голос в голове, по сути, отросток моей же больной психики, мог заметить воровку сквозь кофемашину…

«Объяснение крайне простое, моя очаровательная тугодумка. Ты – медиум, а я на данный момент, увы, не вполне жив».

Ага, как же. Размечтался, уже поверила… Как будто не понимаю, что и так хожу по грани. Ещё немного – и приму то, что эти голоса действительно существуют не только в моей голове.

И тогда – привет, психушка.

– …у меня от этого тумана по спине мурашки.

Фраза прозвучала внезапно; не то близко, не то далеко – не поймёшь сразу, и тембр был приятный, вкрадчивый. Рука дрогнула, и вкладка пропала с экрана – вместе с недописанной статьёй для «Шери». Открывать текст снова не хотелось: стоило сделать паузу в работе, и сразу проступила за чадом вдохновения нудящая головная боль, захотелось пить, солёных орешков и в уборную – вот так, всё одновременно. Обычное дело: если слишком сосредоточиться на тексте, сигналы тела как будто перестают доходить до мозга, но зато потом… Я закрыла компьютер и потянулась, машинально оглядываясь в поисках того, кто меня отвлёк.

И – почти тут же наткнулась на ответный взгляд.

Незнакомец у стойки не входил в число постоянных клиентов; не то чтобы я и их всех знала поимённо, но этого бы запомнила точно – из-за длинного, лошадиного лица, импозантной седины в густых волосах и оранжевого плаща. Серьёзно, оранжевого – как рабочие спецовки. Мужчина трепался с Тони, баристой, но смотрел только на меня, и даже на расстоянии видно было, что глаза у него зелёные и… светятся?

Какого…

«Отвернись».

Йен никогда не приказывал; я никогда не подчинялась, не раздумывая.

За окном действительно был туман, такой густой, что даже ближайшие фонари расползались бесформенными желтоватыми пятнами света. Стекло запотело наполовину, снизу; капли воды сползали к раме, оставляя дорожки. В горле было сухо. Меня колотило. Салли помалкивала, но я всё отчётливей сознавала потенциал каждой вещи вокруг меня: тяжесть – если поднять, остроту – если разбить; внутри зудело от желания слегка ослабить застёжку металлических часов и сдвинуть их к костяшкам пальцев, сжать кулак и…

«Включи компьютер и допиши статью».

Да-да, спасибо за заботу, папочка.

«Мои мотивы далеки от отцовских, сладкая, и ты это знаешь лучше, чем кто-либо иной».

Заткнись, сделай одолжение?

Незнакомец продолжал на меня смотреть; головная боль стала почти невыносимой, даже глаза заслезились. Буквы расплывались перед глазами, и я не столько печатала, сколько исправляла. Выжала из себя одну фразу, потом почти прикончила вторую, когда давление наконец пропало. В почте висело двадцать четыре непрочитанных письма; напоминание от редактора, уведомления из блога, приглашение на распродажу, советы по продвижению… Голоса в голове помалкивали, но мне и без них было ясно, что надо затаиться, притвориться обычной. Я набрала номер отца, и мы проговорили минут пятнадцать, кажется, даже условились вместе выбрать подарок тёте Гэб в воскресенье…

«В субботу».

Спасибо, Салли, что бы мы все без тебя делали.

Тем временем незнакомец куда-то подевался, хотя его плащ продолжал висеть на спинке стула, лениво шевелясь на сквозняке. Я быстро собралась и проскользнула в уборную. Уже потом, сполоснув руки и лицо, разглядела себя в зеркале и ужаснулась: волосы едва ли не в колтун сбились, висок перепачкан клубничным джемом, тушь потекла… Это когда я так себя изуродовала? Пока и пыталась выдавить хоть фразу? Или ещё раньше, заработалась и ткнула пончиком мимо рта?

«Убила пончиком», – пошутила Салли бесцветно.

Меня пробило нервным смехом.

Какое-то время я пыталась гребнем разобрать на отдельные пряди воронье гнездо у себя на голове, но быстро стало ясно, что ничего не выйдет. Волосы мне достались папины – жёсткие, как проволока, чёрные и обычно гладкие… если не трогать их, да.

И подтёки эти зелёные под глазами… Может, тот чудик поэтому пялился?

«Сомневаюсь, моя готическая фея. На тот момент с лицом у тебя было всё в порядке. Будь мы в разных телах, я бы тебя не упустил, поверь».

Начинается… Кстати, странно, что Йен не назвал «хорошеньким» того незнакомца. Нет, конечно, лошадиные лица не в моём вкусе, но этот-то психопат никогда разборчивым не был.

«О, некоторые цветы лучше оставлять несорванными, ибо их смрад не стоит заполненной пустоты в гербарии».

И что это был за цветок? Ты ведь его узнал, Йен.

Он затянул с ответом – настолько, что я успела привести себя в порядок, попрощаться с Тони и в прямом смысле свалить в туман.

«Цветок одного со мной поля. Вот только моё положение сейчас не в пример более уязвимое».

В каком смысле, интересно…

Обычно я возвращалась домой не так уж поздно – в восемь часов народу на улице шлялось полно. Час пик, можно сказать. Студенты, ошалевшие от радости, что занятия кончились, одними своими воплями и гоготом могли распугать всю нечисть, преступность, а заодно и гвардию на три квартала вокруг. Сегодня шум особенно давил на уши; головная боль никак не желала отступать, несмотря на таблетку, потому что дышалось в тумане тяжело. Я свернула в проём между домами, где было потише, и Салли вдруг очнулась.

«Не ходи».

Ровный прежде голос пронизывало напряжение; похоже, не только меня случай с чудиком в оранжевом плаще выбил из колеи. Ничего, скоро мы доберёмся до дома, врубим какой-нибудь фильм, можно даже ужасы, и вся эта дрянь останется далеко-далеко.

Проход между домами давно должен был закончиться. Он вился, поворачивал снова и снова, а соседняя улица никак не показывалась. Спина опять взмокла; когда вдали послышался взрыв хохота, у меня чуть сердце не выскочило через рёбра, а оба голоса, как назло, заткнулись, хотя сейчас я бы не отказалась бы даже от идиотских комментариев Йена. Две кирпичные стены над головой точно накренились и не бились друг о друга лишь потому, что ватный туман не позволял.

…Это сон. Точно же, сон.

Когда переулок изверг меня, я чувствовала себя порядком пережёванной. Улица выглядела совершенно незнакомой – приземистое, скрюченное дерево, ржавые качели, взгромождённые друг на друга мусорные баки. Два драных кошака нежились на капоте припаркованной у подъезда машины – видимо, железки не успели ещё остыть.

От сердца отлегло: кто-то водит автомобили, кто-то нормальный, живой; наверное, просто голова закружилась в этом тумане, вот и я и проскочила нужную улицу…

Выход из двора был перегорожен решёткой со шлагбаумом. Дорога за ним, истыканная фонарями, шла прямо и прямо между домов, пока не терялась в тумане. И – ни одной открытой двери, ни одного горящего окна, даже форточки распахнутой.

«Пожалуй, такой исход был неизбежен. Фатум. А ведь я так обрадовался, когда понял, что ты не стремишься стать публичной персоной… Впрочем, работа за стойкой – тоже вид публичности».

Я не понимала, о чём говорит Йен, но мне это не нравилось. Коты на капоте прекратили вылизываться и напряглись; потом один юркнул под машину, а второй – за мусорные баки.

«Туда».

Спрятаться за помойкой? Салли, я всё понимаю, но от неё несёт, как…

Додумать я не успела, потому что совершенно отчётливо услышала в проходе между домами, из которого только что сама и вывалилась, шаги. Размашистые, торопливые, тяжёлые – и звонкие, точно подошвы были подбиты железом.

Кот за мусорным баком шипел и дёргал хвостом.

Может, позвонить в дверь? В любую квартиру, наугад? Попросить вызывать гвардию?

«Хватит метаться, солнце моё. Ты не сумеешь убежать – так прячься».

В горле у меня точно воздушный шарик надулся. Я прижала подмышкой сумку с ноутбуком и присела на корточки за машиной, за колесом, пригнула голову… Шаги приближались, металлический дребезг становился отчётливей. Сколько их, двое? Почему за мной? Из-за того, с лошадиным лицом?

Подкатила тошнота; я скрючилась на земле. Ничейный кот перетаптывался рядом, выгибая спину, и таращил глаза.

А потом из проулка показались двое.

Мне из-под машины видно было только их ноги в тяжёлых ботинках, размера этак пятидесятого. Брусчатка крошилась и трескалась под каблуками, как осенний ледок. Послышалось что-то вроде сопения или тихого присвиста, а потом неживой голос приказал:

– Там, за автомобилем. Выходи.

Я сжалась в комок.

«Пихни кота».

Советы Йена временами казались очень странными, но сегодня он просто бил рекорды. Хотя…

Лёгкий тычок в бок – и котяра серой молнией проскочил под машиной, едва не влетел в подбитые железом ботинки, вздыбил шерсть, попятился и драпанул к дереву. Через несколько секунд о его присутствии напоминало только неестественно плавное и размеренное, как маятник, покачивание ветвей. Изъеденные осенью листья медленно опускались на землю. Я затаила дыхание, пытаясь не думать, исчезнуть отсюда… Несколько секунд не происходило ничего, только сердце у меня таранило грудную клетку. А потом две пары ботинок развернулись и двинулись обратно к проходу между стенами, постепенно ускоряясь. Окованные металлом каблуки глубоко вгрызались в брусчатку, словно с каждым шагом два великана делались всё тяжелее и тяжелее. Но это было уже не так страшно; главное, что они удалялись – надо признать, что затея с котом имела смысл.

Сумка с ноутом, про которую я совершенно забыла, соскользнула с плеча и тюкнулась в брусчатку.

Глухо звякнула на дне связка ключей.

Двое в железных ботинках развернулись прямо на ходу, взметнув каблуками фонтаны каменной крошки, и зашагали обратно, расходясь под углом.

«Огибают машину, чтобы мы не сбежали… Умно, умно. Владелец этих кукол довольно умел».

Йен ещё трепал языком, но я не слышала; не могла. В висках стучало так, что все прочие звуки откатились назад, за невидимое стекло; щёки горели, ресницы практически слиплись от слёз. Время замедлилось – или это я начала воспринимать всё иначе?

Меня идут убивать.

…сейчас убьют-убьют-убьют…

Бежать?

Они быстрые. Шаг широкий. Не успею.

Ломануться в дверь? А если закрыто, что тогда?

Заговорить? Убедить, чтоб отпустили?

Позвать на помощь?

Заорать про пожар?

…чтоделатьчтоделатьчтоделать…

«Дай мне».

Нет, Салли, я не понимаю, что…

«ДАЙ МНЕ».

Мир вывернулся изнанкой; у каждой вещи был свой резерв; враг, который огибал машину справа, шёл немного быстрее, потому что был чуть легче, и в этом крылась уязвимость. Салли дышала совсем рядом, за плечом; я отступила, оставаясь на месте; она шагнула вперёд.

Мы поменялись местами.

…Салли не просто тренировала моё тело каждое утро – она подгоняла его под свои стандарты. Так, чтобы сейчас, не напрягаясь, скользнуть вокруг машины, поднырнуть под руку гиганту – боги и демоны, он правда оказался огромным, метра два ростом – и выскочить у него за спиной. Гигант начал разворачиваться, перенося тяжесть на правую ногу – и Салли заметила это, уловила момент уязвимости, дисбаланса; с её точки зрения враг вообще двигался чудовищно медленно и неуклюже. Она резко и сильно ударила ему каблуком по опорной ноге, по коленной чашечке сбоку.

Тот, второй, всё ещё огибал автомобиль с другой стороны и ничего не знал.

Гигант припал на одно колено и начал заваливаться – по инерции, на развороте, винтом. Салли крепко ухватила его кудлатую голову, напрягая руки так, чтоб крутануть её в противоположную сторону…

«Ты обещала!»

Голос Йена был страшным.

– Я помню, – спокойно ответила Салли. – Йен Лойероз, эту смерть посвящаю тебе.

И – свернула гиганту шею.

…я отключилась в какой-то неуловимый момент: вот раздался хруст, который не столько слышался, сколько ощущался, вот Йен захохотал, как безумный, вот в меня – в нас? – что-то хлынуло, и оно было ярким, горячим и нежным. А потом восприятие снова сделало финт. Меня выкинуло вовне – намного дальше, чем прежде, и я ощутила Салли рядом с собой, такую маленькую, холодную, колючую, как стальной чертополох. А моё тело, податливое, как пластилин, приняло новую форму – вытянулось вверх, раздалось в плечах…

– Наконец-то, – вздохнул Йен, стряхивая пепел с отворота своего рукава. – О, Великий Хранитель, наконец-то.

Он перешагнул через труп и вытянул руку вперёд, без труда ловя в ладонь лицо того, второго, более сильного, громоздкого, но менее увёртливого. Ростом Йен лишь немного ему уступал. Я слабо, приглушённо ощутила, как что-то горячее перетекло в мою… в его… в нашу руку прежде, чем враг осел кучей хрустящей глины и ржавого металла; и очень ярко – радость.

От эйфории Йен был практически пьян; его физическое состояние ощущалось приглушённо и до меня – точнее, до того сгустка сознания, которым я стала – доходило с запозданием. Точно во сне, когда ты по очереди действуешь от лица всех персонажей сюжета, но при этом чётко разделяешь себя – и их.

Вот только зыбкие фигуры из снов в реальности не существовали, являясь лишь порождением затуманенного разума, а Йен… Йен был настоящим.

Он неторопливо, со вкусом потянулся, жмурясь. Я видела и чувствовала его со всех сторон одновременно, словно выражение «ощупывать взглядом» перестало быть метафорой. Мягкость белого пальто из очень тонкой шерсти, и то, как плотно облегали ногу сапоги на небольшом каблуке, и нежность шёлкового платка, который ластился к шее… У Йена было приятное, одухотворённое лицо, тот самый слегка наивный изгиб полных губ, который так ценится у актёров в амплуа художников, поэтов и прочих людей искусства, не слишком обременённых моралью. Короткие волнистые волосы были чудовищного зефирно-розового цвета, а глаза… глаза оказались светлыми, яркими и совершенно дикими.

– Чудесные ощущения, – прошептал он и, прищёлкнув пальцами, материализовал для себя цилиндр, разом прибавляя ещё сантиметров двадцать к росту. – Жаль, что эффект временный, и придётся сделать рокировку через часок-другой, но не всё сразу. Дорогие мои, как вы смотрите на то, чтобы заняться серьёзным делом? Например… – и он сделал паузу, облизнув губы и закатив глаза – …вернуть моё настоящее тело.

Меня – даже в нынешнем неопределённом состоянии – продрало холодком. Не от манер Йена, нет, за столько лет можно и привыкнуть, и не от перспектив.

А от того, что я уже заранее была на всё согласна.

Мне стало тревожно; вместе с тревогой пришёл звон, состоящий, кажется, из сотен неприятных звуков, вселяющих смуту в разум. Вой пожарной сигнализации где-то неопределённо далеко; скрежет отросших ногтей по исчёрканной мелом грифельной доске; гадкий комариный зуд, переходящий в грозный гул пчелиного роя; визг шин; металлический дребезг огромного, сложного механизма; верещание стоматологического сверла… И здесь, в невесомости, неопределённости вне собственного тела, где я зависла, от этого звона было не скрыться. Мир вокруг на долю секунды стал болезненно чётким – со всех сторон разом ко мне ринулись иглы-образы, пронзили насквозь – а затем расплылся липким бесцветным туманом. В безотчётном стремлении спрятаться от накатившего ужаса я попыталась прижать ладони к ушам и зажмуриться, начисто забыв, что у меня сейчас нет ничего – ни рук, ни ушей, ни глаз…

…и вдруг меня окутала музыка.

Йен пропел всего несколько бессмысленных фраз на мёртвом языке – я знала, что они бессмысленны, потому что сейчас, в нынешнем моём состоянии чувства и знания Йена доносились до меня, хотя и приглушённо, как звуки работающего в соседней квартире телевизора поздней ночью – и тревожный звон утих. Меня накрыло спокойствие, странное, больше похожее на какой-то ментальный наркоз. Я понимала совершенно ясно, что должна была испытывать ужас, но ощущала только нечто вроде онемения.

«Значит, Йен Лойероз».

При всём многообразии вариантов я почему-то выбрала этот.

– Да, – ответил Йен, поправляя двумя пальцами и без того безупречный локон надо лбом. – Лойероз. Nerium oleander, олеандр обыкновенный, один из самых романтических рецептов заставить биться чаще, измучить и остановить глупое, доверчивое сердце.

За его словами стояло что-то… что-то большое, приторно-сладкое и ядовитое, больше всего похожее на застарелую ненависть к самому себе, перебродившую в вино. Наверное, в другой раз, в ином состоянии я бы уцепилась за это чувство, попыталась бы размотать ниточку знания… Но теперь лишь продолжала спрашивать по инерции то, что и так понимала.

«Псевдоним?»

Йен отчётливо скривился, сдвигая цилиндр на лоб, точно так мог спрятаться от моего взора.

– Не совсем. Как бы объяснить… Знаете, о юные дивы, у меня был один приятель, моряк, звали его Висельная Верёвка. Когда его спрашивали, откуда такая кличка, он многозначительно кивал на реи, но на самом деле прозвище ему дали портовые девки. Вот и здесь кое-кто хотел меня… уязвить. Но оскорбление прижилось и стало вторым именем.

«Кто? Девки?»

Салли наконец подала голос. И звучал он сыто.

Йен усмехнулся.

– Падшие среди них были тоже, хотя и в несколько ином смысле.

«Их можно убить?»

На его лицо набежала тень; со стороны я видела её – ощущала? – как вуаль, зыбкую, но скрывающую эмоции.

– Нет, моя кровожадная прелесть. Сейчас мы не можем, – ответил он с едва заметным сожалением. – Но когда-нибудь попробуем, о, да… – Йен обнажил в улыбке зубы. – Однажды я вернусь, чтобы проредить цветы Запретного Сада и задать пару вопросов садовникам. И, кстати, милые мои девочки, одного из них сегодня мы уже видели.

Яркий образ пробился сквозь пелену окутывающего меня равнодушия.

«Чудик в оранжевом плаще».

– Именно. И этих дуболомов, – Йен пошевелил мыском сапога полу шуршащего плаща одного из поверженных гигантов, – послал он. Крепкие ребята, к слову, хотя слеплены явно на скорую руку; скорее всего, у него талант кукольника. Подозреваю, что и каверну, – и Йен крутанулся на месте, раскинув руки, – тоже создал он. И я его не помню. Скорее всего, в садовники он пробился уже после моей… моего фиаско.

Йен хотел сказать «смерти», совершенно точно, однако в последний момент поправился. Я ничего не ощутила по этому поводу, только сделала себе заметку – подумать обо всём позже. Салли тоже затаилась; ей было слишком хорошо.

Но кое-что из сказанного меня заинтересовало даже сейчас, в оглушённом состоянии. Значит, эти исполины были не людьми, а чем-то вроде самоходных машин; как там, куклы? Вообще по описанию похоже на големов, но не мифических, а современных – из книг или фильмов. Информация попадалась противоречивая, но главное, что нигде големы не считались живыми, одушевлёнными существами.

Это успокаивало: значит, мы никого не убили.

– Не совсем так, – вмешался Йен и снова подцепил мыском край плаща одного из «големов». – Всё-таки кукольник вкладывает в своё творение часть собственной жизни и слепок с личности – либо подселяет дух животного, если хочет сохранить инкогнито. Отважусь предположить, мои юные и несведущие подруги, что наш кукольник использовал бродячих собак, потому его мальчики так легко взяли след. И каверна… – он задумчиво скрестил руки на груди, пробарабанил пальцами по локтям. – Каверны – пространственное эхо сильных чар, чаще всего они появляются на местах сражений. Скажем, на улице столкнулись плечами два чародея и не поделили упавший платок с инициалами прекрасной дамы, – усмехнулся Йен. – Слово за слово, и вот часть реального города разрушена, а столкновение чар породило призрачную улицу. Но готов спорить, что ещё вчера этой каверны не было.

Страх пробился даже сквозь охватившее меня онемение.

«Тот тип в оранжевом… кукольник знал обо мне? И о тебе с Салли? Он хотел нас убить?»

Йен пожал плечами.

– Не обязательно именно убить. Скорее, заманить в каверну и задержать до его прибытия, живыми или мёртвыми, без разницы. А он бы уже разобрался, что мы такое. Точнее, что ты такое, Урсула Мажен.

«И что теперь делать?»

– Сбить его со следа, – оскалился Йен снова. – Мы покинем каверну, и я её захлопну вместе с големами. Если сделать всё аккуратно, то он решит, что каверна потеряла стабильность и разрушилась сама. Да, пожалуй, так и поступим… одно мгновение только. Кис-кис-кис?

Он неожиданно присел на корточки и позвал тонким, приторно-ласковым голосом. Будь я кошкой, ни за что бы не вышла к такому подозрительному типу, однако здешние драные обитатели, вероятно, имели другой взгляд на жизнь. Сперва вылезла та, что пряталась за мусорными баками; чуть погодя с дерева спустилась вторая, которую мы использовали в коварных отвлекающих манёврах. Йен бесцеремонно сгрёб обеих и зашагал вниз по улице, щелчком пальцев откинув шлагбаум; кошки грелись под щегольским белым пальто и беспокойно ёрзали.

– Это, кстати, коты, – заметил себе под нос Йен, откидывая локон со лба. – Два мальчика с шикарными бубенцами. Не хочешь оставить себе?

Вот только очаровательных мальчиков в жизни мне и недостаёт.

«Спасибо, мне, пожалуй, хватит и тебя».

Он усмехнулся.

– Балансируй осторожнее – ещё немного, и я могу решить, что ты со мной флиртуешь, и тогда наши с тобой отношения лишатся того самого скромного очарования, которое отличает их от множества других связей… К слову, ты знаешь, где уязвимая точка этой каверны – и, впрочем, любой другой?

Я ощутила слабое раздражение.

«Нет. Откуда бы?»

Йен улыбнулся; коты завозились под пальто.

– Действительно. И это хорошо: у тебя теперь будет хороший повод почаще ко мне прислушиваться, сердце моё. Что же до уязвимой точки, то это как раз равновесие, баланс: одно крохотное зёрнышко – и каверна обрушится прежде, чем чары расцветут.

Продолжая говорить, он с усилием потёр друг о друга пальцы свободной руки, точно скатывая засохший пластилин, а затем, не оборачиваясь, щелчком отбросил получившийся комочек себе за спину. Тот заскакал по тротуару вверх, вверх, презрев законы физики, и с каждым прыжком вспыхивал всё ярче… А потом дома вдруг начали складываться, наезжать друг на друга, сминая, словно прогоревшую бумагу, то, что было между ними – дерево, припаркованную машину, сломанных кукол, мусорные баки, шлагбаум. Пространство искривлялось, предметы теряли форму и цвет, обращались в бурлящую массу, вздыбливались хищной волной и катились вниз, вниз по улице, пожирая остатки пейзажа. Я бы уже давно бросилась бежать сломя голову; Йен вышагивал себе, мурлыкал под нос незнакомую песенку и даже не думал торопиться, словно знал, когда именно каверна окончательно исчезнет.