Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Света
Она была родом из пограничной деревеньки, где русские и украинцы жили вместе еще с советских времен, а то и раньше. Двадцатилетняя Света была в нашем экипаже и соответственно на нашей квартире единственной матерью. Она родила в семнадцать лет, и непохоже было, что ребенок, который рос под присмотром ее родителей в деревне, хоть сколько–нибудь ее волнует.
Все мы уже много раз слышали историю Светиной несчастной любви, предательской измены отца ребенка и ее сожаления, вызванные тем, что она не успела сделать аборт. Я была бы искренне удивлена, если бы ее шестнадцатилетний одногруппник по брянскому ПТУ вдруг оказался любящим мужем и прекрасным отцом. Такого, кажется, еще не сняли даже в каком–нибудь дебильном сериале, хотя насчет сериала я бы не поручилась… Но, несмотря на то, что опыт Светы мог бы научить ее осмотрительности, она продолжала искать связи на стороне, встречалась с понравившимися клиентами в свое свободное время, гуляла с ними просто так, без денег, за что бывала уже неоднократно предупреждена и оштрафована. Нас всех инструктировали о недопустимости такого поведения, и, в принципе, мы могли бросить работу и начать жить с кем угодно, но если уж мы не хотели расставаться с конторой, которая по брянским меркам давала неплохо заработать, то мы должны были отказаться от «левых» контактов, не имели права игнорировать климовские «субботники» и, конечно, должны были вовремя выходить на смену и слушаться охранников и диспетчера.
Так вот, Света по какой–то своей природной склонности не могла отказаться от встреч с клиентами, и время от времени ее засекали в брянских кафе с мужчинами. Кстати, это была у них семейная болезнь, поскольку ее восемнадцатилетняя сестра еще зимой познакомилась с каким–то чернявым пареньком на брянском вокзале и… пропала. В середине лета Светины родители получили из Батуми телеграмму, в которой сестра сообщала, что у нее все хорошо. И исчезла уже навсегда.
Я не считаю печальных случаев, когда девушек заносило на Кавказ или в Среднюю Азию, но, касательно брянской проституции, должна признать, что наша работа была тяжела и нецивилизованна, но никого насильно не склоняли торговать собой, и, честно говоря, я считаю большинство таких рассказов сказками. Во-первых, не составляло (и, кажется, до сих пор не составляет) особого труда найти добровольных тружениц панели. С ними и дело иметь намного проще, и проблем меньше, чем с какими–то узницами, которые все равно общались бы с клиентами, и, значит, рано или поздно могли нарваться на доброго Робин Гуда.
Кстати, Клим и его ближайшее окружение, когда зависали с нами, всегда интересовались, не обижают ли нас, и обещали заступиться, если нас будут наказывать или обирать. Я доверяла их словам не больше, чем болтовне политиканов по ящику, но, согласитесь, такое не говорят тем, кого удерживают насильно. Мы получали всего лишь четверть того, что зарабатывали, на технические расходы (зарплата водителя, охранника и диспетчера, бензин, съем квартиры и счета) уходила еще одна четверть, а значит, Клим отгребал от нас львиный куш, но это была разводка, а не насилие, в этом я готова и сейчас присягнуть.
Я, правда, слышала о какой–то бригаде, имевшей базу в небольшой деревне под Брянском. Называлось даже погоняло бригадира – Мечик, а может, это даже была фамилия, не помню. Так вот, наши знали, что этот мерзавец держит девочек месяц или два под замком в погребе, где им не дают только умереть с голоду, и каждый день их жестоко избивают и насилуют, чтобы сломить волю. Вроде бы, потом абсолютно потерянных и трясущихся, как животные, девчонок продают за границу, и там, если они в чем–нибудь ослушиваются хозяев, стоит тем произнести имя Мечик, проститутки мгновенно начинают потеть от ужаса, и поведение их становится покорным. Я не очень–то доверяла этим слухам, потому что, во-первых, не считала, что человек, какой бы он ни был, так легко и безвозвратно превращается в дрессированного хомячка, а во-вторых, никто из говоривших сам не видел ни Мечика, ни его бригаду, ни забитых девчонок. Однажды я поинтересовалась у Лешего, что там на самом деле, но Леший сказал, что Мечик работает только на Турцию, Иран и арабские страны, поэтому с ним якобы никто и не знается, а девчонок он отбирает одиноких или из алкашеских семей, чтобы родня не хватилась. Вот такая история, хотите верьте, хотите – нет. Лично я думаю, что Леший тоже ничего толком не знал, а девочек, возвращавшихся из Турции и арабских стран, я потом встречала, и они не были похожи на измордованных мечиковых невольниц.
Впрочем, я опять забегаю вперед, все так соединено, воспоминания так связаны друг с другом, так путаются во времени и разных историях. Но я ничего не могу поделать, в этом память моя, осмысленное впоследствии неразрывно связано с тем, что было вначале, и я не вижу, как избавиться от этой связи, да и надо ли это делать. Главное, я пообещала быть честной, и я честна, а если кому–то неприятно сказанное мной, или там я кажусь отвратительной, то мне очень жаль, ведь я сама не могу себя считать какой–нибудь паршивой блядью, а если тем, что я пишу, я создаю такое впечатление, то я, знаете ли, пишу о мире, частью которого являюсь, или мир вместе с вами является частью меня, поэтому стоите ли вы на четвереньках и принимаете с двух сторон бандитские дурно пахнущие хуи, или преподаете в университете христианскую этику, я одинаково желаю вам добра и счастья. И то, что я пишу здесь правду о том, о чем принято врать, должно быть нужно этому лживому миру, ведь известно, что ложь это орудие дьявола, а значит, я, пишущая правду без прикрас, служу не ему…
Вспоминая о Свете, я должна добавить, что рожавших проституток было очень много, в других экипажах они составляли большинство, и не все они были похожи на Свету. Многие постоянно думали о своих детях, их лица буквально преображались, когда они мечтали о том, что подарить малышу, и как он обрадуется, словом, это были хорошие матери, которые вышли на панель от настоящей безысходности, и я бы хотела рассказать об условиях, в которых жили эти женщины и их семьи. Напомнить о том, что они часто голодали, что в те годы постоянно отключался свет и отопление, что горячая вода была праздником, что транспорт еле ходил и был постоянно переполнен, что честно накопленные советские рублики стали бумажками для оклеивания сортиров, что не было реальной медицинской помощи, и народ занимался самолечением, заглатывая любую отраву, забракованную европейскими комиссиями, но заполнившими наши аптеки. Добавьте сюда то, что среди парней того времени, наших потенциальных женихов, было принято мечтать не о профессии врача или космонавта, а о блестящей бандитской карьере и крутой тачке. А что есть баба для такого героя? Правильно, соска, блядь, не более того. И темные пустыри и переулки заполнила мрачная шпана, которая насиловала и калечила любую неосторожную девушку, по случайности попадавшую им в лапы.
Я не буду до конца честной, если скажу, что восхищалась женщинами, рожавшими детей в то мрачное время. Я считала их дурами и не собиралась повторять их глупости.
И все–таки я вынуждена признать, что мы не сильно–то отличались, и я не задирала нос перед теми, кто был, по моему мнению, ограниченнее или тупее. С одной стороны, мне не нужны были враги, а с другой – все мы были обездоленные российские невесты девяностых. Невесты, вышедшие на панель.
*.*.*
Нет, я не пытаюсь никого разжалобить. Мне не суждено было выйти за Мишку, потому что меня ждала другая жизнь, и я осознанно шла к ней, ради нее преодолев брезгливость, выдерживая боль и унижения. Наверное, это звучит слишком пафосно, и, пожалуй, тут время рассказать, как я совершила не меньшую глупость, чем другие.
В один из первых осенних дней меня выбрал симпатичный бизнесмен, который только что проводил жену к ее родителям. В те времена коммерсанты совершенно не отличались от братвы, поскольку честный бизнес на заре нашего капитализма мог привести только к банкротству. Это мне как раз и поведал тот парень, очень приятный и разговорчивый. Он взял меня на два часа, потом позвонил диспетчеру и продлил еще на столько же, мы с ним кувыркались в кровати, в ванной, на полу, а в перерывах пили вино и поедали содержимое его холодильника. Он рассказал мне, что закон составлен специально так, чтобы люди платили взятки, которые идут наверх, что нигде в мире нет такого закона, чтобы налогом облагалась прибыль еще перед тем, как ее получили, и что поэтому надо быть хитрым и уметь договариваться, а я впитывала все это как губка, радуясь, что почти не переспрашиваю его – и все понимаю.
Я очень старалась, чтобы этот коммерсант заказывал меня и дальше, делала с ним такое, что еще не пробовала ни с кем, и он, казалось, был тоже очарован мной. В Брянске вообще нечасто встречался клиент, с которым получаешь удовольствие от общения. Я с сожалением попрощалась с ним, а в машине узнала, что ожидается большой «субботник», и меня ждут в «нашей» сауне.
Вообще–то своих саун у бригады Клима несколько, но одна, самая большая, с бассейном, была излюбленным логовом отдыха самой бригады, и все называли ее «наша сауна» и говорили: «Давай твои именины отгуляем в «Нашей», или «Вчера в «Нашей» мы с Кабаном ужрались, как свиньи».
У меня даже не сильно испортилось настроение, потому что за четыре часа мне уже должны были перепасть деньги, плюс чаевые я получила хорошие. Что ж, не в первый раз это будет, да и в предыдущий Леший меня выхватил буквально из лап расписанного уркагана, так что я даже не успела познакомиться с его коллекцией шаров.
Оказалось, что имеет место прием гостей из Тулы. Хоть о таком и не говорят в открытую, все знают, что в этом городе производят лучшее оружие России, и поэтому все хотят дружить с тульскими, чтобы иметь канал поставок смертоносного железа, а самим тульским брянские были нужны как рынок сбыта и пушечное мясо на случай войны. От Брянска до Тулы можно доехать за несколько часов, и это немалый аргумент для бандитских стрелок, которые обычно принято назначать на следующий день. Что касается всей этой информации, то ее источник Леший, и благодаря ему я знала, что в оружейной Туле кровь льется намного чаще, чем у нас, и даже вроде бы там власти издали постановление для всех лепил не принимать подстреленных братков под угрозой увольнения и дисквалификации.
Представляю поднятого с постели врача, который решительно отказывает в помощи окровавленной толпе, волокущей подстреленных друзей… Нет, законы точно у нас выдумывают или олигофрены, или расчетливые подлецы, чтобы вышибать из народа мзду.
Тульских было человек шесть, они приехали на двух машинах, и среди них был один пожилой авторитетный вор, один положенец, чуть моложе, а остальные были вроде бы обычными братками, без особенных регалий. Брянских явилось чуть больше, может быть, восемь или девять. Для такой толпы, которая с трудом поместилась за обеденным столом в центральной комнате «Нашей», было собрано около десяти девчонок. Конечно, гости и хозяева уже успели поесть до этого в ресторане, а за столом сидели, просто общаясь, по русской традиции. Само собой, была выставлена батарея бутылок с водкой и пивом, на блюдах громоздились раки и вяленая рыба из Десны. Вдоволь было вина для девочек, и еще модного тогда ликера «Амаретто», который считался роскошью, а конфеты для нас поставили на камин, так как на столе места уже не было.
До того, как я увидела Бориса, я не могла точно сказать, что вот некий мужчина «мой». Я слышала, как другие восторженно рассказывают, что де увидели «его» и низ живота свело, или между ног помокрело, или что–нибудь в этом духе. Я же всегда спокойно относилась к смазливым мужикам, считала себя холодной, но с другой стороны, про себя гордилась, что хоть и не испытала еще ни разу в жизни оргазм, но взамен мне достался реальный взгляд на вещи и на людей, а главное – я не побегу ни за кем как овца за бараном.
Посмотрев на Бориса, вдруг поняла – стоит ему пальцем поманить – ни на миг не задумаюсь. От этого стало жутко, как никогда, и сладко одновременно. Одна часть меня вопила, что я теперь и есть тупая овца, другая же умоляла – выбери меня, возьми меня, неужели ты не видишь, что я твоя, отныне и до конца времен.
Конечно, я понимала, что поджарый и красивый Борис привык к обожанию баб. Было видно, что он и не смотрит особо в нашу сторону, в то время, как остальная братва, уже чувствуя близость окончания ихних терок, маслеными глазками ощупывает наши тела, завернутые в простынки.
Этот момент, кстати, самый важный. В саунах очень быстро определяется, кто кому симпатичен, и обычно я старалась казаться грустной серой мышкой, чтобы поскорее улизнуть. Однажды я вообще никого не привлекла и, быстренько одевшись, выскочила к машине, сказав Палычу, что никто меня не захотел. Мой поступок остался тогда незамеченным, и я надеялась его в будущем повторять, если меня не будут выбирать в первую очередь.
Но в этот вечер какой–то злобный демон завладел мной, и я стала ловить взгляд немного раскосых Борисовых темных глаз, принимать соблазнительные позы, выставляя из–под простыни свою маленькую ножку с высоким подъемом, и звонко смеяться, вроде бы обращаясь к другим девочкам.
– Что это с тобой, малолетка? – удивилась Валя.
– А что? – лицемерно спросила я.
– Ей тот кудрявый понравился, – буднично произнесла Мила, самая взрослая из нас, красивая тридцатилетняя мать двоих детей.
Я зарделась и вскочила к камину, якобы за конфетой, а на деле, чтобы грациозно пробежаться на носочках и обратить на себя внимание. Уже стоя у камина, я перехватила взгляд Бориса, ласково скользнувший по мне. Внезапно, будто замкнулась электрическая цепь, я проследила за Светиным взглядом и увидела, что он впивается в Бориса. Даже и не подозревала, что смогу так злобно думать о Свете. Признаюсь, я искренне возмутилась, как эта шалава, которая подманивает любых мужиков в силу своей порочности, вдруг нацелилась на единственного парня моей мечты!
– Давайте, братва, приглашайте девочек на отдых, – вдруг услышала я густой голос Клима, – заждались вас русалки–то. Милу и Валю не трогайте, они пусть подождут.
Это означало, что авторитеты решили еще немного пообщаться без свидетелей, а тульскому гостю глянулась Валя. Милу с ее фигурой античной статуи обычно употреблял сам наш главный босс, и она числилась как бы привилегированной.
Парилка могла вместить человек десять, и обычно я неохотно шла туда, потому что в мой самый первый «субботник» один браток разлегся на верхней полке и, мутно посмотрев на Марину и меня, приказал Марине лизать ему член. Возможно, он и кайфовал, но любые движения, особенно на самой жаркой верхней полке, просто мучительны, и Марина страдала минут пятнадцать, пока браток не проследовал с возбужденным пенисом в бассейн, так и не кончив. Я, слава богу, пока не попадала под такие раздачи, и всегда старалась вообще не париться, а если уж и заходить в парную, то с Лешим, или с несколькими девочками.
Но сегодня Лешего не было, а я храбро заскочила в парную сразу вслед за Борисом и уселась рядом с ним на верхней полке. По счастью было слишком тесно, чтобы у кого–нибудь родилась мысль о минете, и Борис лениво положил ладонь на мое колено. Мне все в нем продолжало нравиться: узкая и сильная рука, длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, капли пота на высоком лбу, прямой короткий нос, чувственные губы, даже смуглый член, неподвижно спавший на его бедре.
Голос разума кричал внутри меня, чтобы я перестала кокетничать и думала, как убраться поскорее из вертепа, но в тот вечер демон был сильнее – кончики моих пальцев легли на спящий орган Бориса, и я аккуратно открыла ему головку.
– Ну чё, Батон, возьмем малолетку промеж двух стволов? – раздался ленивый голос моего избранника, и я увидела, что он обращается к плосколицему лысому типу с белесыми глазами навыкате, который сидел под нами. – Чую, горячая пиздёнка у ней, огонь-девка, а я уже не осилю в одиночку, годы, мать их, берут свое…
На вид Борису не было и двадцати пяти, и я едва сообразила, что он куражится, чувство было такое, будто меня ударили по лицу.
– Ну, уговорил, Боб, – отозвался плосколицый, накрывая ладонью мою ступню. – Люблю молодняк!
– Ты давно работаешь? – впервые Борис обратился ко мне.
– Полгода, – моя рука уже убралась подальше от его члена, и в эту секунду я дала себе зарок, никогда не прикасаться к мужчине до тех пор, пока он не откроет рот.
Только отработав между ними не менее получаса, причем Борис попеременно вставлял мне в зад палец или член, Батон, наконец, излил семя в мой рот и ушел, а Борис, как заведенный, вынимал из одного моего отверстия и вставлял в другое, монотонно, как автомат, я, поворачивая голову, смотрела, не уснул ли он за этим занятием, но он больно шлепал меня, чтобы я не вертелась, а лицо его было угрюмо, будто за выполнением тяжкой и противной работы. Наконец, когда мне уже стало совсем невмоготу, он упал на спину и приказал мне снять резинку, потому что он не может в ней кончить. Провозившись еще с четверть часа, я, наконец, приняла в рот финальный залп его орудия, после чего мужчина моей мечты моментально уснул.
На этом «субботник» для меня не закончился. Я вышла в главный зал и налила себе водки, чтобы продезинфицироваться и заодно побороть стресс.
– Одна пьешь, малая, нехорошо это, – Батон сально пялился на меня своими бесцветными глазами. В его руке возникла бутылка с пивом, и он чокнулся со мной. – Не перегрузишься?
– Пока нет, – я потупила взгляд, чтобы казаться незаметнее. Со временем до меня дошло, что это крайне неудачный вариант поведения для проститутки – он сигнализирует мужчине о твоем смирении, а ты сама теряешь контроль над ситуацией.
– Заешь чем–нибудь, – Батон широким жестом провел над разоренным столом, где рыбные ошметки перемешивались с рачьими панцирями и оторванными клешнями.
– Да уж, – хмыкнула я, – благодарствую.
– А, ладно, – вздохнул Батон, – я уже тебя накормил, но не бросать же ребенка в беде, – с этими словами Батон обхватил меня за плечи и потащил к бассейну, потому что все комнаты с кроватями были заняты.
Куда мне было деваться? Навстречу нам выкатился из парной коренастый тульский положенец в замысловатых наколках. Издав сочный рев, он бросился в бассейн и через несколько секунд вынырнул, фыркая и сморкаясь.
– Прокоп, смотри сюда, – с этими словами мой долбаный «кормилец» сдернул с меня простыню и представил красноватым глазам положенца. Взгляд его не выразил никакого энтузиазма – он уже успел кончить с Мариной – но Батон с чувством повел рекламную компанию: – Малая отсасывает, как эдельвейс! А дырочка рабочая – Боба уморила совсем, ей хоть роту подавай! Садись, Прокоп на бортик, накорми ребенка, а я сзади подмогну. Или хочешь, наоборот?
– Вот не хотел же, – сплюнул в воду Прокоп, – ей-богу. Но умеешь ты людей убеждать, Батон. Только становись сам в воду, а старику дай присесть.
Я сжимала побелевшие пальцы, но вымученно улыбалась. Пришлось пережить еще и это, хотя повезло, что получилось не наоборот – художественная гроздь положенца едва вместилась в мой рот, и я должна была радоваться, что сзади в меня входит вполне стандартный орган Батона. Прокоп оказался заботливым, как родной. Он выдавил все до капельки, приговаривая, чтобы я ничего не упустила и не оставила без внимания все его невероятные шишечки и бугорки.
Полагаю, оба были искренне убеждены, что осчастливили меня своим белковым ужином. Надеюсь, они оба уже сдохли. В конце того вечера я выхлестала еще много водки и, помню, Валя носила мне воду, чтобы меня не рвало одной желчью. Еще была одна картинка, которая почему–то не утешала: Борис обрабатывает сзади Свету, и выражение его красивого лица такое же злое и угрюмое, как и со мной. Светины висящие груди раскачиваются в ритм Борисовых толчков и скользят по ногам какого–то братка, которого она удовлетворяет орально. Снова подступает к горлу тошнота…
*.*.*
Куда ты ведешь меня, моя память? Почему другие так легко забывают все, что хотят забыть, а я педантично выковыриваю из твоих потаенных подвалов серые брянские рассветы, когда я, просыпаясь, улыбалась, уверенная, что мне приснились все эти рожи, болезненно похожие на горячие хуи. Потом до меня доходило, что надо вставать и умываться, а потом краситься, или это разум погружался в очередной блядский сон, а жизнь оставалась прозрачной, как зимний лес у меня дома, и столь же холодной и чистой. Наверное, я какая–то порченая, ведь на кухне смеются и Марина, и Света, и даже Валя, томная в своем любовном похмелье.
Кто–то дает мне чашку горячего сладкого чая. Я с жадностью пью, запрокидывая уже пустую, языком цепляю лимон и высасываю остатки кислого сока. Неужели это Валя догадалась? У нас не было лимона, я помню, нет, это дурачок, новый охранник, который всегда ходит в белом. Выпендривается. Белые рубашки, сколько их у него? Белые свитера, пиджаки, куртки, девки хихикают, что во всем Брянике такого тронутого не сыскать. И на наше счастье такое чмо нас охраняет. Ох, быть подставе из–за него…
Вдобавок Вадим Флексер был еврей. До этого я видела евреев только по телевизору, и в принципе, знала о них только то, что знают все: это лукавый жадный народец, который никогда не работает там, где тяжело, а норовит устроиться на теплые местечки.
Ну, меня это мало колыхало, местечко–то охранника теплым по-любому не назовешь, горячее оно, и было интересно, как этот Вадим справится с ролью нашего защитника. И в первое время – новичкам везет – подставы исчезли совершенно. Но когда–нибудь заканчивается любой фарт: нас остановил милицейский патруль.
В таких ситуациях самое нелепое – это изображать невинность.
Ушлые менты все брянские экипажи знают, а если не знают, то по рации пробьют за пять секунд. Вопрос в том, какое у них настроение. В игривом они тянут девочек на служебный перепихон, а в более деловом тянут деньги. Если же упрямиться и не давать денег, потому что ничего не нарушали, менты все равно найдут на нас управу, поскольку в нашей беспредельной стране они и есть закон.
Вадик выскочил к патрулю, отозвал старшего, пошептался с ним, и я увидела, как они засмеялись, после чего Вадим снова занял переднее сидение и мы снялись с места.
– Что, едем к ментам? – голос у Марины всегда злобный, когда ее кумарит.
– Кто сказал? – Вадим оборачивается к нам. Его карие глаза грустны, как обычно, но сухие губы улыбаются.
– Что ты им говорил? – интересуюсь я.
– Им–то? – Вадим прикурил сигарету и глубоко затянулся. – А сказал, что начальник городского СОБРа вас в баньке поджидает.
– И они поверили?
– А чего ж не поверить, если я выучил его имя-отчество с фамилией. Вполне достоверно звучит. Правда, на один раз. – Вадим снова глубоко затянулся. – Важно самому поверить в то, что говоришь, и тогда другие тоже поверят. Метод Станиславского – проверено, – он был доволен собой, а я тоже была им довольна, потому Кузьма никогда бы не додумался до такого – выучить данные ментов и нагло водить их за нос, прикрываясь их же начальством!
Вообще, у Вадима впалые щеки, а рот похож на красную трещину между длинным тонким носом и вытянутым подбородком с ямочкой. Его лицо напоминает мне помесь месяца, каким его рисуют в детских книжках и посмертный портрет Владимира Маяковского. Что касается остального, то Вадим длинный и очень худой.
– Выходите, красотки, – мы остановились у длинного дома, адрес которого сообщил клиент.
Вадим уже успел осмотреть окрестности, подняться в квартиру и вернулся к нам, чтобы объявить минутную готовность. Мы смотримся в зеркальца, добавляем последние штрихи к портрету. Каждая из нас уверена, что именно ее изображение способно забросить в седло пылкого принца из нашей общей мечты. Я вышвыриваю принца из седла. Я даю ему смачного пинка, и он кубарем катится в канаву на обочине. Клиент, бледный сорокалетний мужчина с незажженной сигаретой в зубах, выбирает не меня.
– Пидор проклятый, – матерится Марина, спускаясь по лестнице с пятого этажа.
– Хватит лаяться, – говорит Вадим. – Сама своим кумарным видом людей распугиваешь.
О проблемах Марины у нас не принято говорить. Каждый отвечает за свою жизнь, другие сами по себе. Но я месяца два не могла понять, что Марина наркоманка, а Вадим выкупил за считанные часы.
– Иди в жопу, – говорит Марина. – Я сегодня больше не работаю. Скажи – ушла к гинекологу.
– Сама набери номер и скажи, – отрезает Вадим. – А я думаю, что ты уже вообще не годишься для работы. Пора тебе профессию менять.
– Это не тебе решать, козел! – кричит Марина, выходя во двор.
– Именно мне и решать, – Вадим холоден, голос не повышает. – И прекрати орать, здесь дети.
– Да мне похер! – взвивается Марина. – Не тебе, жидяра, меня учить.
– Первое правило, – говорит Вадим, – не тронь мою нацию, получишь в морду. Правило второе: тебя учить больше некому, а если я откажусь от тебя, ты умрешь через месяц, вкатив себе вместо винта отраву. Я знаю, как это бывает. Денег на винт у тебя уже не будет, если ты перестанешь работать. Правило последнее: укороти язык, если хочешь, чтобы я тебе дал шанс.
– Мне плохо, – вздыхает Марина и приваливается к багажнику нашей «Волги».
Я подхожу ближе и смотрю немного снизу вверх в ее большие темные зрачки. В самом деле, выглядит Марина неважно, и в последнее время она почти ничего не ест.
– Тебе будет хуже, – говорит Вадим. – Ты еще можешь выбраться, но вначале ты сама должна захотеть этого. Или тебе нравится своим примером показывать другим девочкам, как не надо жить? А если ты все–таки нуждаешься в помощи, то, по крайней мере, не хами тем, кто реально может помочь.
– Да я положила на вашу помощь, – устало говорит Марина. – Я могу работать и зарабатывать. У меня еще есть время.
Вадим закуривает «LM» и тоже становится у багажника. Его белая рубашка под белой курткой безукоризненно отглажена.
– Когда ты в последний раз мыла голову? – спрашивает он. И, не дождавшись ответа, продолжает: – Маникюр ты сегодня сделала поверх старого, даже не сняв ободранный лак. Ногти на ногах у тебя, как у бомжихи, я видел, когда будил тебя на работу, и сами ноги уже с неделю небриты. Ты была очень красивая, Марина, но для нашей конторы ты уже не годишься. Следующим этапом будет вокзал или трасса. Но за те деньги тебе уже не продадут чистую соломку. Выбирай, времени у тебя, к сожалению, нет.
Я молчу, мне почему–то стыдно, хоть я держу себя в порядке и каждый день недосыпаю, чтобы успеть позаботиться о гигиене и красоте. Именно в таком порядке. В конце концов, мне только будет восемнадцать, и я нравлюсь многим не накрашенной, тогда как чистота и лоск тела – это мой вызов грязи, той, в которой я живу. К Марине я почему–то не испытываю жалости. Она все знает, но нарочно убивает себя. Если бы она попросила о помощи, я бы не отказала, но упрашивать ее полюбить наш прекрасный мир я не буду.
– Я подумаю, – тихо говорит Марина, опустив голову. – Спасибо за поддержку. Мне надо немного побыть одной.
И она уходит. Вадим тоже удаляется в сторону телефона-автомата. Вскоре мы едем на заказ, где клиент как раз просил доставить ему стройную девушку, и по его первому взгляду я понимаю, что он меня оставит, потом я улыбаюсь, моюсь, работаю, моюсь, работаю, улыбаюсь, моюсь, улыбаюсь, прощаюсь, и совсем не вспоминаю о Марине. Совсем.
Наутро возле моей кровати стоит букет красных роз, возле Вали – букет белых, а Света находит рядом с собой букетик розовых роз. Понятно, от кого, но все мы приятно возбуждены. Утро обещает быть чудесным, несмотря на моросящий дождь. Маринина постель застелена, а вещи она забрала еще с вечера. Пропали также Валины золотые часы (она уехала на работу в простых), кулон и косметика, Светина цепочка и лучшее платье. Я еще не нажила драгоценностей, и у меня украдены мои свечи против геморроя, дезодорант и крем для ног.
Мы расстроены, Света ревет в три ручья, матерится Валя, а Вадим, закатав белые рукава, меняет замки на двери. О розах уже забыли, но я все равно благодарю его за мои первые цветы в Брянске.
– Почему мне красные? – спрашиваю, когда другие не слышат.
– Для тебя это важно знать? – отвечает он вопросом на вопрос.
– Символика цветов слишком простая, – говорю я. – Мне нужно заработать очень много денег. Твои цветы завянут, а президенты США бессмертны, и я могу любить только их.
– Господи, – его глаза, как у лесного оленя, – откуда ты такая взялась?
– Too many questions, – отвечаю. – Take care.
Мне уже известно, что семья Вадима два года, как уехала в Израиль. Поэтому я почти уверена, что он поймет, и мне безумно хочется с кем–нибудь поделиться тем, что я урывками вычитываю в учебниках Бонка.
– О, бэби, – говорит Вадим. – Ты, верно, привиделось мне, дивное творение дремучего леса!
– Сонька, иди первая, – кричит Валя, накручивая бигуди.
Я захожу в ванную, покачивая бедрами на невысоких каблуках домашних тапочек.
*.*.*
В тот день мне плохо с самого утра, но я беру себя в руки, собираясь на работу. У квартиры клиента я уже в порядке, мне лучше всех, я применяю ослепительную улыбку, которую тренировала у зеркала накануне ночью, после того, как почистила зубы. Я всегда ложусь спать последней, чтобы никто не торопил меня в ванной. Черт с ним, если недосплю, зато я всегда долго моюсь и спринцуюсь раствором марганцовки, а перед этим, когда другие девочки занимают ванную, я успеваю почитать учебник английского. Вспоминаю, что вчера был «London is the capital of the Great Britain». Мне лучше всех, потому что я самая продвинутая, не наркоманка, даже не курю. Я – лучшая проститутка!
Лысый толстяк берет сразу двоих – Валю и меня. Обиженная Света уходит с Вадимом вниз, а мы начинаем слаженно работать. Благо, клиент спокойный и лежит на спине, как пай-мальчик, мол, ласкайте меня. Валя выкладывает ему на колени свои роскошные груди и медленно исполняет минет, она, мастерица, время от времени томно заглядывает в маленькие глазки клиента, облизывается и постанывает. Я же, попросив поставить музыку, импровизирую стриптиз в одних туфлях на шпильке. Клиент заворожено следит за нами, он честно блаженствует за свои деньги, как оно и должно быть.
В какой–то момент он протягивает ко мне руки, и вот я уже внизу под его тучным телом, а мои туфельки порхают над его плечами. Ритм – вот моя стихия, я подхватываю чужой темп, задаю свой, когда у партнера уже нет сил, в этом я лучше всех других девочек, потому что спортивное прошлое помогает мне включать любую скорость, и все мышцы, расположенные ниже талии, работают без устали, доводя до столь желанных содроганий тела моих одноразовых любовников.
