Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– О-х-х-о-о, какая ты узкая! – всхлипывает счастливый клиент, вынырнув из меня и целуя обнявшую его Валю. – Вы супер, девчонки! Мы точно еще погуляем вместе, обещаю вам.
Валя нежно снимает с него наполненную резинку и заворачивает ее в специально приготовленную салфетку. Вообще, все эти мелкие технические действия продажной любви должны производиться плавно, не вызывая раздражения клиента. Только когда я научилась незаметно открывать упаковку презика, ртом надевать резинку на член, не прикасаясь к нему, подготавливать салфетки и смазку, а в это время говорить или делать что–то приятное клиенту, только после я могу расслабиться и почувствовать себя лучшей проституткой, а не маленькой сумасшедшей девочкой, которая потеряла отца и за год натворила такого, что убило бы его повторно, будь он еще жив и знай хотя бы сотую часть того, что произошло со мной. Есть ли смысл в этом? Куда я двигаюсь, профессиональная медичка с урологической специализацией, обслуживающая здоровых? Во имя чего изощренно подвергаю себя этим процедурам? Возможно, я, некрасивая провинциалка, убедила себя, что в заповеднике мужской похоти найду тайные тропочки, которые раскроют путь к их душам? Нет, к тому, что намного важнее душ: к их бумажникам.
Я, кажется, ничего не ела сегодня, только творог с чаем пила, отчего же так муторно? На следующий заход я уже не могла изобразить веселого блеска глаз – клиенты в сауне выбрали Свету и Валю, а поскольку их было пятеро, то чертова Света заработает сегодня больше меня.
– На тебе лица нет, – говорит Вадим, когда мы выходим на улицу.
Не может быть!
Я забегаю в маленький скверик, и меня сворачивает пополам. Подбежавший песик невнятной породы обнюхивает то, во что превратился творог. Хозяин собачки что–то вопит, но животное упрямо нюхает передо мной, новая струя рвоты попадает на него, и псина отбегает. Подходит Вадим.
– Что, плохо дело? – он курит свой «LM», на нем белая куртка и джинсы, он выглядит расстроенным.
– Да, съела что–то несвежее.
– Не разводи сама себя, – говорит Вадим. – Ты ела то же, что и все. Какой отсюда вывод?
Что изменится, если я буду и дальше изображать оскорбленную невинность? Мне не станет легче, это точно.
– Мне неприятно, что ты сейчас пытаешься со мной говорить, как тогда с Мариной, – бросаю с вызовом.
– А как мне с тобой разговаривать, если ты за чаевые трахаешься без резинки и позволяешь в себя кончать?
– Что-о? – я остолбенела от такой неправдивой неправды.
– То, что сама знаешь, – зло говорит Вадим и давит подошвой окурок.
– Если я тебе скажу, что это подлое Светкино вранье, ты ей поверишь, не мне? – гляжу ему в лицо, не отрываясь.
– Ну, а как это объяснить? – он поднимает руки в театральном жесте.
– Это был «субботник», – говорю, – самый последний. Тульский бандит втулил мне прямо в бассейне, и я не могла физически одеть ему резину, потому что меня имели с двух сторон, и я стояла по грудь в воде!
– А, так известно имя папаши?! – глумливо говорит Вадим. – Может, он обрадуется, как узнает?
Я разворачиваюсь и иду к машине, у меня слезы в глазах, но их никто не должен видеть. Вспоминаю, как Светка пристально смотрела на меня сегодня утром, понимаю, что как–то я себя выдала, а она, рожавшая баба, подметила мою оплошность. И тут же не преминула окунуть меня в дерьмо перед Вадимом. Сука! Сука. Сука,… да и он не лучше.
Какого черта мне делать в машине у Палыча? Там воняет бензином. Прогуляюсь.
– Слушай, – начинает он из–за спины. – Ты не строй обидку–то. Я же сказал… ну, так, без умысла.
Я иду дальше, и осенний ветер путается в моих длинных волосах. Постричь их пора, что ли?
– Подожди, – он уже идет рядом, трогает мой локоть. – Давай поедем к доктору…
– Ты давно не звонил на базу, – резко говорю я. – Проверь, может, есть заказ.
Так и оказалось: клиент попался молодой, но трудный – корчил странные рожи и пару раз норовил укусить, но я уворачивалась, а, ощутив его твердые зубы на клиторе, засветила ему пяткой в лоб. Боялась, что он потребует возврат денег, но он выслушал мои извинения, жалобную просьбу не кусать – и стал вести себя немного лучше.
После проблемного клиента я уже не вспоминала о новых заказах – мы забрали девочек из сауны и поехали домой. Остановились у подъезда, Вадим придержал мою руку:
– Я договорюсь с доктором на завтра.
– Давай обождем, вдруг сами пойдут, – засомневалась я.
– Сколько дней задержка?
– Ну, около двух недель… может, дней семнадцать.
– Самое время, – сказал Вадим. – Нечего тянуть.
И я не стала тянуть, кивнула головой.
*.*.*
У нас в России частенько вспоминают об аде: обычно он является тюрьмой или войной. Этот ад придумали мужчины, и в нем, как правило, они издеваются над себе подобными, упражняя свою молодецкую силу на слабых. Но редко говорится об аде, который те же самые садисты-мужики втихаря построили для нас: я имею в виду родильные отделения больниц, где не хватает самого необходимого, и маленькие россияне появляются на свет в муках, которых можно было избежать.
Но рождение – это хотя бы почетный долг, биологический – перед природой, социальный – перед семьей, религиозный – перед церковью, патриотический – перед Россией. Худо-бедно, но для рожениц, если и не делают ничего путного, то хотя бы не жалеют бесплатных добрых слов.
Происходящее в так называемом абортарии, покрыто презрением и холодным издевательством: поганые сучки, попадающие сюда, уклоняются от священного долга! Ну, так отомстим же их порочным телам – пусть знают!
Здесь никогда нет лекарств, здесь забывают стерилизовать инструменты, здесь шатаются бухие сестры и не могут найти тампонов и марли, здесь врачи отпускают циничные шутки, стоя с кровавым скребком в руках, и по ошибке здесь частенько прокалывают нежные стенки маток, или, походя, перерезают трубы яичников.
Мне повезло. Молодой доктор, принимавший меня, не был пьян. Он был вусмерть обкурен. Руки его двигались медленно, будто впервые изучая мир, сокрытый в тумане, а глаза с красными белками жили своей отдельной жизнью. Ему было хорошо, чего нельзя было сказать обо мне.
После осмотра доктор объявил, что на ближайший месяц все расписано, и он запишет меня на ноябрь. Вадим дал немного денег, и очередь сдвинулась на завтрашнее утро.
Потом доктор сказал, что нет лекарств, и обезболивающие препараты в последний раз больница видела при СССР. Вадим сказал, что купит в аптеке все, что продиктует эскулап, вынул из белоснежного кармана ручку и приготовился писать список. Врач немного поерзал и сказал, что он мог бы помочь достать то, что нужно, поскольку в аптеках это не всегда бывает и много подделок. Оказалось, что все необходимое находится в сейфе у доктора за спиной. Рискну предположить, что оно оттуда и не исчезало, то есть, нужду и дефицит создавали нарочно, чтобы пациенты раскошеливались. В конце концов, доктор долго жал руку Вадиму, предварительно объяснив, что с вечера я должна поститься и начинать пить антибиотик. Вадим же очень просил врача до утра воздерживаться от потребления спиртного и легких наркотиков.
Доктор пообещал. Я засунула в сумочку драгоценные лекарства, и мы ушли. Мне было тоскливо и плохо, как и большинству из нас перед абортом, но, вместо благодарности я спросила у Вадима, сколько я ему должна.
– В жизни не рассчитаешься, – хмуро усмехнулся он, сказал, что опаздывает на работу, и убежал.
Признаться, у меня было какое–то звериное желание спрятаться, уехать к маме в Полесск, но здравый смысл тут же подавил эту бредовую идею. Вместо этого я с телеграфа позвонила маме в школу, и мы проговорили с ней, пока не закончились монеты. На прощание она поздравила меня с наступающим совершеннолетием, и я только в этот момент вспомнила, что завтра день мудрой святой Софии, давшей мне имя. А ведь могла и забыть, и оказалось, что только один человек на свете помнит о том, когда я родилась… Когда не станет мамы, об этом забудут все.
И я сама забуду, потому что меня как бы и не было, если об этом никто не вспомнит, и лишь мои губы, мою походку и мою кожу будут вспоминать несколько клиентов, которым я понравилась, и они, старея, будут перелистывать приятные странички альбомов их жизней, и в момент, когда опустятся их веки, я возникну далекой сладкой вспышкой молодого оргазма и – выполню свое последнее на свете предназначение. Или все будет по-другому, и это их взнос в мою копилку позволит в один прекрасный – поистине прекрасный – день исполниться чему–то важному, о чем я еще не знаю, но чего очень сильно хочу? Пусть мои мысли циничны и кажутся временами низменными. Я читала, что высокие идеи и мысли внушают пустоголовой толпе перед каждым кровопролитием на Земле. Так что обойдусь–ка я моими недалекими мыслишками – вдруг они приведут к чему–то, наоборот, высокому и прекрасному.
Аборт
Состоит из двух частей: непосредственно изъятия плода и чистки. Если первую часть я почти не помню, то вторая была мучительна, как мне и не снилось. Мне вкололи дополнительную дозу анестезирующего препарата, но почему–то это слабо помогало. Когда я, покрытая испариной, бледная, потерявшая много крови, оказалась в общей палате, бабы постарше стали меня утешать, рассказывая о своих бесчисленных абортах и выкидышах. Оказалось, что у всех у них, кроме одной, были уже дети, и в большинстве взрослые. Здесь, в абортарии, женщины делились самыми интимными подробностями, поддерживали друг друга, зная, что они должны быть добры к своим сестрам перед натиском сумасшедшего мира, который воплощался в бесовских образах мужиков с огромными железными хуями, щипцами, топорами, ножами, скальпелями, скребками, яро наседающих на зареванную Богоматерь с младенцем на руках. Бесы требовали удовлетворить их похоть, любой ценой, в любом месте, а удовлетворенные, хохотали над Богоматерью и вразвалку уходили дальше – жрать водку и молодецки глумиться над стонами своих невест…
– Ты стонешь во сне, – бледное лицо Вадима торчит над белым воротничком. Вдобавок на его плечи наброшен белый халат.
– Ты не хотел бы стать человеком в белом халате? – несет меня еще сонная волна. – Помогать людям, спасать жизни, разве это не прекрасно?
– Ты в порядке, – улыбается Вадим. – Я тут принес гранатовый сок, он восстанавливает гемоглобин в крови.
– Я знаю, – произносит мой пересохший рот. – Мой папа умер от лейкемии. Радиоактивные изотопы расщепляют гемоглобин. Даже сок не помогает.
– Не умничай, – говорит Вадим. – Выпей, у тебя губы потрескались.
Я пью, полбанки сока в один глоток, и удивляюсь, как в меня столько влезает. В туалете меняю размокшую от крови прокладку, потом одеваюсь. Врач заверяет, что все прошло успешно, и Вадим дает ему денег. Я замечаю, что многие мои клиенты дарят чаевые примерно с такой же барской миной на лице.
– Доктор, – спрашиваю, – когда можно приступать к интимной жизни?
– Дорогуша, и не думай об этом, пока хоть немного идет кровь, – лыбится врач. – Если не перестанет за десять дней – прошу ко мне на осмотр.
– А может не перестать? – вдруг приходят на ум бабские россказни из палаты, о том, что после неудачного аборта некоторые утрачивают способность к рождению.
– Не волнуйся раньше времени, – пожимает плечами доктор. – Если что – я здесь.
На улице было слякотно и зябко, а, может быть, я мерзла от потери крови. Вадим поймал такси, и поехали мы с ним на Покровскую гору, где недавно открылся новый ресторан в народном стиле.
Он заказал бутылку красного вина, салаты и запеченную в горшочке свинину, а я выбрала жаркое по-брянски. В детстве родители брали меня в рестораны, в основном, на отдыхе, в Крыму и в Ленинграде, но с мужчиной это был первый раз в моей жизни, ведь не считать же ресторанами забегаловки, где я оказывалась в компаниях Мишки, Потапа и Лешего. Я постепенно согревалась, обмениваясь ничего не значащими словами с моим спутником. Потом обнаружила, что у меня не совсем в порядке маникюр, и мне стало неуютно. Потом принесли главные блюда.
– Ну, за тебя, София, – торжественно произнес Вадим. – В день совершеннолетия партия и правительство желает тебе крепкого здоровья, а все остальное у тебя и так будет.
– Спасибо, – я хотела подняться и расцеловать его, но, наверное, от слабости осталась на месте, и мы оба выпили до дна.
Все было бы замечательно, если бы не кровь, которую я не успела заметить, а она протекла и запачкала джинсы. С этого момента я не могла уже больше ни о чем думать, кроме как о том, чтобы попасть домой, переодеться и устроить стирку.
Вадим, кажется, не хотел со мной так скоро расставаться, но ничего не мог поделать, как только проводить меня и пригласить на следующий день к себе домой. Вот так, все понятно, подумала я, конечно, я его отблагодарю, и пообещала сама себе устроить Вадиму маленький праздник, потому что только самый последний дурак может думать, что мы одинаково ласкаем клиентов, ментов на заднем сидении Уазика и человека, которому действительно хотим доставить наслаждение.
Так в свои восемнадцать я уже знала, что сумею подобрать ключик к воротам рая если не для каждого, то для очень многих мужчин, и это ощущение было сродни гордости. Но Вадим не успел отведать изощренных ласк в моем исполнении.
Проводив меня, он отправился на смену, где его подменял Кузьма, который и теперь говорил, что был рад избавиться от нас, но ни разу не отказался от дополнительного заработка.
Вадим, отпустив Кузьму, успел забрать с заказа Свету и ехал к ближайшему автомату за очередными указаниями от диспетчера, как Палыча подрезала «девятка» с тонированными стеклами и четырьмя бандитскими харями внутри. Они выскочили очень неожиданно, на светофоре, а сзади «Волгу» блокировал случайный грузовик. Трое выскочили из дверей «девятки» как слаженная группа захвата. Только разноцветные спортивные костюмы давали понять, что это не милиция. Один сразу начал тащить девочек, отвешивая увесистые затрещины при любом замедлении движения, другой схватил за горло Палыча и придушил его так, что тот отбросил всякую мысль о сопротивлении. Вадим успел выскочить из пассажирской двери и встретился с тем, кто оббегал нашу «Волгу».
Собственно, никакого киношного действа – здоровенный бык уделал Вадима с одного (по словам Светы) или с трех (по заверениям Вали) ударов. Я склонна доверять Вале, потому что похитившие их бандюги оказались боксерами, как гордо говорили они о себе в перерывах между сексом, а о боксерах я знаю, что они привыкли работать комбинациями, и, скорее всего, намертво заученный на тренировках боевой рефлекс, а не вульгарный тычок, оказался столь эффективен против нашего охранника.
Девочек увезли в спортзал, где всласть поваляли на матах, а потом позвали друзей, но все–таки сильно не зверели, потому что их культом было здоровье, а не пьянка и наркота. В общем итоге, каждую поимели раз по пятнадцать, но с разнообразием, без жестокости, и Валя явилась домой разгневанная, но Свете, кажется, даже немного понравилось, потому что парни были хороши собой и мускулисты.
– Культурные все–таки мальчишки, – говорила она возбужденно, размахивая сигаретой перед моим лицом. – Даже гандоны не забывали одевать.
– Не кури здесь, Светик, – устало просила я, разбуженная, а втайне благодарила судьбу за то, что не оказалась вместе с ними.
Не сразу, но Света все–таки убралась курить на кухню, а Валя в третий раз подтвердила мне, что с Вадимом все в порядке, но будить ночью человека, у которого сотрясение мозга, намного дебильнее, чем навестить его утром. Палыч сразу после нокаута доставил Вадима в травматологический приемный покой, а девочки, когда их отпустили, отзвонились диспетчеру и были в курсе последних новостей. Вале со Светой сказали, что на их поиски выехали уже несколько машин с бойцами, так что они могли не волноваться, даже если бы с ними обращались хуже, чем это было в действительности.
Ну да, радовалась я, как здорово, что нас ценят, берегут, а завтра из–за нас вспыхнет война группировок, и мой ваучер выиграет КАМАЗ, груженый пряниками.
На деле же война и впрямь разгорелась, но не оттого, что двоих проституток бесплатно использовали по назначению, а по другим причинам. Однако, факт: тлевшее до той поры противостояние между боксерской бригадой Ардашева и «синей» группировкой Клима стоило в следующие месяцы Брянску множества жизней его сыновей. А иногда и дочерей…
Кстати, авторы остросюжетного чтива, пишущие о тех временах, уже приучили людей к тому, что преступники тогда делились на воров и спортсменов, и первые из них, формировавшие «синюю» братву, жили по воровскому закону, а вторые были беспредельщики и их моральным кодексом служили «понятия». Я имела дело с теми и другими, поэтому смело могу заверить: все они молились тем же самым покойным заокеанским президентам, и за них продавали все свои законы и понятия. Может, где–то на свете и существовали правильные воры, которые аскетично жили и умирали в зоновских клифтах, но мне лично они не встречались, и всю их информационную раскрутку, от карцеров, где они сидели за принципиальность, до пышных похорон, считаю типичным пиаром для лохов. Кажется, я вновь забегаю вперед, ведь в конце 92-го я еще не знала, что такое public relations. Но, к примеру, мои знакомые Леший и Потап ни разу не сидели, хотя и относились к «синим», а многие из спортсменов были знакомы с тюрьмой не понаслышке. Здесь дело было не в лоховской болтовне о «понятиях», которые, представляют собой упрощенный перевод традиционной фени на современный язык, а в том, где ты рос, кто были твои братья и друзья детства. Преступный мир моей страны пополнялся наивными романтичными пацанами, у которых были силы и дух, но не выбор, и принадлежность к той или иной группировке определялась тем, тренировались ли они со школы у одного тренера по карате, или старший брат Жора у них топтал зону малолетки, и они усваивали, с кем они и против кого уже с детского садика.
Когда я была ребенком, я скучала, если оставалась играть дома в одиночестве, и, помнится, просила у родителей подарить мне братика. А ведь если бы он появился, не исключено, что мне пришлось бы тоже ходить к нему в больницу или носить передачи в тюрьму. Если не хуже… Во всяком случае, рожденному в Полесске было сложно выбрать другой жизненный маршрут, если он был здоровым, сильным и решительным парнем. А сын моего отца вряд ли родился бы другим.
Был уже пятый день после моего аборта и четвертый после сотрясения Вадима. Он достаточно хорошо себя чувствовал и собирался выписываться из больницы. Я проводила у него каждый день, принося соки и сладости, благо, вынужденный простой в работе это позволял. Мы смеялись, что эта больница не хочет нас отпускать, сначала меня, потом его.
– Завтра покажу тебе, где я живу, – сказал Вадим.
– Я так поняла, что ты приглашаешь в гости?
– Ну, типа того, – он уже надел свои белые шмотки и шел выписываться.
– Не знаю, найду ли я свободное время, – начала я.
– Я не навязываюсь, – сказал он серьезно. – Если ты приходила все дни ко мне сюда, значит, навестишь меня и дома.
Возражать было глупо, да и не сильно–то хотелось, но меня все еще одолевали сомнения, я боялась, что с Вадимом это будет не так просто, как с Лешим. События последних дней сблизили нас, и последним толчком было общение с Валей наутро после ее возвращения с работы.
Поделившись, как обычно, впечатлениями от клиентов, Валя по секрету рассказала мне, что Светка, после изрядного подпития на заказе в сауне, злилась, как это получается, что она сама и рожала, и после этого еще сделала два аборта, и всегда являлась в эти проклятые больницы сама, без поддержки, а вокруг меня Вадим клеится, будто я медом намазанная.
Услышав это, я уже не сомневалась, впервые за брянский период моей жизни, собираясь в гости не для отработки эротических номеров, а просто так. Оказавшись, наконец, у Вадима дома, я увидела множество книг, и поняла, что ужасно скучала по ним. Увидела огромное количество пластинок и магнитофонных записей – и до меня дошло, как я буду когда–нибудь жить. И, наконец, я увидела много цветов. Букеты стояли во всех трех комнатах и даже на кухне, и все это были красные розы.
– Почему ты не уехал вместе со своими за границу? – спросила я, когда мы сидели за бутылкой вина в комнате с большими книжными шкафами, заставленными доверху.
– Я люблю эту страну, – ответил он просто.
– А деньги? – вырвалось у меня. – Там платят больше, и вообще, разве у нас жизнь?
– Ну конечно, – сказал Вадим. – У нас–то и есть жизнь, та, которую я знаю, и русские книги, и музыка, которую я люблю, и друзья.
После этих слов я почувствовала себя неполноценной.
– А почему ты работаешь на блядовозке? – решилась я. – Неужели нет ничего лучше?
– Дык, нравится мне, – вздохнул Вадим. – Я уже много где работал, и в конторах инженерных, и ди-джеем, и в Москве на заводе успел, но это все не мое. А когда еду по ночному городу, и опасность повсюду, а за спиной у меня хорошенькие девки надушенные сидят, мне в кайф, и настроение поднимается.
– Черт, так ты не из–за денег это делаешь? – опешила я.
– Ну, деньги тоже платят неплохие, – согласился Вадим. – Только это не главное.
Я ему не поверила, во всяком случае, не сразу. Думала, выставляется он передо мной эдаким разбитным парнем, но я ошибалась.
Мы сидели при свете свечей, играла классная музыка, и я чувствовала напряжение Вадима. Он деликатно не заводил разговор о сексе, но я уже заранее знала, что буду делать, и мы начали целоваться, а потом я расстегнула ему все, что мешало, и медленно довела его до состояния, когда он начал стонать и выгибаться. Он доверился мне и не трогал руками мою голову, чтобы побыстрее облегчиться. Я сама выбрала момент, несколько раз оттянув завершение, так что он уже был на пределе своей выдержки и завопил, наверняка переполошив соседей, когда я, наконец, приняла едва ли не стакан его влаги своим обученным ртом. Облизываясь, я смотрела на него снизу вверх, как это делала Валя, и очень хотела увидеть что–то большее, чем обычное самодовольное торжество мужика.
– Слушай, ты чародейка, – сказал Вадим. Глаза у него были закрыты, но худое лицо сияло именно торжеством, так что я вполне уверилась, будто психика у всех самцов одинакова, и нет никаких исключений.
Так я начала жить у Вадима, и первым делом набросилась на книги, даже ненадолго оставив свой английский. Он уезжал на работу, а я готовила обед, убирала и читала, изредка включая телевизор, чтобы услышать новости о боевых действиях в Приднестровье, или концерт группы «На-на», о которой теперь, пожалуй, мало, кто помнит.
Через неделю я сказала Вадиму, что у меня уже не идет кровь, и что я готова продолжать борьбу за обладание вожделенными президентами. Конечно, я ждала другого, но готовилась именно к тому, что услышала:
– Дык, хорошо, а то девчонки уже соскучились, каждый день спрашивают. Завтра и поедем.
Наверное, я была грустнее, чем обычно, понимая, что в последний раз наслаждаюсь продолжительным чтением в уютной квартире. За окном октябрь выкрасил склон Покровской горы в багрянец и золото, я любовалась этой красотой и даже не поинтересовалась у Вадима, почему собственно завтра, а не сегодня.
Он пришел под утро, забрался в постель с холодными ногами, от него пахло спиртным и сигаретами, и он дрожал, как щенок, а я вспомнила свою первую ночь с мужчиной, дрожавшим точно так же. Но, немного согревшись моим теплом, Вадим положил меня лицом вниз и стал целовать меня все ниже и ниже, а, дойдя до пяток, перевернул и медленно двинулся вверх. Мне стало сладко и хорошо, я только боялась, что он остановится, но страх мой был напрасен, потому что он ласково раздвинул мои ноги, и я ощутила его язык там, где мне втайне хотелось. Это не был первый раз, до этого некоторые клиенты уже опускались и целовали мое гладко выбритое лоно. Мне было иногда щекотно, но несколько раз показалось, будто я испытываю нечто новое – и это новое было приятно. Однако клиенты в Брянске редко лизали меня больше нескольких секунд, от силы минуты, и вообще, они будто бы стыдились своего порыва. Вадим же ласкал мою плоть, будто дорвался до волшебного источника – и я расслабилась, а едва напряжение ушло, волны невиданного блаженства начали расходиться внутри меня, я стонала, комкала простыню, дергалась, как в припадке, но Вадим крепко сжимал мои бедра, его язык нашел какую–то потаенную точку, и она взорвалась во мне криком и судорогами, когда я впервые в жизни испытала оргазм. Честное слово, я, как и все девочки, гладили там себя рукой, и это было приятно, но сравнивать мои детские шалости и то, что я испытала в эту ночь, все равно, что сравнить лампочку и Солнце, бурю и сквозняк, вялый цветок в горшке и весенний луг, покрытый – весь покрытый! – цветами.
Я не сразу пришла в себя, несколько секунд осмысливая, что это было, а когда сообразила – обняла Вадима за плечи и притянула к себе, не желая отпускать его, ни на секунду, никуда, никогда.
– Ну, малышка, ты что, в самом деле, – все–таки он вырвался и потянулся за сигаретой.
– Я сегодня впервые поняла, что такое секс, – призналась я. – Думала, что это другое,… а это же… ради этого живут!
– Многие так и думают, – сказал Вадик, затягиваясь.
– А ты? – я перевернулась на живот и смотрела на него. – Ты считаешь иначе?
Он некоторое время не отвечал, но худое лицо его будто закаменело, а в глазах полыхнул какой–то странный огонь.
– Наверное, я был бы счастлив так думать, – сказал первый мужчина, с которым я испытала блаженство. – Если бы не знал, какой кайф от герыча.
Я не сразу поняла, а, поняв, подумала, что это не со мной происходит. Вообще все происходит с кем–то, кому снится кошмар, просто кошмар, который скоро пройдет, не оставив следа.
– Ты бросишь, – решительно сказала я, восемнадцатилетняя проститутка, познавшая аборт и оргазм. – Ты сильный, ты уже бросил, понятно тебе?
Я обхватила его костистое тело руками и ногами, он обнял меня и мы еще долго так лежали, а потом любили друг друга до утра.
В тот же день я возобновила работу, будто ничего особенного не произошло.
Мир как–то так устроен, что наши эмоции абсолютно на него не влияют, но этого не понимаешь, когда ты молодой. В то время мне уже не казалось, что моя радость или моя боль значат что–нибудь большее, чем просто переживания, которые со временем пройдут. Я удивлялась, если кто–нибудь считал, что он со своими чувствами значит нечто исключительное. Мое смирение и стойкость появились на свет, когда умер отец, и вместе с этим я повзрослела настолько, чтобы перестать считать себя чем–то особенным в мире. Если бы я была не такая, как все, я сумела бы не допустить, чтобы папа ушел, но коль уж это случилось, я не могла позволить себе зависеть от эмоций, и я научилась их презирать. Это помогло мне прийти к пониманию того, что слова не стоят переживаний, и только поступки могут привести к результатам в жизни. Моя гордость не позволяла страдать ненужными словами, я должна была делать что–то для себя и для тех, кто был мне дорог. И я продолжала работать.
А Вадик продолжал любить меня после работы.
Даже старый мудрый Палыч долгое время не догадывался, что наш охранник сидит на игле. Другие девчонки тоже не видели ничего особенного в действиях и манерах Вадика, а я уже понимала, что его белые рубашки – это такой яркий поплавок, удерживающий его до времени от падения на дно.
Поведение его с клиентами было дерзким, и часто его били, а он давал сдачи, когда мог. Наш экипаж под его охраной почти не попадал в переделки, хотя на нем редко заживали синяки, а однажды ему сломали нос и ребро. Я жила у него и ухаживала за ним, как могла, но все равно он временами покупал у барыги свою дрянь, и с этим я ничего не могла поделать. Его главная страсть была сильнее меня, и временами я даже хотела, чтобы он уже ширнулся, и безумие на какой–то период покинуло бы его олений взгляд. Периодами же казалось, что Вадик полностью в норме, и я уже почти верила, что он справится с перепадами в его состоянии, заметными пока только мне одной.
Довольно долго я не сталкивалась с проблемами на работе, пока однажды мы не поехали на вызов, поступивший из частного сектора.
Там трудно было найти телефон, чтобы отзвониться на базу и уточнить адрес, а на домах не было номеров, и разбросаны они были беспорядочно и бестолково, будто бы планировщик специально задался целью сбить с толку вражеских шпионов. Мы долго плутали между одноэтажными домиками, падал декабрьский снег, и, когда наконец нашли нужный адрес, нас опередил и поджал серебристый джип, не давая проехать дальше. Он следовал за нами уже некоторое время, но Палыч просто не имел маневра и остановился, боясь увязнуть в снегу.
– Так это вы до нас добираетесь! – обрадовано крикнула вышедшая из джипа личность, сверкая золотыми фиксами. От калитки к нам спешили еще двое парней в свитерах, видно, невтерпеж им было нас встретить.
– Стойте, господа, – начал Вадик, выскакивая из «Волги», – вы ошибаетесь, мы с дороги сбились.
– А это наши шалавы! – обрадовался фиксатый, открывая заднюю дверцу нашей машины. – А ну выходи строиться!
Я сидела в середине, между Валей и новенькой Наташей, которая заменила в экипаже Марину. Наташе было двадцать четыре, и у нее была дочь пяти лет, жившая в одном из райцентров с бабушкой.
– Да вы чё, братья, – театрально изумлялся Вадим, – это ж беспредел, в натуре!
Между тем фиксатый выволок из машины Наташу, и настала моя очередь. Я вышла сама, понимая, что отсидеться мне не дадут. Но пока меня никто не трогал, и я потихоньку отступала за багажник «Волги». Тут быки в свитерах обратили внимания на нелепую фигуру в белом полушубке.
– Хорош бакланить, сутенер, – веско сказал один из них и врезал Вадику в промежность ногой, обутой в тяжелый ботинок.
– Забирай девок в хату, – распорядился фиксатый, не отпуская Валину руку.
– Постойте, – взмолилась я из–за багажника. – Мы не сами по себе, наша крыша Клим, не надо драться!
– С твоей крышей, прошмондовка, мы разберемся сами, – не меняя мрачное выражение, ответил тот, что ударил Вадика.
Обходя лежащее тело, он двинулся ко мне, но тут корчившийся на снегу Вадик вдруг схватил его за ногу и заорал:
– Соня, беги!
Голос ударил меня, как хлыстом, и я помчалась туда, откуда мы приехали, разом вспомнив свои спортивные навыки. Если бы не проклятые сапоги на высоком каблуке, я наверняка оторвалась бы, но разъяренный ублюдок в удобных ботинках и легком свитере догнал меня, вязнущую в снегу. Правда, через метров двести… Дикую погоню видели, как минимум, несколько человек по дороге, но никто не пришел на помощь маленькой беглянке. Хотя смотрели все с интересом, это точно. Наверное, им понравился и последний прыжок здоровенного преследователя, после которого я буквально оказалась под ним, и мой рот и нос забился обжигающим снегом. Удачливый ловец видимо потерял немало сил в погоне, потому что почти не бил меня, так, пара оплеух по щекам, я и внимания не обратила, зная, что последует дальше, а главное, думая о Вадике.
