Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Кто сейчас добивается успеха в России? Посмотри вокруг – к нам приходят воры и бандиты, взяточники и аферисты, наглые, сильные, уверенные в себе. Мир сейчас принадлежит этим крутым самцам, а мы только подстилки, мразь, без имени и души. Каким делом можно заниматься в этом сортире? Да тебя в порошок сотрут, замучают поборами всякие крыши и раздавят конкуренты.
Она замолчала, переводя дыхание.
– Ты рассуждаешь, как подстилка, значит ею и останешься, – холодно сказала я. – Мразь именно боится что–то делать, придумывает дешевые аргументы, чтобы пальцем не пошевелить. Если хочешь знать, все эти люди, которые кажутся тебе жутко сильными и влиятельными, тоже чего–то боятся, тоже не уверены в себе…
– Ага, боятся, что у них не встанет, – снова она хрипло засмеялась.
– Не притворяйся тупой сучкой! – вспылила я. – Тебе я помогаю, потому что ты умнее других, даже меня, может быть, в чем–то. Сила это не главное – иначе Землей бы правили слоны и медведи. Заведи себе грамотную охрану, и все будут бояться уже тебя. Думаешь, у всех этих мудаков, которых ты перечислила, не трясутся коленки от страха перед наездами, стрелками, предъявами? Ты вбила себе в голову, что ты ниже их, и вся беда идет у тебя из головы. В реальности люди равны и умирают одинаково все – бляди, банкиры, авторитеты.
– Наглая ты девка! – восхитилась Маша. – Будто бы не из провинции. Это даже странно: в Иваново я ни хрена не слышала таких рассуждений, это тебе Москва навеяла… А меня с детства папаша бил, пьяный приходил вечно, потом замерз как–то зимой, так я даже не плакала, хотя мне всего восемь исполнилось. У матери было нас двое – я и старший брат. Он военный был, погиб в Афгане, под самый конец… Если бы не он, я бы не доучилась. Его привезли в свинцовом гробу через месяц, как я диплом получила…
– И что потом?
– Ничего. Замуж вышла, родила, потом развелись. Он бухал сильно.
– Слушай, ты же из мужиков веревки вьешь. Как можно от такой, как ты, уйти?
Она разметала по плечам длинные волосы, и сквозь них, улыбаясь, посмотрела на меня – это был ее взгляд менады, от которого мужики валились в штабеля.
– А я тебе нравлюсь, – не спросила, а уверенно сказала Маша. – Я давно уже заметила.
– Нравишься, – не стала я лгать. – Если хочешь, считай это одной из причин.
На самом деле, мне нравилась не просто она, а ее талант. С той же легкостью, с которой она соблазняла мужчин, Маша делала в жизни все: готовила, рассуждала об умных материях, шила… Она рисовала совершенно изумительные модели одежды, в которые я сразу влюбилась, когда увидела Машины альбомы. Впрочем, разве можно было отделить талант, от личности, которая старалась изо всех сил этот талант угробить? Кстати, Влад-администратор по секрету сказал мне, что брат Маши погиб в тюрьме, куда сел за убийство их отца. Но к 97-му году я научилась хранить как свои, так и чужие секреты.
На мой день рождения Сабрина сообщила страшную тайну: она собралась уходить к своему поклоннику, Жене, с которым уже полгода встречалась вне работы. Он был управляющим фабрикой по производству керамики в Подмосковье, и ради Сабрины оставил жену и двенадцатилетнюю дочь. Самому ему было уже около сорока, и они с моей подружкой сняли гнездышко в Чехове, где готовились наслаждаться друг другом. Квартиру в Москве этот человек оставлял жене и ребенку, а сам уходил в неустроенность подмосковной жизни вместе с проституткой. Бывшей, надеюсь.
Я довольно хорошо помню, как Женя впервые появился у нас в клубе с германскими партнерами. Они где–то раньше успели набраться, и пришли уже заполночь, желая украсить бурный отдых женским обществом. У немцев были расслаблены галстуки, а Женя свой вообще развязал, и я его запомнила по этим длинным, перекинутым через шею концам.
– Эй, телки! – нагло орал Женя сквозь громкую музыку. – А ну, бегом сплясали для моих гостей из Дойчланда русский народный танец стриптиз!
– Там девушка на сцене, – утихомиривала я борзого клиента. – Она уйдет, мы пойдем танцевать в свою очередь.
– Вы чё, оглохли?! – кричал Женя через минуту. Капельки пота блестели разными цветами на его лысине, а большие глаза навыкате горели праведным огнем. – Я сказал – стриптиз!
– Ну, обожди чуть-чуть, – увещевала Сабрина, сидевшая с другой стороны. – У нас тут очередь, все девочки танцуют, когда положено.
– А где тут у вас в бардаке администратор? – не унимался керамический топ-менеджер, сотрясая стол сильным кулаком своей жилистой руки. – Ща его раком поставлю, козла!
Ну, примерно так вел себя вполне законопослушный управляющий фабрикой, и со стороны его, в самом деле, можно было принять за какого–нибудь бандита, но тогда все считали такой стиль принятым и нормальным для ночного клуба, и поведи он себя иначе, Женя в собственных глазах и глазах окружающих выглядел бы лохом. А тут все было, что называется, комильфо, и даже немцы вроде как соображали это, меньше церемонясь с нами в Москве, чем у себя на родине. С одним из этих Жениных гостей я и провела остаток ночи, а Сабрина тогда впервые узнала близко своего будущего спутника жизни. И ничего особенного не появилось между ними, я хорошо это помню по впечатлениям, которыми она вполголоса делилась со мной на заднем сидении утреннего такси.
Сабрина не удивилась, и когда Женя появился в клубе через неделю – на этот раз один. Я вообще его даже не узнала сразу, настолько интеллигентно он выглядел в двубортном костюме с образцово повязанным галстуком. Клиенты нередко возвращались к девушкам, которые им нравились, а я знала, что моя подруга мастерски ублажает мужчин в постели. Потом он стал появляться еще и еще, и я вскоре узнала, что они встречаются во внерабочее время. То есть, для нас нерабочее, потому что Сабрина стала ездить и в Чехов на свои выходные, а Женя все реже появлялся в семье, ссылаясь на загруженность работой. Похожих историй не перечесть, и не у всех бывает такой финал, но к осени Сабрина полностью созрела для того, чтобы расстаться с карьерой шлюхи-стриптизерши, и я была первая, кто от всей души пожелал ей счастья.
В этом же октябре Маша-Мадлен перебралась ко мне, и мы стали жить с ней вдвоем, а Сабрина, нет, уже добропорядочная гражданка Татьяна Мальцева, часто наведывалась к нам, и даже пару раз оставалась ночевать, когда Женя уезжал в командировки.
Примеряя на себя ее судьбу, я не завидовала Сабрине, но сама старалась все–таки приглядываться к своим поклонникам – не ровен час, среди них мог найтись тоже достойный человек. Самым близким к тому, чтобы я пересмотрела свои взгляды, был Тимур Ахарцахов, личность загадочная настолько, что я, наверное, могла бы в него влюбиться.
Крупный, одетый с иголочки, пятидесятилетний восточный мужчина с глубокими залысинами и огромным горбатым носом, который был похож на птичий клюв – я заподозрила в нем кавказца, перса или араба, но он оказался ассирийцем. Это заинтриговало меня – раньше я не сталкивалась с потомками этого некогда великого народа, чьи колесницы потрясали древнее египетское царство, наводя ужас на фараонов и жрецов. Поначалу я и дотрагивалась до него с опаской, как прикасался бы человек к мумии – ну как, скажите мне, воспринимать наследника столь древней нации, полузабытого всеми народа, чьи современники давно уже стали памятью на желтых папирусных листах и глиняных табличках. Хотя живут ведь среди нас армяне, евреи, китайцы, – но эти народы имеют современную историю, а об ассирийцах вы можете прочитать только в исторических книгах. Каково это – чувствовать себя осколком чего–то невообразимо древнего?
Ахарцахов чувствовал себя прекрасно – от него буквально исходила уверенность и сила, причем не та бычья мощь и наглость, которые нередки среди наших авторитетов, а именно древняя аура власти, которая подчиняла все вокруг. Впрочем, Маша говорила, что я романтизирую надутого восточного дядьку, и ничего в нем необычного нет. Как же, поверила я, видя, как обаяние и женская прелесть менады раз за разом разбиваются о спокойную невозмутимость Тимура Ахарцахова. Ясен пень – она сама, соблазнительница Мадлен, хотела завоевать и приручить ассирийца, но видать в генах его струилась кровь чернобородых героев, которые навидались разных нимф и менад, и прекрасно знали им цену.
Что же нашел Ахарцахов во мне, вроде бы самой обычной провинциальной девчонке, миниатюрной и не самой красивой? На этот вопрос я не знаю ответа до сих пор, но могу догадываться, что этому прирожденному владыке недоставало кого–нибудь, достойного, чтобы взять его под защиту. Это не отвечает на вопрос: «Почему именно я?», но хотя бы объясняет его мотивы. Ведь я уже много раз видела, что слабых и безвольных мужиков притягивают большие и крепкие женщины, которые ведут себя с ними как матери. Настоящих же мужчин способна взволновать маленькая беззащитная девушка-ребенок. Многие женщины пользуются этим, изображая слабость, чтобы привязать сильного самца, но я ничего не изображала, а Тимур был достаточно умен, чтобы оценить мою искренность. Или это я сама себя убеждаю?
Но, так или иначе, Ахарцахов занял главное место в моей жизни вне работы, и я стала встречаться с ним все чаще. Впервые после Егора я позволила себе проявить женскую слабость (не считать же Бориса Аркадьевича и других клиентов из секретного списка, которые платили мне, как девушке по вызову), и сразу привязалась к таинственному ассирийцу. С ним я была ласковой и покорной, не перечила и не огрызалась, так что сама, кажется, начала задумываться: где же я настоящая? Не скажу, чтобы я утратила способность рассуждать, общаясь с ним, или вдруг перестала быть личностью – нет, просто с Тимуром мне приятно было быть именно такой, и я в угоду ему научилась находить радость в подчинении. Если вы не понимаете меня, то вы или мужчина, или рядом с вами никогда не было такого человека, как Ахарцахов.
В его присутствии все делались как бы немножко ниже – таким даром обладал он, а я видела его в обществе высоких милицейских чинов, банкиров и политиков, – словом, вращался он в довольно солидных кругах. Не подумайте, что он всюду брал меня с собой и представлял как любовницу. Просто мы шли в театр, на концерт или на презентацию – и я поневоле наблюдала, как Тимур встречает разных знакомых и как ведет себя с ними. Благодаря ему я узнала, наверное, больше, чем от любого из своих прежних мужчин, и он походя делился со мной крупицами своей мудрости, за что я ему по сей день благодарна.
Я не хочу создать у вас впечатление, будто до встречи с ним была совсем уж темной провинциалкой, но ведь часто прочитанное в книгах потому и кажется нам великим и прекрасным, что совпадает с нашими мыслями, которые раньше мы просто не могли правильно выразить. Ахарцахов своей речью нередко формулировал принципы, которые я потом старалась применять для себя. Он, скажем, любил изобразить перед интеллектуалом недалекого восточного сладострастника, изъясняясь с кавказским акцентом, а какому–нибудь банкиру вдруг на чистейшем русском говорил:
– Вам бы пересмотреть ставку рефинансирования, любезный Афанасий Иванович, иначе вряд ли Центробанк продлит лицензию на следующий год.
– Но мы работали по этим ставкам, и все было в порядке, – огорчался Афанасий Иванович.
– Ужесточается контроль со стороны МВФ, – говорил Тимур, – и эти меры ударят по вам. Если вы хотите и дальше быть в игре, пора менять инвестиционную политику, вкладывать хотя бы в развитие ТЭК, а не банкротить якобы убыточные структуры, а потом перепродавать их западным инвесторам, как вы поступили с N-ским комбинатом.
Я удивлялась таким преображениям и не раз говорила об этом Ахарцахову.
– Соня, девочка, – улыбался он, – никогда нельзя оставаться одним и тем же, иначе все привыкнут к тебе и перестанут обращать внимание. Ты должен быть загадочным, непредсказуемым, и люди тогда будут уважать и остерегаться тебя, а ты сохранишь влияние.
Должность Ахарцахова состояла в том, что он входил в совет директоров и одновременно был акционером огромного холдинга, который объединял заводы, банки, электростанции и даже какие–то рудники. По своим обязанностям он отвечал за внешнеэкономическую деятельность этого монстра, и ему часто приходилось выезжать за границу. Намного чаще, чем мне бы хотелось. Однажды он позвал меня с собой в Испанию, но я со своим меченым паспортом вообразила, какой позор ждет меня и моего спутника в Мадридском аэропорту, и довольно решительно отказала ему. Больше таких поездок Тимур не предлагал.
А если бы предложил? Если бы я стала для него кем–то более значительным, чем просто приятная подружка для совместного выгула? Не знаю. У Ахарцахова была жена, которая обычно звонила ему не реже двух раз за вечер на мобильник, а если вдруг раздавался третий звонок, он хмурился, отвечал короткой рубленой фразой с несколькими «х», и жена больше его не беспокоила. Взрослые дети тоже не слишком докучали ему, и я знала, что Ахарцахов-младший учится в Кембридже, а дочка усердно штудирует сольфеджио в Московской консерватории. Наверное, у Тимура, который воплотил мечты почти любого россиянина, появилось больше свободного времени, и часть его он любезно предоставил в распоряжение двадцатитрехлетней подружке, которая к тому же могла связывать слова в достаточно правильную речь. Нет, на большее рассчитывать я не могла, и сама не проявляла матримониальных намерений, за что, возможно, Тимур тоже был мне признателен. Да, так, пожалуй, верно, это была сделка, где мы наслаждались друг другом ровно до той грани, где начинаются признания с объяснениями, и связь может то ли вспыхнуть яркой страстью, то ли стать обузой для одной из сторон и источником страдания для другой.
Между тем, миновало 850-летие Москвы, отмеченное грандиозным лазерным шоу, которое устроил знаменитый Жан-Мишель Жарр, понемногу убрались в страну баек и анекдотов малиновые пиджаки вместе с их владельцами, рубль деноминировали, и он стал себя вести, подобно приличной валюте. Я изредка покупала газеты с объявлениями о продаже недвижимости, и с грустью понимала, как скакнули цены на квартиры в столице. То есть, я, в принципе, зарабатывала неплохо, но цены тоже все время шли вверх, и заветную покупку приходилось откладывать, потому что хотелось вселиться не в убитую гостинку на окраине, а в более-менее достойное жилище.
Кстати, с нового учебного года я восстановилась на экономическом факультете заочного отделения Плешки, и мне не составляло труда вычислить, что, если не произойдет чуда, то при текущей динамике цен, я скоплю на квартиру, которая бы меня устраивала, только года через три. Тогда мне будет двадцать шесть, и все еще я могу считать себя в графике. Или уже нет? Признаюсь, я устала за долгие шесть лет, которые проработала в чертовом секс-бизнесе, причем, усталость была и физической, но больше моральной.
Я сама чувствовала, какой лживой и приторной становлюсь, общаясь с клиентами, причем, если раньше у меня легко получалось перестраиваться, и, скажем, Вадику и Егору я говорила честные слова про любовь, раскрывая душу и вкладывая в отношения с ними настоящую нежность, то с Тимуром я уже отчасти притворялась, подыгрывая ему. Хоть это, повторюсь, было именно с ним для меня приятно. Маша, которая, кажется, стала относиться ко мне, как к единственной подруге, была и вовсе чужой мне человек, пока не произошла история с наркотиками у нас в «Медовом носороге».
Возможно, вы в курсе, что ночные клубы служат излюбленным пристанищем барыг, промышляющих сбытом дурмана для клиентов и проституток. Хорошая служба безопасности должна выявлять эту публику максимально быстро, а дальше все зависит от политики самого заведения: места попроще предлагают барыге делиться выручкой от улова на своей территории, а самые приличные клубы выметают эту мразь, внося ее в черный список. Возможен еще промежуточный вариант, в котором клуб разрешает работать одному-двум барыгам, из своих, чтобы не отдавать в руки чужаков перспективный рынок сбыта. Словом, в наркобизнесе вокруг клубов или там дискотек всегда происходит невидимое постороннему глазу движение, за которым пытается следить и милиция. ОБНОН внедряет своих людей в клубы, чтобы разнюхивать обстановку, а людей у них, по правде говоря, не счесть. Ведь сами барыги рано или поздно попадаются, и тогда ушлые опера начинают прессовать задержанного по всем правилам ментовского искусства.
В барыги–то идут не идейные подвижники, а самый что ни на есть человеческий хлам, который со страху готов продать кого угодно, что в жизни и происходит. Не знаю, может быть, где–то герои боевиков, подобные Аль Пачино, и существуют, но, на мой взгляд, наши барыги были чем–то вроде крыс. Они выглядели, как люди, умели цинично острить и могли казаться продвинутыми парнями в хороших шмотках, и на дорогих машинах, но в глазах у них я всегда читала ужас перед ментами и перед своими крышами, и этот кошмар могла пересилить только жажда наживы. Так крыса ворует отравленный кусок, специально оставляемый для нее – просто барыга любит деньги больше даже самого себя, иначе я не знаю, как объяснить существование этой заразы.
Я всегда быстро обрывала разводку этих подонков, и после нашего сближения с Машей старалась следить еще и за ней, что было очень тяжело. Вообразите, что я и она работаем с клиентами в разных концах зала, танцуем, заходим в свою очередь в раздевалку, чтобы поправить макияж – словом, иногда за вечер нам не удавалось перекинуться и парой слов. Но я все–таки умудрялась разглядеть в полумраке клуба, как очередной разводящий подсаживается к моей подруге, и старалась оказаться рядом, чтобы не допустить их общения. Понятно, барыга по кличке Сахно (а, может быть, это была и фамилия), люто возненавидел меня. Ну, представьте:
– Вставляет, круче, чем Люся (это ЛСД он так величал), и никакого привыкания.
– Сахно, я же объяснила тебе, что завязала, – это Маша говорит.
– Так я ж тебе не эйч впариваю, красавица, – обиженно твердит он. – Я что, не понимаю? Эта штука ваще безобидная, ее на Западе студенты хавают, и экзамены на пятерки сдают. Давай вместе парочку марок уберем – сама увидишь. Даже капусты за пробу с тебя не возьму.
– Сахно, ты опять здесь, – это я появляюсь на арене. – Сколько раз тебе говорить – иди от нее подальше. Ты что, русский язык не понимаешь?
– Грубая ты, Сильвия, – морщится Сахно. – Два вершка от горшка, а туда же, людей смущать. Ты, наверное, хочешь, чтоб я тебя выебал. Скажи честно, хочешь ведь?
– Мечтаю, Сахно, просто снишься ты мне в своем крутом «Версаче». Это любовь, и когда–нибудь мы сгорим в ее пламени, а теперь уйди, пожалуйста.
Нам запрещено хамить клиентам, а Сахно вроде бы клиент, хотя все знают, кто он, чем живет и для кого занимается своим дерьмовым бизнесом. И вот мне пора уже идти танцевать, Сахно провожает меня:
– Покрути жопкой для меня, Сильвия, люблю смотреть, как ты на шест запрыгиваешь, обезьянка.
И я ухожу, не отвечая ему, а сама бледнею от злости, хорошо, что в полумраке этого не видят клиенты. Пробовала я говорить и с администратором.
– Влад, разве проблема сказать этому козлу, чтобы отвял от Мадлен? Она же в завязке, и работает лучше всех, пусть даст ей дышать спокойно.
– Он уже впарил всем, кому мог, – улыбается Влад, коротко стриженый блондин с лицом комсомольского вожака прошлых лет. – Мадлен–то была его раньше, а теперь отказывает, кому ж приятно клиента терять?
– Он преследует ее, работать мешает, – подыскивала я аргументы, способные убедить администратора во вредности Сахно. – Вчера она могла бы сделать больше заказов для бара, если бы он не маячил.
– Сильвия, ты же в курсе, – снисходительно объяснял Влад, – если бы он не платил кому надо, его бы здесь не было. А так он же ее силой не заставляет – пусть болтает себе языком. Профессия у него такая – лохов разводить.
Но вот настал день – это было в середине зимы – когда государевы люди в черных масках с трех сторон хлынули в «Медового носорога», и все работники и посетители послушно легли на пол. Я как раз была на сцене, успев сбросить платье и кружась вокруг шеста. У меня было желание увеличить число кругов до пятнадцати, и, чтобы это эффектно выглядело, я обхватывала ногой шест и вертела несколько кругов, не касаясь подиума, потом еще несколько и еще, пока не чувствовала, что головокружение уже слишком сильное, и только тогда останавливалась. Как говорила Мадлен, это было похоже на фуэте, только с шестом, и неизменно вызывало аплодисменты зрителей. А в клубной работе очень важно привлечь к себе внимание – тогда наверняка тебя пригласят за столик, угостят выпивкой, ну, и так далее.
В общем, когда ОМОН с ОБНОНом ворвались в клуб, я как раз кружилась, и не сразу поняла, что произошло. Свет уже зажгли, разогнав интимный полумрак, музыка утихла, слышались грубые команды и звук ударов, а я торопливо натягивала на себя платье, не глядя, что творится вокруг. На меня–то и внимания почти не обратили, поскольку ОМОН занялся в первую очередь теми, кто сидел в дальних углах – валились столики и стулья, падали те, кто, увлекшись дамой, или попросту пьяный, не услыхал команды лечь на пол.
Сахно уже лежал лицом вниз, а Маша сидела рядом с ним на стуле, глядя в пол. Девушек не сбивали прикладами и не трогали руками, если они не дергались сами. Я быстренько села рядом с подругой, схватив сумочку, которую оставляла тут же, под ее присмотром, на спинке стула. Это был уже второй на моей памяти милицейский рейд в «Медовом носороге», и я знала, что дело не окончится быстро. Вначале увели каких–то клиентов в наручниках, видимо, разыскиваемых. Потом стали допрашивать по очереди других мужчин. Если документы находились при них, они тут же отправлялись восвояси, а когда документов не было, задавали вопросы клиентам и их друзьям, если клиент пришел не один. Словом, процедура тянулась медленно и периодически прерывалась на избиения, когда не допрошенный еще посетитель делал попытку подняться или просто шевелился на полу. Парням в масках и камуфляже физические упражнения доставляли явный кайф, и я замечала, как их глаза в прорезях шныряют по залу, выискивая нарушителя, на котором можно размяться.
Я немного удивилась, когда в числе последних прошел проверку и Сахно – камуфляжные ребята вроде бы грамотно обыскивали всех, и для барыги не было сделано исключения. Некоторых, вызывавших подозрения клиентов, даже раздевали в углу, чтобы прощупать все швы. Особенно доставалось кавказцам – я видела, как двоих грузин, постоянных клиентов, которых я хорошо знала, раздели догола и дали им несколько унизительных пинков. Эти люди занимались импортом вин со своей родины, и вся их оплошность состояла в том, что они пытались объяснить защитникам порядка, кто они такие, вместо того, чтобы покорно стянуть с себя трусы.
В общем, Сахно тоже обыскали, как и большинство, то есть, без медосмотра, и отпустили на все четыре стороны. Я злилась, что не взяла выходной в этот день, и не пошла с Тимуром на выставку, рекламу которой приметила на афише, совершенно не думая о более важных вещах: куда барыга сбросил свой груз, тянущий на хорошую статью.
Только когда зал опустел, и менты занялись на закуску девушками, я увидела в своей раскрытой для осмотра сумочке товар проклятого барыги. У омоновца, стоящего передо мной, зрачки заполнили обе прорези.
– Эй, понятые! – заорал он. – Идите, полюбуйтесь.
– Это не мое, – выдохнула я, представляя, как идут в тартарары все мои мечты и надежды.
– Это мои наркотики, – спокойно сказала Машка. – Соня пошла танцевать, а я испугалась, и переложила это ей в сумочку, пока был вначале переполох.
– А теперь чего одумалась? – спросил милиционер.
– Совестно стало, – сказала Маша.
– Да, тут у нас целое дело! – радостно сказал другой страж закона, подходя к нам. – Преступное сообщество!
Я не видела его лица под маской, но голос был довольный, как будто он только что обезвредил целую дилерскую сеть.
Наркотиков оказалось вполне товарное количество, с ними обошлись бережнее, чем с людьми, запаковав при понятых в большой целлофановый пакет, и запечатав его пломбой с печатью. Мы с Машей, уже переодетые в обычную одежду, были помещены не в подвальную камеру временного содержания, а за загородку для случайных задержанных, или, по-народному, «обезьянник» местного райотдела, и обноновский оперативник поочередно вызывал нас на допрос. Меня выдернули первую, и я оказалась в кабинете, оборудованном новой офисной мебелью и компьютером. В детективах этих лет старательно описывалась нищета служителей закона, и по контрасту подчеркивалась вызывающе крутая обстановка, в которой жили преступники. Я же в очередной раз убедилась, что все это очередная ложь. Без всяких пристрастий, подумайте и вы: неужели милиция была настолько безмозглой, чтобы травиться паленой водкой, или там корячиться на обшарпанных стульях, когда сколько угодно предпринимателей готовы были раскошелиться на спонсорскую помощь, только бы их защитили по-настоящему? То есть, исполнили в отношении их свои прямые обязанности. Ах да, настоящий героический мент просто обязан быть бедным и голодным, ездить на автобусе и терять семью в угоду священному долгу…
Впрочем, перед оперативником, внимательно глядящим на меня, я думала вовсе не об этом, а рассказывала ему подлинную историю, честно встречая недоверчивый взгляд.
– Вы, пожалуйста, проверьте отпечатки на пакетиках, – попросила я под конец. – Если я говорю правду, вы не найдете ни моих, ни Машиных отпечатков, будут только пальцы этого Сахно, которые, я уверена, уже есть у вас в картотеке.
– И на хрена мне это надо? – зевнул опер, что было вполне естественно после трудовой ночи. – У меня есть вы, понятые видели, что находится в сумочке, которую ты признала своей. Дело, в общем–то, можно передавать следователю. А ты предлагаешь его усложнять, добавляя мне лишнюю головную боль.
– То есть, вы хотите сказать, что справедливость для вас вообще ничего не значит?
– Ты знаешь, малявка, сколько тут, передо мной сидело всякой швали? – Он указал на мой стул. – И все они, как один, только и говорили о справедливости, причем наркотики, найденные в их вещах, на голубом глазу объявляли подброшенными.
– Но меня–то проверить легче легкого!
– Это тебе так кажется, – опер закрыл покрасневшие глаза и откинулся в своем кресле. – Даже если ты не врешь, ваш этот Сахно сейчас заляжет на дно. Ух ты! – обноновец широко раскрыл глаза и с чувством продекламировал:
Наркоторговец Джек Сахно
В который раз ушел на дно.
Видать, в милиционере пропадал талант стихотворца, и я с трудом подавила желание посоветовать ему поступать в Литературный. Но творческий пыл у моего собеседника уже и так погас. Он вытянул из кармана сигарету, не спеша, закурил и равнодушно сказал:
– В этом случае мы имеем пустышку с неизвестными перспективами, или, попросту говоря, дело зависнет. А с вами, драгоценные путаны, в качестве обвиняемых, оно раскрутится в два счета, что улучшит показатели раскрываемости.
– Спасибо за откровенность, – сказала я, – только ведь мы не знаем цепочки наверх, а, насколько я понимаю, от вас требуется не просто засадить мелкого барыгу, а выяснить, откуда поступает отрава.
– Это ты в фильмах высмотрела? – презрительно скривился обноновец. – Барыги боятся нас меньше, чем своих поставщиков. Знают, что те им не простят лишних показаний. Максимум, на что они идут, это сообщают о таких же мудаках, как они сами, чтобы нашими руками придавить конкурентов.
– Но вы мне кажетесь порядочным человеком, – сказала я, начиная отчаиваться. – Мы же в этой истории совершенно невиновны. Неужели вы захотите просто так поломать нам жизнь?
– Вы ее сами себе уже сломали, – холодно сказал опер. – Ты могла бы работать у себя в городе на фабрике, выйти замуж, рожать детей, а вместо этого приперлась в Москву и стала блядью. Нет у меня к тебе сочувствия, и быть не может.
– Это предубеждение, – быстро сказала я, – люди наклеивают ярлыки на девушек из клубов и предвзято относятся к нам. Но и милицию, многие не любят, так что же теперь, нам из–за этого пропадать? Ведь Христос сказал о проститутке: «Пусть кинет в нее камень, кто сам без греха». А мы просто танцовщицы, у нас нет богатых родственников, зарабатываем, как можем, и никому ничего плохого не делаем. Вы, милиционеры, защищаете народ от яда, я, что, не понимаю, как это важно? Не надо нас делать обвиняемыми, ну, пожалуйста!
– Софья Николаевна, – милиционер заглянул для верности в мой раскрытый паспорт, лежавший на столе, рядом с исписанными листами бумаги – протоколом моего допроса, – ты мне здесь баки не забивай своими хитростями. Ишь, даже религию приплела. Лучше скажи, как ты насчет того, чтобы помочь правосудию действием?
– Скажите только, что требуется, – обрадовалась я.
– Вначале прочитай и подпиши протокол. Пока что это протокол допроса свидетеля.
Я быстро вгляделась в почерк оперативника и, убедившись, что ничего он к моим словам от себя не добавил, поставила подпись. Бумаги вновь перекочевали на стол. Я вопросительно посмотрела на стража закона, как бы спрашивая, что еще. Он устало улыбнулся. Совсем по-доброму, по-человечески.
– А теперь, раз ты согласна помогать следствию, возьми–ка у меня в ротик.
– И вы нас отпустите? – я не ожидала такого поворота.
– Экая ты шустрая, гражданка Буренина, – сказал опер. Он поднялся, не спеша обошел стол и запер дверь на задвижку. – Утром изложу начальству твою версию, так и быть, но посидеть немного придется, по крайней мере, до результатов дактилоскопии. Видишь, я с тобой разговариваю откровенно, без ложных обещаний. Но, надеюсь, если ты не врала, дело против вас не возбудят.
Он уже стоял передо мной со спущенными до колен камуфляжными штанами, и тянул вниз резинку трусов. Я вскочила и подбежала к двери, дернула задвижку.
– Нет, господин офицер! – зло выпалила, глядя ему в глаза. – Не затем я здесь, чтобы доставлять вам удовольствие. Или выпускайте, или сажайте меня назад. А ваши разводки приберегите для бомжих и наркоманок. Без гарантий освобождения ничего не выгорит.
– Во-от, как мы завернули! Типа, порядочные, нах, – сказал опер, поправляя свою форму – в любую секунду мог войти кто–то из его коллег. Он все–таки находился на территории районных ментов, а не в своей вотчине.
Я решила, что дальше говорить с ним бессмысленно, и продолжала стоять у дверей, схватившись за ручку. Опер подошел совсем близко и вдруг сильно ударил меня в живот. Я захрипела, потеряла дыхание и перегнулась пополам, но не упала, все еще держась за дверь. Новая оплеуха свалила меня на пол.
– Блядь, соска ебаная! – выдохнул мент и пошел к столу, где поднял телефонную трубку. – Слышишь, Попов, это ты? Распорядись, чтобы вторую ко мне подняли. Марию, как там ее, ну да, не родственница, часом? Ну, давай. Только они встречаться не должны, чтобы пели каждая своим голосом, понимаешь? Ага. Я рыжую эту, Буренину, к черной лестнице отведу, а ты свою родственницу в кабинет заведешь, а потом рыжую примешь. Ну, ладно, я ж не виноват, что вас полстраны Поповых. Ты хоть Библию читал? Знаешь, что Христос говорил о блядях? Ну, давай, жду…
