Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Немцы обычно понимают английский, – подумала я вслух, припоминая своих клиентов из Германии, которых было, может быть, с десяток за время работы в московском эскорте.
– Ну, видишь, – обрадовалась Сабрина, – я же говорю.
– Не спеши на меня рассчитывать, – остудила я энтузиазм подруги. – До летней сессии никуда я не сдвинусь. А там видно будет.
– Ну, давай хоть сходишь со мной в агентство. Познакомишься с людьми, составишь свое мнение. Ты же любишь обо всем судить сама, – сказала моя соседка с хитренькой улыбкой.
Это, в принципе, не накладывало на меня никаких обязательств, и я согласилась поддержать Сабрину, а заодно и расширить свой кругозор в незнакомой мне области.
Офис туристической компании располагался на Ленинградском проспекте, в квартире со следами недавнего ремонта, на первом этаже одного из жилых домов неподалеку от станции метро «Аэропорт».
Обходительный, немного суетливый клерк был в простеньком черном костюмчике и сером галстуке, с пробором в редких волосах. Его звали Костей, и я гадала про себя, является ли он сутенером в обычном смысле этого слова.
Костя угостил нас растворимым кофе и принялся рассказывать о сладком житье-бытье проституток в объединенной Германии. Он сыпал названиями городов и земель, показывая, что досконально знает предмет, презрительно отзывался о Востоке, зато Рейнскую область и Баварию описывал, как рай земной. У меня не было никакого основания ему не доверять, но к концу разговора никаких сомнений не осталось: сутенер он и есть сутенер, что в неухоженной брянской хрущевке, что в московском офисе, где установлены компьютеры и снуют деловитые секретарши.
На обратном пути Сабрина ерзала от нетерпения, ожидая, что я прямо сейчас дам свое согласие. Ее можно было понять, поскольку в нашем салоне выбор клиентов останавливался на ней реже, чем на остальных. Но я, вместе с Изабеллой и Кристиной, как раз не могла пожаловаться на отсутствие заработка, и не видела особенного смысла искать добра от добра. Поэтому Сабрину я старалась не обнадеживать, хотя и вариант с Германией таил в себе немало любопытного.
Так и не приняв окончательного решения, мы продолжали работать и жить в одной комнате, а еще через некоторое время я встретилась с Борисом Аркадьевичем, моим пожилым клиентом из тайного списка, который приглашал меня в гости раз или два каждый месяц.
– У меня случилось кое–что, – сказал Борис Аркадьевич, когда я вышла из ванной, где принимала душ после непродолжительного секса.
– Да, что такое? – изобразила я интерес, удобно раскинувшись в кресле, забросив ноги на постель и прикрыв их простыней, чтобы не мерзли – снаружи было жарко, и в квартире работал кондиционер.
– Меня отправили на пенсию, – сказал он, продолжая лежать и глядя в потолок.
– Это хорошо или плохо? – спросила я.
– Ну, плюсы, конечно, есть, – ответил Борис Аркадьевич. – Появилось время, чтобы грибы собирать, рыбачить.
– Невесело же ты об этом говоришь.
– А как думаешь, с таких мест уходят по своему желанию? – спросил он.
– Не знаю, – сказала я, – тебе виднее.
– Молодые кадры подпирают, надо давать дорогу, – голос отставного чиновника выражал обиду.
– Это всегда происходит, – отозвалась я, не зная, как еще его поддержать.
– У меня была машина с водителем, – сказал он, – зарплата невысокая, но вопросы решал, и всяко-разно деньги заходили. А теперь это закончилось…
– Но вопросы можно помогать решать и неофициально, – наморщила я лоб.
– Это слезы, девочка, по сравнению с тем, что было раньше. Нормальный стоматолог берет за коронку больше, чем вся моя пенсия. Придется нам сократить наши свидания, тем более, что мне надо купить машину, – лицо Бориса Аркадьевича при этих словах так скривилось, что я подумала, будто он испытывает зубную боль.
– Крутую, небось, хотите? – спросила я.
– Да нашу, российскую, и то со вторых рук ищу! – в сердцах выпалил Борис Аркадьевич и отправился, наконец, в ванную.
Пока его не было, я успела одеться, зная, что повторный заход не в обычаях пожилого чиновника. Краситься тоже не стала, ограничившись одной помадой – до вечера было еще далеко.
Борис Аркадьевич вернулся в мохеровом халате синего цвета и пригласил меня на кухню, где мы пили изредка чай или кофе с коньяком, если у обоих было время. Сейчас наступили дни, когда он был по-настоящему свободен, что не улучшало его настроение, но мне, по большому счету, не было до этого никакого дела.
– Только сейчас я раскрыл для себя, что не так уж много смыслю в обычной жизни, – продолжал жаловаться отставной чиновник. – В Москве как раз открылись отличные супермаркеты, и я покупал в них все, что хотел, не глядя на цены. Теперь уже надо скупаться на рынках, попроще жить, экономно. И машина мне нужна, чтобы за город ездить, иначе, говорят, пенсионеры долго не живут. А там найдутся, что называется, натуральные увеселения – ягодки, грибочки, дачка, удочки, мать…
– Дались тебе эти удочки-грибочки, – улыбнулась я, чувствуя свое превосходство. – Начинается новая жизнь, а это всегда здорово!
– Тебе, молодой и красивой, здорово, – Борис Аркадьевич на мгновение поднял взгляд на меня. Мешки под его глазами набрякли, а морщинистые щеки, кажется, обвисали больше, чем месяц назад, в нашу прошлую встречу. – Я вот даже за рулем–то отвык ездить, а как подумаю об автосервисах наших, вообще тошно делается.
– Тут я тебе помогу, – снова улыбнулась я. – Машина есть шестилетняя в отличном состоянии, как раз для Вас.
– Что за машина? Откуда? – подозрительно спросил Борис Аркадьевич.
– Моя машина, восьмая модель, никаких посредников. И отдаю задешево.
– Какой год, говоришь?
– Ей шесть лет, ну, почти семь, но пробег минимальный. Я–то не езжу почти никуда.
Кондратовы умельцы смотали в свое время счетчик моей «восьмерки», но чиновнику знать это было необязательно.
– И сколько ты хочешь?
– Всего четыре штуки зеленых, – сказала я, не моргнув глазом.
– Спасибо, – сказал Борис Аркадьевич, но огонек в его глазках не пропал. – Это слишком дорого.
– Дорого?! – возмутилась я. – Да это даром, как своему, и то, потому что я уезжаю, и мне надо побыстрее отдать машину.
– Куда это ты собралась?
– В Мюнхен, – сказала я уверенно. – Мне там работу предлагают. А время тратить на возню с продажей неохота. На рынке я бы пятерку с закрытыми глазами отхватила, но там кидалы и все такое… Послушай, Борис Аркадьич, это экспортный вариант, в отличном состоянии, я цену сказала ниже реальной, потому что мы друзья, и при желании оформили бы все за день.
– Ты на ней приехала?
– Конечно, – я допила свой кофе и встала. – Пойдемте смотреть.
Я не стану углубляться в подробности, скажу только, что сторговались мы с чиновником на трех восемьсот, и вдобавок я ему пообещала бесплатное свидание как бонус.
На следующий день я переоформила свою первую «восьмерочку», и мы вышли из душного здания ГИБДД, что в районе Дмитровского шоссе, в горячий послеобеденный воздух.
– Подвезти тебя куда? – спросил Борис Аркадьевич, открывая двери машины, на которую только что навесили новые московские номера.
– Не откажусь, – я села на пассажирское сидение теперь уже чужой машины, которая принесла мне почти двойную прибыль и массу счастливых минут.
Есть люди, которые испытывают сожаление, расставаясь со старыми вещами и машинами, но я не относилась к их числу. В конце концов, еще Палыч сказал, что транспорт есть ни что иное, как груда металла, а главное – это человек, то есть, я. Провернув автомобильную сделку, я только еще больше поверила в себя и поставила перед собой очередную задачу – обзавестись столичной квартирой.
– Поосторожнее будь в Германии, – вернул меня к действительности голос Бориса Аркадьевича. Он произвел на меня самое любопытное впечатление, оказавшись утром в коридорах ГИБДД. Я поражалась, как экономно и точно он общается с тамошними служащими, моментально выделяя тех, от кого зависят решения.
Старый лис плавно миновал все очереди, моментально изменяя поведение, когда наталкивался на чье–либо недовольство. С одними он был елейно-ласков, для других суров и значителен, однако главным было то, что он мгновенно располагал людей к себе и, походя, решал проблемы, которые бы кого–нибудь другого задержали на целый день.
– Я буду осторожной, – сказала я.
– Ты такая молодая, – продолжал Борис Аркадьевич, – и еще не понимаешь, как время влияет на человека. Я обобщаю, но всегда надо видеть, что мы все зависим от времени, в котором живем. Если забыть об этом, то выпадешь из него и разобьешься, как те коммунисты, которые бросались из окон в девяносто первом. Или как белогвардейцы, которых расстреливали в гражданскую. Тебе не скучно?
– А заложники, которые погибли в Буденовске? – пришло мне на память. – Они тоже выпали из времени?
– Нет, они жертва времени, – ответил Борис Аркадьевич. – Выпасть, или наоборот, оседлать время может тот, кто живет осознанно, знает свои риски и задумывается о себе в потоке истории. Ну, как Руцкой с Хасбулатовым, или генерал Лебедь.
– А если речь идет о простых людях, – начала я.
– Тогда, подумай о родителях, отдающих своего сына в военное училище. Если они не хотят, чтобы он погиб на войне, им следует настроить его на другую карьеру. Такие же родители, но которые хотят, чтобы их ребенок стал программистом, имеют намного больше шансов на счастливую старость.
– А твои дети кем стали? – спросила я.
– Моя дочка замужем за программистом, – сказал Борис Аркадьевич. – У них все хорошо, я уже дважды дедушка.
– И ты еще говоришь, что тебе нечем заняться! – обрадовалась я.
– Они живут в Хьюстоне, штат Техас, – грустно закончил Борис Аркадьевич. – И моя бывшая жена вместе с ними. А мне и, правда, нечем заняться…
Я хотела бы сказать ему что–то хорошее, но придумала только одно:
– Обязательно позвоню тебе, когда приеду. Не забывай обо мне.
На самом деле, я еще не решила, стоит ли мне покидать Россию, но это вранье так здорово мотивировало срочную продажу машины, что я сама едва не поверила в свой скорый отъезд.
– Я тебя не забуду, – пообещал Борис Аркадьевич, и я вышла в последний раз из «восьмерки» напротив входа в охранное агентство «Сатурн». В одном квартале от него располагался и салон, где вот-вот должна была начаться моя трудовая вечерняя смена.
Верная привычке не накапливать слишком много денег в чужом месте, я, спустя несколько дней, взяла очередной короткий отпуск и поехала на поезде в Полесск. Кстати, глазастая Сабрина успела заметить, что «восьмерка» больше не стоит на обычном месте, но я наплела ей про ремонт двигателя, не желая, чтобы хоть кто–нибудь знал о том, что в руках у молоденькой проститутки находится довольно крупная сумма. Будучи восприимчивой к мудрым советам, я хорошо осознавала, что из нашего времени, а заодно из самой жизни, в первую очередь выпадет тот, кто болтает о своем богатстве, но при этом не защищен толстыми стенами и хорошими охранниками.
Сейчас уже трудно припомнить все в подробностях, но нередко, еще с брянских времен, возвращавшиеся ко мне клиенты грустнели, когда я спрашивала их, где тот друг, который весело напевал в прошлый раз, или угощал девушек шампанским, или поднимал Карину одной рукой. Клиенты говорили, что этих молодых и веселых парней уже нет на свете, потому что кто–то напился и врезался в столб, кто–то поссорился с кавказской крышей, а кто–то просто болтнул спьяну о классной комбинации с банковским кредитом, причем только один раз, и только самому близкому… или близкой.
Посторонний человек не может представить, сколько всяких интересных и подчас секретных сведений выбалтывается в нежные ушки девчонки на один раз. Это похоже на исповеди в вагонах поездов дальнего следования, что неоднократно уже подмечалось в литературе. Я имею в виду поезда. Но там вначале должна установиться хоть минимальная приязнь между собеседниками, потом выпивается бутылочка-другая, и душа раскрывается навстречу незнакомцу, который вновь станет чужаком на следующее утро.
С проституткой дело идет намного проще – ведь она уже вызвала симпатию, раз человек решил заплатить за ее услуги. И вот расслабленный клиент лежит в отдельной комнате, наедине с обнаженной девушкой, которая в его жизни не более чем эпизод. В поезде он должен еще уговорить собеседника выслушать его, а проститутка просто выполняет все желания. Хочешь ее распахнутого тела – бери, хочешь ласки ее нежных губ – пожалуйста, а хочешь ее одобрения и внимания – да никаких проблем! Так даже легче. И зашлакованная душа освобождается от своего груза вслед за телом, уже свободным от семени. За годы работы проституткой я выслушала столько исповедей и тайн, что одно это способно составить объемистую книгу, но здесь я рассказываю о себе, а не о других. Так вот, из всей информации, которой снабжали меня по своей воле клиенты, я усвоила, что не следует говорить никому ничего важного о себе. И каждое сказанное тобой слово может сделать тебя уязвимой.
Будь осторожен,
следи за собой.
Так пел Виктор Цой, и я следила, напряженно следила за своим телом и своими словами.
В Полесске, конечно, я позволяла себе немного расслабиться, но в этот раз Людка с мужем уехали на юг отдыхать, и я провела пару свободных дней с матерью, которая как раз закончила принимать школьные экзамены, и была в отпуске. В первый же день мы навели порядок на папиной могиле, а когда закончили убирать и подкрашивать, я спросила:
– Ты не думала никогда во второй раз выйти замуж?
– Не знаю, – сказала она, поправляя букет полевых цветов, оставленный нами на надгробии в стеклянной банке.
Почему–то мне казалось, что она сразу резко оборвет эту тему, и вопрос я задавала, честно говоря, надеясь на ее отповедь. Но теперь предстояло выяснить, что таит в себе неуверенность матери.
– У тебя кто–то есть?
– Давай не будем обсуждать это у могилы, – поморщилась мама.
– Значит, есть, – я не обратила внимания на то, что ей неприятно. – И кто сей счастливый избранник?
– Не устраивай мне допрос, – резко сказала мать. – Если хочешь, поговорим позже.
Последняя идиотка, я даже не обратила внимания, что мама и выглядит в этот мой приезд по-новому. Куда–то подевались ее ханжеские темные наряды, которые она пошила специально для церкви, исчезли даже морщинки в углах рта – передо мной стояла еще хорошенькая женщина, которой едва перевалило за сорок, в легком воздушном платье, подчеркивающем стройную фигуру. И эта женщина хотела любви, то есть, того, в чем отказала себе ее молодая проститутка-дочь. Когда это дошло до меня, я вдруг ощутила небывалую злость: оказывается, папу можно было забыть, моя жертва вообще будто бы не существовала, и эта, единственная родная мне женщина наслаждалась сейчас жизнью, вопреки всему.
– А где твоя машина? – спросила мама, будто бы только заметив, что на кладбище мы добирались на частнике.
– Любовнику подарила, – сказала я, поджимая губы.
Мама тяжело вздохнула, ничего не ответив.
– Я познакомлю вас, – сказала она дома, когда я после ванной уселась за учебник, поджав ноги в своем любимом кресле на балконе.
– Сделай одолжение, только не дома, – сказала я. – Если хочешь, пусть он приходит в кафе. Скажи ему, дочка оплатит счет, пусть не стесняется.
В Полесске уже существовала парочка вполне пристойных частных заведений, и одно из них даже обзавелось выносными столиками, поставленными на площадке у зеленого сквера. Столы и стулья были, правда, из дешевого пластика, но запах мяса на мангале и дармовые, если сравнивать со столичными, цены компенсировали отсутствие стиля в обстановке и небрежность обслуживания.
Если бы мужчина моей матери оказался, скажем, пожилым серьезным дядькой, каким–нибудь отставником или бухгалтером, возможно, я бы смогла примириться с ним. Но Алексей был – о, ужас! – даже младше ее, и выглядел с нами за столиком, как мой старший брат. Брат-неудачник. Он был одет в затасканные джинсы и светлую рубашку с коротким рукавом. На ногах у него были сандалии поверх белых носков, а лицо являло признаки, как интеллекта, так и одновременно некоторой ущербности, происходившей, наверное, оттого, что он никогда не был мужчиной-лидером, человеком решений и действий. За моими плечами был к этому времени такой опыт, что я мгновенно срисовала слабость маминого избранника, и решила этим воспользоваться. Это был жестокий выход, и я не оправдываю себя, но выбор передо мной стоял такой: либо плакать сегодня будет она, либо нам в будущем предстоит наплакаться вместе.
Я была одета лучше всех в провинциальном ресторанчике, яркий макияж и сережки тоже играли не последнюю роль в том, что люди вокруг обращали на меня внимание, и денег у меня хватило бы на то, чтобы угостить и напоить каждого в этом заведении. Но швыряться деньгами не входило в мой план – достаточно было и того, что Алексей, нагрузившись по-полной, совсем перестал обращать внимание на маму.
– Что ты вытворяешь? – прошептала она, когда ее мужчина в очередной раз побежал в туалет.
– Раскрываю тебе глаза, – холодно сказала я. – Не волнуйся, ситуация у меня под контролем. Я не забыла, чья я дочь.
– Сонечка, ты прямо, как ангел с неба в нашем богом забытом Полесске, – бормотал Алексей заплетающимся языком еще через несколько минут.
– А поедешь со мной в Москву? – кокетничала я, не забывая отодвигать кисть, в которую он то и дело норовил вцепиться. Похоже, яркий маникюр манил его, как свет бабочку.
– С тобой – хоть на край света, – говорил Алексей, и, вспомнив о маме, добавлял: – Мы же теперь, как одна семья, да, Алина?
– Да, – каждое слово, казалось, стоило маме титанических усилий. – Давай уйдем отсюда, – просила она меня уже во второй или третий раз.
– Здесь так медленно подходят официанты, – манерничала я, пропуская мимо ушей мамину просьбу, – а в Москве они летают.
– Что, мы едем в Москву? – вспоминал Алексей, вдруг выныривая из пьяной полудремы.
– Конечно, – говорила я. – Только я и ты, да?
– Да, ты это… – и он снова ронял голову на грудь.
Ночью я подслушала, как мама плачет у себя в комнате, и зашла к ней. Она свернулась, маленькая и несчастная, на широкой двуспальной кровати из цельного дерева. Кажется, именно на этом ложе была я зачата почти двадцать два года тому назад.
– Если бы он был настоящий человек, я бы не сделала этого, – сказала я, кладя руку на голову матери.
– Теперь ты будешь решать, кто настоящий и кто мне нужен, – сдавленным голосом сказала она, не отрывая лица от подушки.
– Мама, я очень тебя люблю. Я не могла поступить иначе, прости меня, – сказала я.
– И тебе приятно будет раз в год приезжать сюда и видеть, как я становлюсь никому ни нужной старой развалиной, – она не спрашивала, а утверждала.
– Мама, прошу тебя, дай мне два-три года. Пожалуйста, всего два-три года. Ты увидишь, как мы заживем.
– Что ты такое говоришь? – она, наконец, повернулась ко мне.
– Всего два или три года, – повторила я, – очень тебя прошу. Мне тоже трудно. Я все это время живу так, будто не имею права на ошибку. Ни один человек не вынесет такого, все ошибаются, а я хочу без ошибок. Помоги мне, мама.
И остаток ночи мы плакали вдвоем, потом разговаривали вполголоса, а под утро уснули на одной кровати, как в далеком-далеком детстве.
Сессия заочников снова оставила меня выжатой, как лимон. К этому времени мои восторги от учебы уже поутихли, как это часто случается с второкурсниками. Свежесть и новизна студенческой Москвы казалась все менее привлекательной, тем более, что я не испытала на себе преимуществ, какие дает стационарное обучение. Мы, заочники, в сущности, были вторым сортом, собираясь вместе дважды в году и привязанные все остальное время к работе. У меня–то профиль был специфический, а однокурсники мои вовсю трепались о своих фирмах, начальстве, зарплатах и расходах. Почти все они жили очень экономно, а радость их от учебы составляло распитие дешевой водки в общаге, куда я постоянно приглашалась, но после двух-трех раз поняла, что ловить мне там совершенно нечего. Романы между заочниками, конечно, происходили, но это мне было неинтересно, а полезную информацию на тусовках нищих студентов выудить было столь же трудно, как рыбу в Москве-реке.
Наверное, главным и бесценным алмазом студенческих открытий была рекомендованная нам библиография, в которой центральную роль занимали труды Филиппа Котлера. Если вы далеки от экономики, то представьте себе, что такое Библия для христианина, или Коран для приверженца ислама. В практической жизни человека, желающего создать что–то свое, «Маркетинг и менеджмент» Котлера должны занимать не менее почетное место. Это мое мнение, и я, наверное, снова опережаю события, но именно тогда, в 96-м, я впервые прочитала эту великую книгу, и не постесняюсь сказать, что она меня изменила.
Если раньше я воспринимала обывательское отношение к бизнесу довольно спокойно, то после чтения Котлера как же мне стали ненавистны все эти плебейские рассуждения о том, что торговля и спекуляция суть одно и то же, что все коммерсанты воры, и как хорошо было жить при социализме. Если вы думаете так же, то вы, конечно, не читали Котлера, но я еще буду не раз возвращаться к нему в этой книге, а пока поверьте, что вам еще далеко не все известно о нашем мире, и, когда вы узнаете то, что произошло со мной, возможно, ваше мнение тоже хоть немного переменится. Ведь вы же достаточно умны, чтобы сохранять интерес к повествованию простой шлюхи, родившейся в брянских лесах.
*.*.*
В один из августовских дней наша администратор Камилла вдруг собрала нас после работы и объявила, что выходит в отставку по причине замужества. Наверное, она имела немало воздыхателей, несмотря на загруженность работой, и посчитала, что пора позаботиться не о деньгах, которые были уже собраны ею в достаточном количестве, а о своем будущем. Мне легче было представить Россию без новоизбранного в то лето старого президента, чем наш салон без Камиллы. Она была его душой, и казалось, ее спокойное обаяние никогда не покинет этих стен. Возможно, вы не представляете, что такое по-настоящему хороший администратор для борделя, и ваши представления сформированы дешевым чтивом, которое рисует универсальный образ алчной и циничной бандерши. Но я уже достаточно описывала Камиллу, и круг ее забот был намного шире, чем представляет далекий от секс-индустрии человек, начитавшийся детективных или женских романов.
Начнем с телефонных звонков. Камилла отсеивала опасных клиентов и приглашала нормальных, как это не делал больше никто на моей памяти. Далее она заведовала доставкой чистого белья и полотенец, моющих средств и продуктов. Ее общение с посетителями было неподражаемым, а когда у какой–нибудь работницы возникали истерические срывы, она, как никто другой, могла успокоить и развеселить девушку. Камилла умела ровно и дружелюбно строить отношения со всеми. Признаться, я поначалу недолюбливала ее, и причиной этому была Оксана. Но впоследствии я разобралась, что Камилла просто разглядела лесбийскую сущность моей подруги, а вставать между мной и украинкой она и не помышляла. По прошествии времени, проанализировав и ее подход ко мне, я нахожу его мудрым и безупречным. Мое любопытство Камилла старалась использовать, возлагая на меня все новые роли, что сделало меня более сведущей и подготовленной ко всем нюансам, возникающим в этой сложной и нервной работе. В остальном же я была предоставлена себе самой, что меня вполне устраивало. Камилла избавила меня от мелочной опеки, не проводила душеспасительных бесед, как с другими девушками, и ни разу не унизила меня, как личность.
На прощальном застолье, которое она устроила для нас, я полностью осознала, что теперь будет только хуже. Новым администратором салона стала Диана, которая временами подменяла Камиллу в ее выходные, а муж Дианы был водителем и снабжал нас всем необходимым, а также ремонтировал сантехнику, аппаратуру, словом, у него были золотые руки, непритязательные мозги и невысокие амбиции. Эта супружеская чета перевалила уже за третий десяток, и у них росла школьница дочь, от которой скрывалось настоящее место работы родителей.
Я помню, как в конце августа «сатурновцы» устанавливали в салоне видеокамеры и новую сигнализацию с дублирующей кнопкой вызова, спрятанной в туалете. Раньше Камилла обходилась одной кнопкой, которая размещалась с обратной стороны столешницы, но от нее шел провод, который сообразительные налетчики могли перерезать, а теперь сигнализация становилась беспроволочной, и надо было немного подучиться, чтобы уметь ее использовать. Кажется, мы все ржали, видя, что техник «Сатурна» в десятый раз объясняет новому администратору элементарные вещи, а Диана все не может взять в толк то, что давно дошло до проституток. Ну, есть такие люди, которые с техникой не дружат, что ж теперь… Речь–то пойдет не об этом и даже не о Диане.
Хотя именно она озвучила нам с Изабеллой приказ собираться на выезд. Практически, наша работа всегда была в салоне, но иногда случались исключения. Это были редкие «субботники» чекистов и выезды к людям, рекомендованным самим «Сатурном». Такие заказы тоже оплачивались, правда, временами мы получали деньги не от самих клиентов, а через один-два дня их передавала Камилла. Никакого особенного значения это не имело, и новый выезд был, казалось, такой же, как и все предыдущие.
Разница обнаружилась только, когда замдиректора «Сатурна» лично обрисовал перед нами задачу.
– Девчонки, садитесь, поговорим, – бывший гэбэшник учтиво разместил нас в двух потертых креслах, что стояли в гостиной нашей квартиры по соседству с салоном, а сам прислонился спиной к балконной двери.
На улице ярко светило летнее солнышко, и он прекрасно видел нас, в то время как его собственное лицо оставалось не то, чтобы в тени, но смотреть на него против солнца было неприятно.
– Вы знаете, что сейчас на юге идут боевые действия против бандитов в Чечне, – начал он. – Этого не хотят ни наш, ни чеченский народ, но есть люди, которым война выгодна.
Я была озадачена подобным вступлением, а Изабелла, по-моему, вообще ничего не понимала, преданно глядя на человека, избавившего ее от лап уличных сутенеров.
– Сейчас умные люди с обеих сторон думают о заключении мира, – продолжал бывший чекист, – а для того, чтобы заключить мир, надо вначале провести переговоры. Так вот, сообщаю вам секретную информацию о том, что переговоры идут, а для этого наши партнеры прибыли на закрытую дачу в Подмосковье. Туда приезжают и российские официальные лица, но вам все подробности знать необязательно. Вы поживете на этой даче, создавая, так сказать, комфорт ее обитателям. Потом они уедут, и вы вернетесь сюда.
– С чеченами работать? – сразу напряглась я, пропустив мимо ушей всю ерунду о переговорах.
– Ну, можно сказать и так, – согласился замдиректора. – Только ведь это не бандюганы какие будут, а официальная делегация с помощниками. Всего их там шестеро, – опередил он мой следующий вопрос.
– А можно отказаться? – желания работать с кавказцами у меня никогда не возникало, а тут еще речь шла о врагах, которые, возможно, сами убивали наших.
– Понимаешь, Сильвия, – сказал замдиректора душевно. – Ты умная девушка, и мы бы хотели, чтобы вы поехали добровольно. К тому же, за каждый день вы будете получать по пятьсот долларов. В принципе, я мог бы и не разговаривать с тобой, а послать вас с водителем, как обычно. Но я хочу, чтобы вы знали, куда едете, и держали бы ушки открытыми. Возможно, вы услышите что–нибудь, важное для безопасности России. Это маловероятно, но все же не будем сбрасывать со счетов такой вариант. А ты девчонка умная, студентка. Помоги нам, и мы потом поможем тебе. Возможности наши ты знаешь…
– Выходит, это не приказ? – продолжала я искать лазейку.
– Понимаешь, девочка, – я уловила в его голосе хорошо скрываемое раздражение, – есть такие просьбы, которые вроде бы и не приказ, а ослушание… крайне нежелательно. Мы на войне, сама понимаешь. Поэтому лучше, если вы согласитесь, тем более что это самая обычная ваша работа.
– Если надо, так надо, – не выдержала молчания юная дурочка Изабелла. – Мы все понимаем.
«Отвечай за себя!» – хотела я рявкнуть на нее, но промолчала, а вместо этого спросила:
– Когда мы получим наши деньги?
– Как только вернетесь, – пообещал с улыбкой замдиректора, видя, что инструктаж близится к концу. – Мы еще не знаем, сколько дней вы там пробудете, но разве когда–нибудь мы вас подводили? Главное, прикиньтесь обычными девушками по вызову, меньше разговаривайте сами и больше слушайте.
– Да все понятно, Николай Николаевич, – сказала Изабелла, знавшая замдиректора по имени-отчеству, наверняка столь же настоящему, как наши псевдонимы.
Для поклонников политических детективов сразу скажу, что ничего важного для судьбы России мы не услышали и не узнали, а российских переговорщиков ни разу даже не видели в глаза, хотя какое–то движение в холле происходило, и определенно несколько раз слышался шум подъезжающих машин. Я не собираюсь выдумывать интригующую чепуху, и если вы настолько наивны, что верите, будто ловкий разведчик или разведчица могли как–то повлиять на окончание той военной компании, то вам лучше обратиться к патриотическим сериалам, которых нынче наснимали целую прорву. Еще я думаю, что в то время велись десятки подобных переговоров, и, вполне возможно, на наших решилась участь каких–то российских военнопленных, не более того. Мне искренне хотелось бы верить, будто неизвестный мне паренек из деревеньки под Орлом попал домой только потому, что я душевно отдалась главному чеченцу по имени Аслан, но, даже если бы это было так, никто об этом не узнает, ибо Аслан не оставит своих мемуаров, а даже если и напишет их, то вряд ли опустится до такого приземленного истолкования мотивов своих решений.
Для нас же самих пять дней, которые мы провели в задних и хозяйственных комнатах как настоящие кавказские пленницы, были кромешным адом. Горные орлы в лице четверых из делегации оказались обычными бандитами, ненавидящими все русское, как и положено врагам, но в обстановке закрытого особняка Россия воплотилась для них в двух несчастных шлюшек, и они вымещали на нас свою лютость, как могли.
Старших чеченцев мы обслуживали всего три или четыре раза, и этим уже немолодым аксакалам было не до нас, но их подручные тешили себя нашим обществом неутомимо, едва отвлекаясь на сон.
Трудно сказать, кто из них выполнял какую роль на переговорах, но если они и занимали должности, допустим, референтов, то скрывали это настолько хорошо, что мы не слышали от них ничего, кроме отборного русского мата и унизительных приказов. Ах, да, среди них один был поваром, а другой водителем, впрочем, насчет последнего я не уверена, а так все они могли показаться со стороны боевиками, да, вероятно, ими и были. Какой смысл имела пара-тройка головорезов в месте, которое при желании раскурочил бы в полминуты СОБР или спецназ, я не знаю, но предположу, что присутствие огромных и злобных земляков способствовало престижу и придавало старшим дополнительные штрихи к имиджу. Интересно, отражались ли хоть как–нибудь на свободолюбивом имидже горцев надругательства и оскорбления, выпавшие на нашу долю?
