Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Ты подарил? – я хохотала в его самодовольную рожу. – Да я сама зарабатывала все эти клофелиновые бабки, подставляясь под каждого урода, а ты обычный сутенер, и сам это знаешь. Тебя твои же бандиты презирают, потому что только такой подонок, как ты, берет свою девушку на оргии с блядями.
– Заткнись, истеричка! – говорил Волк и покидал комнату.
В принципе, я нарывалась на то, чтобы он меня ударил, но Волк не хотел, чтобы я в такой момент окончательно сорвалась с катушек, ведь я была ему нужна. Я чувствовала это и провоцировала его все более изощренно. Ты же понимаешь, как может достать мужика женщина, которая с ним живет?»
Я снова кивнула в ответ.
«В общем, наступил какой–то вечер, когда я заявила при всей этой публике, благополучно собравшейся за ужином в алуштинском ресторане, что их Волк на самом деле не более, чем шакал и обычный сутенер, с которым правильному урке знаться впадлу.
Волк побледнел и сказал, что я обкурилась, но самый авторитетный из бандитов заявил:
– Убери от нас эту сучку и разбирайся сам со своими делами. Не порти нам застолье.
Дома он меня, наконец, избил, но мне только стало от этого легче – теперь я знала, что буду делать. Еще через день мы отправились в Ригу, чтобы на прибалтийских курортах продолжить наш промысел. Я вела себя образцово перед ним, извинилась за крымский инцидент, и он успокоился, несколько раз, правда, сказав, что я отношусь к тем женщинам, которые от побоев становятся только покладистей. Вроде, как это наша русская черта в бабах, и тем же латышам этого не понять. Я улыбалась, слушая это. На следующий день мы собирались ехать в Юрмалу, где Волк договорился о встрече с кем–то из своих бесчисленных знакомых. Он, и правда, сходился с людьми невероятно легко – не отнять у него этой черты в характере.
В общем, я уже заканчиваю. Накануне отъезда я устроила ему феерический вечер любви, а бутылку водки зарядила тройной дозой клофелина, как он сам меня и учил. В последний момент он что–то заподозрил, но уже ноги не держали его, и он свалился посреди комнаты съемной рижской квартиры. Я собрала свои вещи и этой же ночью уехала в Москву. Некоторое время я тряслась, ожидая, что Волк нагрянет ко мне в Иваново, но мать никто так и не побеспокоил. Я же поступила в институт легкой промышленности, куда в те годы и конкурса–то почти не было. Через пару лет прибалтийские страны отделились, и я поняла, что теперь могу вздохнуть спокойно.
Вот такая история».
Маша пристально смотрела на меня, ожидая реакции, но я не знала, что следует говорить.
– Ты еще кому–то рассказывала об этом? – спросила, наконец.
– Нет, честное слово, – ответила она. – Я всегда знала, что мне нужно поделиться с близким человеком, но мой муж был полным ничтожеством и синяком. Даже Волк был больше личностью, чем он, хотя и был порочный до костей. Как такое возможно: ведь нас всегда учили, что добрый человек – это уже много. А муж был добрый, но личностью не был, а Волк был. Почему так?
– Ну, видишь ли, – улыбнулась я. – Вот, к примеру, ты, и добрая, и красивая, и личность, – столько сразу хороших качеств дано человеку. А другие оказались чем–то обделены: твой муж не был личностью, Волк оказался недобрым, а во мне красоты на самом донышке…
Машка рассмеялась, и я видела, как ее глаза блестят от слез.
– Иногда я хочу тебя нашлепать из–за твоего лукавого язычка, а иногда хочу тебя очень сильно обнять и расцеловать. Что мне делать, скажи?
– Только дай мне принять ванную, – попросила я, наконец–то, переставая раскачивать стул.
Тимур Ахарцахов прилетел из длительной командировки к концу зимы, и по телефону сказал, что меня ждут подарки из Америки. Я была рада видеть его и без всяких подарков, но, чтобы доставить ему удовольствие, визжала от восхищения, разворачивая свертки и флаконы. Я ничего не стала говорить ему об аресте в клубе, потому что хотела отмести даже гипотетическую возможность того, что я могу скомпрометировать такого человека. Хоть он и не был государственным чиновником, а его восточная жена сидела дома тише воды, ниже травы, но все–таки роль любовницы столь значительного человека налагала определенные обязательства. Скажем, в Москве было более-менее комильфо появиться в обществе с молоденькой танцовщицей, но если бы та же самая любовница оказалась вдобавок подозреваемой в торговле наркотиками, это был бы уже явный перебор. А мне очень хотелось проводить больше времени в кругу знакомых Тимура, и я обрадовалась, когда он заговорил о поголовном увлечении теннисом в чиновничьих кругах. В принципе, в Москве все знали, что нужную подпись легче получить на корте, чем в официальном кабинете, и чиновный люд выстраивался в очередях к тренерам по теннису.
– Не нужен тебе тренер, – сказала я расстроенному Ахарцахову, – я сама научу тебя играть. Только найди крытый корт для тренировок.
– Ты что, серьезно кумекаешь в теннисе? – удивился он.
– Послушай, – важно сказала я. – Ты меня уже полгода знаешь. Скажи, есть ли что–нибудь такое, что бы я делала плохо?
– Ну, давай начнем, – улыбнулся Тимур. – Тебя хоть стесняться я не буду.
И мы обзавелись новыми ракетками, мячами и обувью для тренировок в специализированном магазине, о котором говорили, будто вся московская элита покупает экипировку именно там. Возможно, вы думаете, что самые крутые люди России возили для себя спортивные аксессуары из–за рубежа, но я опять–таки напомню вам, что струны теннисной ракетки нужно время от времени подтягивать, а мячи быстро изнашиваются, теряя прыгучесть. Не летать же всякий раз по такому поводу в Лондон – поэтому я не удивляюсь, что магазин этот буквально поражал выбором, и цены были этому выбору под стать.
Вообще, цены в Москве тех лет были такими заоблачными на одежду, обувь, еду в ресторанах, номера гостиниц, да и вообще на все, что, например, средняя семья в Полесске год жила на деньги, которые Тимур Ахарцахов оставил всего лишь в магазине товаров для спорта.
Но мы нравились друг другу в наших обновках и Тимур, зная, что сам российский президент был большим любителем тенниса, перестал стесняться своего колышущегося живота, бегая по крытому корту в Сокольниках. Не нуждаясь в тренере, у которого рабочий день заканчивался обычно к девяти вечера, мы, бывало, играли до полуночи, платя лишь охранникам спорткомплекса небольшие сверхурочные. Я в эти дни, конечно, пропускала работу, но утешала себя тем, что сохраняю таким образом нервы и здоровье, которое не купишь за деньги. Впрочем, Тимур не мог себе позволить ночные тренировки слишком часто, а днем корты занимали за две недели вперед, и самые заядлые теннисисты имели свои постоянные часы, расписанные на месяцы.
Я, кстати, просматривала теннисные репортажи по телевизору, специально заезжая в спортивные бары, где шли трансляции, и Тимур не мог пожаловаться, что его тренер не идет в ногу с последними веяниями в этом спорте. Видя, как подают мяч мастера, я научилась и сама довольно сносно подавать, что довольно тяжело при моем росте. Что до высокого Ахарцахова, то подача вообще стала его главным оружием: ею он компенсировал недостаток подвижности, вполне естественный при его–то животе.
После майских праздников Тимур отважился наконец–то на партию с одним из высоких чиновников. Конечно, он проиграл, взяв лишь несколько геймов на своей подаче, но, поздравив своего противника с победой, мой ученик перешел к обсуждению перемен, возникших в правительстве после отставки старого премьер-министра. Я, тихонько сидя в нескольких метрах от них, гордилась собой, как и всякий человек, видя результат своего труда.
– Не нравится мне эта ситуация, – поделился Тимур со мной на заднем сидении своей служебной машины, едущей из Сокольников в центр. – Мне кажется, новый премьер не для того назначен, чтобы экономикой командовать.
– А для чего?
– Не знаю точно, – ответил мой проницательный любовник. – Но больше всего он напоминает козла отпущения.
Больше Тимур не добавил ни слова, а я вспомнила его слова в августе, когда нежданно-негаданно разразился финансовый кризис, и рубль подешевел в пять раз.
Но до этого я успела получить первую степень по экономике, написав дипломную работу по маркетингу в текстильной промышленности. Эту тему я выбрала из–за того, что Маша Попова давала мне консультации по предмету, в котором я мало разбиралась. Ведь экономисту, в общем–то, все равно, какой отраслью заниматься, законы рынка одинаковы для любой индустрии. Если бы Ирина, с которой я познакомилась в СИЗО, нашла время для общения со мной, а Маша так и не соскочила бы с иглы, возможно, моя работа была бы посвящена молочным изделиям. И тогда моя жизнь стала бы тоже другой.
Кризис 98-го года возродил во мне кошмарные воспоминания 91-го и 93-го. Снова Москву заполнили лютые толпы с ненавистью в глазах, закрывались магазины и рестораны, люди, начавшие уже было верить в благополучное будущее, теряли состояния и терпели жизненный крах. Средний класс, который составлял едва ли не половину наших клиентов в «Медовом носороге», остался без зарплаты и перестал тратиться на развлечения, мы простаивали целые вечера напролет, причем, насколько упала работа проституток, настолько заполнила столицу волна новых искательниц легких денег. Безработные девицы были готовы выцарапать друг другу глаза из–за считанных клиентов, притягательно-порочная атмосфера злачного места наполнилась ненавистью и упадническим духом.
Работать в клубе стало бессмысленно, мы с Машей решили, что глупо биться головой об стену, и перестали выходить на работу.
Она придумывала новые модели и рисовала выкройки, которые скапливались на полу, не давая пройти по комнате, а я по совету Бориса Аркадьевича, одобренному Тимуром, занялась поисками квартиры. Ведь нет худа без добра – квартирные цены упали вместе с народным благосостоянием. Уже не помню, сколько объявлений я перелистала в сентябре, сколько звонила по агентствам, сколько квартир придирчиво осмотрела, – и вот, в конце сентября, под самый мой день рождения, я подписала предварительный договор на покупку трехкомнатной сталинки в Очаково, рядом с Олимпийской деревней. Последним аргументом, убедившим меня в принятии именно этого решения, послужили железнодорожные пути, проходившие недалеко от дома. Многие считают близость поездов и рельсов недостатком, я же с детства обожала гулять по путям. Они вызывали во мне легкую и светлую грусть, уводя за леса и поля свои сверкающие нити, напоминали о далеких и прекрасных местах, где я когда–нибудь побываю. Конечно, самыми приятными звуками на свете для меня был шелест зеленых листьев и бумаг, но далекий гудок тепловоза, грохот сцепки и перестук колес всегда навевали на меня лирическое настроение, немного печальное, как воспоминание о вечности, но милое сердцу, как мысли о далеком доме. Самое интересное, именно эта железнодорожная ветка, проходившая неподалеку от моего нового дома, вела от Москвы в Брянск и далее в Полесск, то есть, это и были те самые рельсы моего детства, которые привели меня к новой московской квартире. Ну, как тут было не поверить, что передо мной знак судьбы!
Итак, 30 сентября мне исполнилось 24 года, и я привезла в Полесск Машу, чтобы в последний раз отпраздновать свои именины в квартире, где я родилась. Пришла и Людка Калашникова, одна, беременная, с большим животом и отекшими ногами. Сергей, ее муж, тоже был приглашен, но в последнее время он старался все меньше времени проводить в компании Людки. От этого она грустила, завистливо глядя на нас, стройных красивых москвичек, шикарно одетых по случаю праздника, пахнущих дорогими духами. Ну, может быть, я не совсем честно употребляю слово «красивых» во множественном числе, но по сравнению с беременной Людкой я выглядела точно, как фотомодель. Есть женщины, которым беременность идет, но Людка явно не относилась к их числу. Я переводила взгляд с ее одутловатого лица на безупречное личико Маши, и – прости меня, Людка – думала, что они отличаются, как мое прошлое от моего будущего.
– За тех, кто тебя любит, Сонечка, – произнесла мама очередной тост, и я по очереди чмокнула их всех, немного дольше, чем следовало, задержав поцелуй на чутких Машиных губах.
Маша изменилась за последнее время – стала более спокойной, сдержанной, в ее глазах появилась какое–то глубокое и мудрое выражение, а огонек менады зажигался реже, чем раньше. Всего год назад это была просто наркоманка и проститутка, и я должна была быть счастлива этим переменам, но, признаюсь, если менада когда–нибудь окончательно исчезнет, мне будет ее недоставать.
– За успех, девчонки! – я поднялась, гордо выставив руку с бокалом. – В двадцать четыре года я сделала это. Бакалавр экономики с квартирой в Москве! Кто в нашем городе добился большего исключительно своими усилиями?
Сколько стыда, мук и унижения стояло за этими словами, сколько риска и терпения, сколько труда и бессонницы. «Если у меня когда–нибудь будет дочка, если я могу еще рожать, и у меня будет девочка, пусть она никогда-никогда не узнает и сотую долю той мерзости, через которую прошла ее мать, – про себя подумала я. – Святая Богородица, прошу тебя, даже сотая часть для нее – это слишком много».
*.*.*
Известно, что гордыня суть смертный грех, и бывает наказуема. Я не думала, что наказание за грехи происходит буквально, не верила в приметы и в дурные сны. Не то, чтобы я была такой уж рациональной и продвинутой – просто мои коллеги, продающие любовь за презренный металл, слишком много значения придают этим глупостям. Из нескольких десятков проституток, которых я лично хорошо знала, едва ли не каждая любила посудачить о сглазе, порче и пророческих снах. Больше половины хоть раз, да оставляли свои денежки у гадалок, колдуний и цыганок, которых развелось у нас в те годы – не перечесть. Мне был непонятен этот простодушный мистический угар, который, к слову сказать, не обошел ни Валю, ни Сабрину, ни Оксану. Когда кто–нибудь из них пытался втянуть меня в глуповатый бабский разговор о чужих волосах, найденных под ковриком, или там, о черной кошке, из–за которой сегодня ее не выбрал ни один клиент, я отвечала односложно и коротко. Мой совет всегда был одним и тем же: сходите в церковь и поставьте свечу. Если подруга не успокаивалась, я рекомендовала ей душевно поговорить с батюшкой, вот, собственно, и все. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Просто вышло так, что я столкнулась сама с тем, что показалось мне наказанием за гордыню. Хотя, возможно, события сами сложились таким образом, что после достижения мною вожделенной цели, последовал ответный ход судьбы.
Маша первая заметила, что за нашим домом следят, и я сразу же сильно испугалась. Было неверное кризисное время, когда Москву наводнила толпа нищих бездельников, готовых за сотню долларов перерезать глотку кому угодно. Меня могли выследить от риэлтерского агентства, где сотрудники знали, что я обладаю немалой суммой для покупки жилья. Любой из них мог навести знакомых бандитов на лакомый кусок, находившийся в руках совершенно беззащитной девушки. Конечно, я не держала деньги в доме – они находились у матери, которая должна была привести всю сумму втайне от всех, на поезде, одевшись поскромнее. Никто бы не заподозрил, что потертая сумка в руках немолодой женщины, вместо копеечной бюджетной зарплаты, скрывает десятки тысяч американских рублей. Но кто в России не знает о паяльнике и утюге, которые развязывали языки битым жизнью, ушлым мужикам, не говоря уже обо мне? Страх пыток и увечий грозил свести меня с ума, мы с Машей закрыли хлипкую входную дверь и задернули шторами окна, понимая, что настоящих злодеев не остановят эти жалкие преграды. Тимур Ахарцахов, как назло, снова уехал за кордон, а кроме него, у меня не было ни единого знакомого, который мог бы помочь в таком деликатном деле. Не считать же нескольких бизнесменов и программистов из «особого списка», которые изредка встречались со мной втайне от жен, и вечно конспирировались от них. Конечно, можно было обратиться к Толику, но я еще не настолько обезумела, чтобы самой указать этому бандиту на легкую поживу. Неопределенность и сомнения изводили нас весь остаток дня, а наутро я поняла, что больше не выдержу, и решила уехать к Борису Аркадьевичу, который по телефону в очередной раз пообещал приютить меня на несколько дней. Мы с Машей решили, что одну ее вряд ли подвергнут нападению – преступников интересовали мои деньги, и, раз так, мы должны были немедленно расстаться. Я оделась по-спортивному, обула на всякий случай кроссовки и поцеловала свою подругу у дверей, пообещав звонить.
– Сильвия? – двое мрачного вида парней двинулись мне навстречу, едва я захлопнула кодовый замок подъезда.
Это обращение сразу озадачило меня – в риэлтерском агентстве знали только мое настоящее имя. Я остановилась.
– Привет тебе от Сахна. Помнишь такого?
У меня немного отлегло от сердца – кто бы и зачем не искал меня, это не было связано с мечтой о квартире и с кровными деньгами.
– С трудом, – я пригляделась к мрачным лицам парней. Нет, никогда раньше мы не встречались.
– А он тебя помнит, – недобрая усмешка скривила вытянутое лицо говорившего. – Из–за тебя, мелкая обезьяна, правильный пацан сел в тюрьму.
Я пропустила мимо ушей подзабытую уже оскорбительную кличку, сообразив, наконец, о чем идет речь: ОБНОН все–таки добрался до наркоторговца Сахно и вытащил его на свет божий из придонной тины.
– Бред какой–то! – заявила я уверенно. – Уже скоро год, как я его даже не вспоминаю.
– Молодец, – неожиданно похвалил меня парень с вытянутой физиономией. – Если бы ты сказала, что не знаешь его, я бы для улучшения памяти выбил у тебя зуб.
Он вытащил из кармана крепкий кулак с набитыми костяшками пальцев и поднес его к моему лицу. Я отступила на шаг.
– Зачем я буду вам врать? – хлопая ресницами, спросила я.
– Короче, – вмешался второй парень, до того молчавший. У него оказалась золотая фикса во рту, и он был одет проще и дешевле своего дружка. – Ему сейчас шьют статью за торговлю наркотиками, и ты по плану ментов пойдешь свидетелем. Мы знаем, что ты уже дала показания против пацана.
– Ваш пацан спрятал наркоту в мою сумочку, – сказала я. – Мне до Сахна дела никакого нет, но, вместо него, я в тюрьму садиться не собираюсь.
– Слышь, ты, шалава, – оскалился тот, что первый заговорил со мной, – мне похуй, сядешь ты, или нет, я же в ментуре не работаю. Но показания свои ты заберешь, типа прошло много месяцев, и ты уже забыла, откуда и что появилось в твоей сумке.
– Но у них протокол есть… – начала я.
– Пусть они засунут в жопу свой протокол. Если свидетель не уверен в чем–то, например, в том, что именно Сахно тебе подбросил дрянь, давняя бумажка теряет силу. Понятно тебе?
– Да, понятно, – кивнула я. Не спорить же было с ними.
– Может, уже сегодня менты тебя найдут, или завтра, или послезавтра. Если слово лишнее вякнешь, мы твой хорошенький ебальничек перьями попластаем – будешь не мужиков потом снимать, а в фильмах ужасов сниматься, – вытянутая голова заржала, приколовшись от собственного каламбура.
– Без грима, – добавил фиксатый.
Угроза содержала в себе и комплимент, но в гробу я видала такие комплименты.
– С Мадлен нам тоже поговорить, или ты ей сама все передашь? – спросил тип с вытянутой головой.
– Конечно, передам, – заверила я бандитов. – Можно идти?
– Помни, что, раскрыв хлебало, вы обе подписываете себе смертный приговор, – сказал фиксатый, игнорируя мои слова. – Без права пересмотра. С этого дня мы будем следить за каждым вашим шагом.
– У нас есть люди в органах, – вмешалась вытянутая голова. – О любом вашем косяке станет известно в течение часа. Все тебе понятно?
– Да, – я снова кивнула, изображая испуг. – Все поняла, бегу предупредить Мадлен, пока менты не заявились.
На этот раз меня отпустили, и я вернулась в подъезд. Все наше общение заняло не больше десяти минут.
– Как эти уроды нас выпасли? – задалась я вопросом еще через четверть часа, сидя напротив Маши и держа в руке чашку горячего какао. – Мы ведь темнили в клубе насчет адреса.
– Это легко, – она была серьезной и сосредоточенной. – Таксисты у клуба тусуются одни и те же. Наш адрес казался секретом только нам самим.
– Секрет Полишинеля, – кивнула я. – Вижу только один выход из этой дерьмовой ситуации.
– Какой?
– Нам обеим надо срочно уходить на дно, как сделал в свое время Сахно. Это снимет сразу все вопросы, причем, главное для нас – укрыться от ментов. Если они не найдут, бандитам мы сто лет не понадобимся.
– Ты же квартиру оформляешь на днях, – сказала Маша.
– Составим договор на маму, – нашлась я, – это не проблема. Что будет, если явятся в Иваново, к твоим?
– Ничего не будет, – отмахнулась Маша, – у матери есть только этот телефон.
– Знаешь что, – сказала я, – мы тут болтаем, а к нам могут позвонить в дверь каждую минуту. Если бандосы без проблем нас вычислили, менты сделают это и подавно. Надо сваливать прямо сейчас.
– Но тебя найдут через твоего Бориса Аркадьевича, – сказала Маша. – От него цепочка тянется к хозяйке этой квартиры.
– Черт! – я волновалась все больше. – Значит, и к нему нельзя, разве что, на день или два, пока они пройдут по цепочке.
– Лучше на одну ночь, так быстро они не сработают.
– Ты–то куда денешься?
– У меня, что, нет своего секретного списка? – улыбнулась Машка.
– Тогда быстро собираемся, – я отставила пустую чашку и встала. – Прощай, Кунцево!
Я думаю, у всех проституток, кроме самых новеньких, есть хоть один постоянный клиент, о встречах с которым вовсе необязательно знать сутенерам. Не удивлюсь, если у девушки с данными Маши Поповой, такие люди ждут свидания в длинной очереди. Маша, как и я, общалась со своими особыми клиентами, никак это не афишируя, и я не сомневалась, что в трудную минуту ей найдется, у кого остановиться. Однако я ошибалась насчет нее. Впрочем, не буду забегать вперед.
Мы соблюли конспирацию до конца: вызванное такси отвезло нас и наши вещи по выдуманному адресу, а оттуда мы поймали уже частников, которых отследить было невозможно, и разъехались с Машей, договорившись, что будем держать связь через Бориса Аркадьевича. Встречаться мы условились не в точно называемых по телефону местах, а там, где уже однажды проводили время.
Ночью мне приснился необычный сон.
Я оказалась в больничной палате, на узкой койке, но я знала, что ничем не болею, а на соседней кровати лежал Вадик, тоже здоровый. Оба мы не говорили ни слова, но почему–то не вставали и не шевелились, глядя в потолок. Затем в палату вошла Маша в белом халате и шапочке, неся в руке шприц, направленный иглой кверху.
Я не сделала даже попытки шевельнуться, когда почувствовала, что она закатывает мой рукав.
– Не бойся, это не опасно, – сказала Маша. – Тебя надо вылечить.
– Но я же не больна, – отозвалась я.
– Нет, Софья Николаевна, – сказала Маша, наклоняясь. – Ты постоянно всех обманываешь. Патологическая лживость – это разновидность шизофрении. Пока болезнь еще не захватила весь мозг, мы ее остановим. А потом ты расскажешь, где лежат твои деньги.
– Хорошо, – покорно согласилась я.
– Вот и умница, – ласково сказала Мадлен.
– Пожалуйста, не делай мне больно, – попросила я.
– Тебе не будет больно, – успокоила меня Маша. – Ты выздоровеешь, и мы уедем отсюда. Далеко-далеко.
А потом она уколола меня, и я уснула, точнее, это во сне я провалилась в сон, а наяву – проснулась. Как нерпа выныривает из реки с рыбой в зубах, так я вернулась к реальности с новой идеей.
Лежала, обдумывая ее под аккомпанемент храпа Бориса Аркадьевича, а наутро оделась и поехала на Ленинградский проспект, в туристическое агентство, где по-прежнему, в отдельном кабинете, восседал мой давний знакомый Костя. При виде его я даже немного позавидовала: Россию сотрясал кризис, к тому же на дворе был самый, что ни на есть, убыточный дня туристического бизнеса сезон – а вот, поди ж ты – секретарши по-прежнему вертели подтянутыми задками, звонили телефоны, а Костя был одет в очень стильные вещи и шелковый галстук, чего я не помнила за ним раньше. Он, правда, немного поправился за полтора года, а волос на голове у него стало еще меньше, но память ему не изменила.
– Софья Буренина! – он просиял заученной улыбкой. – Рад видеть в добром здравии. Вернулась из Германии?
Я вкратце рассказала ему о своих заграничных приключениях. Костю, в самом деле, интересовали подробности, поскольку любая информация была полезна при общении с иностранными партнерами и потенциальными работницами секс-бизнеса. Я понимала, что далеко не каждая проститутка возвращается к отправившему ее агенту, и старалась удовлетворить его любопытство.
– Понимаешь, Костя, – сказала я в конце. – У меня теперь проблема с въездом в Шенгенскую зону, и я хочу, чтобы ты помог ее решить.
Честно говоря, я помнила, как легко Костя снабдил нас международными паспортами, и думала, что разживусь у него новыми документами, без печатей о высылке, возможно даже, на другую фамилию. Но Костя выслушал меня без энтузиазма:
– Ты что? – наигранно удивился он. – Это же открытый криминал! Наше агентство занимается целиком легальной деятельностью, в подделке бумаг мы тебе не помощники, извини, Софья.
Я приуныла. Костя казался мне таким же сутенером, как прочие, но формально он и вправду был не при делах. Наш первый разговор о работе в германских пуфах был просто ни к чему не обязывающей болтовней, ведь отправились мы в совершенно легальную поездку. Логика Кости не содержала изъяна: мы могли бы тогда вернуться в Россию вместе с туристической группой, получив свои законные десять дней путешествия и загрузив багажник памяти целым ворохом достопримечательностей. Придраться к агентству за то, что мы по своей воле покинули автобус и устремились на панель, было невозможно.
– Я этим не занимаюсь, – повторил Костя, – но есть люди, которые, возможно, могли бы тебе помочь.
– Что за люди? – я подняла голову.
– Учти, я их почти не знаю, и они к нам не имеют никакого отношения.
– Это понятно.
– Вот номер мобильника одного из них, – Костя быстро набросал на бумажке ряд цифр, – Зовут вроде бы Марат, я с ним почти не знаком, но попробуй позвонить. Только учти, я ни за что не отвечаю, это твои дела с ним.
– Спасибо, Костя, – сказала я, пряча бумагу в сумочку. – Я поняла тебя. Это только мои проблемы.
Марату оказалось лет тридцать пять, у него был длинный кривоватый нос, русые волосы и каре-зеленые глаза навыкате. Принял он меня на убитой съемной квартире в Чертаново, нищенская обстановка которой резко контрастировала с дорогой одеждой и часами сутенера, его золотой зажигалкой «Дюпон» и пижонской трубкой, которую Марат за время нашего разговора несколько раз набивал и подкуривал.
– Ты точно хочешь работать за границей? – спросил он, усадив меня на шаткий стул в гостиной, которую освещала одинокая лампочка без абажура.
– Да, – уверенно сказала я.
– Ебля за деньги тебя не смущает?
– Нет, нисколько.
– Ты уже где–то работала?
– Да, в Брянске, а потом немного в Германии, – повторила я то, что когда–то рассказывала Косте.
И Марат застрочил словами, как пулемет:
– Как ты ладишь с людьми в коллективе?
– Были проблемы со здоровьем?
– Дисциплину сможешь соблюдать?
– Дружишь с наркотиками?
– А с алкоголем?
Перечень его вопросов был очень велик, временами он даже повторялся и спрашивал в другой формулировке то, на что я уже дала ответ. Думаю, у этого въедливого типа был к тому времени уже огромный опыт вербовки девушек – я перестала обращать внимание на бедность обстановки, понимая, что передо мной профессионал своего дела.
– С полицией нравов сталкивалась?
– Нет, – соврала я, – в России я мало работала.
– А с ФСБ?
– Боже сохрани!
– Разденься.
Я выполнила его распоряжение, оставшись стоять босиком на давно не метеном полу.
– Трусы снимать?
– Д-да, – наконец–то Марат проявил некоторый мужской интерес, всматриваясь в мой лобок, фигурно выбритый Машиными стараниями. Было у нас, признаюсь, такое развлечение.
– Стань на диван, да не так, на четвереньки. Теперь прогнись в талии. Ух ты, ничего! Трахаться любишь?
– Не больше, чем нужно для работы.
– А в рот глубоко заглатываешь?
– Средне, но клиенты не жаловались.
– В попочку?
– Только за хорошие чаевые.
– А знаешь, что такое, «каменное лицо»?
– Нет, – снова солгала я. Эта разнузданная забава была знакома мне еще по брянским «субботникам».
– Ну, пососи мне, – сказал Марат, вынимая член из черных вельветовых джинсов.
– Это нужно для работы?
– Слушай, Соня, – сказал он, – это не нужно для работы. Это нужно для приема на работу. Ты можешь сейчас отказаться и спокойно уйти отсюда. Но, если ты хочешь, в самом деле, уехать, в твое оформление придется вложить большие деньги, а как я рискну это сделать, если у тебя проблемы с послушанием? Любое сомнение в твоей лояльности я буду трактовать, как аргумент в пользу того, чтобы не отправлять тебя. Я не слишком сложно говорю?
– Нет, я прекрасно вас понимаю. Я согласна.
И я с улыбкой взяла у него в рот, а потом он еще переменил несколько поз. Все было технично, без грамма страсти, и минут через пятнадцать он кончил. Конечно же, в презервативе, в мою закаленную прямую кишку. Я ушла в ванную, где висело лишь одно сомнительного вида полотенце, на скорую руку помылась и оделась.
– Ну что, норматив принят?
Марат обошелся без ванной, он, уже полностью одетый, стоял у окна и раскуривал свою трубку.
– Знаешь что, – сказал он, – все хорошо, даже слишком.
– И в чем здесь проблема?
– Ты слишком умная для проститутки, – сказал он. – Однако при этом разговариваешь односложно, даешь конкретные ответы, те, которые я и хочу услышать. Это вроде бы даже неплохо, но такое чувство, что тебя заслали ко мне специально.
– Я всегда такая, – сказала я, пожимая плечами. – Хочу уехать, потому что в России кризис, а мне нужны деньги. Просто заработать много денег, вот и все.
Марат немного постоял, втягивая трубочный дым и глядя мне в глаза. Я не отвела взгляд, но и не изображала никаких эмоций, понимая, что передо мной далеко не дурак, и сейчас он решает, подхожу я для его целей, или нет. Книжки и фильмы обычно изображают сутенеров ограниченными и порочными типами, но я–то за годы своей работы давно поняла, что это бред. Марат же казался умнее и проницательнее, чем обычный сутенер, а, судя по его речи, на среднем образовании он вряд ли остановился.
– Ты сама ни о чем не хочешь меня спросить? – редкие брови Марата немного приподнялись.
– Конечно, хочу.
– Почему не спрашиваешь?
– Жду разрешения.
– Ну, молодец, – его рот изогнулся в сдержанной улыбке. – Валяй свои вопросы!
– В какой стране я буду работать?
