Текст книги "Невеста (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
И вот, пользуясь тем, что мои благодетели уехали, я взяла газету «Из рук в руки» и начала обзванивать номера, которые прилагались к объявлениям о том, что на работу требуются молодые и красивые девушки. Мой хриплый от ангины голос не внушал особой симпатии по телефону, а может быть, сами диспетчеры, отвечавшие на звонки, отходили с новогоднего бодуна, но я упрямо продолжала звонить, пока не услышала на другом конце провода очень милый и доброжелательный женский голос. Мы договорились о встрече на следующий день, после чего я остаток вечера лечилась медом, чаем и малиновым вареньем.
На утро меня разбудил Ашот, но я соврала ему, что мне жутко плохо, и они с Ленкой уехали на рынок, а я надела сапоги на высоком каблуке, и, потратив с полчаса перед зеркалом, отправилась по адресу, полученному накануне. Это оказалась обычная квартира в блочной многоэтажке, где меня встретила обладательница приятного голоса, дама лет сорока с претензией на образ светской львицы.
Она представилась как Екатерина Андреевна, напоила меня чаем из фарфорового сервиза советских времен и завела душевный разговор о работе, которую я уже знала по Брянску. Я, впрочем, прикинулась начинающей, несколько раз краснела, когда речь заходила об интимных вещах, а потом пришел некто Эмиль от ее крыши и тоже стал меня допрашивать. Молодой, но уже облысевший спереди, он сразу перехватил нить разговора, и стало понятно, что Екатерина Андреевна не более чем болонка в услужении у хозяев. С этого дня – наших общих хозяев.
Уточнив, сколько я буду зарабатывать с каждого вызова, я в уме сосчитала, что это будет значительно больше, чем в Брянске, и не особенно сомневалась, когда Эмиль приказал мне раздеться. В конце концов, я в душе знала, что не оставила навсегда поприще проститутки, а если уж решение принято, то к чему оттягивать начало?
Эмиль хозяйски потрогал мои соски, погладил ягодицы, попросил стать на четвереньки и выгнуть спину.
– В попку работаешь? – сверкнул он жадным черным глазом.
– Только за хорошие чаевые, – ответила я.
– Ну-ну, – сглотнул он. – Бывает, что клиент не ведется на доплату за это дело. Что, послать его?
– Ваше дело договориться, – упрямо сказала я. – Лишние деньги мне не помешают. Можно одеваться?
– Да ты конкретная девка, – оскалился Эмиль. Вопрос он оставил без внимания, продолжая разглядывать мое тело. – А что у тебя с руками?
– Это от мороза, – сказала я. – На рынке зимой не мед.
– Ну-ну, – повторил Эмиль, рассматривая мои ноги.
– За неделю в тепле будут, как у младенца, – сказала я, думая, что за слоем тонального крема и пудры он еще не видит, что лицо у меня тоже обветрилось.
– Ладно, одевайся, – сказал Эмиль, закончив осмотр. – Жить будешь у нас, или как?
– А у вас по сколько девочек в комнате?
– Две, иногда три.
– И сколько платить за жилье?
Вечер вопросов и ответов продолжался еще с полчаса, и надеюсь, мне удалось оставить впечатление, что я не совсем тупая лимита, и знаю, чего хочу. В конце разговора я спросила:
– У вас принято брать девчонок на «субботники»?
– Слушай, – сказал Эмиль, уже начинавший скучать, – не грузи меня, что ты не работала раньше.
– Нет, – я стояла на своем, – но у меня подруги работали, я много от них успела узнать.
– Где они? – вцепился Эмиль. – Почему к ним не пошла?
– Потому что они в Брянске, – ответила я. – В Москве я только с октября.
– Шустрая ты, – в голосе Эмиля звучало скрытое одобрение. – Это как раз хорошо. Я не люблю тормознутых телок. Когда вещи забираешь?
– Завтра к вечеру, – ответила я. – Готовьте апартаменты.
Вот так просто все и решилось.
Этим вечером я заявила Ашоту и Лене, что мне совсем плохо, и я наверное поеду лечиться к маме. Они почти не уговаривали меня остаться, так что я поняла: в душе они рады избавиться от обузы, а на мое рыночное место всегда найдутся желающие. Тем более, что я вполне успешно торговала в самый оживленный предновогодний период, а дальше ожидалось послепраздничное затишье.
Квартира, на которую я переехала, оказалась весьма похожей на брянскую, ту, в которую меня почти два года назад привез Леший. Те же самые лампочки без абажуров на кухне и в коридоре, небрежно застеленные кровати, потрепанные косметички девушек, одежда, которая не умещалась в шкафу, слишком тесном для пятерых.
Деньги, заработанные в Брянске, я решила спрятать в распоротом брюхе чемодана, засунув их в промежуток между жесткой картонкой и плотной тканью обивки. В принципе, это был довольно корявый тайник, но пока я надеялась, что вряд ли кому–нибудь придет в голову обыскивать новенькую. Я всех уверяла, что только начинаю работать, а значит, было глупо подозревать меня в наличии секретной копилки. Правда, мне пришлось часто распарывать и заново зашивать злосчастную обивку, но пока толщина спрятанной стопки долларов не могла привлечь нежелательное внимание, и больше неудобств я не испытывала.
Если не считать мутного ощущения дежа вю, которое вроде бы присутствовало повсюду вокруг меня. Та же квартира из двух комнат, где жило пятеро девчонок: дорогая аренда в столице заставляла уплотнять жилплощадь, и мы, не вполне осознавая это, оказались в тисках коммунального конфликта. Дневные очереди в туалет и ванную, крики опаздывающих, злобная ругань за право первой гладить или включить фен. Я старалась отгородиться от всего этого, но самое большее, что мне удалось, это перетащить свое кресло-кровать в эркер, где я могла включать торшер и не мешать двум другим девушкам, с которыми я делила комнату. Они были уже подругами к моменту моего появления, и мне приходилось с трудом искать с ними общий язык. Кира и Диляра, обе откуда–то с Поволжья, приехали в Москву за полгода до меня, и к зиме 94-го они считали себя уже едва ли не москвичками, что в их понимании давало им право поучать и пытаться командовать.
Наверное, я не открою секрет, если скажу, что Москва довольно скверно влияет на приезжих. Сама по себе она замечательный город, и, возможно, заслуживает право именоваться великой столицей. Но проблема в том, что ее достоинства как бы скрыты от чужаков, и прошло немало времени, прежде чем я докопалась до них. Зато ее недостатки видны сразу же, и большинство «гостей столицы», осознав их, уже не особенно ищут хорошее, настраиваясь на агрессию и злобу, которая, как бы то ни было, помогает выживать в Москве.
Ну, скажем, они перенимают холодность и высокомерие самих москвичей, причем, если для тех это все же выражение некоей имперской обезличенной гордости, то для приезжих это, прежде всего инструмент, при помощи которого они унижают тех, кто оказался в Москве позже, чем они сами.
Кира и Диляра были довольно высокими крашеными блондинками, и я в сравнении с ними получалась эдакой мелкой и затурканной Золушкой, которую можно было не принимать в расчет, ставя, к примеру, чайник на плиту, или выбирая программу телевизора. Назло им я выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет, и в свою очередь не звала их, когда сама готовила себе на кухне. Мой демарш был не оставлен без внимания, и частенько я замечала, что они кипятят именно две чашки воды, чтобы мне не осталось, или нарочно используют всю чистую посуду, чтобы я была вынуждена разгребать гору грязных тарелок в раковине. Эти мелочи портили настроение, как будто не было иных проблем, но трудно писать о моей работе в Москве и не вспомнить об этом.
Кстати, в маленькой комнате нашей квартиры жили две девушки из Украины, которые тоже не любили Киру с Дилярой, но и меня они не слишком привечали, так что в этот период жизни я обходилась без подруг. Впрочем, общение с клиентами оставалось, и этого было вполне достаточно.
Клиенты в Москве были тоже другими. Если народ в Брянске на втором году работы совершенно перестал удивлять меня, то здесь я что ни день, видела перед собой совершенно неожиданные вещи. Изощренность некоторых была безобидна и вызывала даже сочувствие, но хватало и таких, которые выглядели чудовищно.
Скажем, в один из первых дней моей работы я попала к какому–то толстенному банкиру, который восседал в особняке неподалеку от Садового кольца. То есть, он так и продолжал сидеть в кресле, время от времени поднося ко рту рюмку с коньяком, а меня поочередно имели его охранники. Я начала возмущаться, потому что вызов был к одному, но банкир приказал растянуть меня на диване, а один из охранников снял ремень и выпорол меня. Он не слишком усердствовал, но его природной силы хватило на то, чтобы я плакала от боли. Сукин сын банкир получал видимое удовольствие от этой сцены, а потом я с исполосованной спиной сделала ему минет.
Провожающий меня охранник, тот, что меня порол, вдруг улыбнулся, уже стоя во дворе особняка и сказал:
– Ты не переживай сильно–то, девочка. Тебя, что, отец не наказывал?
– Никогда, – всхлипнула я.
– Ну а меня батя охаживал, не приведи Бог, – поделился охранник. – А я не в обиде, вот, человеком вырос. Шкура–то быстренько заживает. Чтоб легче тебе было, на вон, купи себе конфет. – И я увидела в руке у него несколько сотенных банкнот зеленого цвета.
Это был самый большой мой гонорар за один вызов, и я, в самом деле, даже забыла о саднящей спине. Воистину, деньги оказались прекрасным лекарством. И вообще, я заметила, что чем страннее прихоть или желание клиента, тем больше он дает чаевых. Так один пожилой мужчина попросил меня опорожнить на него мочевой пузырь в ванной и тоже выделил мне вдвое больше того, что стоил сам вызов.
Другой, жутко стесняясь, попросил меня потанцевать, а сам даже не прикоснулся ко мне и кончил на моих глазах себе в руку. Другому то же самое сделала его жена, когда они оба глазели на мой стриптиз. Все эти чудаки водились только в столице, я и подумать не могла в Брянске, что люди могут вести себя столь необычно, а классические книги, понятно, стыдливо обходили запретную тему.
К сожалению, в Москве было больше не только денег, но и подстав, потому что здесь и бандитов было немерено, и всяких кавказцев водилось в сотни раз больше, чем в провинции.
Последние вели себя, как хозяева жизни, видя в нас не более, чем податливое мясо. Мы и были жалким напуганным мясом в их руках, и хуже не было, чем вызовы к ним в сауны и на квартиры. В Брянске я помнила, что Мальвина не принимает заказы, если они поступают от людей, говоривших с характерным акцентом. В Москве оказалось по-другому: Екатерина Андреевна, похоже, не проводила никакой селекции, и мы частенько обслуживали волосатую чернявую публику с бывших имперских окраин. Я пыталась спрашивать, почему так происходит, но мне объяснили, что заказы принимают не от всех, а лишь от кавказцев или азиатов, состоящих в хороших отношениях с нашей крышей – казанской братвой.
То есть, селекция все же была. Да иначе и невозможно было работать в Москве: настолько огромна она, и так много в ней всяких залетных подонков, которым ничего не стоит прихоти ради изувечить или убить человека, а тем более – жалкую проститутку.
Экипажи, задействованные в московском эскорт-бизнесе, имеют хорошо разработанную систему условных сигналов и знаков, которые показывают водителю, что надо немедленно уезжать. Ничего подобного не было в простодушном Брянске. Вдобавок, существовали свои правила для квартир. Скажем, если девчонка стучала в дверь, а не открывала своим ключом, или звонила не условленным звонком, значит, остальные уже знали, что она не одна, даже, может быть, к ее горлу приставлен нож, и срочно связывались с крышей.
И, тем не менее, всякие происшествия время от времени случались. Так в один холодный мартовский вечер за нашим старым «Фордом» погнались два джипа. То есть, погоней это было трудно назвать: наш водитель Коляша заметил, что окно едущего рядом джипа опустилось, и высунувшийся бритоголовый тип жестом приказал нам остановиться. Как они поняли, что в «Форде» девчонки, едущие на вызов, я не поняла – стекла в блядовозках всегда тонированные. Однако, факт: они нас вычислили и ехали некоторое время за нами. Коляша сделал вид, что его не касаются жесты бритоголового, мигом свернул направо, но оба джипа, взревев моторами, прижали нас к придорожному сугробу. Дурное дежа вю снова всколыхнуло мою память. Рядом отчаянно материлась Кира, но ее первую выхватили и запихнули в джип. Я вышла сама, видя, как охранника и Коляшу пинают по снегу здоровенные братки. Большая рука схватила меня за воротник и уверенно забросила на заднее сидение второго джипа.
– Не боись, рыжая, не к зверям в гости едете, – успокоил меня водитель джипа.
– Я и не боюсь, – ответила я. – Мы же все братья и сестры.
– Ну, ты сказанула, – хмыкнул водитель. – Верующая, что ли?
– А ты не православный будешь? – ответила я вопросом на вопрос, как это любил делать Вадик.
– Я–то? – не сразу нашелся водитель. – Известное дело, крещеный.
– Значит, я твоя сестра, – уверенно закончила я.
Тут в джип загрузились остальные братки, видимо, решив, что Коляша наказан достаточно, и наша беседа завершилась.
В сауне, куда нас привезли, было прохладно и темно, похоже, здесь не ждали гостей. Банщик забегал, как угорелый, включая все, что можно включить, накрывая на стол и раздавая простыни. Притихшая Кира сидела рядом со мной, и под глазом у нее зрел свежий фингал.
Вдруг один из наших похитителей остановился, глядя на меня, и на его лице отпечаталась работа мысли.
– Буренка, ты, что ли?
Проклятая кличка, как я ненавидела ее с первого класса! Но сейчас это было по-другому, и я тоже вгляделась в бандита.
– Твою мать! – смущенно хохотнул он. – Сборы в Петрозаводске, пять лет назад. Вспоминаешь?
– Ты ядро толкал! – вспыхнуло во мне. – Толик, да?
– Пацаны! – радостно крикнул Толик. – Это же Соня Буренина из Брянска, она короткие бегала.
Остальная братва никак не отреагировала на открытие Толика.
– Ну и че теперь? – вяло отозвался какой–то тип с перебитым носом. – Может, ей уже впендюрить нельзя? Или она не блядь, а олимпийская надежда, нах?
– Не гони беса, Хохол, – отмахнулся Толик. – Я танцевал с ней по молодости, она еще целкой была. Блядь, как все меняется!
И точно: я вспомнила те единственные всероссийские сборы, куда меня пригласили как перспективную бегунью. Меня впервые в жизни ярко накрасила Маша Игнатьева, а я почти поверила, что из серой мышки могу превратиться в красавицу. И последнее сомнение рассеяли глаза молодого Толика, когда он танцевал со мной. Потом были поцелуи в темноте лестницы, горячие руки по моему телу. Я давала трогать себя везде, но цеплялась за трусики с комсомольским фанатизмом, пока грозный голос кого–то из тренеров, совершавшего ночной обход, не оторвал нас друг от друга, и Толик отправился в комнату, где жили восемь мальчиков, а я вернулась в свою кровать и долго-долго не могла заснуть.
Позволь я этому парню с доброй улыбкой и сильными руками тогда еще немного, и моя жизнь вновь–таки сложилась бы по-иному.
Или не могла она сложиться иначе, и все было предопределено заранее? Я еще раз легко отделалась, будто бы ангел-хранитель берег меня. Нас не вывезли в лес, не пытали, не убивали в снегу, не прятали в прорубь тела, но каким–то несчастным выпала именно такая, страшная судьба, и не было никакой гарантии, что я не следующая.
В те годы газетные и телевизионные новости состояли из калейдоскопа криминальной хроники, так что казалось, будто Россия сошла с ума и катится к своей гибели. А в бытовых разговорах клички авторитетов и бандитов звучали чаще, чем фамилии президента или мэра. Даже школьники начальных классов знали, что в их районе все вопросы решает какой–нибудь Питон или Тигран, которые распоряжаются жизнью и смертью своих подданных, и это нормально, потому что, если в стране отсутствует закон, то должны быть хотя бы «понятия»…
Мне везло, я была жива и здорова, то есть насилие, которое доставалось на мою долю, казалось мне терпимым. Но я думала о том, что везение не бесконечно, и мне очень хотелось избавиться от постоянно возникающих ситуаций дежа вю. Поэтому, когда я на очередном вызове познакомилась с Егором, я стала думать, что, возможно, встретила своего мужчину.
Он был лет на двадцать пять старше меня, носил длинные волосы, начинающие седеть, а его лицо в мелких морщинках, с глубоко сидящими серыми глазами, казалось мне апостольским. То есть, я иногда тут поминаю библейские персонажи, но это не потому, что на меня снизошла какая–то там особая религиозность, а просто стареющих апостолов я представляла с такими лицами, как у Георгия Самарина. А так я уже видела множество лиц, которые имели вполне одухотворенный вид, но на деле под ними жили и процветали кондовые скоты, извращенцы и психопаты.
В 94-м году меня уже не привлекали просто красивые и накачанные самцы, была я равнодушна и к мужчинам, которых полагала не способными к интеллектуальному общению. В то же время рядом со мной не было вообще никого близкого, и появление Егора стало лучом света во мраке моего тогдашнего бытия. Он был не такой как все: кандидат математических наук, успешный предприниматель, в прошлом кандидат в мастера спорта по теннису, обладатель настоящей дворянской грамоты, чудом сохранившейся в эпоху смертей и лагерей. Кто, как не такой человек, мог поразить мое воображение?
Я не имела привычки назначать свидания клиентам, зная, что это наказуемо и помня опыт брянской Светы, которая вечно сидела у разбитого корыта после всех своих романов на стороне. Но когда о встрече попросил Егор, я согласилась, не задумываясь, и на следующий день пришла к нему под памятник Гоголю, для приличия опоздав на пять минут.
– Тебе не идет эта работа, – сказал Егор почти сразу же, когда мы шли по бульвару.
Вообще–то процентов восемьдесят клиентов нашей богоспасаемой страны заводят с проститутками разговоры о мерзости древнейшей профессии, причем почти все они начинаются после первого клиентского оргазма. Меня неудержимо тянет блевать ото всей этой ханжеской болтовни, поэтому я старалась обходить тошнотворную тему, но тут рядом со мной шел человек, которого я выделила из толпы, и мне было не все равно.
– Мало ли кому что не идет, – со злостью сказала я. – Многие могли бы выглядеть королевами, но они носят то же, что и десять лет назад, да и всей России не идет побираться. А тебе не идет назидательный тон и попытки выглядеть не тем, кем ты являешься.
– И какой же я? – спросил Егор, немного удивленный.
– Жизнь тебя не баловала, но она и не давила, как асфальтовый каток, – сказала я. – Ты очень непростой человек, но ты яркая личность, и мне очень интересно с тобой. Только не опускай планку и не говори банальностей, это не нужно нам обоим.
– Офигеть, – засмеялся Егор, – ты натурально затыкаешь мне рот, девушка. Если для тебя это игра, то тебе надо подыскать для нее какого–нибудь Каспарова, а не простого инженера, вроде меня.
– Это игра и для тебя, – сказала я. – Мужчина может купить женщину, но гораздо увлекательнее ее завоевать, правда? И тогда вы играете вашими достоинствами, двигая их по доске.
– Это ты сама придумала?
– Нет, это говорил мой папа, – призналась я. – Мы с ним часто играли в шахматы в его последние годы, когда у него уже не было сил гулять.
И он меня спросил, а я рассказала ему об отце, говорила и чувствовала, как нужно мне выговориться. Тогда я поняла, что уже полгода не общалась по-человечески, и мне стало страшно, что я вот так и могла превратиться в резиновую куклу для слива спермы, вроде той, что с неделю назад показывал мне один клиент.
«Голландия, – хвастливо говорил он, – самая дорогая модель, с подогревом и пятью вариантами общения. Правда, сучара по-английски шпрехает, хрен поймешь ее. Видела б ты хлебальники таможенников в Шереме – они чуть не обкончались. Ну, и друзья, понятно, иногда просят попользоваться, а один спрашивает: «На кой тебе это чмо резиновое? Неужели с нормальными бабами проблема перепихнуться?» Я–то не сказал ему, что меня прикалывает засаживать и одновременно бить, какая живая подруга вытерпит? А вот машке резиновой все параллельно – ее хоть еби, хоть пизди! Это ж сокровище какое!»
Между тем, Егор предложил тост в память об отце. Мы сидели в небольшом ресторанчике на Арбате, и я расслабилась от выпитого, вдруг поняв, что с самого начала жизни в Москве меня так и не отпускало напряжение. Получалось, что Егор, возможно, и не столь важен был для меня как личность, но я просто выбрала его, чтобы смягчить свой непрерывный стресс.
– Расскажи, ты с детства хотел стать таким, как сейчас? – попросила я, чтобы проверить свое подозрение.
– Нет, наверное, – сказал Егор. – В молодости я мечтал стать рок-музыкантом. Бредил битлами, Элвисом.
– А теперь жалеешь, что не стал?
– Нет, вряд ли, – сказал Егор. – Я неплохой электронщик, у меня всегда ладилось с математикой. Если я и ошибся где–то, то наверное в личной жизни, – он помрачнел и задумался.
– Разве можно прожить так, чтобы не ошибиться? – подумала я вслух.
– Наверное, нет, – ответил он. – Когда друзья уже все переженились, а ты один холостяк, начинаешь задумываться, почему ты не такой, как все. От этого плавно переходишь к мысли, что надо найти себе самую-самую, и, как правило, находишь… какую–нибудь стервищу.
– Ага, – поддакнула я. – В молодости на стерве жениться невозможно.
– Не о том речь! – отмахнулся Егор. – Когда женишься по любви, это совсем другое. Это простительно, это можно исправить, времени–то впереди много. А когда уже хорошо за тридцать, и вроде бы опытный и не дурак – тут уж только пенять на себя остается.
– Все так скверно?
– Еще сквернее.
– Тогда не надо об этом, – сказала я. – Лучше уж о работе.
– Ну да, – согласился Егор. – Работа отвлекает, я люблю ее, но у меня не просто работа, а бизнес.
– И в чем разница?
– В деньгах, – сказал Егор и поднял очередную рюмку. – За тебя, Софья Николаевна. – Он выпил и продолжил: – Люди вообще–то не становятся лучше со временем. Мы руководим фирмой вместе с моим близким другом, вместе аспирантуру заканчивали. Но в последние годы он очень сильно изменился.
– Это как? – мне действительно было интересно.
– Он, по сути, отстранил меня от всех важных решений, оставил на мне только техническую часть. А сам всем говорит, что фирма его, а не наша. Общие знакомые уже думают, что я у него на зарплате.
– А ты пытался поговорить с ним по душам, выяснить все?
– Ну да, – в тоне Егора слышалась растерянность. – Он отвечает, что управлять всем должна одна голова, а сиамские близнецы не выживают. Ты слышала про таких близнецов?
– Читала.
– Ну вот, – продолжил Егор. – И получается, что вроде он прав, заботится обо мне, разгрузил от административных дел, оставил себе все самое проблемное. Только я уже не контролирую финансы, и это мне не нравится, потому как умные люди говорят, что если кто управляет денежными потоками, то, значит, бизнес принадлежит ему.
– Звучит правдоподобно, – кивнула я. Слова «денежные потоки» вошли в мою подвыпившую голову сказочной музыкой. Они звенели, как весенний ручей, низвергались, как водопад, осененный радугой счастья, их мелодичный шелест ласкал мой слух, так что я на некоторое время отвлеклась от монолога Егора, и опомнилась только, когда он закончил совсем грустно: – …все мои связи, и если меня не станет, ничего не изменится.
– А тебе не приходила в голову мысль разделиться? – сказала я.
– И потерять всю клиентскую базу? – обреченно поднял глаза Егор. – Строить заново всю структуру, финансы, менеджмент? Все, что нарабатывалось столько лет огромным трудом? Нет, это не выход.
И до меня дошло, что Егор жаждет спокойной и безбедной жизни, что он не хищник, а усталый неудачник, чьи морщины есть не что иное, как печать крушения. Черт, вдруг подумала я, неужели меня тянет к неудачникам? Ведь и Вадик был такой, и папа после Чернобыля. Но у папы это был удар судьбы, подлый удар ниже пояса, а ведь эти–то двое запросто могли бы спастись! Проще всего плакаться, когда вокруг твоей лодки плавники акул. Но какой–нибудь Потап остервенело навалился бы на весла, и по крайней мере, он бы погиб сражаясь. Но я не могла бы полюбить Потапа, а Егора – могу. Или мне так только кажется?
Позже, когда Егор заснул, я с нежностью глядела на его сухое тело, на седые пряди, почти закрывшие лицо. На его худощавых ногах просвечивали сквозь бледную кожу варикозные вены, и я думала, что мне хорошо с ним, именно потому, что в нем нет зла и подлости, и это, может быть, важнее всего. А, может быть, и нет, змейкой вползла мне в голову другая мысль, о том, что я снова не с тем человеком, и делаю что–то не то. Слишком уж велика была пропасть между мной, провинциальной девушкой по вызову, и Егором, коренным москвичом с дворянскими корнями, который умел вести себя, как аристократ, был умен, эрудирован, и казался столь же далеким от меня, как моя дешевая бижутерия была далека от перстня Фаберже, украшавшего безымянный палец левой руки Егора.
На следующий день нас вызвали на заказ и оставили вместе с Дилярой сразу на пять часов. Клиенты были вроде бы такие же спокойные и образованные люди, как Егор, даже его сверстники. Нам поставили задачу: лежать и не шевелиться. На моем плоском животе клиенты играли в карты, а на более пухлом брюшке Диляры поставили угощения – бутерброды, конфеты, нарезанный лимон. Бутылку дорогого коньяка разместили у нее между ног, и каждый раз, когда кто–то тянулся за выпивкой, ее щипали за самые интимные части тела. От меня же требовалась полная неподвижность, и однажды, когда я пошевелилась, и прикуп свалился с моей груди, мне обещали, что за еще одну подобную оплошность мне затолкают бутылку во влагалище. Сказано это было настолько буднично, холодным тоном повелителя жизни, что я едва не расплакалась. Эти люди, несмотря на их интеллигентный вид, умные фразы и тонкие шутки, казались мне гнуснее оравы кавказцев и их напором и жестокостью. Мы для них были даже не мясом, а просто столиками для забав, существами без душ и мыслей.
– Ну что, – сказал один из игроков, когда карты еще не были в очередной раз сданы, – пора разрядиться.
С этими словами он ущипнул за сосок Диляру и приказал ей выйти в соседнюю комнату. Поднимаясь, она нечаянно опрокинула одну из тарелок, которые сняла с живота и поставила рядом на узкий столик. Резкий удар по щеке прозвучал в ту же секунду, и тут же спокойным тоном ей пообещали выбить зуб, если такое повторится. Когда Диляру увели, оставшиеся картежники решили, что грех будет не пристроить к делу и меня. Кинули жребий: старшая карта была вытянута самым пожилым из игроков, и он завел меня в ванную. Я знала, что он проигрывает, и старательно пыталась поднять его увядший орган, однако все мои усилия пропадали впустую. Пора было делать нестандартный ход.
– Если тебе это поможет, – прошептала я, стоя на коленях и глядя снизу вверх, – сделай мне больно. Ты же хочешь этого. Возьми меня за волосы, накажи меня.
Его усталые глаза за толстыми линзами очков оживились, а рука протянулась к моей голове. Однако сказал он совсем другое:
– Ты с ума сошла, девочка, – и он погладил меня. – У меня дочка такая, как ты. Вставай, глупышка.
Я встала и оказалась почти вровень с ним. От него пахло коньяком и сигаретами. Он робко улыбнулся:
– А могла бы ты сказать…
– Конечно, ты трахнул меня, еще бы, – улыбнулась я. – Если мы останемся одни, ты так и поступишь, и тебе будет хорошо.
– Что ты делаешь со мной, девочка, – он оторопело посмотрел вниз, где моя ладонь сжимала толстый, налитый кровью член.
– Борис Аркадьевич, вас ждут, – рокотнуло из–за двери. – Вы скоро там?
– Иду-иду, – сказал Борис Аркадьевич. – Ты придешь ко мне завтра?
– Если вы будете один, – ответила я.
– Один, конечно один, это просто партнеры для карт, – сказал он, – не друзья, а так…
Грусть и одиночество плескались за стеклами очков, а на следующий день мы встретились с Борисом Аркадьевичем наедине, и он оказался умницей и замечательным собеседником. Коренной москвич и чиновник с огромным опытом, он объяснил мне многое, чего я раньше и предположить не могла о жизни в столице. С ним я встречалась за деньги, причем платил он, как за обычный заказ, с той лишь разницей, что все деньги оставались мне.
Это мне понравилось, и я начала думать, что стоило бы, наконец, послать подальше осточертевшую коммуналку с ее дурацкими склоками и снять отдельную квартиру. Но все–таки аренда отдельного жилья в Москве образовала бы сильную брешь в моих накоплениях, а хорошей компаньонки я так до сих пор и не нашла. Я уже хотела отнести свои сбережения в солидный банк или куда–нибудь типа МММ, как вдруг разразился скандал, МММ обанкротился, и Москва заполнилась враз обнищавшими людьми с безумными глазами. Они стояли в бессмысленных очередях, ждали чуда, а я думала, что могла бы оказаться вместе с ними, будь у меня немного больше денег, или просуществуй МММ лишних пару недель. Его агрессивная реклама уже почти довела меня до решительного шага, и я теперь просто не могла опомниться, настолько близко было от меня разорение и крушение надежд.
Возможно, все не сложилось бы столь удачно для меня, и я все–таки впихнула бы свои деньги в МММ, если бы не… теннис. Я уже неоднократно говорила здесь, что люблю спорт, а в девяностые годы спортом номер один для России был теннис. Это, конечно, произошло благодаря увлечению президента, но в нашей стране сверху распространяется не всегда плохое. Оказалось, что Егор много лет увлекался этим спортом, и весной 94-го он приобщил к своему увлечению меня, благо, корты в теплое время вырастали в Москве, как на дрожжах. Собственно, техника тенниса далась мне очень быстро, тяжелее обстояло дело с подачей. Лишь к лету у меня стало получаться что–то похожее на правильную подачу, и сразу же я стала выигрывать у Егора два-три гейма за сет – ведь скоростью я значительно превосходила его.
Вот и представьте, что, занимаясь теннисом, я еще уделяла время английскому языку, и вдобавок мы с Егором ходили в театры и рестораны: вполне естественно, что я так и не успела вложить свои сбережения в какой–нибудь чудо-банк.
– Может, бросишь, наконец, свою гнилую работу? – предложил Егор месяца через три после нашего знакомства.
Мы сидели в загородном ресторанчике, окруженные зеленью подмосковной природы, и слушали пение птиц – удивительная разрядка перед ночной сменой в эскорте.
– Конечно, брошу, – ответила я. – Еще вот заработаю немного, и, пожалуй, хватит, чтобы начать учиться.
– Я имею в виду, чтобы ты бросила уже и переселилась ко мне жить.
В общем–то, я ждала, что он рано или поздно такое скажет, и мне, не скрою, было очень приятно. Я накрыла ладонь Егора своей ладошкой и сказала:
– Боюсь, мы оба можем пожалеть о таком шаге. Представь себе, что через некоторое время один из нас испытает сожаление, что его свобода принесена в жертву понапрасну. Это будет, когда я уже привыкну жить в хорошей московской квартире, и уходить оттуда мне будет некуда. Ты станешь тяготиться моим присутствием, но будешь продолжать содержать меня из жалости. Мы все равно расстанемся, но это принесет нам обоим страдание. Одиночество после этого будет для меня невыносимо, потому что я привыкну к правильной хорошей жизни, и менять ее вновь на участь проститутки будет для меня жутким ударом.
