Текст книги "Любовный контракт (ЛП)"
Автор книги: Софи Ларк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА 10
Салли
Я предложил Тео остановиться у меня, потому что был вынужден. Я точно не мог позволить ей остаться с Ангусом, а отправлять ее к Мартинике было слишком рискованно. Тео наверняка расколется и все расскажет, если будет проводить слишком много времени наедине со своей лучшей подругой, а особенно если будет ночевать у нее дома.
Теперь, когда она здесь, я вспомнил, почему никогда никого не приглашаю к себе.
Этот дом похож на призрак. Так было всегда.
Или, по крайней мере, последние десять лет.
Я размышляю, куда ее поселить ― в восточное или западное крыло. Восточное крыло сейчас пустует ― там обычно останавливается Риз, когда бывает в городе. Но мне кажется странным размещать Тео так далеко от себя. Что, если ей понадобится больше полотенец? Или она не сможет включить кондиционер?
Я веду ее в западное крыло.
– Это моя комната… ― Я указываю на ту, что в конце коридора. ― Ты можешь занять любую из этих.
Три двери ведут в почти одинаковые спальни. Мои родители думали, что заполнят это крыло дома детьми. Первые двое появились так легко, что они думали, их будет гораздо больше.
Но так уж устроена жизнь. Она дает тебе то, чего ты никогда не хотел, и отказывает в том, что ты надеялся получить.
Жизнь ― жестокая и коварная сука, которой доставляет удовольствие мучить нас. Именно поэтому существует понятие иронии – чтобы мы могли делать вид, что смеемся над всеми ее изобретательными поворотами.
Но на этот раз я твердо решил выйти победителем. Как только я понял, что правой рукой Ангуса Тейта является не кто иной, как Тео Махони, я понял, что это судьба.
Должна уже наступить моя очередь, чтобы что-то пошло как надо.
Поэтому я проглотил свою гордость и позволил Тео увидеть, насколько запущенным и обшарпанным стал этот дом. И теперь я смотрю на него ее глазами.
Иисус. Почему я не повесил ни одной картины? Или не покрасил… что-нибудь?
Я знаю, почему.
Потому что тогда отец решит, что я двигаюсь дальше.
Это может его разозлить. И он слетит с катушек.
Или, или, или…
Когда тебе страшно, и ты не знаешь, что делать, кажется, что безопаснее всего ничего не делать. Даже когда вся твоя жизнь рушится вокруг тебя, это кажется безопасным. Потому что, по крайней мере, ты к этому привык.
– Пожалуй… я остановлюсь тут. ― Тео выбирает самую маленькую спальню, самую дальнюю от моей.
– Тебе нужен шампунь или что-нибудь еще?
Она качает головой.
– Я захватила свое.
– Хорошо.
Мы стоим в неловком молчании. Уже довольно поздно ― мы провели весь день на яхте с Ангусом и почти весь вечер на пляже, поглощая моллюсков Тео.
Все это время между нами ощущалась связь ― секрет, который мы разделяем. Наши отношения ненастоящие, но они все равно связывают нас, так что, притворяясь ее парнем, я думаю о Тео, слежу за ней, куда бы она ни пошла, веду себя так, как вел бы себя, если бы был влюблен. Убеждаюсь, что она счастлива и в безопасности.
Думаю, именно послевкусие заставляет меня задержаться в коридоре, размышляя, не предложить ли ей выпить перед сном. Мне кажется, что я все еще должен заботиться о ней.
Но я не хочу, чтобы у нее сложилось неправильное впечатление ― будто я пытаюсь напоить ее, чтобы воспользоваться ею или что-то в этом роде. Она, вероятно, недоумевает, почему я вообще пригласил ее остаться здесь.
– Хочешь… воды или чего-нибудь еще?
– Я в порядке. ― Тео стоит босыми ногами на ковре, украдкой бросая на меня быстрый взгляд. ― Спасибо. И… спасибо, что отвлек Ангуса сегодня. И за то, что уговорил меня поплавать. И за купальник… он был великолепен, даже если я чувствовала себя в нем дурой.
– Ты не выглядела как дура.
По ее бледным щекам, словно акварель, растекается этот красивый, нежный розовый цвет.
Кожа Тео действительно самая мягкая из всех, к которым я когда-либо прикасался. Я придумываю причины, чтобы снова дотронуться до нее, когда рядом будут другие люди, когда у меня будет повод.
Но сейчас у меня нет оправдания.
Я не должен этого делать.
Я не должен даже думать об этом.
Потому что, если бы я поцеловал ее по-настоящему или прикоснулся к ней по-настоящему, здесь, в моем доме… я бы пересек серьезную черту.
Я шантажировал эту женщину, чтобы она оказалась здесь. Я раскопал ее самый болезненный секрет и пригрозил рассказать его мстительному боссу с явной целью добиться ее увольнения.
Стал бы я когда-нибудь делать это на самом деле?
Ни за что. Если бы Тео сказала мне отвалить, я бы никогда не сдал ее Ангусу ― я бы нашел другой способ.
Но она этого не знает, и в этом весь смысл. Пока я угрожаю ей этим, с моей стороны было бы просто подлостью поцеловать ее или даже заставить ее подумать, что я могу это сделать, пока она живет у меня дома.
Есть вещи, которые я могу заставить сделать шантажом, но есть границы, которые я никогда не пересеку. У меня есть принципы.
Кроме того, я знал, что Тео не пошлет меня, и поэтому это нечестно.
Я знал, что сделает Ангус, а именно будет эгоистичной задницей, что является самым предсказуемым поведением человека. Я знал, в какое положение это поставит Тео. И я воспользовался этим, я оказал давление. И я буду продолжать это делать, пока не получу то, что хочу.
Поэтому я не могу сейчас коснуться шелковистой мягкой кожи Тео, как бы сильно я этого не хотел.
Это только бизнес. У меня есть план, и я собираюсь, черт возьми, придерживаться его, не обращая внимания на Ангуса.
Единственная проблема ― это… сама Тео.
Она еще не ушла в свою спальню. Вообще-то она осталась в коридоре, прислонившись плечом к дверному косяку.
И Тео в этот момент… выглядит чертовски мило. Она весь день провела на солнце, так что нос и плечи обгорели, но только настолько, чтобы стать розовыми. Ее губы пухлые, в форме сердца, и лицо тоже в форме сердца, с большими голубыми глазами, смотрящими на меня, уязвимыми и мягкими…
Та самая дерзкая прядь волос выбилась из более беспорядочного, чем обычно, пляжного пучка на ее голове. Она как будто провоцирует меня заправить ее за ухо.
Волосы Тео гладкие и темные, но этот маленький локон стал волнистым и диким от соленого морского воздуха.
Ветер, дующий из открытых окон во всем доме, треплет его.
Как будто мы снова на той лодке, под солнцем, когда у меня были все оправдания в мире, чтобы прикоснуться к ней…
Но это не так.
Мы здесь. Одни в этом большом пустом доме.
Поэтому я засовываю обе руки в карманы и прикусываю губу.
– Спокойной ночи.
Тео моргает и выдыхает, ее лицо пустеет.
– Конечно, ― говорит она, уходя в свою комнату. ― Тебе тоже.
Я стою в коридоре и смотрю на ее закрытую дверь.
Такое ощущение, что Тео не пошла дальше. Как будто она стоит по ту сторону двери также, как и я.
Господи, я схожу с ума.
Я поспешно ухожу по коридору.
Около двух часов ночи я слышу звуки на кухне.
Это не настолько шумно, чтобы разбудить меня, но я не спал. Я просто лежал, ворочаясь в темноте.
Я знаю, что это Тео, и тот факт, что она проснулась, меня радует. Обычно, когда у меня бессонница и я один, я уже не сплю до утра.
Я натягиваю треники и топаю на кухню, по пути приглаживая волосы ладонью.
Тео как раз разворачивается, в руках у нее то, что она нашла в моем холодильнике. Она вскрикивает, и продукты разлетаются. Ей удается спасти коробку с яйцами, поймав ее на уровне колена, но кусок сыра падает на ее ногу.
– Ой! ― вскрикивает она, прыгая на другой ноге, все еще прижимая к себе яйца.
Я поднимаю руки.
– Это всего лишь я, а не грабитель.
– Грабителей не будет, ― говорит Тео. ― Я заперла дверь.
– Жаль. Я надеялся, что кто-нибудь утащит этот дерьмовый диван.
Тео кладет яйца на стойку и поднимает сыр.
– Я собиралась сделать скрэмбл, ― извиняется она. ― Когда я выпиваю, мне потом хочется есть.
– Мне тоже.
Ее лицо светлеет.
– Хочешь немного?
– Если ты готовишь.
Я ненавижу готовить. Я стараюсь делать это хотя бы два раза в неделю, чтобы быть уверенным, что папа питается не только фаст-фудом, но чаще всего у меня ничего не выходит. И целый час уходит на то, что мы оба едва можем проглотить.
Тео передвигается по кухне с легкой грацией, как будто она уже ориентируется здесь лучше, чем я. Я заметил то же самое, когда она готовила моллюсков и салат из папайи ― Тео становится балериной, когда готовит. Все ее тревоги улетучиваются, и она почти танцует.
Она разбивает яйца в миску одной рукой, аккуратно выбрасывая скорлупу в мусорное ведро, а затем взбивает их венчиком, и желтая жидкость поднимается до края миски, не разбрызгивая ни капли.
Она бросает на сковороду щедрую порцию масла и ждет, пока оно зашипит, прежде чем вылить яйца. Я наблюдаю, как она перемешивает яйца, снимая сковороду с огня, пока они еще выглядят сырыми.
– Как-то… сыровато, да? ― говорю я с опаской.
Тео смеется.
– Все пережаривают яйца. Я снимаю их с огня, чтобы добавить сыр.
Она посыпает блюдо щедрой порцией тертого сыра, а также солью и перцем.
– А теперь смотри… ― говорит она.
Она переворачивает все, что в сковороде, одним движением, чтобы сыр оказался внизу, а затем снова ставит ее на огонь, чтобы расплавить.
– Яйца закончат готовиться, ― объясняет она. ― Но сыр не даст им подгореть.
Как раз в это время появляются готовые тосты.
Тео вынимает ломтики из тостера и намазывает их маслом.
– Вот так… ― Аккуратным движением сковородки она переворачивает порцию яиц так, что расплавленный сыр оказывается снова сверху, и яйца пролетают по воздуху, чтобы приземлиться на мою тарелку рядом с тостами.
Когда Тео готовит… она чертовски крута. Это совершенно другой уровень уверенности.
Я набрасываюсь на яичницу и тосты.
– Ни хрена себе… ― говорю я с набитым ртом. ― Это невероятно!
Тео смеется.
– Это просто скрэмбл.
– Да, но это лучшие яйца, которые я когда-либо пробовал. Как тебе удалось сделать их такими вкусными?
Она фыркает.
– Думаю, все дело в сливочном масле, которое я использовала.
– И почему они такие пушистые? ― Я уничтожил всю порцию за четыре движения.
Тео снова розовеет, но выглядит довольной. Я учусь различать ее многочисленные оттенки румянца ― когда она расстроена, все ее лицо краснеет, а глаза наполняются слезами, но, когда она счастлива или только немного смущена, цвет остается только на щеках.
– Скрэмбл был первым блюдом, которое я научилась готовить, ― говорит она. ― Я готовила его для мамы, когда она работала в ночную смену.
– В какую ночную смену?
– Она была медсестрой, ― уточняет Тео.
– Да? А где она сейчас?
Я ожидал, что она скажет ― в Боке или где-нибудь еще, куда медсестры уезжают на пенсию. Но я должен был уловить легкое движение ее плеч и дрожь в голосе.
Слишком поздно я понимаю свою ошибку.
– Она умерла, ― тихо говорит Тео. ― Четыре года назад.
Четыре года, которые не притупили ее боль.
Это можно услышать… тоску в ее голосе. Настоящее горе.
Не понимаю, как, черт возьми, я мог это пропустить. Казалось бы, я должен был обратить на это внимание.
Но потом до меня доходит кое-что гораздо, гораздо худшее…
Четыре года назад Тео бросила Le Cordon Bleu. Чтобы срочно вернуться сюда. Прямо перед выпускным. Из престижной школы, которую она любила.
Это бьет по мне, как молот – Я. ПОЛНЫЙ. ПРИДУРОК.
И она даже не говорит мне об этом. Она вообще никак не связывает для меня эти события: смерть матери и ее отчисление из школы. Я даже не знаю, что произошло раньше – она вернулась домой, чтобы позаботиться о маме? Или она сначала потеряла ее, а потом впала в депрессию и бросила учебу?
В любом случае, я использовал смерть ее матери против нее. Потому что я, блядь, пропустил это.
Я не могу просто проигнорировать ее слова – как бы мне этого ни хотелось, я сгораю от вины.
– Так вот почему ты не закончила школу?
Глаза Тео поднимаются и встречаются с моими, она сильно прикусывает губу.
– Ну… да, ― признается она. ― Она не хотела, чтобы я бросала учебу, сказала, что все будет хорошо, и я смогу доучиться последние несколько месяцев. Она должна была прожить еще два года. Но… рак ― сука.
Тео смотрит на свои руки. Две быстрые, горячие слезы катятся по ее щекам.
– Она умерла через месяц. ― Яростно вытирая щеки, она говорит: ― Я не жалею, что бросила учебу. Тот месяц – это то, что позволяет мне жить дальше, я бы не променяла его ни на что.
Я тяжело сглатываю.
– Я ничего об этом не знал. И в любом случае… я вел себя как мудак, когда шантажировал тебя. Я знаю, ты, наверное, мне не веришь, но я бы не стал ничего говорить Ангусу. И не скажу, если ты откажешься мне помогать. Я не должен был заставлять тебя. Прости меня.
Тео садится чуть прямее, расправляет плечи и делает глубокий вдох. Ее глаза красные и мокрые от слез, но она выглядит спокойной и решительной.
– Мы уже ввязались в это. И, в любом случае, ты был прав насчет Ангуса ― он использует меня и держит на коротком поводке. Я не замечала этого, потому что хотела верить, что он мне поможет. Что все мои труды окупятся.
– Так и будет, ― говорю я. ― Но не с ним. Это окупится, когда ты будешь работать на себя.
– Работать на тебя, ты имеешь в виду, ― говорит Тео с небольшой улыбкой.
– Нет, я не это имею в виду. ― Я качаю головой и отвечаю серьезно. ― Мы партнеры. Ты работаешь на меня не больше, чем я на тебя. Мы вместе завершим эту сделку, и ты получишь свою долю и откроешь свой ресторан. Твой контракт у меня, вот здесь.
Я достаю его из кухонного ящика и протягиваю ей, нотариально заверенный юристом, как я и обещал, с ее десятипроцентной долей комиссионных, зафиксированной в документе черным по белому.
Тео внимательно читает его, прежде чем подписать.
Ее имя, написанное красивым почерком, радует меня ― еще одно связующее звено между нами, скрепляющее этот договор.
Мне нравится быть связанным с Тео. Мне нравится работать с ней. Она находчивая и решительная. Она храбрая, даже когда ей страшно.
И она делает это одна. У Тео нет братьев и сестер, и я еще со школы помню, что у нее нет отца. Когда она потеряла маму, она потеряла все.
Я могу ей посочувствовать.
У меня все еще есть Риз и мой отец, но, когда умерла моя мама, это лишило сердец всех нас. Больше мы никогда не были прежними.
Тео может убедиться в этом сама.
Она смотрит в окно кухни на неосвещенный домик у бассейна, увитый зеленью.
Она тихо говорит:
– Я знаю, что ты тоже потерял маму.
Она знает, потому что мы вместе учились в школе, когда это случилось. Все знали. Об этом писали все газеты и журналы:
Звезда убита преследователем…
Актриса застрелена в собственном доме…
Моя мать умерла на переднем крыльце нашего дома. Мужчина застрелил ее, когда она открыла дверь.
Я был там. Я нашел ее.
Мой желудок сжимается, и вся кровь, кажется, отливает от головы. Пол на кухне словно прогибается под моими ногами.
– Ага, ― говорю я. ― Это было чертовски хреново.
Тео кладет свою прохладную, мягкую руку на мою.
– Да, так и было.
Ее рука, как якорь, удерживает меня в сознании.
Пол приобретает свою прежнюю форму, все становится на свои места, ровно и неподвижно.
Я переворачиваю свою руку и соединяю наши пальцы, сжимая один раз.
Это хорошо, этот момент связи, общей боли и утешения.
На самом деле, это настолько хорошо, что за пульсацией тепла сразу же следуют волны вины и страха. Страха, что мне лучше не привыкать к этому, и вины, потому что я этого не заслуживаю.
Я отталкиваюсь от стола, и стул скрипит подо мной.
Избегая взгляда ясных голубых глаз Тео, я говорю:
– Еще раз спасибо за яичницу ― мне лучше пойти лечь спать.
ГЛАВА 11
Тео
Следующий день ― воскресенье, поэтому я ожидаю, что Салливан проспит, но к восьми утра он уже на кухне в одном из своих элегантных темных костюмов.
– Куда ты идешь? ― спрашиваю я, протирая глаза от сна.
– Я ― не офисный работник с фиксированным графиком, ― отвечает он, отхлебывая кофе и добавляя вторую пустую кружку к той, что уже стоит в раковине. ― У меня есть другие сделки.
– Я думала, ты сказал, что все вложил в эту?
– Да… но мне нужно оплачивать счета.
Полагаю, один из этих счетов ― закладная на этот большой, пустой особняк ― или, по крайней мере, налоги на недвижимость, которые сами по себе должны быть разорительными. У меня складывается впечатление, что Салливан живет здесь по необходимости, а не потому, что ему нравится это место.
Он машет мне рукой, что больше похоже на приветствие, а не прощание, и торопливо выходит за дверь.
– Устраивайся поудобнее… ешь, что хочешь, делай, что хочешь. В десять приедет доставка продуктов.
Когда он уходит, в доме воцаряется почти невыносимая тишина.
Все это огромное пустое пространство пугает. Здесь, наверное, двадцать комнат, которые предназначались для друзей и семьи, для вечеринок, которые так и не состоялись…
Я начинаю исследовать дом, потому что не хочу чувствовать себя посторонней. Я хочу знать, где что находится и ориентироваться.
Вскоре я понимаю, что дом по форме напоминает гигантскую птицу: два длинных крыла простираются на восток и на запад, а ее тело ― это большое центральное пространство, включающее в себя вход, кухню, гостиную и официальную столовую.
Сначала я осматриваю восточное крыло и нахожу спальню Риза ― беспорядочную и захламленную, заваленную сумасшедшим количеством вещей, хотя, судя по всему, он живет здесь только эпизодически.
Рядом находится музыкальная комната, полная всевозможных инструментов, включая целую стену электрогитар. Некоторые из них подписаны, но все выглядят потрепанными и долго используемыми, особенно барабанная установка в углу. Есть пианино, саксофон и даже автоарфа, на которой меня когда-то учила играть мама.
Затем тренажерный зал, которым тоже активно пользуются, судя по запаху пота и пятнам на зеркалах.
А дальше, дальше… главная спальня.
Я поняла, что сам Салливан не живет здесь. Его спальня ― обычная комната, как и моя.
Главная спальня, наверное, в три раза больше остальных комнат, она красивая, почти королевская, с большими эркерами, выходящими на то, что когда-то, должно быть, было впечатляющим розовым садом.
Но почти сразу после того, как я открываю двойные двери, я закрываю их снова, даже не заходя в отделанную мрамором ванную или гардеробную, которая больше, чем вся моя квартира.
Я не вхожу, потому что вижу несколько сверкающих платьев, все еще висящих в шкафу. А рядом ― огромный портрет женщины в свадебном платье, ее тонкое лицо так до боли знакомо, что я слегка задыхаюсь, когда мои глаза встречаются с ее глазами, и быстро закрываю двери в смущении.
Мать Салливана, Стелла Ривас. Я видела ее фотографии раньше, как и все. Она была очень знаменита двадцать лет назад. Темноволосая и темноглазая, как ее сыновья, элегантная, как Одри Хепберн, но с налетом шарма, как у Эммы Стоун.
Это была ее комната. А второй человек, который должен жить здесь… очевидно, остается в домике у бассейна и даже не заходит внутрь.
В голове промелькнула картинка, которую я видела в каком-то давнем журнале ― мать Салливана стоит на красной ковровой дорожке, одетая в ослепительное, украшенное драгоценными камнями платье…
Я пытаюсь вспомнить мужчину рядом с ней, высокого, широкоплечего, с песочными волосами, улыбающегося, обнимающего ее за талию…
Я не могу вспомнить его лицо, но помню, как прекрасно они дополняли друг друга, молодые, здоровые, счастливые и сияющие, как звезды.
Я знала Салливана, когда его семья была на пике популярности, известности, успеха, парила в небе…
И я знала, когда с ними случилась эта трагедия…
Но я никогда не видела последствий их падения.
Вот они, окружают меня… темный и молчаливый дом. Крайняя запущенность имущества. Изоляция оставшихся членов семьи…
Они не в порядке и не были в порядке с тех пор.
Я видела глаза Салливана вчера вечером на кухне, когда мы говорили о наших матерях. Его лицо было зеркальным отражением того, что я чувствую каждый раз, когда думаю о своей маме.
Салливан такой великолепный и пугающий, что мне и в голову не приходило, что он может чувствовать боль, печаль или безнадежность, как обычный человек. Он казался таким неприкасаемым.
Но теперь я понимаю, что он так же уязвим, как и я.
От этой мысли немного кружится голова.
Салливан не казался мне опасным, когда я думала, что он просто придурок, использующий меня в своих интересах. Я могла обижаться на него, сопротивляться ему или строить планы против него.
Сейчас все гораздо сложнее.
Я крадусь по западному крылу к его спальне в конце коридора.
Я сомневаюсь, протягивая руку к дверной ручке.
Осматривать комнату Салливана кажется гораздо более бесцеремонным, чем исследовать остальные части дома. Он сказал, что я могу делать все, что захочу, но я не уверена, что он имел в виду именно это…
С другой стороны, тяга заглянуть в его личное пространство почти непреодолима. Я иногда вижу проблески настоящего Салливана, но он осторожен и скрытен. Я должна знать, кто он на самом деле, если хочу доверять ему… не так ли?
Убедив себя, я открываю дверь его спальни и заглядываю внутрь.
Запах Салливана окутывает меня. Это как открыть флакон духов, но это запах его кожи, его пота, его дыхания, его простыней… Я улавливала его и раньше, когда мы танцевали, когда целовались, когда я садилась в его машину, но теперь я вхожу в его комнату и пропитываюсь им, делая полные, глубокие вдохи, от которых кружится голова.
В отличие от спальни брата, в спальне Салливана царит порядок. Его кровать убрана, подушки взбиты, а покрывало заправлено. На тумбочке лежат несколько книг, сложенных стопкой. Если я хочу что-то узнать, мне придется не просто осмотреться.
Я подхожу к кровати и изучаю корешки книг. События «Черного лебедя», биография Стива Джобса и «Атомные привычки»…
Я пролистываю последнюю, отмечая, что почти на каждой странице Салливан выделил отрывки разноцветными маркерами.
– Ботаник… ― шепчу я, улыбаясь про себя, когда закрываю книгу и кладу ее на место.
Я бы не назвала Салливана любителем подчеркивания. Но, тем не менее, он неплохо учился для человека, который делал вид, что ему наплевать.
Стоять так близко к кровати ― все равно что стоять рядом с самим Салливаном. Я могу сказать, какую подушку он использует чаще всего, потому что она более плоская.
Импульсивно я откидываю покрывало и проскальзываю на его простыни. Я опускаю голову на его самую используемую подушку и натягиваю одеяло на голову.
Черт возьми, как же здесь опьяняюще пахнет.
Голова кружится, как будто я надышалась краской.
Запах Салливана ― дикий, теплый и восхитительный. Он вызывает в памяти карусель образов: глубокие темные глаза, медленное движение его волос, когда он откидывает их назад, его сильные предплечья, когда он подворачивает рукава, блеск его зубов, когда он улыбается мне…
Мои бедра сжимаются под одеялом.
На мне футболка большого размера и свободные шорты.
Легко просунуть руку под пояс этих шорт и опустить ее вниз, туда, где все нагрелось и пульсирует…
Это неправильно во многих смыслах, я это осознаю.
Я не должна была приходить в комнату Салливана. Я не должна лежать в его постели.
Но теперь, когда я здесь, его запах на подушке ― это чистая эйфория. Я могу вдыхать его снова и снова, и никто не узнает.
И кому будет плохо, если я слегка прикоснусь к себе?
Я не голая, не пачкаю его простыни…
Я просто слегка надавливаю пальцами в том месте, где это ощущается лучше всего, в то время как моя киска сжимается, а бедра слегка покачиваются…
Я вообще почти не двигаюсь, в основном просто лежу здесь.
В конце концов, Салливан сказал, что я могу делать все, что захочу…
Я вдыхаю и выдыхаю, закрыв глаза, вспоминая, как его губы касаются моих волос, как его дыхание щекочет мне ухо…
Держи, красавица…
Он просто передавал мне соль, но от этого все мое тело воспламенилось.
Прошло много времени с тех пор, как кто-то называл меня ласково, касался моей руки или приглашал на танец…
Что плохого, если я притворюсь, что все по-настоящему, хотя бы на мгновение?
Мои губы приоткрываются, когда я вспоминаю два наших поцелуя. В первый раз я едва успела ощутить тепло и мягкость его губ, как все закончилось. Во второй раз, когда он наклонил голову ко мне, я напряглась, беспомощно замирая от предвкушения. И даже тогда меня снова поразило, что чьи-то губы могут прижаться к моим менее чем на секунду и украсть все мое дыхание.
Это был целомудренный поцелуй.
Я представляю себе то, чего на самом деле никогда не было: его рот открывается, его язык касается моих губ… и я стону, лаская себя, мои пальцы влажные и скользкие…
Я думаю о том, как его взгляд прошелся по моему телу, когда я сказала, что он не знает моего размера.
Я уверен, что знаю…
А потом я вспоминаю его вспышку раздражения от того, что рука Ангуса коснулась моей…
Оргазм удивляет меня, расцветая в животе, словно цветок, мои легкие полны запаха Салливана.
Я не хотела заходить так далеко, но так легко кончила.
Как только это начинается, остановиться уже невозможно. Наслаждение заливает мое тело. Я впитываю его до последней капли, пока оно не улетучивается…
Смущаясь, я выскальзываю из кровати и поспешно поправляю постель, тело все еще горячее, голова легкая и плывет.
Ух ты. Давно такого не испытывала…
Что ж, это хорошо. Теперь будет легче выбросить его из головы. Я могу успокоиться и перестать вести себя как влюбленный подросток.
У меня есть подписанный контракт с Салливаном.
И хотя условия этого договора немного нестандартны… тем более я должна помнить, что все это иллюзия.
Неважно, насколько приятны некоторые аспекты нашего общения или какие моменты неожиданной близости могут возникнуть, Салливан хочет от меня одного и только одного ― доступа к Ангусу.
Я не могу позволить себе забыть об этом.
Салливан не забывает.
Каждый раз, когда мы оказываемся слишком близко друг к другу, например, в коридоре или на кухне, он резко обрывает разговор.
Мне нужно делать то же самое. Мне нужно охранять свои границы, как дамбу, иначе волна, вызванная удивительной способностью Салливана притворяться, что он обожает меня, смоет меня, и когда все это закончится, я останусь одна, выброшенная на сушу, тоскуя по тому, чего никогда не существовало.
Пока я даю себе это обязательство, я пробираюсь в ванную Салливана, чтобы изучить его туалетные принадлежности и даже аптечку за его зеркалом.
Когда я нахожу капу в пластиковом футляре, меня трясет от смеха. Еще одно доказательство того, что великолепный Салливан ― обычный человек.
Это действительно успокаивает.
Наконец, я заглядываю в его шкаф и обнаруживаю небольшой выбор дорогой одежды. У него три костюма, включая тот, что был на нем сегодня, и две пары парадных туфель. Это на одну больше, чем у меня, но все же…
В старших классах казалось, что у него есть все, что угодно, что его жизнь похожа на сказку. Когда я встретила его снова, казалось, что он излучает уверенность и успех.
Теперь я вижу, насколько хрупка его жизнь. Его BMW уже довольно старый, хотя он поддерживает его в идеальном состоянии. Вчера вечером я заметила, что экран его телефона треснул.
Могу поспорить, что он прикладывает немало усилий, чтобы покрыть свои расходы на беспощадном рынке недвижимости Лос-Анджелеса, где, то густо, то пусто. Особенно если он оплачивает счета брата и отца…
Каким-то странным образом это наполняет меня решимостью сделать все, что необходимо, чтобы обеспечить Салливану эту сделку с Ангусом.
Он усердно работает, я это вижу. И он не так удачлив, как я думала.
На самом деле, мне даже жаль его.
Вот уж чего я никогда не думала, что скажу о Салливане Ривасе.
