Текст книги "Любите ли вы САГАН?.."

Автор книги: Софи Делассен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Как бы то ни было, в октябре 1969 года роман «Немного солнца в холодной воде» фигурирует среди бестселлеров года, и более 200 тысяч экземпляров книги уже продано.

Экранизация книги «Немного солнца в холодной воде» будет осуществлена Жаком Дере, автором таких известных картин, как «Симфония для бойни» («Symphonie pour le massacre», 1963), «Бассейн (1968), «Борсалино» (1969). Фильм выйдет на экраны в 1971 году и будет хорошо воспринят профессионалами. Некоторые критики говорили, что это лучший фильм Жака Дере, несмотря на обрывочные описания чувств. По этому поводу 28 октября Франсуаза Саган организовала частный просмотр с приглашением режиссера и исполнителей главных ролей: Марка Пореля и Клодин Оже (бывшей подружки Джеймса Бонда). Вечер получился очень элитарным, здесь видели Эдвиг Фейер, Франсуазу Арди, Марка Боана, Жака Шазо, Софи Литвак, Режин, Мени Грегуара, Жан-Пьера Касселя, Жана Пуаре… Выйдя после просмотра, Жак Дере выразил свое удовлетворение. «Я доволен: я заставил их плакать!» – заявил он. Затем Франсуаза Саган пригласила всех гостей к Ги, в бразильский ресторан на Сен-Жермен-де-Пре. «Франсуаза Саган показала себя как очень сдержанный автор, – рассказывал Жак Дере во время ужина. – Мы обговорили все вопросы, связанные с экранизацией, а потом, мне кажется, она так ни разу и не вышла на сцену». Вечер закончился в «Нью-Джиммис» на Монпарнасе, где хозяйка заведения Режин поменяла интерьер. Она повесила гигантские цветы на стены, змей с женскими головами и так далее. При входе никто не мог остаться равнодушным, видя эти нововведения: «Это кич, экзотика, грубая работа». Мишлин Прель соорудила себе венок на голове из цветов и фруктов, а Мелани Грегуар танцевала джеллабу. Много лет спустя Франсуаза Саган высказалась по поводу этого фильма: «Жаку Дере удалось избежать самой страшной западни, которую таят в себе мои романы: он не остановился на одном лишь описании интерьера и мирка, называемого «сагановским».

* * *

В женском иллюстрированном журнале «Эль» Ромен Гари опубликовал статью под странным названием «Стоит ли убивать Франсуазу Саган?». «Я не знаю другого такого творчества, столь точно отражающего определенную социальную реальность. Это «буржуазный реализм», или я ничего в этом не понимаю. Никогда еще ярлык «буржуазный» не воспринимался так спокойно, естественно и так легко. А роман «Немного солнца в холодной воде» в большей степени, чем другие, является социальным документом абсолютной адекватности и пугающей правды. Вплоть до небольших стихотворных строчек интимного характера, в духе «ваза, где засыхает эта вербена». Это жалобное звучание флейты, тихо струящееся и печальное, но никогда не доходящее до отчаяния, потому что отчаяние – это слишком грубо, слишком сильно, слишком резко».

Сколько раз Франсуазе Саган задавали вопросы о ее «маленьком мирке», ее «тихой музыке» или о ее «мягком стиле повествования с каплей горечи». Каждый раз в ее романах с чувством укоризны критиковались шикарные апартаменты, населенные людьми, неспособными к какой-либо деятельности, вечно жаждущими виски, с постоянным навязчивым желанием прогнать свою скуку. Так был настроен и журналист, приехавший взять интервью у автора перед началом генеральной репетиции пьесы «Загнанная лошадь». «В этой связи, – отвечала романистка, – я могу лишь перефразировать слова, вложенные мною в уста моего персонажа Жака Франсуа, утомленного джентльмена: люкс, комфорт, безопасность – все это может казаться реальным, успокаивающим лишь до тех пор, пока мы не поймем, что все, что нас успокаивает, не доставляет нам истинного удовольствия и делает из нас рабов. И только одна страсть имеет значение, потому что она не приносит успокоения». Романистка всегда проявляла терпимость и снисходительность к добродетелям, полученным в детстве. Она неутомимо объясняла, что одно общество ничуть не лучше другого. Ее «маленький мирок» – всего лишь фасад, и не более. Ее интересовало, как более глубоко раскрыть природу человеческих существ, чтобы лучше узнать их: «Любопытно, что психологические отношения, существующие внутри этого мирка, можно наблюдать в любой среде. Ревность – чувство, одинаково присущее парижскому интеллигенту и земледельцу из Жиронды». Но с 1974 года у нее уже не хватало оправданий для критики. В этом году, ничего не подозревая, Пьер Демерон задал извечный вопрос в газете «Мари-Клер». «Ну вот, началось, – раздраженно ответила Саган. – Уже двадцать лет подряд я слушаю эти разговоры. Люди странные. Не могу же я, в самом деле, написать книгу о рабочей или крестьянской среде. Это будет глупейшая демагогия. К тому же это общество я совсем не знаю. Не понимаю, как я могла бы туда проникнуть и сказать: «Здравствуйте, я Франсуаза Саган. Пришла, чтобы вас изучать». Это, мне кажется, было бы слишком грубо. Тем более что тот мир, который я описываю, представляется мне совсем не в радужных красках». Три года спустя на выступлении по радио в передаче, организованной Жаком Шанселем, у нее буквально сдали нервы. «Вы по-прежнему находитесь в своем мире…» – наивно начал ведущий. А Саган в ответ: «Хорошо, что вы об этом заговорили, потому что на этот вопрос я отвечаю в последний раз. Вот уже двадцать лет, как я говорю об этом, двадцать лет мне задают один и тот же вопрос об искусственном и золотом «мирке»… Каждый раз я пыталась доказать, что это не так… К тому же в этой связи я нашла чудесную формулировку у Пруста в романе «Обретенное время»: «Идея народного искусства как искусства патриотического…» Сюжет отнимает у меня все силы.

Я нахожу, что представители прессы отличаются необыкновенным снобизмом. Они заявляют, что чувства, которые я описываю, можно наблюдать только у элиты, а это абсолютно неверно. Люди, которых они грубо называют «народ», могут также иметь утонченные и сложные переживания». Несмотря на эту вспышку, Саган все равно пришлось отвечать на вопрос о своем «маленьком мирке», о своей «тихой мелодии» другому, новому поколению журналистов. Так же, как и о «буржуазном реализме», с которым она попыталась расстаться, но безуспешно.

8
МОЛОКО, КРОВЬ, НЕРВЫ…

После майских событий 1968 года Франсуаза Саган задается вопросом: сможет ли она отразить романтический мир этого поколения – ведь она к нему не принадлежит. Тем более что этот вопрос обсуждается с хиппи, устремления которых прямо противоположны ее замыслам. Она признавала, что в чем-то они правы. Мир действительно ужасен: если у нас слишком много денег, то мы можем их тратить и делать что захотим, а значит, быть свободными; если же у нас мало денег, мы попадаем в мясорубку и оказываемся в западне. Эти молодые люди, ходящие босиком, курящие гашиш, живущие одной семьей, наталкивают ее на мысль о написании трагедии, первоначально названной «Битники из прошлого», которая должна была быть представлена в начале сезона 1970 года на сцене театра «Ателье».

В свои сорок четыре года Мод еще очень красива, полна жизни и владеет огромным состоянием. Просто она чувствует, что стареет, а ее непутевый сын растет. «Кажется, что, родившись между сорока пятью и пятьюдесятью годами, достигаешь вершины элегантности, – иронизирует она. – Однако это не наш случай. Заметьте, я боролась. Мини-юбки, ЛСД, протесты – я испробовала все средства. Напрасно. Они смеялись мне в лицо. Когда я говорю «они», то имею в виду своего сына». Она решает пуститься на поиски своей уходящей молодости. Все эти годы Мод хранила радужное и незабвенное ощущение от события, произошедшего 1 июля 1950 года, когда она организовала пикник в своем доме в Турене. «В каждой жизни есть какой-то светлый период, когда вы на все обращаете внимание, – говорит автор. – Все прекрасно, и все как будто сделано для вас. Впоследствии ее жизнь была лишь скольжением вниз, обеспеченным, но неизбежным».

В тот день, двадцать лет тому назад, друзья Мод собрались на лужайке перед ее домом. Там были Луи, Анри, Эдмон, Алин, Сильвиан и, конечно же, Жан-Лу, красавчик Жан-Лу, который ухаживал за ней и мечтал стать поэтом. Двадцать лет спустя ее прежние друзья согласились – кто с меньшим, а кто с большим энтузиазмом – вновь пережить те реальные эпизоды их жизни, которые записаны в ее личном дневнике. «Я чувствую себя молодой, хочу быть молодой, и надо быть молодой с теми, кто был ровесником моей молодости», – убеждала их Мод. Она развернула бурную деятельность, этот план казался необычайно привлекательным ее прежним знакомым, каждый из них согласился сыграть свою роль. Эти весельчаки послевоенного времени того же поколения, что и Франсуаза Саган, с завистью смотрят на сборище хиппи. «Ах, – вздыхает Анри, – деньги, деньги, какая скука… Когда я вижу этих голодранцев, бродящих по дорогам с тремя франками в кармане и курящих гашиш, мне тоже хочется идти вместе с ними». Луи, человек более проницательный, отвечает ему Если курить эвкалипт, то – да. И при этом снимать комнату в хорошем отеле. Нет, старик, с нами это не пройдет. Мы привыкли к комфорту или к обеспеченной нищете до конца своих дней. Во всяком случае, к тридцати пяти годам мы что-то упустили в житии Историю любви, нереализованные амбиции, какую-либо идею. А потом жизнь лишь ускоряет ход».

Небольшая компания прежних друзей постоянно вспоминает о Жан-Лу, отсутствующем на этой встрече. Они по очереди напевают мелодию, которую он обожал. Под ее звуки они даже когда-то танцевали на природе. «Как же оно было прекрасно, это пианино в траве!» – с ностальгией шепчет героиня. Никто не знает, жив ли еще их друг. Говорят, он уехал в Бразилию… Но Жан-Лу жив и здоров, и он даже появляется на пороге. «Как он изменился!» – с грустью констатируют все присутствующие. Он женат, у него трое детей, он теперь президент влиятельной компании. Романтический мечтатель превратился в господина с манерами парвеню, он делится с ними своими теориями об удаче и комфорте. По мере того как он говорит, все мечты друзей о молодости улетучиваются, на этот раз – навсегда. На следующий день Мод вскрывает себе вены, а остальные сорокалетние продолжают влачить жалкое существование.

Франсуаза Саган долго искала персонажей и реплики для диалогов этой пьесы. В марте 1969 года ее уже включили в репертуар театра «Жимназ» к началу сезона; Мари Белль должна была играть Мод, а Жак Шарон собирался заняться режиссурой. Но сроки не были выдержаны. В августе следующего года писательница осталась в Париже, чтобы внести изменения" в пьесу. Ей надоело слушать одни и те же истории в Сен-Тропезе, кроме того, она считала, что климат Нормандии действует на нее усыпляюще. Саган уединилась в апартаментах на авеню Сюффран со своей собакой и своим котом, в качестве звукового фона оставив лишь голос Дион Варвик. Ничего не помогало. В декабре она решила бросить все исписанные листки в корзину. «Это далеко не блестяще, – заявила она. – Слишком много повествования. И потом, кое-что я должна изменить, а это очень скучно – переделывать неудавшиеся куски. Быть может, когда-нибудь я решусь на это». Не получая никаких сообщений от писательницы, в феврале Мари Белль пригласила ее провести несколько недель в Межев, в «Элефан», роскошной резиденции на горе Арбуа. Но вместо того чтобы работать, женщины развлекались. Они катались в повозке вместе с маленьким Дени, забавлялись с Вевером, псом, бегущим за лошадьми. В остальное время они проходили по нескольку километров под ручку по свежему сухому снегу, дегустировали различные сорта рыб или отдыхали в бассейне и сауне. На роскошных заснеженных улицах они встречали министра планирования и обустройства территории Андре Беттанкура, Петулу Кларк, Эльвиру Попеску и комиссара Мориса Реймса. Мари Белль производила должный эффект в шубе из черно-бурой лисы. Что до Франсуазы Саган, то она пыталась сконцентрироваться, пила много чаю и черпала энергию во сне. «Не могу сказать, что этот снег вдохновляет меня», – вздыхала она. Они вернулись в столицу отдохнувшие, но с чувством вины.

Писательнице все-таки удалось закончить свою работу, сначала под солнцем Бразилии, а потом на Капри. Представленная на суд публики пьеса под названием «Пианино в траве» будет завершена в июне. Поскольку Жака Шарона не оказалось на месте, а Реймон Жером не захотел взяться за эту работу, автор возобновила свои контакты со старым знакомым, Андре Барсаком, постановщиком «Замка в Швеции». Вместе с ним она вновь окунулась в знакомую атмосферу театра «Ателье». В «Жимназ» шла пьеса «Норка-путешественница» в исполнении Жана Пуаре и Мишеля Серро. Она имела такой успех, что не было смысла вычеркивать ее из репертуара.

В Париже в этом сезоне играли «Под строгим контролем» Жана Жене, «Игры в резню» Эжена Ионеско, «Театр, или жизнь, как она есть» Жана Ануйя и «Добрых людей» Франсуа Дорена. Генеральная репетиция пьесы Франсуазы Саган, состоявшаяся 15 декабря, была явлением скорее светской, нежели культурной Жизни. Весь Париж пришел, чтобы поаплодировать артистам: Франсуазе Кристоф, Даниэлю Ивенелю, Доминик Патюрелю, Натали Нерваль… Тонкие критики отмечали, что на фоне декораций Пьера Дюпона разыгрывалась почти та же пьеса: через двадцать лет друзья Франсуазы Саган встретились и обменялись приветствиями. Режин не могла прийти в себя: «Такое впечатление, что мы снова собрались у меня в «Нью-Джиммис»! Одни только завсегдатаи!» Здесь была Мелина Меркури, находившаяся в Париже проездом она снималась в фильме Джо Дассена «Обещание рассвета», исполняла главную роль. Чуть дальше – Жак Шазо с Марией Каллош, чье изумрудное ожерелье не могло не обратить на себя внимание. Мишель Пикколи сопровождал Жюльет Греко… В этой шумной толпе находился и Пьер Дюкс, администратор «Коме-ди Франсез». Он восхищался драматургическим талантом Франсуазы Саган. «Я всегда читал пьесы Саган до их постановки, – говорит он. – Мы часто разговаривали с ней по телефону, но никогда не встречались. Так не могло продолжаться. К тому же я верю в ее театральное будущее, думаю, однажды ее имя появится на афише «Комеди Франсез». В этой толпе знакомых лиц лишь присутствие певицы Барбары кажется необычным. Франсуаза Саган – одна из ярых ее почитательниц. В феврале 1969 года она присутствовала на ее концерте в «Олимпии». «Как это прекрасно! Как мощно! Как пронзительно!» – восхищалась романистка, выходя на бульвар Капуцинов. Исполнительница песни «Нант», с триумфом выступившая на концерте после целой вереницы неудач, пережила настоящий провал в Театре де ля Ренессанс в пьесе, написанной специально для нее Ремо Фер-нанди. Она играла роль Мадам, хозяйки африканского борделя. В свою очередь, Франсуаза Саган намеревалась написать для нее достойную роль в полном противоречии с ее образом таинственной незнакомки. Летом 1972 года Саган будет сочинять для высокой черноволосой женщины оригинальную роль молодой девушки из провинции, которая состязается в конкурсе по вязанию, главный приз которого – поездка в Париж. Потом появились наброски новой вещи с временным названием «Зафория», политической и юмористической пьесы, навеянной «Приключениями Тен-тена». По прочтении книги «Сокровища Кастофиоры» у нее возникла идея рассказать историю правления жестокой королевы, которая властвовала в вымышленной стране. Франсуаза Саган и Барбара провели несколько выходных в Экмовиле, работая над совместными проектами, но ни один из них не будет осуществлен.

Критика, появившаяся в печати на следующий день после генеральной репетиции пьесы «Пианино в траве», была убийственна. Бертран-Пуаро Дельпеш писал в газете «Монд»: «При таких обстоятельствах театр Франсуазы Саган рискует ничем не отличаться от бульварных театров, за исключением непринужденной хрупкости своего устройства». Жан-Жак Готье продолжил на страницах «Фигаро»: «Создается впечатление, что Франсуаза Саган буквально где-то выкопала эту банальную комедию». Матье Гале заключал в «Ком-ба»: «Хорошие идеи не всегда воплощаются в хороших пьесах». Один лишь Пьер Макабрю защищал Саган на страницах «Франс суар»: «Эта пьеса самая правдивая, самая трогательная, самая смешная и печальная, самая волнующая со времени написания «Замка в Швеции». Саган – это Чехов в юбке». Артисты будут играть эту пьесу в полупустом зале вплоть до 10 января 1971 года. Ни провала, ни успеха; прием, оказанный спектаклю «Пианино в траве», отвратительно лоялен.

Она провозглашает право на безделье, однако работает без остановки, до самоистязания, к тому же не отдыхает и в остальное время: мало ест и мало спит. В 1971 году кажется, что у нее плохое настроение. Быть может, Франсуаза Саган страдает от меланхолии. Чтобы поменять обстановку, она переехала в обширные апартаменты на улице Гинемер, окна которых выходят на Люксембургский сад. К тому же квартира находилась на небольшом расстоянии от мест ее любимого времяпрепровождения: ночных кабаре – «Кастель» и «У Режин», пивной «Липп» и издательства «Фламмари-он». Она часами могла проводить время у окна. «По утрам здесь голуби воркуют, словно какие-то кретины, – рассказывала она одному журналисту из «Крапуйо». – Когда я просыпаюсь, передо мной возникает Люксембургский сад, обожаю смотреть на него, наблюдаю за качелями, за людьми, играющими в шары». Но стоило ей в марте расставить мебель, как она снова уложила чемоданы и переехала в Эк-мовиль, где начала писать свой следующий роман под названием «Синяки на душе», что красноречиво говорило о ее состоянии.

5 апреля 1971 года, когда Франсуаза Саган жила в полном одиночестве в усадьбе Брей, разразился скандал. Появление обложки журнала «Нувель обсерватер» создало эффект разорвавшейся бомбы. Рискуя попасть под суд, триста сорок три женщины осмелились подписать манифест о легализации абортов. Инициатива исходила от редакции еженедельника, но движущими силами проекта являлись Анн Зелински, Кристин Дельфи, Анна де Баше, Мафра и Ма-риз. Дирекция «Нувель обсерватер» поставила свои условия: чтобы под манифестом были поставлены подписи известных людей. Кристиан Рошфор, Дельфин Сериг, Симона де Бовуар и адвокат Жизель Алими обязались защищать подписантов в случае судебного процесса и собрали подписи знаменитых личностей. Среди них Катрин Денев, Маргерит Дюрас, Франсуаза Фабиан, Клод Жениа, Бернадетт Лафон, Жюдит Магр, Жанна Моро, Иветт Руди и Франсуаза Саган. Романистка не заставила себя долго упрашивать поставить подпись под этим манифестом, так как считала, что ребенок может и должен родиться, только если его сильно хотят: «Я считаю, что бесчестно давать жизнь ребенку, если вы не уверены, что можете сделать его счастливым – да и может ли быть иначе? Если я и подписала эту петицию, то только потому, что видела, как мои подруги позволяли кромсать себя этим мясникам из-за нехватки денег. Аборт – понятие социальное. Если у вас нет денег и уже есть пятеро детей и муж, который не обращает на это внимания, вам приходится обращаться к молочнице на углу, которая знает медсестру, которая знает кого-то еще, кто поможет вам избавиться от ребенка». С 31 июля 1920 года уголовный кодекс предусматривает, согласно статье 317, преследование лиц, совершающих аборт, с содержанием в тюрьме от трех до шести лет и уплату штрафа. Этот закон никогда не мешал женщинам избавляться от нежеланных детей, но эта операция была довольно опасна для здоровья, поскольку совершалась некомпетентными лицами, использующими варварские инструменты: например, вязальные спицы или спицы от зонтика. В таких условиях аборт часто приводил к летальному исходу. Из информации, предоставленной журналом «Нувель обсерватер», стало известно, что каждый год от 250 до 300 женщин умирают в результате осложнений, возникающих после аборта. В манифесте говорилось! «Каждый год во Франции миллион женщин у тают аборт. Они совершают это в опасных условиях из-за незаконного характера этого действия, поскольку к этому их вынуждает запрет, в то время как эта операция, проведенная под медицинским контролем, очень проста. Но об этом миллиону женщин не говорят. Я заявляю, что я – одна из них. Я сделала аборт. Мы также требуем свободного доступа к противозачаточным средствам и легального аборта».

Публикация этого манифеста, когда проблема абортов все еще являлась табу, вызвала бурные споры. В тот же вечер новая информация появилась на первых страницах газеты «Монд» и распространена в радионовостях «Эроп № 1». В менее патетическом тоне сатирический еженедельник «Шарли-Эбдо» вопрошал: «Кто же обрюхатил 343 негодяек?» Но придется ждать пресловутого закона мадам Вейль, за который проголосовали 17 января 1975 года (284 голосами против 189 в Национальном собрании), когда во Франции добровольное прерывание беременности стало легальным.

В отличие от Симоны де Бовуар и Жизель Алими, на стороне которых она выступала в деле Джамили Бупаши, а сейчас за легализацию аборта, Франсуаза Саган никогда не примыкала к движению феминисток. Для нее движение за свободу женщин – это лишь «мания добропорядочных женщин собраться и поговорить об общих проблемах». Идеи, которые выдвигало движение, не особенно привлекали ее, да и ее точка зрения на эти проблемы оставалась довольно неопределенной. Она даже никогда полностью не вникала в последствия этих проблем. «Меня никогда непосредственно не касались проблемы, провозглашаемые этой организацией, – говорит она. – Если женщины начинают делать все, что им придет в голову, и действовать вопреки их решениям, это не значит, что нужно поднимать такой шум. Совершенно очевидно, что все идет своим чередом, в первую очередь это касается свободы интимных отношений девушек и юношей, но мне казалось, что этот вопрос уже давно решен». Впоследствии она даже пожалела, что поставила свою подпись под документом, который будет назван потом «Манифест 343 негодяек», когда увидит следующий лозунг: «Женщины, ваш живот принадлежит вам». И в этой ситуации Франсуаза проявила политическую беспечность. «Если ваше тело принадлежит только вам и никому больше, это же ужасно!» – с возмущением воскликнула она. Саган сожалела, что дебаты по правам женщин слишком политизированы. Это, по ее мнению, уводит общественное мнение от экономических проблем, которые часто более серьезны для мужчин, чем для женщин.

«Синяки на душе» – это роман-исповедь. Саган вывела на сцену двух персонажей – Элеонору и Себастьяна Ван Милем, которые оказались отрезанными от всего мира в одном из замков Швеции. Здесь она описывает свои чувства, возникшие при написании книги, и полностью отдается своему настроению. В качестве заключения романистка заставляет читателя проникнуть в свое собственное окружение и встретить там героев книги, уничтожив тем самым границу между мистикой и реальностью. Автобиографическая часть впечатляет: известный писатель решил сделать остановку во времени, так как до этого его жизнь была отмечена слишком бурными событиями.

Тон произведения более чем когда-либо проникнут меланхолией: «К несчастью, посредственность Парижа или моя стала сильнее, чем мои полубезумные желания, и сегодня я пытаюсь мучительно вспомнить, когда же «это» началось.

Поскольку «это» звучит как отрицание, то эта скука, этот отведенный взгляд, который побуждает меня к такому существованию, которое по многим причинам всегда меня притягивало». «Добрая дама из Онфлёра», как она теперь себя называет, кажется более трогательной, чем когда бы то ни было, заявляя, что процесс Написания книги постоянно спасает ее от депрессии.

Роман «Синяки на душе» в какой-то мере снимает завесу с тайны творческого процесса. Вот перед нами Франсуаза Саган, полностью погрузившаяся в процесс творчества или, наоборот, глядящая в окно и наблюдающая, как наступает новый день. А вот Франсуаза Саган за рабочим столом со школьными тетрадками и толстыми карандашами, вот она за старой пишущей машинкой, а вот диктует текст своей секретарше Изабель Хельд. Этот новый метод романистка испробовала, работая над книгой «Синяки на душе». Она ушибла локоть при падении с лошади и другой возможности писать не имела. Такая работа ей понравилась: скромная Изабель Хельд будет сотрудничать с ней до 2000 года. Франсуаза Саган будет наговаривать свои романы на диктофон, а потом передавать его своей помощнице.

Образ легенды, страсть к скорости, алкоголю, ночным кафе, огромные тиражи ее книг часто уводили критику и читателей от настоящих причин, заставивших Саган написать первый роман «Здравствуй, грусть!» и затем продолжать сочинять. Творчество занимает в ее жизни гораздо большее место, чем представляют себе критики. «Для меня это единственный критерий, – сознается она. – Считаю это единственным, активным признаком того, что я существую, и в то же время единственной вещью, которую мне чрезвычайно сложно осуществить. Это настоящее испытание – каждый раз все переделывать заново, это двигатель, имеющий единственное преимущество – он никогда не дает мне успокоиться на достигнутом. Это тайная область, почти священная. Книга, – заявляет она, – сделана из молока, крови, нервов, ностальгии, при участии других людей, вот так! Это все равно что ходить по незнакомой, но прелестной стране – одновременно разочаровывает и возбуждает». Сюжет романа может возникнуть в любой момент совершенно непостижимым образом. Что до персонажей, то сначала они возникают перед Франсуазой, словно неясные контуры, смутные силуэты в пастельных тонах. Начать писать роман значит взять в проводники незнакомцев и не знать, куда они вас приведут. Бесполезно искать общие черты с Жаком Куарезом, Жаком Шазо, например, и героями, вышедшими из-под ее пера. Даже если они и похожи на них иногда, Реймон, Сирил, Ален, Аллан, Эдуар или Бернар остаются плодом ее воображения. «Ни один из них не похож на реально существующее лицо, скорее наоборот, – уточняет романистка. – Это мои вымышленные персонажи, которые только усложняют мои отношения с реальными людьми». Но после того как образы конкретизируются, они начинают занимать более важное место в ее повседневной жизни. Они отвлекают ее во время дружеских вечеров, а иногда могут разбудить среди ночи. Тогда, в темноте, на ощупь, она ищет обрывок бумаги и карандаш, чтобы сделать какие-то наброски. Сидя перед чистым листом бумаги, который становится в ее глазах «общественным врагом номер 1», среди ночи в Париже или после полудня в провинции, она делает размашистым движением первые наброски, которые, вероятнее всего, уничтожит. Когда роман написан, она перечитывает его, чтобы уравновесить фразы, уменьшить количество наречий, проверить ритм. Франсуаза Саган очень внимательно относится к этому последнему пункту. Эта «тихая мелодия» – ее отличительный признак. «В каждой фразе романа количество нот не указывается, но можно очень легко почувствовать, хромает ли фраза, если напечатать ее на машинке или произнести вслух», – констатирует романистка. В отличие от большинства писателей Саган не заклинивается на одном слове, поскольку слово, считает она, лишь средство для выражения мысли: «Ювелирная работа по плечу только ювелиру». Повторение или ошибка не смущают ее. Именно поэтому критика не раз называла ее романы «небрежными». Были и такие, кто обвинял ее в том, что ее герои праздные, что их чувства – самые приземленные. Для Франсуазы Саган самое главное, как они будут описаны и восприняты. Короткое повествование, редко превышающее сто восемьдесят страниц, стиль живой и легкий, всем известные чувства: скука, одиночество, ревность – вот, очевидно, некоторые из причин огромного общенародного успеха романов Франсуазы Саган.

Она пишет, не составляя плана, и ее трудности – часто результат отсутствия этой канвы. Под ее застывшим пером сюжет перестает развиваться, а герои пребывают в нетерпении. Тупик – это унижение. Иногда вдохновение приходит при употреблении алкоголя. Саган считает, что тогда «ум просветляется, как если бы речь шла об исповеди». В этой спровоцированной эйфории она может написать до десяти страниц меньше чем за час. Когда произведение закончено и перечитано, остается найти ему название. Это целое искусство, но Франсуаза Саган им владеет блестяще. Названия ее произведений не раз вызывали восхищение ее собратьев по перу: «Здравствуй, грусть!», «Смутная улыбка», «Через месяц, через год», «Скрипки, звучащие иногда», «Синяки на душе»…

В отличие от романа, являющегося свободным упражнением, написание пьесы для театра – это совсем другой вид творчества. Правила здесь определены заранее: необходимо единство места и времени. Первое ее восхищает, второе – отвлекает. «В театре существуют свои рамки, и ты знаешь, куда идешь, – объясняет автор «Замка в Швеции». – Дело подходит к концу, к нарастающей драматической кульминации, и есть пути, по которым ты обязан следовать. Избыток ограничений и избыток свободы приводят к тому, что пьеса сама по себе уравновешивается. Это гораздо проще, чем написать роман».

Выходила ли она замуж, разводилась, рожала ребенка или просто переезжала, ее всегда, как никого другого из писателей, атаковала пресса. Однако это постоянное внимание и большая популярность не вскружили ей голову. Говорили, что романистка часто не признается в том, что Франсуаза Саган – это и есть она. В литературе писательница демонстрирует еще большую скромность. «Я знаю место моих небольших романов, – говорит она. – Но мне за них не стыдно, это не халтура, это честная работа. Однако я умею читать. Я читала Пруста, я читала Стендаля… Это писатели, которые поставят вас на место». Прежде чем стать «Саган с большой буквы», как ее иногда называют, молодая Куарез уже была разборчивой читательницей. В течение всей своей жизни она исследовала книжные магазины с тем же пылом, как и во времена, которые проводила после полудня, забравшись на чердак, читая книги в Тур-де-Виль в Кажарке. «Когда мне было пятнадцать лет, – вспоминает она, – я набрасывалась на любое печатное издание, это был почти рефлекс». Будучи очень юной, она уже познакомилась с трудами Ницше, Жида, Достоевского, Шекспира, а также поэтов Бодлера, Превера, Кокто, Рембо и Аполлинера, причем могла прочесть наизусть огромные куски из их произведений. Знакомство с творчеством Марселя Пруста, которого она неустанно перечитывает, стало определяющим: «Мне нравится манера, которой он пользуется, чтобы выявить все и обнажить сущности человека». Саган противопоставляет Флобера Стендалю. Создателя «Госпожи Бовари» она причисляет к «мачо», потому что он не усматривает особого различия между интеллектом мужчин и женщин: «Это первый писатель, которому удалось создать образ умной женщины. До него женщины воспринимались как предметы вожделения либо как потаскушки. Он действительно был одним из первых, кто опрокинул этот стереотип». Она цитирует также Фолкнера и Мопассана, которые ей нравятся, впрочем, как и всем. Вспоминая о своих современниках, она особо останавливается на «Гостье» («Invitée») Симоны де Бовуар, на романах Маргерит Дюрас, на ранних произведениях Натали Саррот, а также на некоторых вещах Франсуазы Малле-Жорис, Ива Наварра, Филиппа Соллера, чья грусть ее чрезвычайно трогает, Патрика Модильяно, Жака Лорана. Его роман «Мутант» она считает «самым красивым рассказом о безработице». Франсуаза Саган любит также «некоторые книги» Алена Робб-Грие и еще Бернара Франка, которого считает лучшим из всех. Она проглатывает массу детективов и интересуется иностранными авторами: Мердок, Беллоу, Стайроном, Селиндже-ром, Мак-Куллером и Гарднером. Ей импонирует их отстраненность и одновременно страстность. «Но есть среди них один, кто никогда меня не предал. Это Сартр. Его персонажи совершенно естественны; они похожи на статую, пока они живут. Возможно, эта статуя из песка, не важно. Главное – ее сделать».