Текст книги "Наша трагическая вселенная"

Автор книги: Скарлетт Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Но какие же это мемуары? – вдруг спросила Либби. – Ведь он же всего этого не видел?

– Нет, но всю свою жизнь он чувствовал связь с этими событиями. Он пишет расследование от первого лица: помещает себя в книгу и смотрит, что из этого выйдет. Кажется, он вставляет туда и другие истории – к примеру те, что действительно случались с ним на флоте. Однажды он служил на корабле, капитан которого рассказал ему, что как-то раз видел морское чудовище, но, конечно, никому об этом не говорил. Он пришел и заявил, что у него нервный срыв, и потребовал у Эндрю лекарство. Насколько я помню, Эндрю дал ему плацебо – сахарную таблетку, потому что в морском походе не позволялось держать в аптечке транквилизаторы, и таблетка капитану помогла. Все дело в силе воображения, убеждения и, конечно же, в море.

Я оглянулась. Джони все еще вертелся поблизости, сдирал целлофановую пленку с пачки «Мальборо». Я сделала глоток «Мэри» и продолжила:

– А одна женщина из Кингсбриджа – кажется, ее звали Клер, – писала о девушке, которая считала себя такой уродливой, что не смела выйти на улицу. Героиня решает умереть, но ей не хватает духу совершить самоубийство, и поэтому она начинает искать опасности, не выходя из дома, в надежде на несчастный случай, ведь тогда ей не придется брать на себя ответственность за собственную смерть. Она мастерит вещи своими руками, потому что хочет получить тяжелую травму, однако ей удается лишь отрубить себе большой палец. После этого она выходит из дому: отправляется в походы по джунглям и занимается экстремальными видами спорта. В процессе своих приключений она лишается нескольких частей тела, зато обретает веру в себя. Очень смешная история. Надеюсь, Клер удастся найти издателя, который за это возьмется. Могла бы выйти культовая вещь.

Либби сделала глоток из своего стакана и состроила гримасу.

– Я тут на днях собиралась броситься под поезд.

– Под какой еще поезд?

– Такой, с паровозом.

– Почему?

– Потому что это ближе всего.

– Тебе бы пришлось дождаться зимнего расписания. Все эти туристические штуки такие непредсказуемые. Я вот недавно думала уйти в морскую пучину. Море-то всегда на месте.

– Тебе незачем уходить в морскую пучину. Ты известная писательница.

– Многие писатели топятся. И к тому же я не известная.

– Ну здесь у нас – известная.

– Так это ведь маленький городок. В маленьких городках все известные.

Я посмотрела по сторонам. В одном углу Рег раскинул руки, показывая размер чего-то большого. Рег терпеть не мог чаек и работал над прибором, который помог бы от них избавляться. Сейчас он беседовал с Джони, известным своими устрицами, и Робом, известным своими регулярными победами в одном из конкурсов регаты – в том, где надо было самому построить плот и перебраться на нем через реку. Тим устроился один в другом углу с пинтой «Гиннесса» и книжкой. Он пока ничем известен не был. Либби была известна своими вязаными шалями, носками и одеялами, которыми торговала у себя в кулинарии наряду с вареньем и джемом, сваренными мною, и скульптурами из выброшенных на берег кусков древесины, сделанными матерью Боба. Одно время она думала продавать еще и свитера с шапками, которые вязал Марк, но потом решила, что это послужило бы поводом для лишних вопросов со стороны Боба. Я могла бы быть известна своими книгами, но никто здесь не стал бы притворяться, что это так. При встрече жители города всегда спрашивали меня, когда же я снова сварю варенье из ревеня.

– В море было бы мокро и холодно, – заметила Либби.

– Я знаю. Я тоже так подумала. А под поездом – шумно и грязно. С чего ты решила бросаться туда? Это не самое веселое занятие.

– Я такого натворила, – сказала она, зажмурившись. – С Марком все кончено. Во всяком случае, вчера я так решила. И что теперь? Только смерть.

– Господи, Либби. Черт. Я думала, ты шутишь…

– Но он все равно придет к нам обедать на следующей неделе. Долгая история. И с машиной я в таком дерьме.

– Почему?

– Вчера опять приходил полицейский и сказал, что женщина из отеля «Роял Касл» сообщила, будто в воскресенье вечером видела, как кто-то столкнул машину в реку. Она тогда была без очков, поэтому видела все не очень отчетливо. Потом он сказал, что большинство машин не всплывает, а те, что всплывают, обычно оказываются жертвами собственных хозяев: люди сталкивают их в воду, чтобы получить страховку. Ха-ха! Как мы все смеялись: приходит же кому-то в голову такое! Я сказала полицейскому, что моя машина была слишком хорошей, чтобы сталкивать ее в воду, да и деньги от страховой мне не нужны, а потом угостила его печеньем. Но если она все-таки всплывет, я пропала.

– Да почему? Ведь все думают, что это дело рук мальчишек!

– Ага. Но, оказывается, полиция Девона и Корнуолла как раз сейчас испытывает новый метод снятия отпечатков пальцев с предметов, побывавших в воде. Все тесты этого метода прошли на ура. Полицейский сказал, мол, это ведь так здорово: если машина всплывет, они смогут определить, сколько человек ее толкало, и, возможно, даже узнать, кто именно это сделал. Я сказала, что это и в самом деле звучит круто – надо же, до чего дошла техника, – а сама чуть не терла от ужаса.

– Я уверена, что она не всплывет. А если даже всплывет, их метод наверняка не сработает. Просто настаивай на своей версии. Ну а что произошло с Марком?

– Там тоже все из-за машины. Ну в каком-то смысле. И еще из-за кольца. Мы поссорились.

Марк долго копил деньги, а потом подарил Либби на Рождество серебряное кольцо с черным перламутром, которое она почти не носила. Либби сама покупала себе украшения, но кольца – никогда, поэтому знала, что Боб может что-нибудь заподозрить, если увидит новое кольцо у нее на руке. Вот она и оставила его в пляжном домике, планируя надевать только во время встреч с Марком. Кончилось же все тем, что в одну прекрасную грозовую ночь Марк выбросил кольцо в реку. Случилось это после того, как он привез кольцо в Дартмут, решив, что Либби забыла его в домике случайно.

– Ты думаешь, мне надо было уйти от Боба? – спросила Либби.

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Марк сказал, что надо было уйти. Вместо того чтобы…

– Сталкивать машину?

– Да. – Либби нахмурилась. – Что там была за притча про лошадей?

– Про лошадей? А, про благословение и несчастье.

– Да, точно! Расскажи еще раз. По-моему, она пригодилась бы мне сейчас, а я забыла, как там было дело.

– Ладно. Это притча о двух китайцах – отце и сыне – и об их лучшей лошади. Лошадь ни с того ни с сего убегает и прибивается к кочевникам, которые живут за границей. Сын очень опечален пропажей лошади, а отец говорит ему: «Почему ты так уверен в том, что это не благословение?» Несколько месяцев спустя лошадь возвращается с прекрасным кочевым жеребцом. Сын вне себя от восторга, а отец говорит ему: «Почему ты так уверен в том, что это не несчастье?» Сын радуется, катаясь на новом коне, но однажды падает с него и ломает себе ногу. Все жалеют юношу, а отец говорит ему, как и следовало ожидать: «Почему ты так уверен, что это не благословение?» Вскоре на их край нападают кочевники, и все молодые люди идут в бой. Кочевники убивают почти всех мужчин, а сын остается в живых, потому что из-за хромоты не участвует в битве. И вот они с отцом продолжают жить дальше и заботиться друг о друге.

– Ну и занудный же у парня был отец, умереть можно! – подытожила Либби.

– Не говори! – рассмеялась я в ответ.

– Хорошая притча. Не знаю, правда, поможет ли она мне…

– С чем? С принятием решения, нужно ли уйти от Боба?

– Да. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что нельзя пускать все на самотек. По крайней мере сейчас. Так сказал Марк. Он страшно разозлился из-за машины! Сказал, что не может поверить, будто я готова пойти на такое безумие, лишь бы избежать выяснения отношений. По его словам, это была идеальная возможность открыться, признаться во всем Бобу, уйти и начать жить вместе.

– В хижине на берегу?

– Ага, вот именно. – Она вздохнула. – Нет, вряд ли мы остались бы в хижине. Но если я расстанусь с Бобом, денег у меня не будет. Не то чтобы это было так важно. То есть, наверное, это не должно быть важно.

– А может, это и важно.

Я никогда не рассказывала Либби о своих финансовых проблемах, но мне казалось, что она и так о них знает. Всякий раз, когда мы ходили обедать, Либби говорила «по-моему, сегодня моя очередь платить», хотя и в прошлый раз, и в позапрошлый тоже платила она. Я несколько раз выходила в море на яхте с ней и Бобом, и у них всегда была с собой корзина с едой, а меня они просили ничего с собой не приносить. У Либби случайно завалялся «лишний» спасательный жилет, который она потом попросила меня забрать себе, а Боб – опять же совершенно случайно – нашел где-то на яхте спасательный жилет для собак – «наверное, оставили прошлые хозяева», – хотя никаких прошлых хозяев у яхты не было: ее спроектировал и построил своими руками отец Боба.

– Почему же у тебя не будет денег? – спросила я. – Это какая-то ерунда. Вы ведь владеете домом и магазином пополам, разве не так?

– Ну да, конечно, но если бы я ушла от Боба, я не стала бы просить его продать все, чтобы получить свою половину. Я просто не смогла бы так поступить. Помнишь, недавно мы ездили в Италию? Мы ходили там по огромному рынку, и Боб пробовал вяленые томаты, а потом обернулся, ища меня глазами в толпе, и, когда нашел, улыбнулся своей счастливой, уютной улыбкой. Он был такой, знаешь, ну, в этих своих мешковатых джинсах и идиотской красной клетчатой рубахе, со своей безумной бородой, и я подумала о том, что никогда в жизни не захочу снова с ним переспать, – и от этой мысли мне стало чертовски паршиво, – но еще я подумала о том, что люблю его сильно-сильно, так, как любят, наверное, родных братьев. И в ту минуту я поняла, что никогда не сделаю ничего такого, что может причинить ему боль. Я просто не вынесу, если мне придется сидеть перед ним и смотреть, как его лицо кривится от слез и как все рушится по моей вине. Он просто этого не заслуживает. Я не могу сломать ему жизнь и забрать все, чем он так дорожит, только потому, что мне кажется, будто я нашла новую любовь.

– Да, но…

– Да, но.Я знаю. А вот если я нашла новую любовь, разве не жестоко оставаться с Бобом и делать вид, словно я по-прежнему испытываю к нему сильные чувства? Может, нужно отпустить Боба и дать ему возможность найти себе кого-то, кто любил бы его так же сильно, как я люблю Марка?

– Ты не должна отвечать за чувства других людей, – сказала я. Эту фразу часто повторяла моя мать после того, как ушла от отца. Я не очень хорошо понимала смысл этих слов и не знала, насколько они верны.

– Если ты бросаешь в человека камень, вероятно, ты в ответе за ту боль, что он испытает, – сказала Либби.

– А когда ты поступаешь правильно, но кому-то от твоих действий плохо, это ведь его проблема, разве не так? И опять же, откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Кто решает?

– Все слишком сложно. Я уверена в Марке, но ведь и в Бобе я раньше тоже была уверена, а до него – в Ричарде. Может, и Марк тоже не навсегда, просто сейчас мне кажется, что навсегда, потому что я не с ним. Приходится признать, что я вот такая. Влюбляюсь на раз-два-три. – Она щелкнула пальцами. – И всегда была такой. Для других любовь – это что-то вроде редкой орхидеи, которая может расти только в одном месте и определенных условиях. А для меня это скорее какой-то вьюнок. Приживается где угодно, при любых обстоятельствах, да еще обматывает собой все вокруг. Классная метафора, а?

– Может, тебе стоит написать роман, – улыбнулась я.

– Кстати, теперь я могу научить тебя вязать носки, – сказала она. – У меня будет полно свободного времени.

Я доставала Либби с этими носками с тех самых пор, как вернулась из Шотландии.

– Думаю, Марк прав. Я не готова, у меня нет уверенности в том, что это правильно. Но когда я думаю о том, что останусь с Бобом и всегда, до самой смерти, буду только с Бобом, мне хочется тут же броситься под поезд. Здорово, правда? Мне всего тридцать восемь лет. Ведь не может такого быть, что я уже успела загубить свою жизнь?

– Может, это один из тех случаев, когда время все исправит, с кем бы ты ни осталась – с Марком или Бобом.

– Давай вязать носки, – вздохнула она. – Это полностью отвлечет меня. Ты не представляешь, до чего же трудно вязать носки.

– Да. Я уже думаю о том, что, возможно, слегка поспешила. Не знаю, справлюсь ли я с четырьмя спицами сразу. Я и с двумя-то пока не очень хорошо лажу.

На мне был бирюзовый шарф, я вертела в руке один из его концов. Сделав первую петлю, я стала набирать ряд за рядом и потом, когда шарф был готов, вплела оба конца нитки в полотно, как показывала Ви. Но узел все равно был заметен: торчал, как какой-то вязаный струп.

– Ты не думай, я уже настоящий эксперт по части лицевых и изнаночных. Но, возможно, теперь мне стоит потренироваться с прибавлением и убавлением петель и какой-нибудь схемой. Я завтра хочу купить себе еще пряжи и схему. Прямо жду не дождусь! А уже после этого возьмусь за носки.

– Сдались тебе эти носки! Почему именно они?

– Сначала я собиралась связать их для Кристофера, но теперь уже не уверена. Похоже, на это придется убить целую вечность. Но все равно мне нравится сама идея. Это такое удобное занятие: вязать ведь можно когда и где угодно. Я видела, как кто-то вязал в поезде, и выглядело это очень умиротворяюще. А еще мне нравится, что можно взять и буквально из ничего связать целую вещь. Может, я открою бизнес по производству дизайнерских носков, а пока буду вязать, стану придумывать сюжет для романов или даже записывать все, что в голову придет, на диктофон. Еще я недавно листала какую-то книгу в библиотеке, и там было очень много о том, как поймать пропущенную петлю, и мне совсем не понравилось, как это выглядело. У меня в романе должно быть что-нибудь про вязку носков – это было бы идеально. Может, я бы даже включила туда какой-нибудь узор или что-то такое. Правда, наверное, придется сделать вязальщиком мужчину, а то получится какая-то старушечья история. Но я должна еще немного потренироваться, прежде чем ты начнешь меня учить. Мне пока не очень хорошо удается исправлять ошибки. Наверное, надо несколько раз нарочно ошибиться, чтобы было что исправлять. А пока я просто стараюсь быть очень аккуратной. Я ведь знаю, что если где-нибудь напутаю, то заброшу все это к чертовой бабушке.

– Я умею исправлять ошибки в вязании, – вздохнула Либби. – А вот в жизни – нет. Я бы хотела начать все сначала – вот что было бы идеально. Не знаешь, как это сделать?

– Насколько мне подсказывает опыт, нужно просто тянуть за нитку и смотреть, как все, что ты связала, распускается – пым, пым, пым – и потом очень трудно смотать всю эту жуткую путаницу обратно в клубок.

Я засмеялась – именно так начинался мой бирюзовый шарф.

– Извини, – спохватилась я. – Если это поможет, я тут недавно прочитала книгу, в которой сказано, что все мы, сами того не зная, бессмертны и у нас есть уйма возможностей прожить идеальную жизнь. Правда, я не уверена, что идеальная жизнь нам понравится. Кто знает, что такое идеальная жизнь?

Либби спросила меня, что это за книга, и я рассказала ей о теории Ньюмана примерно в тех же словах, как у себя в рецензии.

– Звучит не слишком правдоподобно, – заметила она.

– Наука права, – сказала я. – Ну, насколько мне известно. Это, знаешь, как если бы тебе дали схему для вязания, и все инструкции там были бы верные, но в итоге у тебя вышла бы какая-то ерунда, потому что где-то ты напутала.

– И связала вокруг себя гигантский мешок.

– Ага, точно.

– Но если бы я покончила с собой и мне дали еще один шанс, тогда я, все тут уладив, попала бы в рай? – задумалась Либби. – И он показался бы мне прекрасным, даже если бы это был всего-навсего вязаный мешок?

– Ну да, типа того. При условии, что эта теория верна.

– Боже. Я думаю, вот как все будет: я уйду от Боба – ну, фактически из-за секса – и потеряю все, а он останется верен мне одной, будет умирать от горя и плакать. Мы с Марком убежим и вскоре надоедим друг другу до смерти, и в связи с тем, что проблема наша будет уже решена, нам станет не о чем говорить. Он будет все время смотреть с друзьями футбол, и мы прекратим заниматься сексом, а потом однажды меня вдруг накроет ПМС, и я брошусь под поезд. «Анна Каренина» в чистом виде. Может, я героиня трагедии? Хотя уверена, что это не считается. Так что, может, больше не тянуть, а пойти и броситься под поезд прямо сейчас?

– Если так рассуждать, нам всем лучше немедленно покончить с собой. И к тому же вряд ли Толстой имел в виду, что у Анны был ПМС.

Я подарила Либби «Анну Каренину» на день рождения несколько лет назад, хоть и сомневалась, что она понравится ей, учитывая ее ужасающие литературные вкусы: научная фантастика, фэнтези, триллеры. Однако она прочитала ее уже два раза и постоянно выдвигала все новые и новые теории относительно характера Анны.

– Да ну, Мег, там настоящий ПМС. Ты прочитай еще разок! Она раздражительна и «бессмысленно ревнива». Не выносит запаха краски. Потом там еще вся эта муть про ненависть ко всем и вся и про желание – мол, оно как «грязное мороженое», помнишь, она думает об этом по дороге на вокзал. Только не говори мне, что не чувствуешь всего этого перед месячными! Ну конечно, получается, что если этот тип Ньюман прав, то, бросься я сейчас под поезд, мне можно было бы начать жизнь с чистого листа. Новая жизнь, новые беды. Хотя, может, у меня и получилась бы какая-нибудь толковая жизнь, начни я ее заново.

– Кстати, вчера мне звонила мать, у нее опять новости про Розу. Она будет играть Анну Каренину в голливудском блокбастере. Может, стоит послать ей письмо и дать подсказку по поводу этого твоего ПМС?

– Не переживай, – подбодрила меня Либби. – Наверняка фильм провалится в прокате.

– Нет, ну нельзя сказать, что мне прямо так уж хочется, чтобы он совсем провалился. Но какого же черта это непременно должна быть моя любимая книга? Мать думает, я завидую, и, наверное, она права, только я сама себя не понимаю, почему завидую тому, что мне не нужно. Кто сказал, что жизнь Розы со всем ее успехом складывается правильнее, чем у других? Вот ее брат – бухгалтер в благотворительной организации, и я уверена, что никто не носится с ним так, как все носятся с Розой. А что если он вот так, тихо и незаметно, живет куда лучше и правильнее? Кто знает? По-моему, разобраться во всем этом просто невозможно.

– Анна Каренина в этом определенно не разобралась.

– Разве? – я удивленно подняла бровь.

– В смысле? А что же, разобралась, что ли?

– Я не знаю. Но она видит свет, – сказала я. – По крайней мере, она видит свет – прямо перед смертью. Страсть дарит ей способность заглянуть внутрь себя. Другие персонажи такой способностью не обладают. Но, заметь, потом этот свет потухает навсегда.

Я сделала еще один глоток.

– Боже, – покачала я головой. – Чтобы пытаться сыграть такое… Не хотела бы я оказаться на месте Розы.

Впрочем, как и на своем месте, чтобы всю жизнь пытаться написать что-нибудь хотя бы отдаленно похожее на «Анну Каренину» по силе и глубине.

В первый раз я прочла этот роман в университете, а потом перечитала примерно через три года после того, как мы перебрались в Девон. У меня тогда был недолгий период флирта с братом Кристофера Джошем. Я думала, что Толстой предостережет меня от неверного шага. Джошу тогда исполнилось двадцать восемь, и он все никак не мог найти себе девушку. Он все время говорил, как было бы здорово, если бы ему встретилась женщина вроде меня, которая бы умела играть на гитаре, с удовольствием гоняла бы с ним мяч в парке и читала книги.

– Мне нужна писательница, – говорил он, а я отвечала, что большинство писательниц ненормальные, которые редко занимаются чем-нибудь еще кроме сидения за письменным столом. Я советовала ему поискать себе подругу среди инструкторов по йоге или университетских выпускниц. В те дни он проводил с нами много времени, и мне нравилось иметь под рукой человека, который мог подтвердить, что Кристофер за последние сутки в самом деле не произнес ни слова, или что его реакция на опрокинутую чашку с чаем действительно странная, или что он часто не разделяет мнение, высказанное мною, зато охотно соглашается с тем же самым, услышанным от кого-то по телевизору. Если Кристофер всегда поддавался импульсу, был крайне деятелен и переменчив, то Джош, напротив, всегда прислушивался к голосу разума – пожалуй, иногда даже слишком внимательно. Он повсюду таскал с собой рулетку: не только потому, что покупал только такие книги, которые совпадали бы по размеру с теми, что у него уже имелись, но еще и потому, что, когда никто не видел, он измерял стены и дверные проемы – просто чтобы знать, какой они высоты и ширины. Однажды он рассказал мне, что ему необходимо сосчитать до тридцати двух каждый раз, когда он моет руки. Если он сбивался со счета или не успевал вовремя выключить воду, ему приходилось начинать все заново. Заваривая чай, он обязательно выжимал чайный пакетик ровно восемь раз. Одеваясь, всегда следил за тем, чтобы предметов одежды на нем было четное число. А когда читал книгу, запрещал себе останавливаться на страницах 6, 15 или 23, потому что это несчастливые числа. Страницы 13 и 36 он вообще пролистывал не читая и говорил, что ничего ценного обычно не пропускает. Было время, когда он не читал и все страницы с простыми числами, но тогда ему не удавалось узнать, что же произошло в начале книги, так что на это условие он вскоре махнул рукой.

Я была убеждена, что обсессивно-компульсивное расстройство у Джоша с детства. У меня пропали всякие сомнения на этот счет, когда он рассказал, что ему пришлось пойти в вальдорфскую школу: в обычной его рвало на уроках математики при виде числа «пи», однако все члены семьи считали, что по-настоящему он заболел уже после того, как умерла мать. Однажды я увидела, как он сидит совершенно изможденный у себя в комнате и, чуть не плача, включает и выключает лампу. Он сказал, что проделал это уже тысячу двести раз, а надо дойти до пяти тысяч. Мне не удалось уговорить его перестать. Позже, когда я спросила, зачем он это делает, он ответил, что если прекратит, то кто-нибудь может умереть или серьезно заболеть, например его отец, а возможно, даже я. Мне было приятно услышать, что он включал и выключал свет пять тысяч раз подряд для того, чтобы спасти меня. Однажды мне показалось, что в дом забрался вор, и Кристофер отказался включить лампу даже один-единственный раз! Джош не считал, будто причинить вред мне или его отцу планирует какой-нибудь там «бог». Он полагал, что существует некая сложная система энергий и космических сдерживающих и уравновешивающих сил. Он ловит вибрацию, предупреждающую его о том, что должно случиться что-то плохое, а включение и выключение света – один из способов сфокусировать его, Джоша, энергию, чтобы предотвратить нависшую над кем-то беду. В детстве Джош здорово играл в футбол, его даже приглашали выступать за подростковую команду лондонского клуба, но мать не захотела, чтобы он жил далеко от дома и стал футболистом, она хотела, чтобы из него получился писатель или художник. С тех пор как я с ним познакомилась, он сидел дома без дела, потому что его состояние оставалось слишком нестабильным для того, чтобы выполнять какую-либо работу. Я тогда все мечтала, что мне удастся ему помочь, и мы проводили вместе довольно много времени.

Перечитав «Анну Каренину», я заинтересовалась самой идеей трагедии. На своих семинарах я говорила о «Царе Эдипе» Софокла, в основном из-за того, что наш ключевой текст – «Поэтика» Аристотеля – постоянно на него ссылался. «Царь Эдип» – почти безупречный образец абсолютно предсказуемого сюжета, в основе которого лежат причинно-следственные связи, и событие Игрек может произойти лишь при условии, что сначала случится событие Икс, – именно в качестве такого примера я «Эдипа» и использовала. Но перечитывая его снова и снова, я всякий раз поражалась тому, как самый обычный текст способен сделать куда больше, чем просто рассказать историю с началом, серединой и концом, чему я, собственно, учила людей на своих семинарах и чем всегда занималась сама. «Царь Эдип» будто драматизировал величайшую из загадок человеческого существования. И «Анна Каренина» тоже. И «Гамлет». Я прочитала книгу Ницше о трагедии, и это на некоторое время усложнило ситуацию с Джошем, потому что я стала представлять себя трагической героиней, которой нечего терять. Трагедия не имела ничего общего с людьми, которые жили долго и счастливо в банальном домашнем уюте. Нет, трагические герои вырывались за рамки рационального и на пути к неминуемой гибели обретали совсем иное знание. Мне удалось устоять перед обаянием Джоша в основном из-за того, что я даже представить себе боялась, как отреагирует Кристофер, случись что-нибудь между нами. И вместо того чтобы устраивать трагедию из собственной жизни, я попыталась переделать в трагедию свой роман. В результате он стал просто мрачным и безрадостным. Я видела, что большинство текстов представляет собой формулу, четко выверенную игру противоположностей, а трагедия – это же совсем другое дело, уравнение, в котором на выходе получается больше, чем было до знака «равно». Только вот я понятия не имела, как написать нечто подобное. Постичь механику «Эдипа» было немудрено, но вот откуда бралось там это особое чувство? Этого я понять не могла.

Как-то раз я задумалась: а что если бы Зеб Росс написал «Гамлета»? Ну прежде всего там не было бы никакого призрака. Ну или по крайней мере его бы упростили до галлюцинации встревоженного подростка, и тогда Гамлет с помощью своей отважной подружки Офелии пришел бы к выводу, что его новый отчим, конечно же, не заливал его отцу в ухо никакого яда – что за глупая и невероятная мысль! – а всего-навсего пытался спасти ему жизнь. Гамлет начал бы посещать психолога – возможно, Полоний, увлекавшийся книжками из серии «Помоги себе сам», порекомендовал бы ему неплохого специалиста, – постепенно смирился бы с утратой и осознал, что нет ничего ужасного в том, что его мать занималась сексом с новым мужем (правда, ясное дело, не «в гнилом поту засаленной постели», [23]23
  Пер. М. Лозинского.


[Закрыть]такие мерзости тут ни к чему). Счастливый и довольный, Гамлет вернулся бы в университет, спокойно приняв перемены в своей семье, и Офелия последовала бы за ним. А потом я вдруг поняла, что, наверное, и у меня самой «Гамлет» получился бы таким же.

– Мне иногда кажется, что зря я вообще читала «Анну Каренину», – сказала Либби.

– Почему?

– Потому что, с одной стороны, финал там абсолютно правильный, а с другой – такой печальный для Анны. И теперь всякий раз, когда я думаю о том, как сложится у меня с Марком, мне кажется, что обязательно должна случиться какая-нибудь трагедия, потому что я этого заслуживаю. К тому же, похоже, истории складываются именно так. Но вдруг все обойдется, и мы просто будем счастливы вместе?

К десяти часам вечера дождь так и не прекратился, и капли ползли по витражному стеклу, как стая насекомых. Беша храпела, свернувшись у моих ног, Либби все вздыхала, то и дело проверяя, не пришло ли ей на телефон сообщение от Марка, и мы продолжали пить «Кровавую Мэри».

– Как Кристофер? – спросила Либби, пряча телефон. – Все дуется?

– Что? А, наверняка. Когда ты его в последний раз видела?

– Ой, мамочки, это было… Наверное, перед Рождеством, когда вы приходили к нам обедать. Не думала, что так давно.

– И он тогда дулся?

– Еще как! – Либби убрала прядь, упавшую ей на глаза. – Из-за чего же, сейчас вспомню… А, ну да, он думал, что его сделают куратором их строительного проекта, а назначили кого-то другого.

– О боже, да, это было мощно. Уж лучше бы назначили его.

– Он все еще строит эту стену?

– Осталось всего несколько месяцев.

– Но он ведь ищет что-нибудь? Ну, нормальную работу?

– Ищет. Но везде так много соискателей. Ладно, все будет нормально.

Я знала, что Либби хочет спросить, но не решается, почему бы Кристоферу просто не устроиться на работу, которую он бы терпеть не мог, как делают все остальные. Она снова проверила телефон, закатила глаза и покачала головой.

– Ничего? – спросила я.

– Ничего. Вот если бы у нас были дети…

– Я знаю, – перебила ее я. – Тогда бы у нас не оставалось времени на то, чтобы волноваться по каждому поводу. Это было бы просто благословение!

– Скорее проклятие. Мы бы стали такими же, как все эти люди, – помешанными на своем потомстве.

– Ага, вместо того чтобы быть помешанными на самих себе.

Либби взяла со стола телефон, посмотрела на него и положила обратно.

– Кстати, я тебе не говорила, что Марк заключил крупный контракт?

– На что? На лодку?

– Ага. Просто потрясающе. Отличные деньги, которых хватит на целый год. Но попробуй-ка угадать, с кем контракт?

Я на минуту задумалась.

– С отцом Боба?

– Именно.

– Не-ет! – я сделала страшное лицо. – Так вот почему Марк собирается к вам на ужин в субботу?

– Ага. Я с Бобом, его мать с отцом, дядя с тетей и мой теперь уже бывший любовник. Сначала предполагалось, что родители Боба примут нас всех у себя, но строительство в их доме еще не закончено. Камин установят не раньше чем через месяц. Пожалуйста, скажи, что ты сможешь прийти! Я собираюсь здорово напиться, и мне может понадобиться, чтобы кто-нибудь подержал мне волосы, когда я буду блевать.

– Как же я могу такое пропустить!

– Черт. Мег, почему с тобой ничего такого не случается?

– Раньше случалось. Например, в Брайтон я уже никогда не смогу вернуться.

– Но теперь-то ты остепенилась.

– Вроде бы да.

Либби была права. За семь лет я и близко не подходила ни к одному мужчине, ну если не считать поцелуя с Роуэном.

– Не знаю, – сказала я. – Нельзя сказать, что я каждую минуту счастлива, но, может, после семи лет совместной жизни это нормально? К тому же мне кажется, что все мужчины так или иначе похожи на Кристофера. Честно говоря, они кажутся мне интересными лишь до тех пор, пока я не узнаю их поближе. Да и посмотри на меня. Не такая уж я теперь и сногсшибательная. Ведь нельзя же сказать…

– Ну, ты выглядишь так, как того хочет Кристофер.

Это было не совсем так. Я отвергала моду по собственному желанию. Впрочем, мне казалось, что я выгляжу неплохо в той одежде, которая у меня была: в трех парах джинсов – выцветших и потрепанных внизу, в джинсовой юбке, в четырех рубашках из органического хлопка, в нескольких черных футболках и паре черных кофт. Зимой я носила кроссовки, летом – шлепанцы. Если мне хотелось придать своему образу игривости, я надевала серебряные сережки в виде птичек. На случай вечеринки у меня имелась длинная черная юбка из лоскутков и еще «космическая материя», которую можно было использовать в качестве шали. Мой гардероб был ограничен, но я всегда тщательно отглаживала каждую вещь и свой туалет для воскресного вечера начинала продумывать за неделю. Брови я не выщипывала уже несколько лет, потому что однажды Кристофер застал меня за этим занятием и сказал: «Надеюсь, ты это делаешь не ради меня». Когда я спросила, что он имел в виду, он ответил, что женщина, выглядящая «естественно», гораздо сексуальнее любой из тех, что мы видим в рекламе: все они (а заодно с ними и я) выглядят глянцевыми и не такими, как надо; идеальная женщина, в его представлении, должна носить бесформенную одежду – хлопковую или джинсовую – и вечером, перед тем как пойти в паб, не переодеваться после рабочего дня, который провела, скажем, на фруктовой ферме или стройке. Духи ему тоже не нравились, как и макияж. «Мне нужна настоящая ты, Мег, а не красотка, вырезанная из картона». Он действительно сказал эту последнюю фразочку или я придумала ее сама? В любом случае, после того как я встретила в библиотеке Роуэна, я начала снова выщипывать брови. Не ради него, а так, по необъяснимой причине.