Текст книги "Наша трагическая вселенная"

Автор книги: Скарлетт Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Ты такая же, как твоя мать.

И вышел из комнаты. Я поняла тогда, что потеряла его навсегда.

Вскоре после этого Калеб объявил, что принял индуизм – сразу после того, как прочитал некую книгу, в которой говорилось о том, что все мы – «танец Бога». Миссис Купер и моя мать этого совсем не одобрили и за чаем обсуждали разные мрачные вещи вроде притеснения женщин, кастовой системы и необходимости выходить замуж только за человека с лучшим образованием, чем у тебя, даже если сама ты – доктор наук, но мой отец всегда был готов поболтать об устройстве вселенной, если его собеседником был Калеб. Однажды я увидела, как Калеб с папой лежат во внутреннем дворике Куперов и заглядывают в дом через кошачью дверцу. Как мне потом объяснила Роза, они проводили эксперимент. Калеб сказал, что наше сегодняшнее представление о вселенной похоже на наблюдение за кошкой, которая проходит мимо небольшого отверстия. Сначала появляется голова, потом туловище и за ним – хвост, а целиком кошку нам увидеть не удается. Поэтому мы полагаем, что голова влечет за собой возникновение туловища, а затем хвоста, но на самом-то деле кошка – это всего лишь кошка, без причин и следствий, которая свидетельствует лишь о своей «кошачести» и больше ни о чем. Мой отец терпеливо объяснял Калебу, что с этой их позиции перед кошачьей дверцей ее голова и в самом деле влечет за собой возникновение туловища, и так далее, и что если наблюдать за тем, как кошка проходит мимо маленького отверстия, то туловище никогда не появится раньше головы, а хвост – раньше туловища, и вовсе не из-за таинственной «кошачести», а из-за того, что, перемещаясь по прямой линии, кошка чаще всего двигается именно головой вперед. Таким образом, движения кошки, ее физическое строение, устройство лап и всего остального действительно являются причиной того, что голова появляется в первую очередь и становится своего рода источником всех остальных «событий». После этого разговора они и улеглись на землю перед кошачьей дверцей, надеясь увидеть в реальной жизни иллюстрацию своего спора. Но все кошки в это время спали в корзине для белья на втором этаже, и Калеб с отцом вынуждены были рассматривать через дверцу пустую кухню до тех пор, пока по телевизору не начался футбол.

На полосах по-прежнему было тихо. Я вела машину по бугристой дороге мимо имения Шарфам и дальше вниз по направлению к бухте Бау-Крик. Когда мы переезжали через горбатый мостик у трактира «Руки лодочника», Кристофер вцепился в свою руку. Затем мы проехали мимо «Рук солодовника», гостиницы «Такенхэй-Милл» и опять оказались на ухабистой части дороги. Кристофер снова взвыл.

– Я тебя умоляю, можно все-таки поаккуратнее? – прошипел он.

– Мне негде взять каток, чтобы разровнять дорогу, – ответила я.

– Могла бы поехать по шоссе.

Я вздохнула. Действительно, могла бы. А еще могла бы поднять ему настроение, рассказав сооруженную мной полуправду о том, что мне на счет вдруг упало три тысячи фунтов. Теперь мы сможем раздать долги, он купит себе одежды и, может, даже пройдет краткий курс по сохранению культурного наследия или получит еще какое-нибудь образование, которое поможет ему найти работу по душе. Я знала, что если бы он каждый день занимался любимым делом, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Может, тогда у нас все бы наконец наладилось. Но я почему-то не стала ничего ему говорить. Я все еще думала о том, что сказала Роза в интервью. Да, в конце концов они все-таки вызвали экзорциста, но он так и не смог ничем помочь. И объяснил почему. Похоже, практически во всех случаях причиной полтергейста вроде того, который завелся у них дома, становится растревоженная энергия ребенка, находящегося поблизости и еще не достигшего подросткового возраста. Настоящих привидений можно отправить обратно в мир иной, или где им там положено находиться, но полтергейст – другое дело. Полтергейст – это крик о помощи, проявление тревоги и детской неуверенности, он оставляет жителей дома в покое лишь тогда, когда беспокойный ребенок либо вырастает, либо становится счастливее. Бедную Розу тут же стали расспрашивать о том, что ее беспокоило и какие тяжелые события выпали на ее долю, но полтергейст все равно исчез только полгода спустя – когда мы с матерью и Тоби уехали из соседнего дома.

На следующее утро снова шел дождь. Кристофер лежал почти в отключке, наглотавшись сильных болеутоляющих, которые ему выдали в больнице, но умолял меня не оставлять его одного. Я планировала вечером встретиться с Либби, но, Похоже, этим планам не суждено было осуществиться. Из-за дождя предметы за окном растекались струйками и шли пузырями, и, пока Кристофер спал, я сидела на диване с ноутбуком и разбиралась со своим восстановленным личным почтовым ящиком. От Ви так ничего и не пришло. Зато про договор с телевидением была целая куча писем. Новый агент, оказывается, спрашивал меня и о романе – интересовался, смогу ли я его закончить в этом году. Я написала ему длинное письмо о своей идее с блокнотом, но оно показалось мне каким-то дурацким, и я его удалила. И написала другое длинное письмо – о том, что теперь моя карьера начнет развиваться в том направлении, в каком изначально и должна была развиваться. Я намекнула, что немного стыжусь своих романов о Ньютопии, и спросила, обязательно ли указывать мое имя в титрах телесериала, если его все-таки выпустят. Я объяснила, что хочу перестать заниматься беллетристикой и постараюсь добиться известности в новом качестве – как серьезный писатель. Я снова попыталась кратко изложить идею с блокнотом. Потом посмотрела на написанное и поняла, что пытаюсь сказать нечто такое, чего пока еще сказать не могу, – я будто придумывала собственную загробную жизнь. Я снова все стерла и написала несколько строчек о том, что попытаюсь закончить роман в этом году. Я просто закончу роман, и все станет понятно само собой.

Я открыла поисковик, чтобы найти что-нибудь о греческих островах, и в ту же секунду компьютер пискнул, сообщив о том, что мне пришло новое письмо. Неужели агент ответил так быстро? Я вернулась из поисковика обратно в почтовый ящик и обнаружила в нем письмо от Роуэна. В строке «тема письма» значилось: «Обед?» Послание было коротким, но, пока я его читала, мне казалось, что внутри меня вращалось огненное колесо. Он просил прощения за свое «непонятное» поведение на пароме и спрашивал, не смогу ли я все-таки пообедать с ним в любой день на следующей неделе. Я не знала, что ему ответить. «Да»? Или «нет»? Ввернуть ли что-то вроде Аристотелевой перипетии и сказать, что сейчас для этого не самый подходящий момент, или просто принять приглашение и в качестве повода для встречи взять с собой корабль в бутылке?

В почтовом ящике «Орб букс» было несколько писем от членов редакции и наших постоянных авторов-призраков на тему инвалидности Зеба. Все подурачились от души, и Клавдия уже успела послать всем новое письмо, в котором отчитала авторов за несерьезность и напомнила нам, что Зебу необходимо нормальное развитие характера, с нормальными причинно-следственными связями, и что писать, будто его «похитили инопланетяне, похожие на водопроводные краны», – это ребячество. Возможно, инвалидность научила его чему-то важному? Может, она помогла ему стать писателем? Насколько тяжело Зебу даются простейшие повседневные действия, как это отражается на формировании его личности? Кто-то ответил ей почти сразу: «Хорошо, значит, Зеб в девяностых – это недалекий сынок богатых родителей, который ездит на собственном „порше“. И вот однажды, сводив на ланч красивую девушку, он едет в спортивный клуб, чтобы подкачать свой восхитительный пресс, и по дороге у него спускает колесо. Он съезжает на обочину, чтобы его заменить, и вдруг слышит тихое тявканье, которое доносится из электрогенератора, расположенного поблизости. О нет! Это щенок! Зеб бросается на помощь щенку, получает удар в несколько тысяч вольт или ампер, или чем там бьет, когда залезаешь в электрогенератор, и на всю жизнь остается парализованным. В больнице он слушает аудиокниги и, поскольку они помогают ему пережить беду, решает, что отныне тоже будет писать книги, чтобы помогать другим. Правда, писать ему теперь приходится ресницами, ну, или с помощью диктовки, хотя, возможно, говорить он теперь тоже не может…» Кто-то другой ответил: «Здорово, но пробитая шина – это уж слишком типичный случай. Мало ли у кого на дороге спускает колесо? Почему Зебу так важно прийти на помощь щенку? Может, в детстве у него была собака – еще до того, как богатство родителей сделало из него бездушную пустышку? Может, спасая щенка, он пытается вернуться к себе прежнему?» После этого Клавдия напомнила авторам о том, что, возможно, все-таки лучше ограничиться каким-нибудь небольшим физическим недостатком, который, как предлагалось вначале, будет даже скорее привлекателен. «Народ, я жду идей вроде шрама Гарри Поттера, а не горбуна из Нотр-Дама! – написала она. – И чтобы я больше не слышала ни про какие ресницы, при помощи которых он пишет книги!»

После обеда меня начало клонить в сон, к тому же мне надоело таращиться в экран ноутбука. Роуэну я пока не ответила. В моем романе по-прежнему было двадцать семь слов. Я закрыла ноутбук и поставила его на стол. Когда Кристофер был дома, я почти никогда не играла на гитаре, но, поскольку он все еще был в бессознательном состоянии, я достала инструмент, стряхнула с него пыль, проверила, не расстроен ли он, и начала наигрывать свои любимые аккорды: В7, Е7, Am, D7. Пальцам было немного больно, но я продолжала перебирать струны. В последний раз я играла еще до Рождества. А в субботу Боб наверняка в какой-то момент достанет гитару, и не хотелось бы оказаться совсем не в форме, если он предложит мне что-нибудь сыграть. Сам он был заядлым блюзменом и каждый день упражнялся в гаммах. Лично я никаких гамм играть не умела и аккорды любила куда больше, чем отдельные ноты. Мне нравилось практически полное отсутствие гармонии в переходе от Е7 к В7, а когда после до минора звучал соль-диез мажор, у меня всякий раз перехватывало дыхание. Почему-то с Джошем мы сыгрывались хорошо, а с Бобом – хуже. Джош и я, мы оба любили отбивать ритм: он – сознательно, а я – не задумываясь. Я играла на гитаре, а он – на барабанах: мы никогда не сбивались с ритма, и его не смущало, если я вдруг брала какой-нибудь неожиданный аккорд. Самым главным было друг от друга не отставать. Но Кристоферу не нравилось наше совместное музицирование, и вскоре мы перестали этим заниматься.

День близился к вечеру. Я надела плащ и вывела Бешу на прогулку по Роял-авеню-гарденс и вдоль набережной. По дороге я свернула к банкомату, сняла с карточки сто фунтов – и отправилась к Либби в магазин. Я приоткрыла дверь и просунула голову в щель.

– Можно к вам? – спросила я. – Я с мокрой собакой!

– Конечно, заходи! – отозвалась Либби. – Инспектор по гигиене и безопасности труда приезжал вчера, так что, думаю, сегодня он к нам уже не заглянет. Нарассказывал мне всяких ужасных историй. Мокрая собака рядом с продуктами – в его мире это просто ерунда. Проходите вон туда. Сейчас найду полотенце.

В подсобке магазина пахло крепким кофе, салями и необработанным шелком. Рядом с двумя очень старыми обтянутыми ситцем креслами лежал турецкий ковер, а в мойке стоял электрический чайник. В жизни Либби случился период, когда она вышивала крестиком свои любимые фразы из книг, и некоторые вышивки висели здесь на стене. Самая длинная цитата была из «Анны Карениной»: [36]36
  Толстой Л. Н., «Анна Каренина».


[Закрыть] «В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться».

На батарее висело два старых полотенца. Либби взяла одно из них и подняла перед Бешей так, будто она была матадором, а Беша – быком.

– Можно, я сама? – спросила она, оборачивая Бешу. – Ну-ка, Бесс! Хорошая девочка! Иди к тете Либби.

Я сняла с Беши поводок, и она побежала к Либби, помахивая не только хвостом, но и всей своей задней частью туловища, отчего казалось, что она двигалась боком, как краб. Либби стала вытирать Беше морду – она знала, что это ей особенно нравилось. Потом она велела Беше лечь на спину и вытерла ей живот и лапы.

– Как сегодня, много народу? – спросила я.

– Не-а. Вообще никого. Чертов дождь. Сделать тебе кофе?

– Сделай, пожалуйста. Хочешь, я сама поставлю чайник? Кстати, что инспектор сказал про чайник в мойке?

Она улыбнулась.

– Я убрала оттуда чайник перед его приходом.

– Значит, ты согласна, что это опасно?

– Ну я ведь до сих пор жива.

Набрав в чайник воды из-под крана, я поставила его обратно в раковину. Больше ставить его и в самом деле было некуда, потому что шнур у него оказался слишком коротким. Я выдернула штепсель из розетки, потом нажала на чайнике кнопку «вкл» и только после этого снова подсоединила его к сети. Вода медленно начала закипать. Я подошла к одному из кресел и села.

– Ну как ты? – спросила я. – Помимо того, что до сих пор жива?

– Довольно дерьмово. По-прежнему плачу в туалете. А ты?

– Ага. Тоже дерьмово. Кристофер сломал себе руку, долбанул по стене кулаком. Вчера пришлось полночи проторчать с ним в больнице. Когда приехали домой, я тоже немного поревела в ванной.

– Че-е-ерт! – сморщилась Либби.

– Не говори. Поэтому я ненадолго. Он вырубился благодаря какому-то сильному обезболивающему, и когда проснется, захочет узнать, где я. Боюсь, вечером я сегодня не выберусь, и это такая засада, потому что мне как раз сегодня меньше всего хочется торчать дома. Из-за дождя сырость там стала совсем невыносимой.

– Ничего, я сейчас все равно не самая лучшая компания. Но ведь в субботу ты придешь?

– Конечно.

– Мне без тебя не справиться. Буду готовить девять рыбин. У себя на кухне. Ты даже представить себе не можешь, с каким ужасом я всего этого жду.

– Я приду пораньше и помогу.

Тут я посмотрела на стену и снова прочитала вышитую цитату.

– Либби? – произнесла я чуть слышно.

Либби ложечкой насыпала кофе в кофеварку.

– Что? – она посмотрела на меня. – С тобой все в порядке?

– Не знаю, – пробормотала я.

– Что случилось?

– Не знаю. А, ладно, не обращай внимания. Ерунда.

– Да перестань, скажи, что такое.

– Знаешь… Космический заказ сработал. Вчера после разговора с тобой я открыла конверт, в котором, как я думала, лежала выписка со счета о незаработанных авторских отчислениях, но оказалось, что это телекомпания купила права на всю мою фантастику. И я теперь при деньгах.

– Как круто!

Либби подошла и обняла меня.

– Но при чем тут космические заказы, чучело! – воскликнула она. – Как отреагировал Кристофер?

– Я ему не сказала.

– Ой. Интересно.

– Ага. Понимаю. Значит, ты не думаешь… Не думаешь, что своей просьбой к космосу я нарушила в нем равновесие?

– Не будь идиоткой! Это все выдумки. Я же не получила того, о чем просила. Марк даже не объявлялся. Думаю, теперь это уж точно конец.

– Эх… Сочувствую.

– Да ладно, чего уж. Я в порядке – ну если не считать того, что все время реву в туалете. Вообще, знаешь, может, это к лучшему. Боб в выходные был таким хорошим. У меня ужасно болел живот из-за месячных, и он сходил и принес мне дисков с фильмами, журналов, обезболивающее и новую грелку, хотя я абсолютно ни о чем его не просила.

Либби выглянула в окно, забрызганное дождем, и снова повернулась ко мне.

– Хочешь действительно ужасную историю?

– Валяй.

– Этот инспектор позавчера был в одном пабе в Дартмуре. Он осматривал кухню и обнаружил под плитой перья, ну и спросил у хозяина, не пускает ли он на кухню цыплят или уток. Тот ответил, что конечно же нет, не пускает. И в этот самый момент на кухню забежал цыпленок, а за ним – лиса с уткой в зубах, а за лисой – еще один цыпленок. Так, короче, этот второй цыпленок выклевал лисе глаза, а она тем временем придушила утку и потом (видимо, уже вслепую) обоих цыплят. Вся кухня была в кровище. Инспектор тут же этот паб закрыл.

– Мамочки, – воскликнула я. – Бедные цыплята. Бедная лиса. Бедная утка.

– Бесс сделала бы то же самое, дай ей волю.

– Нет, не сделала бы. Однажды она догнала белку, за которой носилась по болотам, и не поняла, как с ней дальше быть. Они сидели и смотрели друг на друга, а потом бросились бежать в разные стороны. С тех пор Беша больше за белками не гоняется.

Либби погладила Бешу по голове.

– Ты такая домашняя, да? – сказала она. – А, кстати о болотах. Ты, кажется, говорила, что этот парень, Тим, пишет что-то про Зверя или вроде того?

– Ага, пишет.

– А ты слышала новость о настоящем Звере? Обязательно ему расскажи.

– Какую еще новость о настоящем Звере?

– Я узнала обо всем от инспектора. Сегодня утром по местным телеканалам в разделе «Юмор» крутили про это репортажи. Кто-то у них там воет, оставляет странные следы, невероятных размеров кучи вонючего дерьма и все такое прочее. Люди видели, как по полям бродило нечто гораздо более крупное, нежели кошка или собака, и кто-то из местных сфотографировал черное пятно, по очертаниям слегка похожее на Лох-Несское чудовище, только сухопутное. Говорят, это, может быть, пума или волк, которого кто-то держал у себя дома, но больше не смог за ним ухаживать. Одна женщина сказала, что весь собачий корм, который она хранила в сарае в саду, однажды ночью исчез, и она обнаружила наутро только пустые пакеты, разбросанные по всему саду. Оказалось, что корм этот обошелся ей в сотню фунтов. Очуметь, сколько денег люди тратят на собачью еду!

Когда я вышла из кулинарии, город уже затянуло вечерней мглой, и мостовая была будто отполирована отражениями автомобильных фар и тусклых мигающих фонарей. Вечер превращался в такую ночь, когда бродишь вот так одна по улицам, слышишь, как у кого-то в квартире работает телевизор, и мечтаешь о том, чтобы тоже поскорее оказаться дома. Я медленно шла через Маркет-сквер и совсем даже не мечтала о том, чтобы оказаться дома. Подойдя к Браун-Хилл, я вдруг подумала, что если бы каждый мой шаг покрывал половину расстояния до нашей входной двери, я бы никогда до нее не добралась. Может, попробовать? Нельзя ли разыграть парадокс так, как Роуэн и Ви разыгрывают исторические события? Или люди и без нас только тем и занимаются, что разыгрывают парадоксы и исторические события?

Утром в четверг зазвонил телефон. Это был Тим Смолл. – Простите, что звоню вам домой, – начал он. – Вы очень заняты?

Очень ли я занята? Кристоферу нужно было скоро снова давать обезболивающее, сам он при помощи одной только левой руки не мог справиться. Сегодня он уже вставал и ходил по дому, но это лишь означало, что он нуждался в моем безраздельном внимании. Я должна была накормить его обедом, а еще купить новый гипоаллергенный бинт и перебинтовать ему заново руку. Кроме того, от меня требовались слова утешения и безграничная ласка, потому что рука болела очень сильно, а обезболивающее, которое было изготовлено бессердечной корпорацией, укравшей патент у какого-то дикого племени, оказывало на Кристофера нестерпимые побочные эффекты, в частности вызывало головокружение и легкие галлюцинации. Я пообещала ему посмотреть в книжке под названием «Радикальное лечение», как с этим бороться, а потом поехать в Тотнес и вместе с бинтом купить все, что советует в данной ситуации нетрадиционная медицина. В общем, я продолжала работать над статьей и одновременно ухаживала за Кристофером. И понятия не имела, как долго это могло продолжаться. Врач говорил о шести неделях, но ведь не может быть, чтобы Кристоферу все шесть недель было настолько плохо.

Все это напомнило мне один анекдот про больницу, который следовало рассказать Джошу тогда во вторник. Жену приглашают в кабинет врача. Врач говорит ей: «У вашего мужа очень редкая и тяжелая болезнь. Если вы не найдете в себе сил заботиться о нем целый год – готовить, убирать, подтирать ему задницу, стирать и так далее, – он умрет. Но если в течение года вы будете во всем ему помогать, он поправится. Но запомните: вам придется в буквальном смысле посвятить ему год своей жизни». Жена заходит в палату к мужу. «Что он тебе сказал?» – спрашивает муж. «Милый, у меня ужасные новости, – говорит она. – Твоя болезнь неизлечима».

Конечно, есть люди, которые годами заботятся вот так о своих близких. Наверное, со мной что-то не так – мне и одного дня хватило с лихвой. Я постоянно думала о Роуэне и его предложении вместе пообедать, но до сих пор ему не ответила. Тем более что непонятно, когда теперь получится выбраться из дома так надолго, чтобы можно было успеть сходить на обед.

– Да нет, не очень, – ответила я Тиму. – Вы, наверное, уже слышали новость про Зверя?

– Да, – сказал он. – И я ужасно волнуюсь.

Вот уж чего я не ожидала.

– Волнуетесь? Почему?

– Дело в том, что я получил письмо о том, что мое предложение о книге будет рассматривать редколлегия, а значит, оно, мое предложение, очень хорошее, потому что лишь один процент всех предложений попадает на совещания редколлегии. Я так радовался этому письму, но теперь волнуюсь, что члены редколлегии решат, что я почерпнул свою идею из реальной жизни. Ну то есть я вообще не знаю, можно ли мне теперь писать про Зверя, если он и в самом деле существует?

– Ничего страшного, – успокоила я его. – Не волнуйтесь. Я – один из членов этой редколлегии. А из-за того, что Зверь оказался настоящим, тоже не стоит беспокоиться. На зверей не оформляют авторских прав. Ну вот есть же, например, «Собака Баскервилей», но это ведь не означает, что больше никому нельзя написать другое произведение о сверхъестественном существе из Дартмура. Правда, вам, наверное, придется все же немного поработать над своим предложением: из него должно быть ясно, что вы в курсе того, что происходило на этих болотах раньше, но мы с вами это уже обсуждали.

– Значит, я зря волнуюсь?

– Да, – заверила его я, смеясь. – Я тоже когда-то волновалась из-за таких вещей. Однажды вообще оказалось, что чья-то книга называется так же, как моя, и я думала, что теперь мою изымут из магазинов или что-то вроде этого, но, как выяснилось, даже названия книг не защищают авторскими правами.

– Как странно.

– Согласна.

– Ну что ж, большое спасибо. На душе стало намного легче.

– Отлично!

– Я тут изучаю разных других литературных и реальных чудовищ. Вы, наверное, одобрите такой подход?

– Еще как. Только не слишком увлекайтесь. Помните, что ваши читатели – это подростки, которые с трудом могут сконцентрировать на чем-либо свое внимание.

– Замечательный Зверь есть у Стивенсона в его «Путешествии с ослом», – сказал Тим, и тут из трубки послышались звуки вроде тех, которыми сопровождались телефонные разговоры с Оскаром: шелест страниц, стук перекладываемых с места на место книг. – Вы знаете эту книгу?

– Нет.

– Она очень забавная. Стивенсон путешествует по французским горам Севеннам с ослом по кличке Модестин, и этот осел – реальный персонаж. В какой-то момент они проходят через местность, где, как известно, обитает знаменитый Зверь. Можно, я вам кусочек зачитаю?

С дивана, на котором лежал Кристофер, раздался стон. Он, кажется, уронил пульт от телевизора. Ну почему нельзя было поднять его здоровой рукой? Я отвернулась и сделала вид, будто все это время смотрела в окно на кухне.

– Давайте, – сказала я.

– «Волки, увы, как и разбойники, попрятались и больше не встречаются путникам. Можно обойти нашу уютную Европу вдоль и поперек да так и не найти там ничего, достойного называться приключением. И только в здешних местах мог человек столкнуться с реальной опасностью. Ведь это была земля незабвенного зверя, Наполеона Бонапарта среди волков. Сколь оглушителен был успех этого чудовища! Десять месяцев зверь прожил на свободе в Жеводане и Виваре, ел женщин, детей и „пастушек, что славились своею красотой“; он преследовал вооруженных всадников; его видели средь бела дня на королевском тракте – зверь преследовал почтовую карету и сопровождавшего ее верхового…» И тут еще дальше кое-что интересное, – прервал чтение Тим. – Спустя некоторое время Стивенсон сбивается с пути и встречает двух девочек, которые не желают указывать ему дорогу. Одна показывает язык, а вторая советует идти за коровами. Тогда он говорит: «Жеводанский зверь съел около сотни детей в этой местности, и я начинал испытывать к нему сочувствие». [37]37
  Пер. И. Филипповой.


[Закрыть]

Я рассмеялась.

– Насколько я знаю, Зверь из Дартмура пока что никого не съел, – сказала я. – Хотя я знаю нескольких, с кого ему следовало бы начать.

– Что ж, – сказал Тим. – Надеюсь, я не один из них. Я отправлюсь на его поиски сам. Посмотрю, что это за существо. Я решил сделать это в любом случае – даже если мой роман в итоге окажется никому не нужен. Я перенес свой поход на более близкую дату.

– Правда? Как храбро. И когда же вы отправляетесь в путь?

– Как можно скорее. Сначала надо обговорить это с Хейди и перенести несколько заказов. Главное, что палатка у меня уже есть. Я разведу костер и буду ждать появления Зверя. Возьму с собой хороший фотоаппарат.

Я не смогла произнести вслух того, о чем подумала: по-моему, Тиму надо было плюнуть на «Орб букс», снова сделать своего героя рогоносцем средних лет и написать настоящий хороший роман. Мысль о том, что он станет делать все это ради того, чтобы написать «зеба росса», меня удручала, и я уже чувствовала себя виноватой в том, что сама предложила ему этим заняться.

Я услышала глухой удар у себя за спиной и обернулась. Кристофер упал с дивана.

– Спасибо, – сказал Тим. – Вы мне очень помогли.

– Удачи! Дайте знать, когда определитесь с датами похода.

– Чтобы вы за меня молились?

– Именно!

Я положила трубку и подошла к дивану. Кристофер лежал на полу там же, где упал. У меня мелькнула мысль, а не умер ли он.

– Кристофер?

– Кто это был? – спросил он.

– Автор из «Орб букс». Почему ты на полу? Что случилось?

– О чем вы разговаривали? Я услышал что-то про зверей. Думал, у меня опять галлюцинации.

– Говорили о работе. Не бери в голову.

– Ты смеялась.

– Ну работа иногда бывает смешной, – вздохнула я.

– Малыш, мне так плохо, – проговорил он. – Где я?

– Кажется, на полу. Ты что, упал с дивана?

– Я не помню. Все как в тумане.

– Ну-ка давай, помогу тебе встать. Дать одеяло?

– Да, пожалуйста.

– И чаю?

– Да. Мег?

– Что?

– Пожалуйста, не оставляй меня одного. Все вокруг будто покачивается.

Я разыскала одеяло, лишь частично покрытое собачьей шерстью, и уложила Кристофера обратно на диван – с пультом от телевизора и чашкой чая. Я мечтала о том, чтобы снова зазвонил телефон. Следующие несколько часов я просидела за кухонным столом с «Радикальным лечением» в руках, а Кристофер тем временем включил телевизор на большую громкость и смотрел программу о цивилизации ацтеков, а после нее – программу о Стоунхендже, и я нисколько не сомневалась в том, что обе передачи он уже видел. Слабое солнце ранней весны ласково освещало поверхность кухонного стола. Беша развлекалась тем, что поднималась по лестнице на второй этаж, сбрасывала оттуда теннисный мячик, бежала за ним, брала в зубы и возвращалась наверх. Я догадалась об ее игре по тому, что видела и слышала: сначала на лестнице раздавались ритмичные удары мяча – пам-пам-пам, – а потом, подпрыгивая, в прихожую закатывался сам мяч, лысый, давным-давно лишившийся своего зеленого ворса. После этого Беша тихо сбегала по лестнице, и в итоге я едва успевала увидеть ее черный хвост, как она хватала мяч и убегала. Дальше я слышала топ-топ-топвверх по лестнице – с мячом в зубах Беша поднималась чуть медленнее. Некоторое время она лежала наверху и жевала мяч, а потом все повторялось заново. Кристофер пытался бросать пронзительные взгляды сначала на нее, потом на меня, а потом просто сделал звук телевизора еще громче. В следующий раз он бросил на меня пронзительный взгляд, когда я закашлялась, – кашель был таким сильным, что пришлось выпить три стакана воды, прежде чем я смогла подняться за ингалятором.

«Радикальное лечение» оказалось не совсем тем, чего я ожидала. Непонятно было, каким образом оно очутилось среди всех этих книг по самосовершенствованию. Пожалуй, ничего полезного для Кристофера там не наблюдалось. Это была антология всевозможных трудов о действии плацебо и о том, что сознание обладает контролем над телом, – в общем, было бы правильнее отнести эту книгу к истории медицины или научно-популярной литературе. В одной из первых глав был отрывок из «Молота ведьм», средневекового текста о способах борьбы с колдовством. В этом отрывке, в частности, рассказывалось, каким образом ведьмы лишали мужчин их «детородных органов». Средневековые авторы утверждали, что колдунья в буквальном смысле ничего там не удаляла, а заставляла мужчину поверить в то, что у него этого органа не было. В отрывке говорилось и об импотенции: «Если орган постоянно вял и муж поэтому никогда не может познать свою жену, то это признак естественной холодности. Если же орган приходит в движение и становится твердым, но муж не может довести акта до конца, то это признак колдовства». [38]38
  Пер. Н. Цветкова.


[Закрыть]Еще в книге имелся отрывок из работы одного гомеопата XIX века о силе воздействия так называемого Sac Lac – гомеопатической версии сахарной таблетки, которую этот врач рекомендовал прописывать тем пациентам, которые полагали, что им прописали слишком маленькие дозы «настоящего» лекарства. Здесь приводились рассуждения историков медицины и антропологов об эффекте плацебо и о том, как его действие проявлялось иначе со временем в разных экспериментальных группах. В одном исследовании выдвигалась следующая теория: общество, где люди уверены, что получают наилучшее медицинское обслуживание, процветает, а общество, где достойный уровень лечения доступен лишь власть имущим и богачам, приходит в упадок.

Во второй части книги рассматривался современный взгляд на эффект плацебо. В одной работе приводились результаты эксперимента, показавшего, что таблетки голубого цвета оказывают на пациентов успокаивающее воздействие, а розовые, наоборот, побуждают к какой-либо активности, хотя и в тех и в других нет никакого активного вещества. Исследование, которому была посвящена другая работа, показало, что животные и растения тоже положительно реагируют на лечение с помощью плацебо. В предпоследней главе рассматривался вопрос о том, что, возможно, раз плацебо действует даже на животных и растения, его эффект формируется в сознании у целителя, а не у пациента, ну и строились предположения, что бы это могло означать. Глава была написана известным ученым Клодом Дюбуа, который пребывал в опале в связи со своим исследованием, доказавшим, что гомеопатические средства оказывают ощутимое воздействие на человеческий организм. Когда Дюбуа проводил эксперимент, в этом не было ничего предосудительного, и журнал «Нейче» опубликовал его результаты. Вскоре в лаборатории ученого появилась группа известных скептиков, затеявших собственное исследование. Они попытались повторить его опыт, но у них ничего не получилось, зато они нашли множество всевозможных ошибок в его эксперименте. В конце концов они заключили, что Дюбуа, осознанно или нет, исказил результаты опытов, и его эксперимент, таким образом, был признан неудачным. В своем очерке в «Радикальном лечении» Дюбуа говорил о способности человека сознательно воздействовать не только на свое заболевание, но и на ход научного эксперимента. Можно ли дать исследованию команду завершиться желаемым образом, также как ты велишь собственному организму пойти на поправку? Если да, писал Дюбуа, значит, возможно и обратное. В таком случае о чем же говорили его положительные результаты и отрицательные результаты скептиков? Не о том ли, во что верили люди, проводившие эксперимент?