Текст книги "Наша трагическая вселенная"

Автор книги: Скарлетт Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Я плохо помнила, какую мебель в итоге выбрала, поэтому снова заглянула в письмо, присланное мне в подтверждение заказа. Отлично, я не забыла отметить галочкой стол, который мне понравился. И действительно заказала два комплекта полок, а не один. Я выбрала местный магазин – оттуда обещали доставить очень быстро: если повезет, мебель приедет буквально сегодня-завтра. Я жалела о том, что не поехала куда-нибудь за антикварными и подержанными вещами, но в то же время вспоминала слова Конрада о парадоксе Фомы Аквинского. Старинным было все на свете, даже самые новые предметы в действительности существовали с начала времен. Было ли мне легче от этой мысли? Едва ли. За окном прочирикала трясогузка.

Утром я купила в лавке небольшой мешок с углем и теперь подбросила из него несколько угольков в огонь. Беша встала, потянулась, повернулась вокруг своей оси и улеглась обратно.

– Пойдем гулять, – сказала я ей. – Когда вернемся, огонь разгорится как следует, будет тепло и хорошо. Пошли.

Она посмотрела на меня своими большими карими глазами и перевернулась на другой бок.

– Пошли, – повторила я. – Давай погуляем, а когда вернемся, ты поспишь, пока я буду готовить материал для своей идиотской статьи.

Она зевнула, но так и не встала.

– А ну-ка быстренько, – прикрикнула я. – А то скормлю тебя Зверю!

При этих словах Беша вздрогнула и немедленно вскочила на ноги. Я совсем забыла, что в половине случаев она будто и в самом деле понимала, о чем я говорю.

– Шучу, – успокоила я ее. – По крайней мере теперь ты встала. Умница. Пошли!

Только я успела надеть на нее поводок, как завибрировал телефон. Это было сообщение от Джоша. «Кристофер у нас. Рука зажила благодаря твоему цветочному снадобью. Может, приготовишь лекарство и от моего безумия? И не могла бы ты забрать Кристофера обратно? Он нас извел. Ладно, можешь не отвечать. Но ты ведь пойдешь на Ньюмана? Со мной? Я заказываю столик в ресторане? Осталось двенадцать дней. Увидимся, Дж.».

Как мне написать эту статью?

Я подумала, что это самый безопасный вопрос, который можно задать картам Таро, которые я перетасовала и разложила перед собой рубашками вверх. Все утро и обед я изучала колоду и читала книгу, которая к ней прилагалась. В книге говорилось, что нужно задать картам вопрос и разложить их определенным образом. Книга предлагала несколько способов раскладки, но мне показалось, что самый простой из них – это гексаграмма. Я заложила страницу с рисунком этого расклада желтым клейким листочком. Я не была уверена, что внимательно прочитала инструкцию. Обращая внимание на отдельные интересные места, я, как обычно, пробежала книгу мельком, и цельной картины у меня в голове не сложилось. Зато я была в полном восторге от самих карт – казалось, каждая из них рассказывала какую-то историю, и все эти истории, если верить книге, складывались в большую, куда более загадочную историю, в которой Дурак был олицетворением Мира, а Повешенный – человеком, погруженным в размышления, с гениталиями, направленными в сторону мозга.

Автор книги утверждал, что всякая история на свете, а следовательно и любое положение, в которое попадает человек, может быть отражена в узоре из шести карт 78-карточной колоды. Я узнала о том, что старшие арканы – это двадцать две «козырные» карты, от 0 до 21, а младшие арканы делятся на четыре масти по четырнадцать карт в каждой: четыре фигурные (обычно это Король, Королева, Рыцарь и Валет, но иногда вместо Рыцаря и Валета выступают Принц и Принцесса) и десять номерных. На картах старших арканов всегда графически изображалось их архетипическое значение, а вот карты младших арканов впервые были проиллюстрированы в 1910 году, когда появилась колода Райдера-Уайта, лежавшая теперь передо мной.

Больше всего мне понравилась карта Дурак. На ней был изображен андрогинный мечтательный персонаж, бредущий не разбирая дороги и напоминающий Дика Уиттингтона, [43]43
  Дик Уиттингтон– персонаж английской сказки «Дик Уиттингтон и его кошка».


[Закрыть]но с собакой вместо кошки. Карта Дурак, стоящая под номером «0», означала вовсе не то, что я подумала сначала, – глупого человека, который вот-вот свалится со скалы, потому что слишком замечтался и даже не замечает, как его собака скачет вокруг и предупреждает о грозящей опасности. В книге говорилось, что карта Дурак всегда была основополагающей: ее номер, «0», означает целое, мир, круг; это небытие, которое всегда предшествует бытию и позволяет этому бытию возникнуть. Карта Дурак, таким образом, – это то, с чего начинается каждый из нас: человек, стоящий на начальной стадии развития или просвещения, который бродит по свету, не обремененный ни заботами, ни имуществом, не развращенный культурой. Глупцом такой человек представляется лишь непросвещенным. Эта карта указывает, среди прочего, на простодушное изумление, охватывающее человека, когда тот вступает в сферу неизведанного. Нам может казаться, что шаг со скалы приведет к гибели, но, возможно, Дурак знает, что там, за обрывом, не пропасть, а еще один уступ, просто чуть пониже. Нам не дано разглядеть того, что находится за пределами карты, – там может быть как погибель, так и спасение. Но он-то видит то, чего не видим мы. Следующая карта в ряду козырей, обозначенная номером «1», это Маг – аферист, но занимающий солидное положение в обществе. Он осознает свое могущество и значимость, свою власть над природой. На столе перед ним лежат меч, жезл, кубок и диск – символы всех четырех мастей Таро. Маг – это социализировавшийся Дурак, ему тоже предстоит пройти долгий путь, прежде чем он воссоединится с Миром, 22-й козырной картой, про которую иногда говорят, что на самом-то деле именно таков и есть Дурак – нагой и связанный со всем вокруг.

Автор книги советовал внимательно рассмотреть каждую карту и записать все мысли, образы и ассоциации, которые при этом появятся, – так можно научиться быстро «читать» значения карт. На это у меня времени не было, но я быстро просмотрела всю колоду и заметила несколько интересных вещей. Например, мне понравилась карта Звезда, на которой была изображена обнаженная женщина, одной ногой стоящая в воде, а другой – на суше. В каждой руке она держала по чаше с водой: из одной чаши вода выливалась на землю, а из другой – в пруд. В колоде были и другие женщины, символизирующие Силу, Справедливость, Умеренность и Суд, и даже карты Мира были женскими, а еще – карты Верховная Жрица и Императрица. Среди мужских карт тоже встречались интересные – например, Жрец и Отшельник. Некоторые карты обозначали разрушение и страх такие как Башня, Дьявол или Смерть. Была в колоде даже одна собачья карта, я сразу же показала ее Беше – карта Луны. Я еще раз посмотрела на картинки, разложенные передо мной, и представила себе, что Ви наверняка сказала бы, что единственная по-настоящему «женская» карта здесь – это Дурак: карта пустоты, небытия, первозданной тьмы и начала всего сущего.

В камине что-то щелкнуло, и мы с Бешей обе вздрогнули. С улицы послышался чей-то вой. Это был ветер, он носился вокруг дома и задувал в дымоход. Я пошла на кухню за мандарином. Съев его, я бросила кожуру в огонь. Кожура тихонько зашипела, и снова все стихло.

Для своего гадания я разложила карты по углам воображаемого шестиугольника. Сначала я думала, что читать их следует по часовой стрелке, но оказалось, что карты, начиная с верхней, читаются в следующем порядке: 1, 5, 2, 4, 3, 6. В такой последовательности первая карта означает главный вопрос, или «повседневное название» проблемы; вторая карта – это проблема сама по себе; третья – способ ее разрешения; четвертая демонстрирует некий элемент главного вопроса, который раньше был незаметен, но из-за него проблема могла оказаться непреодолимой; пятая – кульминационный или переломный момент проблемы; и наконец, шестая – ее решение. Раскладывая перед собой карты, я проговаривала все эти пункты, и только когда узор был готов, поняла, что это упражнение, что бы там оно ни показало, идеально подходит для моих семинаров в «Орб букс». Это ведь и была та самая формула создания истории. У тебя есть проблема, и ты пытаешься ее решить. Сначала все получается неплохо, потом появляется что-то неожиданное, отчего решение проблемы представляется более сложным, чем ты полагал сначала. Потом наступает критический момент, когда кажется, что уже ничего не получится, но тут обнаруживается решение, и проблема преодолена. Надо дать авторам-призракам задание составить сюжет для романа с помощью карт Таро – будет им отличная тренировка. Правда, от этой идеи мне стало немного не по себе.

Карты легли вот в каком порядке: Туз кубков, Всадник кубков (перевернутый), Звезда, Тройка жезлов (перевернутая), Тройка дисков и Справедливость (перевернутая). Это, в моем прочтении, означало, что я стремлюсь найти великую истину, что-то очень важное и стоящее – на это указывал Туз кубков, но в итоге мне не хочется принимать окончательного решения. Я будто отвергала карту Справедливости, поэтому она и была у меня перевернутой. И чтобы прийти к этому «невыводу», мне было необходимо равновесие, а вовсе не умение кривить душой. Мне хотелось задать вопрос, но не отвечать на него. Возможно, речь шла о том, что я хочу написать «историю без истории». Непонятно только, какая польза от этого моего гадания будущей статье. Правда, я вдруг поняла, что все книги по самосовершенствованию, которые я называю идиотскими и бредовыми, являются таковыми именно потому, что они обращаются со своим читателем как с Дураком, который собирается шагнуть с обрыва, и останавливают его. Они берутся вправить мозги ему и его собаке и разворачивают их обратно к «реальному миру» с петляющими дорогами и дорожными знаками, указывающими лишь на то, как достичь любви, денег и успеха. Тут раздался звонок в дверь – привезли мебель.

Грузчики занесли коробку с деталями кровати и матрас наверх, а остальные коробки оставили в прихожей. Я потратила около получаса на то, чтобы перетащить их в гостиную. Управившись с этим, я вернулась наверх. Коробка с деталями кровати оказалась такой тяжелой, что я не смогла сдвинуть ее с места. В конце концов я просто надорвала ее, где смогла, и на пол вывалилось штук пятьдесят светлых деревяшек, а вместе с ними – пакет с миллиардом винтиков и прочих металлических предметов, а также лист бумаги с изображенной на нем кроватью. Я даже коробку не смогла открыть по-человечески, каковы же мои шансы на то, чтобы теперь собрать из всех этих деталей целую кровать? Я попыталась порыться в деревяшках и внимательно рассмотреть рисунок, но все это было совершенно бессмысленно: я не понимала даже, где у этих частей верх, а где низ. Я спустилась вниз и стала искать телефонный номер Тима. Еще я вспомнила, что надо ответить Джошу – хотя я не очень-то знала, что ему написать. Это весьма на него похоже: бронировать столик в ресторане за двенадцать дней до назначенного дня.

Тим нашелся в «Желтых страницах», в разделе «Разнорабочие». Я набрала номер. К телефону подошла женщина – вероятно, Хейди.

– Добрый день, – поздоровалась я. – Могу я поговорить с Тимом?

– К сожалению, нет, – ответила она. – А кто говорит?

– Мег Карпентер. Я помогаю ему с книгой, возможно, он вам обо мне рассказывал. Но вообще-то сейчас мне понадобилась его помощь – нужно собрать мебель. А он, видимо, уже в Дартмуре?

– С какой еще книгой? – удивилась Хейди. – А, я не поздоровалась, добрый день, меня зовут Хейди, я жена Тима.

– Господи, – осеклась я. – Извините, если вы не…

– Он ничего не говорил мне ни про какую книгу. Как здорово!

– Да, – подхватила я. – Это замечательно. У него очень…

– Боже, как стыдно, – она рассмеялась. – И так глупо!

– Что? – не поняла я.

– Очень стыдно и глупо не знать, чем занимается твой собственный муж. Это хоть хорошая книга?

– Да. Ну то есть пока это еще не книга, а только ее проект. Но она будет хорошей, я уверена.

– И вы говорите, он в Дартмуре?

– Честно говоря, я понятия не имею, – сказала я. – Я просто предположила…

Хейди снова рассмеялась.

– А я-то думала, у него другая женщина!

– М-м…

– Ой, простите, что-то я начала вам не то говорить. Просто я так рада, что у него нет другой женщины. Смешно, да? Конечно, еще смешнее, если на самом деле вы – та самая другая женщина, и в таком случае я получаюсь совсем уж идиоткой.

Хейди вздохнула.

– И что же он делает в Дартмуре? – спросила она.

– Изучает Зверя.

– Того самого, о котором пишут в газетах? Господи боже!

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

– С чего вы так решили? Это ведь еще хуже! Я думала, у него любовница, а он, оказывается, отправился в лапы к какому-то чудовищу! Правда, теперь нигде нельзя чувствовать себя в безопасности, потому что оно даже в дома к людям забирается. Прошу прощения, вас, кажется, Мег зовут? Вы застали меня врасплох, и мне так неловко, наговорила вам всякого. Извините!

– Ну что вы, ничего страшного, – заверила я ее. – Но, знаете, мне кажется, он не просто так туда уехал. Что вы имели в виду, когда сказали…

– Знаете, он ведь однажды обвинил в измене меня, – сказала она. – Много лет назад, когда мы еще жили в Лондоне. Я пару раз сходила поужинать с коллегой, и он решил, что это означает, что я с ним сплю. А теперь это. Господи.

Хейди все говорила и говорила, и я подошла к входной двери, как можно тише ее открыла и нажала на кнопку звонка.

– Ох, простите, пожалуйста! – сказала я в трубку и для убедительности крикнула в сторону: «Одну минуту!» – Хейди, ко мне пришли. Будьте добры, передайте Тиму, что я звонила. Еще раз извините, я вынуждена попрощаться. Надеюсь, все будет хорошо. До свидания!

Я пошла в деревенскую лавку и купила себе одну крестовую отвертку и одну плоскую, несколько лимонов, пену для ванны и местную газету. Джилл ничего не сказала, но несколько раз покачала головой, отыскивая цену на плоской отвертке. Я еще раз оглядела книги, стоявшие за прилавком.

– Вы Джилл, да? – спросила я.

– Да. А вы Мег?

Я улыбнулась.

– Точно. Извините, что покупаю такие странные вещи.

– Ничего страшного, – она улыбнулась мне в ответ. – Раз уж у нас все эти странные вещи продаются, чего б их не купить.

– Отлично. Знаете, мне нужно еще несколько книг. Пожалуйста, вон ту, про вышивание, еще про то, как сделать домик для летучих мышей, вот эту про акварельную живопись и еще вон тот справочник орнитолога.

Вернувшись домой, я сделала несколько записей для будущей статьи, но представления о том, как она должна выглядеть, у меня по-прежнему не было. Затем я пошла наверх, разложила детали кровати по кучкам и два раза прочитала инструкцию. Тут мне стало понятно, что, кроме этих двух отверток, мне понадобится еще электрическая, и я сходила одолжить ее у Эндрю. Я немного у него задержалась – съела жаркое из рыбы и выпила пинту «Зверя». А затем отправилась обратно домой – разбираться со статьей. Но как только я устроилась на диване со стопкой книг по самосовершенствованию и теми новыми, что купила в лавке, снова завибрировал телефон. Это было сообщение от Либби: «Чувствую себя степфордской женой. [44]44
  «Степфордские жены»– фантастический триллер известного американского писателя Айры Левина. В 1975 году по книге был снят одноименный фильм.


[Закрыть]А ты как? У меня сегодня был секс три раза! Хочется застрелиться».

Я подбросила в камин небольшое бревно: раздался треск, но вскоре он притих, и из огня доносилось теперь лишь мирное «хочш-ш-ш», ему подпевало море убаюкивающим «тиш-ш-ш», и ветер тоже дул уже не так сильно. Я достала молескин, начала писать, и ручка скребла пером по толстым страницам, приговаривая: «пиш-ш-ш». Хочешь, тише, пиши. Я писала два часа без передышки. Потом включила ноутбук, сделала себе еще кофе и принялась печатать, а вокруг меня по-прежнему громоздились книги, но в них появлялось все больше и больше ярко-желтых закладок. Когда статья была готова и огонь превратился в легкое мерцание, я устроилась вместе с Бешей на диване, размышляя о том, что написала, и надеясь, что Оскар это напечатает, а Ви прочтет. Из камина продолжало доноситься слово «хочш-ш-ш», и отблески огня рисовали на стенах свои собственные истории.

Я познакомилась с Ви во время пьяной вечеринки, которую устроил Фрэнк после своего семинара на тему писем Чехова и литературной техники. Один из моих преподавателей, Тони, сидел рядом с какой-то привлекательной женщиной, которую я никогда раньше не видела: у нее было обветренное и загорелое, как у бывалого путешественника, лицо, лиловые джинсы, майка с эмблемой «Гринписа» и тяжелые черные «мартинсы» на ногах. В Англии так загореть было невозможно, да и ожерелья у нее на шее были явно нездешние – из веревки и камней экзотического вида. После семинара Фрэнк позвал всех к себе выпить, но на приглашение откликнулись только мы с Тони и эта загадочная женщина, которую Фрэнк позже представил так:

– Моя вторая половина: Виолетта Хейс, с факультета антропологии.

Тони в ответ рассмеялся и похлопал Фрэнка по плечу:

– Вторая половина? Антропология? Как ми-и-ило!

Выпив, мы все отправились ужинать в итальянский ресторанчик в одном из переулков и за ужином курили и пили красное вино с таким видом, будто были бессмертны. Не курила одна только Ви, хотя с вином она расправлялась с не меньшей охотой, чем мы все.

– Иногда мне нестерпимо хочется выкурить сигарету, – вздохнула она. – Всего одну.

Тони рассмеялся.

– Чехов-то в конце концов все-таки бросил, да? – спросил он у Фрэнка. – И, кажется, написал, что из-за этого перестал тревожиться и тосковать?

– Точно, – кивнул Фрэнк. – Я надеюсь, что и со мной произойдет то же самое, когда я брошу.

– Да, но Чехов ведь и Толстого разлюбил, как только бросил курить? – заметила Ви. – Я это запомнила потому, что сама разлюбила многие вещи, когда бросила. Например, плохие детективы.

Она широко улыбнулась и добавила:

– Хотя не Толстого.

Ви говорила по-английски с акцентом, который эволюционировал одновременно в нескольких направлениях, как организм, перенесший процесс адаптивной радиации. Слово «хотя» вместо «но» использовали австралийцы – я знала это по их мыльным операм и еще потому, что так говорил Фрэнк, а он был родом из Австралии.

– Да, – согласился Фрэнк. – К сожалению, у них оказались принципиально разные взгляды на природу бытия. Толстой считал, что в основе всего лежит дух, а Чехов был материалистом. Ну, в той или иной степени.

Фрэнк посмотрел на меня.

– Мег, ты что-нибудь знаешь о письмах Чехова?

– Нет. Ну то есть до сегодняшнего дня не знала. Но теперь непременно возьму их в библиотеке. Похоже, это отличная вещь. Так почему же ему разонравился Толстой? Как вообще кому-то может разонравиться Толстой?

Про Толстого нам Фрэнк уже читал лекции, а про Чехова еще нет.

– По большому счету, все дело было в классовых различиях, – объяснил Фрэнк. – Чехов уже видел разницу между тем, как писал он, и тем, как писал Толстой, – он упоминает об этом в письме, о котором я говорил раньше. Там он отмечает, что Толстой и Тургенев «брезгают» многими вопросами морали. Чехову это претило. И не только потому, что он был врачом. Он происходил из очень бедной семьи и писал в основном для того, чтобы спасти родных от голода. Он помогал своим близким до самой смерти. Его старшие братья оба были алкоголиками и семье совсем не помогали. Жизнь низших слоев была знакома ему не понаслышке: грязь, бедность – «навозная куча» жизни. В Толстом он видел некоторое упрощение моральных проблем и, возможно, даже некоторую наивность – по крайней мере, он говорил об этом, пока не познакомился с ним лично. Чехов высоко ценил прогресс. Он говорил так: «в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса». [45]45
  Из письма А. С. Суворину, 27 марта 1894 г.


[Закрыть]Меня это замечание очень заинтриговало, когда я впервые его прочитал. Толстой, человек из богатой семьи, считал, что жизнь крестьянина добродетельна в своей простоте. Но Чехов-то на собственной шкуре испытал эту «добродетель». Он едал такой жидкий гусиный суп, что, как сам описывал, выловить из него можно было только что-то похожее на грязь, которая остается в ванне после того, как в ней помылась жирная торговка. Ему доводилось спать в корыте. Он был счастлив вырваться из провинциального городка, Таганрога, и оказаться в Петербурге, где было так много интеллигентных людей и хорошей еды. В крестьянах и деревенских пейзажах он не видел никакой романтики. Интересно сравнить его рассказ «Мужики» с теми отрывками «Анны Карениной», где Левин размышляет о том, что сможет достичь просветления, если станет выполнять тяжелую работу крестьян. Однако в чеховском рассказе жизнь крестьян просто-напросто скучна, беспросветна и полна страданий. Но в конечном итоге он все же очень сблизился с Толстым, и они прекрасно ладили. Чехов всегда видел в нем старшего товарища и учителя.

– Я не хочу ни с кем спорить, – включился в разговор Тони. – Но есть ли смысл пытаться теперь понять, кем писатели «были на самом деле» и что «на самом деле означали» их великие произведения?

– Очень верное замечание, – похвалил его Фрэнк. – Чехов и сам об этом говорил. Мысль не новая. Он был бы сейчас абсолютно с тобой согласен. Его всегда критиковали за излишний реализм. Но ему не важно было, кого в нем увидят – либерала или консерватора, главное, что он говорит правду и не допускает пафоса. А уж судить его – дело читателя.

– Разве нам нужно разрешение автора на то, чтобы увидеть в его произведениях то, что нам хочется?

– Конечно, нет, но…

– Но дело ведь не только в том, чтобы видеть то, «что нам нравится», правда? – сказала я. – Ведь существует еще и такая вещь, как аффективное заблуждение.

– Ага, значит, ты все-таки слушаешь, о чем говорят на лекциях, – обрадовался Тони.

– А, эту лекцию я тоже слышала, – сказала Ви. – Она называлась «Смерть автора», да? Хорошая лекция, если не считать того момента, когда речь зашла о бесконечности и обезьянах.

– Вы разве ее слушали? – удивился Тони.

– Ага, я беру записи лекций других отделений с собой в самолет, когда путешествую. С тех пор как я перестала читать детективные романы, мне пришлось искать что-нибудь другое для чтения во время длительных перелетов. Еще я читаю буддийские притчи, но они очень короткие. Вообще-то стопки книг, которые я читаю, всегда выше моего роста, но в самолете мне нужно что-нибудь такое, тупое, чтобы можно было полностью отключиться.

– Спасибо, – кивнул Тони. – Приятно осознавать, что мои «тупые» лекции помогают вам отключаться.

– Не обижайтесь, – улыбнулась Ви. – Ваши еще не самые плохие. Возможно, «тупое» – не самое подходящее слово. Но, знаете, бывают такие книги, которые разъясняют сложные вещи простым языком? В XIX веке их было куда больше, чем сейчас, и это очень обидно. Я бы с удовольствием читала такие книжки в самолетах. Так вот университетские лекции – это почти то же самое. Лекции из курса по истории математики мне тоже очень нравятся. Я бы слушала и обычные математические лекции, но их, к сожалению, не записывают на диктофон, потому что там очень важно смотреть на доску, на которой пишет лектор.

– Ви изучает теорию повествования, – объяснил Фрэнк. – Когда она спросила у меня, какие лекции нашего отделения ей следует послушать, я, конечно же, предложил тебя.

– А какое отношение антропология имеет к теории повествования? – спросил Тони. – И уж тем более математика?

– Эм-м… Клод Леви-Стросс? – наморщила лоб Ви.

– Ах, да, понятно, – Тони покачал головой. – И еще, я полагаю, Владимир Пропп. И вообще все фольклористы и структуралисты.

Он взглянул на меня.

– Ты, кажется, ходила на мои лекции по структурализму на первом курсе?

Я помотала головой.

– Не помню таких лекций.

– Леви-Стросс полагал, что все истории могут быть выражены с помощью одного-единственного уравнения, – сказала Ви. – Он пишет об этом очень эмоционально. Набросав что-то вроде гипотетической общей «формулы», он вдруг объявляет, что французская антропология стеснена в средствах, и поэтому он не может завершить свое исследование, так как ему понадобилась бы для этого целая команда людей и лаборатория покрупнее. Он собирал мифы и выписывал их мифемы на большие куски картона, и в итоге у него просто-напросто физически не хватило места для хранения этих картонок. Он не был оснащен тем, что называл «оборудованием Ай-би-эм», но лично я слабо представляю себе, каким образом ему бы помог компьютер. Лично мой после каждой главы книги готовится торжественно погибнуть, не в силах сносить такого напряжения.

– В наш курс Владимир Пропп тоже входит, – сказал Фрэнк. – Он изучал русские народные сказки и тоже составил общую для них «формулу». Он утверждал, что все они построены из определенного числа элементов – примерно так же, как из одних и тех же ингредиентов готовятся совершенно разные блюда. Например, многие сказки начинаются с того, что на героя налагают какой-нибудь запрет – скажем, запрещают заглядывать в шкаф или срывать с дерево яблоко. Мотив запрета Пропп обозначает кодовым знаком Y1.

– А потом герой непременно делает то, что было запрещено, да? – спросила я, хотя сама прекрасно знала ответ.

– Непременно, – кивнул Фрэнк.

– То есть вся литература одинакова?

– Нет-нет, – Ви энергично замотала головой. – Существуют истории, в которых нет никакой формулы, но встречаются они реже. Математически они выражаются совсем по-другому. Для того чтобы составить уравнение таких историй, понадобятся мнимые числа – квадратные корни из отрицательных чисел. Я сейчас как раз пишу работу на эту тему.

Тут привезли нашу пиццу, и Ви больше ничего не рассказала про свою работу.

– Так что же вам не понравилось в моих обезьянах? – спросил Тони у Ви, когда все приступили к еде.

– Нет, в каком-то смысле с обезьянами все в порядке, просто мне показалось, что вы искажаете идею бесконечности. Вы говорите, что, если бы в их распоряжении было бесконечно много времени, миллион или даже большее число обезьян в конечном итоге могли бы создать произведение, достойное пера Шекспира, просто потому что вероятность этого крайне велика.

Да, на лекции Тони именно так и говорил. А потом еще просил нас всех представить себе, будто мы держим в руках экземпляр «Бури». В этом мысленном эксперименте мы не знали, был ли этот текст создан Шекспиром или же случайно получился у группы обезьян. Так ли уж важно нам было это знать? Если за словами не стоит никакого намерения, есть ли в них смысл? Лично я сильно сомневалась в том, что текст, написанный не человеком, вообще можно будет прочитать и что «Буря» может быть создана без участия человека, как бы велика ни была вероятность. Но доводы казались вполне логичными, и в итоге все мы сошлись во мнении, что совершенно неважно, кто написал этот текст – Шекспир, обезьяны, компьютерная программа или еще кто-нибудь; по крайней мере, авторство никак не отразится на смысле слов, напечатанных на странице.

– За бесконечно большой промежуток времени, – сказал Фрэнк, – обезьяны написали бы бесконечное количество ерунды, прежде чем создали бы Шекспира. И это еще при условии, что нам удалось бы найти обезьян, которые прожили бы бесконечно долго, а это крайне маловероятно.

Ви рассмеялась.

– За бесконечно долгое время как минимум одна бесконечная обезьяна эволюционирует до такой степени, что сама превратится в Шекспира! – воскликнула она. – Только представьте себе! Ну и еще ваши философские зомби показались мне не вполне убедительными.

– Да? – огорчился Тони. – А мне они так нравились.

– Мне тоже! – снова рассмеялась Ви. – Мне понравилась мысль о том, что этот философский зомби – явление чисто гипотетическое – можно сказать, парадокс сам по себе. Существо, которого не может быть. Забавно, как это самое существо может говорить, что ему больно, когда на самом деле никакой боли оно не испытывает, и нам никогда не понять, как там в действительности – больно ему или нет. Мысль о том, что любой из нас может оказаться философским зомби, звучит страшновато и к тому же заставляет задуматься – естественно, при условии, что ты не философский зомби. И, конечно же, главная особенность философских зомби заключается в том, что они запрограммированы реагировать так, как мог бы отреагировать человек, но на самом деле они не люди. Безусловно, на первый взгляд этот зомби ничем не отличался бы от человека, но он бы ничего не чувствовал, ни о чем не думал и ничего не знал. Так вот, в связи с этим я и подумала: как же может философский зомби написать роман?

Это был хороший вопрос. Тони построил множество своих доводов на том, что, раз ты не в состоянии даже разобраться, не является ли другой человек (например, писатель) философским зомби, значит, ты не в силах понять, что он «хотел сказать» своим произведением, – даже если ты спросишь об этом его лично и он тебе ответит.

– Мне кажется, – сказал Тони, – что философский зомби все-таки может написать роман. Ну то есть, если это существо, которое запрограммировано вести себя точно так же, как человек, значит, составив множество высказываний о чувствах и прочих вещах, в конечном итоге оно может получить роман. Возможно, зомби использовал бы одну из формул Леви-Стросса или схему Владимира Проппа. Вот только…

– Что «вот только»?

– Вы правы. Если вы имеете в виду, что роман у него все равно выйдет никудышный, то да, вы правы. Я об этом не подумал. То есть вы говорите, что в каждом произведении искусства должно присутствовать человеческое начало?

– Именно так, – кивнула Ви. – Но я не говорю, что всегда можно знать наверняка, что это перед нами такое. Ведь человеческое начало нельзя потрогать, но все равно, если говорить научным языком, его невозможно отрицать. Ха! Оно как сознание, или темная материя, или «культура». Проблема с вами, гуманитариями, в том, что вы (уж извините меня!) барахтаетесь в точных науках и вечно все перевираете на свой лад. Ну, в большинстве случаев. Но это нормально. Представители точных наук сами вечно все перевирают, но такая уж у них работа – выдвигать неверные предположения и доказывать, что это неправда. Они только этим и занимаются. Ученые, изучающие общество, доказывают, что оно устроено неверно. Потому что доказать, что какое-либо предположение на сто процентов верно, все равно невозможно. Вы не передадите мне оливки?

Когда в среду утром я проснулась в Торкроссе, огонь все еще теплился за каминной решеткой, будто его кто-то заколдовал. Я подбросила в камин еще одно бревнышко и, дождавшись, пока на него перекинулся огонь, пошла сделать себе чай из шиповника и бутерброд с размятым бананом. Потом я включила ноутбук и увидела там письмо от Оскара. «Ты доведешь меня до инфаркта, – писал он. – Мало того что ты прислала текст раньше времени, так он еще и очень хороший! Да что там хороший, просто гениальный! Он и забавный, и даже актуальный, если верить в то, что твердят экономисты об опасности, нависшей над западным капитализмом, и о том, что скоро нам придется самим шить себе одежду, потому что китайских „потогонок“ больше не останется (загляни в раздел новостей в воскресных газетах, поймешь, о чем я). Пол хочет сделать его главным текстом в арт-приложении на этой неделе. Он даже подумывает о том, чтобы дать тебе колонку. Эти твои хобби XXI века очень его впечатлили. У него есть игрушечная железная дорога – ты знала?»