Текст книги "Наша трагическая вселенная"
Автор книги: Скарлетт Томас
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Скарлетт Томас
Наша трагическая вселенная
Если же человек, обладающий умением перевоплощаться и подражать чему угодно, сам прибудет в наше государство, желая показать нам свои творения, мы преклонимся перед ним как перед чем-то священным, удивительным и приятным, но скажем, что такого человека у нас в государстве не существует и что не дозволено здесь таким становиться, да и отошлем его в другое государство, умастив ему главу благовониями и увенчав шерстяной повязкой, а сами удовольствуемся, по соображениям пользы, более суровым, хотя бы и менее приятным поэтом и творцом сказаний, который подражал бы у нас способу выражения человека порядочного и то, о чем он говорит, излагал бы согласно образцам, установленным нами вначале, когда мы разубирали воспитание воинов.
Нет худа без добра. В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском виде; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цель которого для нас составляет тайну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы, мое я – моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой, – такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивлялся, что я не понимаю.
Антон Чехов, письмо М. О. Меньшикову от 16 апреля 1897 года
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Организуйте фальшивое ограбление. Убедитесь в том, что оружие ваше никому не причинит вреда, и выберите себе заложника понадежнее, чтобы ни одна человеческая жизнь не подверглась опасности (вы же не хотите превратиться в преступника). Потребуйте выкуп и сделайте так, чтобы операция получила как можно большую огласку, – словом, все должно выглядеть правдоподобно, ведь вы испытываете реакцию машины на идеальный симулякр. У вас ничего не получится: сеть искусственных знаков безнадежно перепутается с элементами реальности (полицейский по-настоящему откроет огонь; посетитель банка потеряет сознание и умрет от сердечного приступа; кто-нибудь и в самом деле отдаст вам липовый мешок с деньгами) – короче говоря, вы снова, сами того не желая, окажетесь в реальном, которое для того и существует, чтобы уничтожать попытку симуляции и сводить все к реальности…
Я читала о том, как пережить гибель вселенной, и в этот момент пришло сообщение от Либби: «Встретимся на набережной через пятнадцать минут? Катастрофа». Было воскресенье, на дворе начало февраля, холод страшный, и я почти весь день провалялась в постели в нашем сыром полуразвалившемся домишке в Дартмуте. Оскар, литературный редактор газеты, для которой я писала, прислал мне книгу Келси Ньюмана «Искусство жить вечно», и я должна была ее отрецензировать; между страниц лежала бумажка с дедлайном. В то время я готова была писать рецензии на все что угодно, очень нужны были деньги. Книга оказалась не такой уж и плохой: я уже заработала себе кое-какую репутацию в области рецензирования научной фантастики, и Оскар присылал мне все самое лучшее. Мой парень Кристофер работал волонтером на исторических объектах, денег за это ему не платили, поэтому квартиру мы снимали на мои деньги. Я не отказывалась ни от одного заказа, но на этот раз очень слабо представляла себе, что бы такое написать о книге Келси Ньюмана и этой его затее с вечной жизнью.
В каком-то смысле я уже и так жила вечно: я переживала все сроки, все лимиты кредитования и ультимативные письма от банковского менеджера. Я сдавала тексты в срок, чтобы получить деньги, но редко заботилась о том, чтобы возвращать долги. В ту зиму дела шли так плохо, что мне приходилось обналичивать чеки в одном местечке в Пейнтоне, где брали огромную комиссию, зато не задавали лишних вопросов, а коммунальные счета я оплачивала наличными на почте. Ну а что тут удивительного? Знаменитой писательницей я не была, хотя все еще рассчитывала ею стать. Каждый раз, когда из банка приходил белый конверт, Кристофер клал его на стопку с другими письмами, скопившимися у меня на рабочем столе на втором этаже. Я ни разу не открыла ни один из этих конвертов. На телефоне денег у меня тоже было мало, поэтому я не стала писать Либби ответ – вместо этого отложила книгу в сторону, вылезла из постели и надела кроссовки. Как-то раз я дала себе клятву не выходить из дому в Дартмуте воскресными вечерами, у меня были на то свои трудные для понимания причины. Но отказать Либби я не могла.
Серый день сворачивался в вечер напуганной мокрицей. Мне оставалось добить еще пятьдесят страниц «Искусства жить вечно», а дедлайн был уже завтра. Придется дочитать книгу позже и сделать все возможное, чтобы сварганить рецензию вовремя, иначе в воскресный номер она уже не попадет. А если ее отложат еще на неделю, я не получу гонорар за этот месяц. Внизу на диване сидел Кристофер и пилил доски для нового ящика для инструментов. Сада, в котором он мог бы работать, у нас не было, был только крошечный, огороженный с четырех сторон высоченной стеной бетонный дворик, где иногда вдруг откуда ни возьмись появлялись лягушки и прочая мелкая живность – они будто падали сюда с неба. Войдя в гостиную, я увидела, как древесная стружка разлетается по всей комнате, но не стала ничего говорить по этому поводу. У камина стояла моя гитара. Каждый раз, когда Кристофер водил пилой взад-вперед, вибрация передавалась всем предметам в комнате и заставляла дрожать толстую струну «ми». Звук был таким низким, печальным и монотонным, что его почти не было слышно. Кристофер пилил довольно ожесточенно: вчера к нам на обед приезжал его брат Джош, и после этого Кристофер никак не мог прийти в себя. Джош считал, что беседы о смерти матери оказывали на них обоих терапевтическое воздействие; Кристоферу так не казалось. Джош от души радовался, что у их отца роман с двадцатипятилетней официанткой; Кристофер же полагал, что это отвратительно. Наверное, мне бы следовало вмешаться и прервать их разговор, но в тот момент я была крайне обеспокоена тем, что до сих пор так и не посмотрела книгу, которую мне предстояло рецензировать, и еще тем, что хлеб на столе кончается, а больше у нас нет. И к тому же я понятия не имела, как его прервать – этот их разговор.
Иногда, спускаясь вниз, я собиралась что-нибудь сказать, но всякий раз с такой точностью предугадывала ответ Кристофера, что в итоге так ничего и не говорила.
– Представляешь!.. – начала я на этот раз.
И Кристофер, продолжая пилить с таким остервенением, будто представлял себе, что пила ходит по затылку его братца или, может, по голове Милли, откликнулся:
– Малыш, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты вот так начинаешь разговор.
Я извинилась, но, когда он попросил меня подержать доску, сказала, что не могу, потому что должна выгулять собаку.
– Она уже сто лет не была на улице, – объяснила я. – А скоро стемнеет.
Бесс в коридоре катала по полу кусок кожи в виде косточки – такие продаются в зоомагазинах.
– Разве ты с ней сегодня не гуляла?
Я надела куртку и красный шерстяной шарф и вышла, ничего ему не ответив. Я не оглянулась, даже когда услышала, как Кристофер уронил на пол банку с гвоздями, хотя и понимала, что оглянуться в этот момент все же следовало.
Как пережить конец света? Это довольно просто. К тому времени, когда наша вселенная окончательно состарится и износится, люди смогут сделать с ней все что захотят. За миллиарды лет они многому научатся, и тогда уже ничто не сможет их остановить – в мире не будет ни злобных мамаш, ни либеральных плакатов, ни предвещающих гибель мрачных гимнов. К этому времени нам останется лишь толкать инвалидное кресло нашей дряхлой планеты до одного конца вселенной, в то время как где-то на противоположном конце другая такая же дряхлая планета будет грустно писать в штаны. Нам останется лишь дождаться финального хруста, под звуки которого все превратится во что-нибудь еще и вселенная начнет свое прекрасное крушение, пыхтя и обливаясь потом, пока наконец из нее не улетучится вся жизнь – и тогда материя сожмется до размеров крошечной точки и исчезнет без следа. В едва различимом последнем вздохе погибающей вселенной, в ее последнем сладостном стоне слизь, гной и все ее прогорклые соки обернутся чистой энергией, которая на одно мгновение обретет безграничное могущество. Я и сама не понимала, с чего мне вздумалось попытаться объяснить все это Кристоферу. Он уже однажды довел меня до слез, когда отказался признать существование пространственных измерений, а еще мы как-то раз крупно повздорили, потому что он не захотел взглянуть на мою диаграмму, доказывающую теорему Пифагора. Книги, которые я рецензировала, Кристофер называл «нереально занудными». Интересно, что он скажет про эту – ведь тут-то уже вообще не книга, а просто вынос мозга.
Келси Ньюман утверждал, что вселенная, которая всегда представляла собой компьютер, на одно мгновение – точнее, даже меньше, чем на мгновение – окажется перенасыщена энергией и сможет смоделировать все что угодно. Так почему же просто-напросто не запрограммировать ее на то, чтобы она создала копию себя самой, новую вселенную – бесконечную и такую, в которой все смогут жить вечно и счастливо? Это мгновение будет называться точкой Омега – точкой, вмещающей в себя все, а следовательно, мало чем отличающейся от Бога. Единственная разница между ними в том, что точка Омега работает на базе процессора «Энергия». Когда вселенная приготовится к краху, никто не станет писать об этом стихов, или заниматься любовью в последний раз, или, обкурившись и погрузившись в апатию, шататься без дела и представлять себе, что по ту сторону нас ожидает нечто прекрасное и непостижимое. Все будто по команде устремятся к высшей цели – выжить. Опираясь лишь на познания в области физики, люди своими руками создадут всемогущую точку Омега, и она, благодаря бесконечной силе, сможет, и – более того – по той или иной причине обязательно решит вернуть к жизни всех – да-да, в том числе и вас – спустя миллиарды лет после смерти, и будет любить каждого без исключения, и подарит людям идеальный рай. В конце вселенной может случиться все, кроме одной-единственной вещи.
Снова умереть не получится. Никогда.
Эта книга не была похожа на те, что обычно присылал мне Оскар. Мы рецензировали разную научно-популярную литературу – порой довольно безумную, но до полнейшего нью-эйджа обычно все-таки не опускались. А эта книга – нью-эйдж или нет? Трудно сказать. На обложке было сказано, что Ньюман – известный психоаналитик из Нью-Йорка, который однажды консультировал президента (правда, не было сказано, какого именно). На написание этой книги его вдохновила работа не менее известного физика Фрэнка Типлера, [4]4
Фрэнк Типлер(р. 1947) – американский физик, математик и космолог.
[Закрыть]который придумал всю эту историю с точкой Омега и произвел ряд вычислений, доказавших, что мы с вами – и вообще все, кто когда-либо жил на Земле, и даже те, кто мог бы жить, но так и не появился на свет, – в конце времен будут воскрешены. Главное, чтобы для этого хватило мощности. И тогда окажется, что, умирая, мы всего-навсего засыпаем и никто из нас не заметит мгновения, промелькнувшего между смертью и началом вечной жизни.
Но в таком случае к чему вся эта суета? Зачем стараться стать знаменитой писательницей? Чего ради оплачивать счета, брить ноги, следить за количеством овощей в рационе? Если эта теория верна, то наиболее логичным решением было бы взять и немедленно застрелиться. Но дальше-то что? Мне нравилась вселенная, особенно ее самые загадочные стороны – такие как относительность, земное притяжение, верхние и нижние кварки, эволюция и волновая функция, которую я почти поняла. Но все же она нравилась мне не настолько, чтобы дожидаться ее естественного конца, зависнув вместе со всеми в некоем подобии комы и доверив свою жизнь космическому аппарату жизнеобеспечения. Мне уже как-то говорили – и недавно напомнили снова, – что в итоге ничего хорошего меня не ждет. На кой черт мне весь этот рай? Жить вечно – это все равно что выйти замуж за себя самого и не иметь возможности развестись.
Чтобы спуститься к улице, нам с Бешей нужно было преодолеть тридцать одну ступеньку. Мы прошли мимо дома Рега на углу и двинулись через Маркет-сквер, на котором не было никого, кроме одной-единственной чайки, клевавшей бумажный пакетик из-под жареной картошки и издававшей свойственный чайкам звук «эк-эк-эк», похожий на выстрелы одинокого пулемета. Беша прижалась к стене под навесом с колоннами у «Миллерс Дели» и остановилась пописать, как только мы вошли в Роял-авеню-гарденс. Все казалось закрытым, сломанным, мертвым или впавшим в спячку. Эстрада пустовала, фонтан пересох. Пальмы дрожали. Ветер приносил с собой запах соли и чего-то еще, похожего на морскую тину, и чем ближе мы подходили к реке, тем сильнее это ощущалось. Вокруг не было ни души. Темнело, и небо над Кингсвером заплывало мутно-зеленым, коричневым и багровым, как яблочная кожура. Ветер дул с моря, и маленькие лодочки пританцовывали на швартовах, будто заколдованные, и издавали потусторонние звуки.
Я подняла воротник куртки, а Беша между тем обнюхивала все вокруг. Ей нравилось обходить с визитом все скамейки на Северной набережной, одну за другой, а потом досматривать пришвартованный флот и отправляться домой через Виктория-парк. Зимой она всегда становилась медлительной и сонной, и дома я вечно обнаруживала ее зарытой в постельное белье, будто она готовилась к спячке. Но все равно, отправляясь на прогулку, Беша верно следовала своему привычному маршруту. Каждый день мы останавливались посмотреть на загадочную стройку посреди Виктория-парка. Прошлой осенью Либби слышала от бабушки Мэри из группы по вязанию, что здесь планировали устроить небольшой каменный лабиринт – на возвышении, посреди живописной лужайки, с видом на реку. Но пока что на месте будущего лабиринта красовалась одна только яма. Городской совет финансировал эту затею из-за того, что кто-то провел исследование и пришел к выводу: лабиринты успокаивают. Дартмут был сонной гаванью, куда люди приезжали, выйдя на пенсию, умереть, написать роман или тихо-мирно открыть собственный магазинчик. Единственными, кого здесь не помешало бы успокоить, были курсанты военно-морского училища, а они бродить по лабиринту уж точно не стали бы. Я очень волновалась, что строители срубят мое любимое дерево, и почти каждый день ходила туда проверить, на месте ли оно. Ветер сбивал с ног. Я торопливо потащила Бешу мимо стройки, обтянутой бьющейся на ветру пленкой и окруженной временным забором, увидела свое дерево и повернула обратно к набережной. Февраль выдался холодный, жестокий и злобный, мне хотелось оказаться дома, в постели, хоть там и было ненамного теплее, чем на улице, и тяжело дышалось от сырости. Беша явно тоже рвалась домой, и я представила себе, как она сворачивается калачиком у меня под одеялом и мы обе впадаем в спячку. Мы поспешили к набережной.
Вокруг по-прежнему не было ни души. Возможно, все эти месяцы я напрасно беспокоилась. Может, он больше и не приходил. А может, он вообще никогда не приходил. По реке, пыхтя и отдуваясь, направлялся в сторону Дартмута Верхний паром. Стоящая на нем одна-единственная машина – наверное, машина Либби – подмигивала в сумерках фарами. На реке что-то звякнуло. Я стояла и поджидала Либби, разглядывая лодки и вовсе даже не пытаясь увидеть его. Я прислушалась к звукам «дзынь-дзынь-дзынь» – интересно, отчего они кажутся такими потусторонними? – и опустила руку во внутренний карман куртки. Мне и так было известно, что там: клочок бумаги с электронным адресом, который я знала наизусть, и коричневый стеклянный пузырек с пипеткой. В пузырьке были остатки цветочного лекарства, которое приготовила мне моя подруга Ви несколько недель тому назад. Я ездила на Рождество в Шотландию, погостить в дачном домике у Ви и ее мужа Фрэнка, пока Кристофер был в Брайтоне, но все пошло наперекосяк, и теперь Ви со мной не разговаривала. Из-за этого я теперь чувствовала себя невероятно одиноко, но это ничего, не страшно, ведь у меня есть и дом, и бойфренд, и Беша – словом, более чем достаточно. И еще у меня есть вот это цветочное лекарство, и оно действительно помогает. На этикетке все еще можно было разобрать слова, которые написала Ви: горечавка, репейник, падуб, граб, каштан съедобный, овсюг, шиповник собачий.Я капнула на язык несколько капель микстуры и на секунду почувствовала, как по телу разлилось тепло.
Несколько минут спустя паром причалил к берегу. С глухим стуком опустилась на землю откидная платформа, открылись ворота – с парома скатилась одна-единственная машина и поехала по набережной. Это точно была Либби – я ей помахала. Либби и ее муж Боб раньше торговали комиксами, но бизнес оказался убыточным, и поэтому года два назад они продали свой магазинчик и теперь держали кулинарную лавку «Миллерс Дели», где продавали все подряд: непастеризованные сыры, гусиный жир, лимонный пирог, салаты домашнего приготовления, скульптуры из выброшенных морем деревянных обломков, вязаные шали и покрывала, которые делали они сами или их друзья. Я готовила для «Миллерс Дели» джем и варенье – какая-никакая, а прибавка к писательским гонорарам. На обед я больше всего любила съесть мисочку маринованного чеснока, немного домашнего рыбного паштета и половину багета – зимой я часто заходила по утрам за всем этим в лавку к Либби и Бобу. Либби ехала медленно, окно водительской двери было открыто, и ветер бешено трепал ее волосы. Увидев меня, она остановила машину. На ней были джинсы и обтягивающая футболка, а сверху она обмоталась вязаной красной шалью, будто по отношению к ней февраль вовсе не был жесток и будто она никогда не носила толстых очков или мешковатых кофт с героями фильмов ужасов.
– Мег, черт. Слава богу. Кристофера ведь тут нет?
– Конечно, нет, – ответила я и огляделась. – Тут вообще никого нет. А что? С тобой все в порядке? Тебе не холодно в одной шали?
– Не холодно. Слишком много адреналина. Я по уши в дерьме. Можно, я скажу, что была у тебя?
– Когда?
– Сегодня. Весь день. И вчера ночью тоже. Боб вернулся раньше времени. Представляешь, его рейс отправили в Эксетер из-за того, что в Гатвике гололед на взлетно-посадочной полосе!
– Ты с ним уже говорила?
– Нет, но он прислал мне несколько сообщений. Он должен был написать, когда самолет приземлится в Гатвике, и тогда бы у меня оставалось полно времени, чтобы добраться домой, переодеться и создать видимость того, будто я там все это время жила… Я услышала, как пришло сообщение, и подумала, что это Боб приземлился и пишет мне – время как раз подходящее. Я была в постели с Марком и поэтому не сразу посмотрела на телефон. Я решила: ну, типа, полчаса ему понадобится на то, чтобы выйти из самолета, а потом из аэропорта, еще полчаса, чтобы доехать до Виктории, оттуда двадцать минут до Паддингтона, затем три часа поездом до Тотнеса – забрать машину, – а после этого еще двадцать пять минут до дома. Вот я и не дергалась. Но когда наконец посмотрела на телефон, там было другое сообщение: «Увидимся через полчаса». А потом пришло еще одно – он спрашивал, где я и все ли со мной в порядке. Я чуть не умерла от ужаса.
У Либби был роман с Марком, замызганным типом, который недавно перебрался в Чарстон, деревню в Торбее, – дедушка завещал ему там хижину у реки. И вот он жил в этой самой хижине, ел рыбу и занимался всякой подсобной работой в шлюпочных мастерских и портах. Он копил деньги – надеялся открыть собственную фирму по проектировке судов, но Либби говорила, что до нужной суммы ему еще как до Марса. В будни Либби почти всегда работала с Бобом в лавке, а в свободное время занималась вязанием, создавая все более и более замысловатые вещи, и писала Марку любовные письма темно-красными чернилами, в то время как Боб играл на своих электрогитарах и вел бухгалтерию магазина. Она придумала некую группу любителей чтения, которая якобы собиралась по пятницам в библиотеке Чарстона, и этим объясняла Бобу свои еженедельные отъезды. Еще они с Марком каждую среду встречались на занятиях по вязанию, но это было не так удобно: всегда оставалась опасность, что Бобу взбредет в голову заехать туда с куском торта, который не удалось продать, или что одна из старушек заметит, как Марк трогает Либби за коленку. Эти выходные стали приятным исключением: Боб уехал в Германию проведать двоюродных бабушку и дедушку, и Либби была с Марком с самой пятницы.
– То есть ты приехала ко мне вчера вечером? И?..
Я нахмурилась. Мы обе знали, что Либби не осталась бы в моем доме на целый вечер. Иногда (и в последнее время все реже) она могла заглянуть с бутылкой вина из лавки. Тогда мы сидели с ней за столом на кухне, а Кристофер дулся на диване неподалеку, смотрел американские новости или передачи о диктаторах, которые ловила наша пиратская антенна «Скай», и бубнил что-то о прогнившем мире, богатеях и корысти. Он делал это нарочно, потому что у Либби были деньги, и ему это не нравилось. Чаще всего мы с Либби встречались в баре – впрочем, в таком случае Кристофер тоже был недоволен: мол, сама ухожу развлекаться, а его оставляю тут одного.
Беша бросила обнюхивать землю, поставила передние лапы на дверь автомобиля и принялась скулить, заглядывая в окно. Ей хотелось внутрь – она любила кататься на машине. Либби не глядя потрепала ее по голове.
– Нет… Допустим, я потеряла ключи, – начала фантазировать Либби. – Мы, ну… мы с тобой вчера ходили выпить, я потеряла ключи, и пришлось остаться у тебя. Я напилась, а о том, что Боб будет волноваться, не подумала, потому что он ведь был в Германии, и я решила, что поищу ключи сегодня, и вообще-то именно этим я и занималась, когда от него пришло сообщение, но телефон-то я оставила у тебя, и…
– Но ведь ты приехала на своей машине. У тебя что же, ключи от дома висят на отдельном брелоке? Мне казалось, они были все в одной связке.
Либби посмотрела под ноги.
– Может, я все-таки нашла ключи… Чертово дерьмо! Господи. Мег, миленькая, что мне делать? С чего я вообще поехала к тебе домой на машине? Тут ведь пешком пять минут. Боюсь, у меня не получится все это связать.
Она наморщила лоб.
– Слушай, ну ведь это ты у нас писательница, – набросилась она на меня. – Ты должна знать, как сложить события в историю.
Я, не сдержавшись, хихикнула.
– Ну да, точно. А ты – читательница. И наверняка не хуже меня умеешь придумывать истории.
– Да, но ты-то этим зарабатываешь. И даже учишь других, как это делается.
– Да, но…
– Должна же быть какая-то формула!
Точно, формула,как на уроке физики. Она была права, придумывать истории – моя специальность. Когда в 1997 году я выиграла конкурс за лучший рассказ, мне предложили контракт на дебютный роман: я должна была создать настоящее литературное произведение, нечто серьезное и принципиально новое, – словом, написать такую книгу, которая получила бы награды и красовалась бы на витринах книжных магазинов. Но большую часть последних одиннадцати лет я убила на всякую беллетристику, потому что это был стабильный источник дохода, а мне постоянно требовались деньги, чтобы платить за дом и покупать себе еду. За будущее «литературное произведение» мне выплатили аванс в тысячу фунтов и, вместо того чтобы расплатиться этой тысячей за долги, я купила себе ноутбук, хорошую ручку и несколько тетрадок. Но как только я начала составлять план «своего» романа, позвонила Клавдия из «Орб букс» и предложила мне две штуки за триллер для подростков, который нужно было написать за полтора месяца. Официально автором триллера считался Зеб Росс – он должен был выпускать по четыре книги в год, но в действительности никакого Зеба Росса не существовало, поэтому Клавдии приходилось нанимать все новых и новых авторов-призраков. Естественно, долго уговаривать меня не пришлось: денег в два раза больше, ну а за «настоящий» роман возьмусь сразу после триллера. Но когда в «настоящем» романе я продвинулась всего на пару глав, обнаружилось, что придется написать еще одного «зеба росса», а потом и еще одного. Два года спустя я расширила свою литературную деятельность и выпустила четыре научно-популярные книги под собственным именем: действие во всех четырех разворачивалось в мире под названием «Ньютопия». Все это время я честно надеялась закончить «свой» роман, но казалось, этого не произойдет уже никогда, даже если я задержусь на Земле до скончания веков. Если Келси Ньюман был прав и все люди, которые когда-либо существовали или могли существовать, будут воскрешены точкой Омега, то Зеб Росс наверняка окажется одним из них, и тогда он сможет наконец начать писать свои книги сам. А вот мне по-прежнему придется чем-то платить за дом.
Я вздохнула.
– Все дело в том, что, когда придумываешь сюжет для книги, всегда можно вернуться к началу и что-нибудь переделать, если какие-то вещи не вяжутся друг с другом, и тогда все получится складно и хорошо. Можно удалить несколько абзацев, страниц или даже уничтожить рукопись целиком. Я ведь не могу вернуться в прошлое и сделать так, чтобы к Марку ты отправилась не на машине, а на автобусе – возможно, это был бы наилучший выход.
– И что бы это изменило?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Тогда ты могла бы прийти ко мне домой пешком и потерять ключи и телефон, как ты говоришь.
– А почему тогда у меня с собой такая здоровенная сумка?
– Да, непонятно, зачем она.
– Должен же быть какой-то выход! Давай начнем с самого начала. Из чего состоит хороший рассказ? Ну, в двух словах.
Я посмотрела на часы. Кристофер наверняка уже беспокоился, куда я подевалась.
– Разве Боб тебя не ждет? – спросила я.
– Мне надо придумать хорошую историю, иначе никакого Боба больше не будет.
– Хорошо. Главное – чтобы все было просто. В основе каждого рассказа должны лежать причина и следствие. И еще в нем должно быть три части.
– Три части?
– Начало, середина и конец. Завязка, кульминация и развязка. Все три части нужно соединить друг с другом. Сажаешь кого-то не на тот корабль. Потом этот корабль топишь. Потом спасаешь тех, кого на него посадил. Не в буквальном смысле, конечно. Просто в рассказе должна быть проблема, которая к середине становится сложнее, а под конец решается. Если, конечно, мы имеем дело не с трагедией.
– А если мы имеем дело с трагедией?
– Либби…
– Ладно. Значит, мы с тобой пошли выпить, и я потеряла ключи. Это плохо. Потом я пошла искать ключи, и, чтобы стало еще хуже, меня изнасиловала банда хулиганов, кончилось все тем, что мне отшибло память, а тебя забрали похитители, потому что ты была свидетелем, и теперь только Бесс знает, где ты, и пытается рассказать об этом Кристоферу, но…
– Слишком запутанно. Нужно что-то попроще. Единственное, что в твою историю не вписывается, это машина. Мы с тобой пошли выпить, и ты потеряла ключи – это довольно паршиво. Может быть, потом, потеряв ключи, ты потеряла и машину тоже? Тогда ситуация стала бы куда более паршивой. Может, кто-нибудь нашел твои ключи и украл машину. Почему нет? Ты знаешь только, что потеряла ключи. Но загвоздка в том, что машина-то у тебя по-прежнему есть.
И пошло-поехало. Похоже, я давно превратилась в автомат по производству сюжетов, запрограммированный на генерирование подобной чуши. Впрочем, когда я объясняла, как писать рассказы, более молодым авторам-призракам в «Орб букс», я всегда добавляла, что они должны верить в то, что сочиняют, а не просто следовать ряду правил. А когда они терялись в диком лесу собственной оригинальности, я мягко возвращала их на землю и советовала придерживаться старой проверенной формулы.
– Ох, – вздохнула Либби. – И как же сделать так, чтобы мы с Бобом жили вместе долго и счастливо и умерли в один день?
Я на секунду задумалась.
– Ну, ответ очевиден: тебе нужно столкнуть машину в реку, – сказала я и рассмеялась.
Либби не двигалась секунд десять. Ее руки, вцепившиеся в руль, становились все белее и белее. Потом она вышла из машины и огляделась по сторонам. На Северной набережной по-прежнему никого не было: ни мальчишек, пытающихся украсть с пристани лодку, ни туристов, ни собачников. Ни мужчин, которые разыскивали бы меня. Либби издала звук, немного похожий на тот, который мы недавно слышали от Би.
– Ты права, – сказала она. – Больше ничего не остается.
– Либби, – спохватилась я. – Это была шутка!
Она забралась обратно в машину, кое-как в три приема проделала разворот, пока машина не встала по направлению к реке, и подъехала к самому краю набережной. На секунду мне показалось, что сейчас она съедет прямо в реку. Я стояла и не знала, шутит ли она, не знала, надо ли мне смеяться или стоит попытаться ее остановить. Тут она вышла из машины и, обойдя ее, встала позади. Либби была маленькая и хрупкая, но, увидев, как напряглись ее бицепсы, я поняла, что руки у нее очень сильные. Машина сдвинулась с места – видимо, Либби сняла ее с ручника. Она толкнула еще раз, и передние колеса выкатились за край набережной.
– Либби, – снова сказала я.
– Я, наверное, сошла с ума. Что я делаю?
– Ничего не делаешь. Все, Либби, перестань. Как ты объяснишь это Бобу?
Она столкнула машину в реку и бросила вслед за ней ключи.
– Скажу, что, наверное, это сделали мальчишки, – сказала она, когда машина, громко булькнув, пошла ко дну. – Те, что стянули у меня ключи. Звучит бредово, конечно, но никто ведь не подумает, что я дошла до того, чтобы столкнуть собственную машину в реку, правда? Не знаю, что должно было бы случиться, чтобы я решилась на такую глупость. Господи боже. Спасибо тебе, Мег. Это была блестящая идея. Я позвоню завтра, если доживу до утра.
Она посмотрела на часы и двинулась по набережной в сторону Лимонного дома. Ее красная шаль трепетала в порывах ветра подобно флагу. Мне на ум пришла одна буддийская притча о флаге, развевающемся на ветру. Что движется – ветер или флаг? Двое монахов спорят об этом, и тут к ним подходит мудрец и говорит: «Ветер не движется и флаг не движется. Движется разум». Я медленно пошла вперед, и Беша принялась заново обнюхивать скамейки с таким видом, будто ничего не произошло. Либби уходила не оглядываясь, и я смотрела, как она становится все меньше и меньше, пока наконец она не дошла до угла и не свернула в сторону бухты Баярд. Конечно, любой ученый сказал бы вам на это, что на самом деле она не становилась все меньше и меньше, просто она с каждым шагом удалялась.
