Текст книги "Наша трагическая вселенная"

Автор книги: Скарлетт Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Я заварила себе чай, вытерла глаза и снова уселась на диван с книгой о цветочных настоях – посмотреть, что там сказано про сбор, который приготовила для меня Ви. Горечавка предназначалась для скептиков, которые ни во что не верят. Падуб – для черствых людей, которые не умеют радоваться жизни. Граб – для тех, кто измучен и утомлен настолько, что не видит в жизни никакого смысла. Каштан – для людей, потерявших надежду. Овсюг – для тех, кто не имеет четкой цели и не в состоянии принимать решения. А шиповник собачий – для людей, которые разучились улавливать полезную «энергию космоса». Я еще раз вернулась к описанию горечавки. «Этот человек хочет поверить, но ему не удается, – говорилось в книге. – Он испытывает потребность хоть в какой-нибудь вере – неважно во что, и лекарство поможет ему наконец эту веру обрести».

Я включила радио и начала готовить себе новую порцию лекарства. Зверь из Дартмура оставался главной новостью местной радиостанции. Одна женщина из Постбриджа утверждала, что видела, как он рыскал у нее в саду. По ее словам, существо было похоже на черного волка, раза в два крупнее немецкой овчарки, с желтыми «блестящими» глазами. «Я не решилась выйти на улицу, – рассказывала она. – Я никогда еще не видела животных такого размера – ну разве что в зоопарке. Теперь я буду сидеть дома до тех пор, пока его не поймают». Я посмотрела на Бешу, лежавшую в кресле в гостиной. Это описание вполне ей подходило, если не считать гигантских размеров и цвета глаз – у Беши они были коричневые. Дальше шло два интервью – с местной полицией и представителями Пейнтонского зоопарка. Беша подошла к дивану и, запрыгнув на него, уютно устроилась рядом со мной, а я принялась вязать и вязала до тех пор, пока снаружи снова не раздался странный скребущийся звук, на этот раз у входной двери. Беше не было до этого никакого дела, а значит, и мне не стоило обращать внимания. И все же я решила лечь спать, укрыться одеялом с головой и поразмышлять о работе и свете дня. Я понимала, что наверняка это скребется чайка, крыса или даже барсук, но мне не хотелось думать о том, почему этот кто-то скребется именно у моей двери, а не у чьей-нибудь еще.

В субботу, когда я проснулась, где-то снаружи громко пела незнакомая птица. Некоторое время я лежала и прислушивалась, но потом не выдержала и встала, чтобы на нее посмотреть. Но из окна были видны лишь привычные крыши, по которым тонкими струйками разливался жидкий солнечный свет. В общем ничего другого я так и не увидела, а мне ужасно хотелось на эту птицу посмотреть. Ее пение напоминало звуки игрового автомата. Бим-бим-бим – бррр-бррр – пип-пип-пип – ту-ту – бим-бим-бим – пип-пип – пим-пим-пим – бррр.А потом опять сначала – все точно так же, ну или почти так. Я где-то читала, а может, кто-то мне рассказал, что, чем старше птицы, тем мелодически сложнее и прекраснее их пение. Эта песня оказалась сложной, но не слишком красивой. Интересно, это была молодая птица, пробующая разные возможности своего голоса, или старая, переживающая кризис среднего возраста? Я все стояла у окна и размышляла об этом, как вдруг рядом со мной возник Кристофер: он встал сзади и крепко прижался ко мне всем телом. Его правая рука болталась без дела, а левой он поглаживал мое бедро. От него пахло немытыми волосами.

– Малыш, пойдем обратно в постель, – сказал он осипшим утренним голосом.

Я вдруг почувствовала себя так, будто мне предложили поесть песка или попить морской воды.

– Ой, солнышко, а как же твоя рука?

– У меня есть вторая.

– Да, конечно, но…

Он убрал и левую руку.

– Ладно. Извини.

Шли минуты. Птица перестала петь. Кристофер вернулся в постель. Он лежал под одеялом и не двигался. В комнате, словно перед грозой, стало трудно дышать. Пожалуй, я впервые отказала ему в сексе, но ведь он взрослый человек, правда? Сам-то он отвергал меня постоянно. Последние семь лет он только тем и занимался, что меня отвергал.

– Ты знаешь, что мы сегодня идем к Либби и Бобу? – спросила я.

– Что? – невнятно раздалось из-под одеяла.

– Либби и Боб. Сегодня. Я спросила, помнишь ли ты, что мы к ним идем.

– Черт, – он сел в постели. – Твою мать!

– Чего ты ругаешься? Рука?

– Нет, не рука! Просто не хочу идти и играть в счастливую семью на пару с придурком Бобом и Либби, особенно если учесть, что она трахается с другим парнем! К тому же мы все равно не можем себе позволить вино и прочую фигню. И мне нечего надеть. Неужели нельзя как-нибудь отказаться?

– Нет, – ответила я, почувствовав, как меняется мой голос. – Лично я туда пойду. Я просто хотела узнать про твои планы. И, как выяснилось, я могу себе это позволить. А следить за нравственным обликом своих друзей я не собираюсь. Как и за нравственным обликом своих родных.

– Какого… – Он запустил трясущуюся левую руку в копну своих нечесаных волос. – Какого хрена все это значит?

– Никакого.

Я сложила руки на груди и посмотрела в окно. Птица так больше и не запела, а жидкое солнце окончательно впитали в себя рыхлые облака.

– Извини, – сказала я. – В общем, я получила кое-какие деньги. Вчера. Хотела устроить тебе сюрприз, но как-то не вышло. И я вот подумала…

– Нет, что ты там говорила про друзей и родных?

Я вздохнула.

– Я вчера видела Милли.

– А, эту жирную дуру! Теперь понятно, откуда у тебя все эти идеи.

– Не смей ее так называть. И нет ни у кого никаких идей!

– Она разбивает нашу семью.

– Нет. Это вы с Беккой разбиваете свою семью. Из вас троих только Джош ведет себя по-человечески. Почему ты считаешь, что твой отец не имеет права быть счастливым?

– А, ну понятно. Теперь у меня вообще вопросов нет. Речь идет о том, какой замечательный у нас Джош.

– Не будь идиотом.

– В любом случае мы с Беккой – половина семьи. Вторая половина – сумасшедшие. Поэтому мы обязаны присматривать за папой и заботиться о том, чтобы он не загубил себе жизнь. После маминой смерти он стал очень уязвимым.

– Значит, пока вы с Беккой живете своей жизнью, он должен сидеть и ждать, когда ты позвонишь или когда Бекка приедет к нему на пару выходных в год, да и то не потому, что хочет его увидеть, а потому, что она узнала, что Энт трахает очередную лондонскую барменшу, или потому, что Энт узнал, что она отправила новую порцию своих фотографий в голом виде очередному парню из Флориды? А в остальное время он должен, по-вашему, только работать в кафе, в одиночестве смотреть по вечерам телевизор и ждать, когда же в его тоскливую жизнь внесет хоть какое-то разнообразие новый психический приступ Джоша?

– Какое тебе вообще дело до моего отца! И до моей сестры! Зачем я только рассказал тебе все это! Я так и знал, что ты уж придумаешь, как бы использовать это против них. Ты можешь не лезть в нашу жизнь?

– Если ты хочешь, чтобы я не лезла в вашу жизнь, то не рассчитывай, что я стану приезжать к тебе в больницу посреди ночи, и не ори на меня, если я это сделаю как-то иначе, чем тебе бы хотелось. И не проси меня менять тебе повязки на руке. Я бы только радовалась, если бы мне не было никакого дела до вашей семьи, но мне есть дело – особенно когда ты идешь и долбишь кулаком по стенам только потому, что не можешь смириться с мыслью о том, что твой отец любит кого-то еще, кроме тебя и твоей умершей матери!

Кристофер натянул на голову одеяло.

– Очень взрослый жест, – сказала я, подозревая, что он может посмеяться над моими словами, и толком не зная, что делать, если это произойдет.

– Пошла к черту, – пробормотал он.

– Отлично. Ладно. Я ухожу. Может быть, после ужина вернусь.

Тишина.

– Кристофер?

– Делай что хочешь, – сказал он.

День превратился в руины, чего, в общем-то, стоило ожидать с самого начала. Впрочем, в каком-то смысле он был разрушен давным-давно. Выезжая из Дартмута по Уорфлитскому пути – мимо дороги, что вела к крепости и дому Роуэна, а затем дальше, в направлении Литтл-Дартмута, – я чувствовала себя на удивление спокойно. Когда я проезжала через Стоук-Флеминг и мимо въезда в Блэкпул-Сэндс, где мы с Бешей чаще всего гуляли по утрам, небо было цвета булыжника. Узнав за окном свои любимые места, Беша радостно взвизгнула и, пока мы не проехали знакомый поворот, так сильно дышала на заднее стекло, что оно совершенно запотело. Возможно, она догадывалась, что мы едем в Слэптон-Сэндс, но вряд ли понимала, как долго мы там пробудем. Дорога вилась атласной лентой вдоль утесов Стрита и была обнесена каменной стеной безопасности, за которой росли мимоза и примула, чуть дальше в полях паслись розовые овцы. Дорога петляла вправо-влево и вверх-вниз, но вскоре мы свернули на ровную трассу, где по левую руку тянулся Слэптон-Сэндс, а по правую – Слэптон-Лей. Деревня Торкросс лежала в самом конце дороги и напоминала чем-то тело головастика. Я припарковалась у танка времен Второй мировой войны и пошла по набережной в сторону Дома Ракушки. Повернув ключ в замке, я почувствовала себя так, будто глотнула воздуха после долгого сидения под водой. Пусть Кристофер хоть весь день пыхтит себе и кипятится. Я раньше полуночи домой уж точно не вернусь. А может, и никогда не вернусь – разве только вещи забрать. Я еще не решила.

Письменный стол у окна, выходившего на гавань, так и звал усесться за него и всю оставшуюся жизнь смотреть на море. На столе, конечно же, ничего не было, а за окном видны были лишь желто-голубые полосы гальки, моря и неба, на которых там и тут точками рассыпались чайки, увлеченные охотой на рыб. Но оставаться здесь было нельзя. Если бы я сейчас уселась за стол и стала бы наблюдать, как за окном протекает вся эта жизнь, я могла бы смотреть на море вечно и замерзнуть тут без огня или умереть с голоду без какой-либо пищи.

Поэтому я оставила Бешу обнюхивать дом, а сама выскочила в местную лавку. Несмотря на мертвый сезон, там был представлен небольшой выбор ведер и совков, а также слабительный порошок, шнурки для ботинок, дверные держатели, скрепки, открытки, местные брошюры о природе и привидениях, веревка, топливо для камина, дрова, молоко, сыр, бутерброды и еще около тысячи самых разных вещей. Полки покрывал тонкий слой пыли, и атмосфера в лавке была мрачноватая, но я все-таки покидала в корзинку походный чайник, несколько топливных брикетов, хлеб, лоток свежих креветок, запылившийся пакет макарон, лимон, черный душистый перец, кофе, травяной чай в пакетиках и местный мед. Заодно я взяла упаковку сухого корма и банку собачьих консервов, еще немного побродила по магазину, вернулась к полке с кормом и положила в корзину еще две банки, большую кость из сыромятной кожи и жестяную миску. Потом я направилась в отдел, где было все для уборки, и прихватила несколько тряпок для пыли и кухонных салфеток, хлорку, чистящий крем, полироль для мебели и ведро. Когда я выложила все это на прилавок, женщина на кассе удивленно подняла брови.

– Что-нибудь еще? – спросила она.

Я взглянула на стойку с местной печатной продукцией у нее за спиной. Там были таблицы приливов и отливов, руководства по наблюдению за птицами и природные дневники Слэптон-Лей. Еще я увидела там тоненькую книгу в мягкой обложке под названием «Секреты домоводства» автора Айрис Гласс. Это наверняка была тетя Эндрю, в доме которого я поселилась.

– Можно мне еще вон ту книжку, пожалуйста, – попросила я.

Женщина вздохнула и достала книгу.

– Отдохнуть приехали? – спросила она.

– Вроде того.

Когда я вернулась в домик, глаза Беши были полны вопросов, половина из которых тут же отпала, когда она получила свою резиновую кость. Я сложила средства для уборки в ведро и оставила их на в кухне. Потом сходила к пабу и взяла в его пристройке дров. Вернувшись, я принялась разводить огонь в камине, а тем временем разогревалась духовка и на плите закипал чайник.

Разжигать огонь я научилась в доме у Бекки и Энта в Брайтоне. Когда Дрю закончил сниматься в сериале, он уехал обратно в Лондон, но мы планировали, что в конечном итоге я перееду туда к нему или же он переселится ко мне в Брайтон. А пока мы проводили все выходные у Бекки и Энта, так как оба знали, что в моей квартирке было слишком холодно и мрачно. Как-то раз воскресным утром мы лежали вдвоем на королевской кровати в «нашей» комнате, окна которой выходили на пруд в саду за домом, и Дрю вдруг посмотрел на меня очень серьезно и сказал, что любит и хочет на мне жениться. Я помню, как тогда огляделась по сторонам и подумала, что мы находимся в идеальной спальне и вот эти обои (с изображениями современного Брайтона) – вещь настолько тонкая и необычная, что мне ничего такого для своего дома не купить никогда. Внизу была плита «Ага», и я почти не сомневалась в том, что Энт уже готовил нам на ней завтрак. А Бекка наверняка разжигала большущий камин в гостиной, как она обычно делала по утрам в холодные выходные. После завтрака мы все будем читать газеты, сидя у огня, и обсуждать вещи, о которых писали в рубриках «Обзоры» и «Стиль». Бекка в этих разговорах была заводилой, она часто ездила в Лондон по средам, когда ее магазин был закрыт, чтобы купить себе что-нибудь из увиденного на прошлой неделе в газете. Пока мы вот так сидели и общались, я поглядывала на кроссворд, но разгадывать его начинала только вечером, у себя дома. Перед обедом мы все шли поплавать в бассейне, а оттуда – в сауну, а после обеда мы с Дрю возвращались к себе в комнату и опять занимались сексом. У меня было тогда ощущение, что со стороны казалось, будто моя жизнь разрослась из чего-то такого, похожего по размеру и цвету на белый носовой платок, до нескольких ярдов прекрасной ткани, расписанной замысловатыми узорами необыкновенных цветов. Проблема заключалась лишь в том, что Дрю был на этой ткани однообразным фоном, а вовсе не узором. К тому же я понятия не имела, что мне с этой тканью делать и идет ли она мне. Но в то воскресное утро я покраснела и сказала, что тоже люблю Дрю и, хотя вообще-то не верю в брак, возможно, было бы здорово официально оформить и тем самым укрепить наши отношения.

В тот самый день я познакомилась с Кристофером. Когда мы с Дрю наконец вывалились из своей комнаты, только что обручившиеся, в спортивных штанах и старых кофтах с капюшонами и с улыбками во все лицо, никакого завтрака внизу, равно как и огня в гостиной, не было. На кухне пахло сигаретным дымом – мы подумали, что это курит Бекка, которая никак не могла бросить, потому что тяжело переживала смерть матери. Но вместо Бекки там оказался этот худой нескладный парень в оборванных джинсах и с прекрасными голубыми глазами. Он сидел за кухонным столом, и перед ним лежала двадцатифунтовая купюра. Когда мы вошли, он взял деньги, встал, засунул их в карман, хлопнул Дрю по плечу и сказал что-то вроде «Как ты, братан?». Дрю представил мне его как Кристофера, младшего брата Бекки, а потом вошел Энт и сказал, что Бекка ушла «куда-нибудь», чтобы успокоиться, и спросил, не разожжем ли мы огонь, пока он будет готовить завтрак. И вот мы втроем пошли в гостиную и объединили свои познания в сфере разведения огня, но все равно их оказалось недостаточно. Мы с Кристофером стали шутить и веселиться, а Дрю подошел к вопросу очень серьезно и построил вигвам из трех бревен, после чего начал искать топливо и спички.

– Использовать топливо – это хреново, братан, – сказал ему Кристофер. – Вредно для окружающей среды.

– Ага, – поддакнула я, хотя сама ничего в этом не понимала. – Тут, кажется, нужны щепки или что-то такое. Может, скрученные обрывки газет.

– Но со специальным топливом все гораздо проще, – возразил нам Дрю.

Кристофер вышел из комнаты и вернулся с бутылкой водки, спичечным коробком и страницами рубрики «Обзоры» из свежего выпуска «Обсервера». Дрю так и не нашел топливо, и ему оставалось только вздыхать, пока Кристофер комкал газетные листы, делая из них маленькие шарики, и бросал на поленья в камин. Потом он вылил туда полбутылки водки и поджег. Несколько секунд содержимое камина пылало, как рождественский пудинг, а потом потухло так же внезапно, как зажглось. Мы заглянули в топку и увидели кучу сгоревшей бумаги и мокрые дрова. В доме стоял запах водки. Дрю посмотрел на меня, многозначительно закатил глаза, и я пошла за ним наверх. Уходя, я оглянулась на Кристофера. Он толкал сырые бревна ногой, отчего его кроссовка была теперь тоже в водке и пепле, и бубнил что-то о том, какой все это идиотизм. Помню, я подумала тогда: как хорошо, что рядом со мной такой человек, как Дрю, который все делает внимательно и аккуратно и никогда не выходит из себя, а с кем-нибудь вроде Кристофера, каким бы сексуальным он ни был, жить наверняка невыносимо трудно, и никогда нельзя знать наверняка, что он выкинет в следующую секунду. Когда мы пришли в спальню, Дрю сел на кровать, положил руки себе на колени и спросил:

– Ты ведь не считаешь его привлекательным?

– Кого?

– Кристофера.

– Нет, конечно, с чего бы это?

– Большинство женщин так считает.

– Ну а я – нет. Может быть, объективно он и ничего. Но не в моем вкусе. В моем вкусе ты.

В Торкроссе, который я уже считала своим новым домом, я разожгла огонь с помощью топлива: положила два бруска вниз, под самые маленькие и сухие бревна. Дальше я оставила немного места для циркуляции воздуха, а сверху водрузила бревно побольше. Когда огонь разгорелся, он пах землей и зимой. Засвистел чайник, я пошла на кухню и сделала себе чай и тост с креветками, перцем и лимоном. Беша лежала у огня и сосредоточенно грызла сыромятную кость. Был всего час дня, но в небе за окном уже появилась оборка бледного света, отороченная темной лентой горизонта, который по сравнению с этой бледной полосой казался почти черным. А дальше серо-синее море немного морщинилось и выплескивалось кружевом на гальку пляжа. Я все смотрела и смотрела, как море вот так одевалось и раздевалось. А что если, – думала я в такт волнам. – Что если?

Примерно за час до того, как отправиться к Либби, я открыла ноутбук. Шум вентилятора тут же заглушил мягкий рокот волн за окном. Я зашла на страницу своего банковского счета и выбрала раздел «переводы». Имя Кристофера было в верхней строчке списка, и я перевела на его счет тысячу фунтов. Потом я некоторое время рассматривала кровати на сайте «Гринфибрс» и, решив, какую из них мне хочется купить, принялась сочинять ответ Роуэну.

– Что? – переспросила Либби.

Мы стояли на кухне, и перед нами на столе лежало девять нетронутых рыб. У них были вытаращенные глаза, и каждая выглядела так, будто собиралась сказать что-то очень важное перед тем, как ее поймали. В раскрытых ртах видны были безупречные ряды миниатюрных зубов. От их вида мне стало не по себе, и я вспомнила, почему когда-то решила стать веганом. Я отвернулась. Беше не было до рыбы ровным счетом никакого дела. Она настояла на том, чтобы взять с собой из Торкросса кость, и теперь лежала с ней на полу посреди кухни и грызла с таким сосредоточенным видом, будто решила поскорее ее прикончить. Я встала к рыбе спиной. Либби тоже стояла над рыбой с ножом в руках и не предпринимала никаких действий.

– Я сняла дом, – повторила я. – В Торкроссе. Я сегодня почти весь день просидела там у огня – смотрела, как волны то накатывают, то снова убегают. Потрясающе. Помнишь, там камни в конце пляжа? Когда волна отходит совсем далеко, они становятся похожи на костлявую лапу дракона, распластавшуюся в воде, и по этой лапе можно перейти к следующей бухте. Раньше мне это и в голову не приходило. Обычно я просто выгуливаю Бешу от стоянки до памятника и обратно.

– Ты ушла от Кристофера?

– Я пока не уверена. Вообще-то я планировала использовать этот домик просто для того, чтобы приезжать туда поработать, но сегодня я уже чуть не заказала себе кровать. Я сняла его вчера, совершенно неожиданно – просто потому что он попался мне на глаза, в нем не сыро и есть камин, ну и еще у меня вдруг появились деньги. Кристофер ничего об этом не знает.

Либби хихикнула.

– Давай выпьем, – сказала она. – Надо было попросить ее разделать.

Она махнула ножом в сторону рыбы.

– Но ведь ты, наверное, собиралась ее запекать? Кстати, все девять тебе не понадобятся, Кристофер не придет. Что это за рыба?

– Морской окунь.

– Тогда давай его запечем.

– Ты думаешь?

– Уверена!

Либби достала из холодильника бутылку белого.

– Красота, – улыбнулась она. – Это дорогущий совиньон, я его взяла в магазине, Боб не в курсе. Вот черт. И что это со мной такое? Конечно, надо их запечь. Самый правильный выход из положения. И с чего я вообще решила их разделывать?

– Ну, потому что уж такой ты человек. Но мы будем их запекать.

– Да?

– Да. У нас с Кристофером был страшный скандал, и, может быть, я от него ушла. Я пока еще твердо не определилась, но в то же время подумываю о том, чтобы закрутить роман, который, впрочем, все равно не перерастет ни во что серьезное, даже если я уйду от Кристофера, потому что, м-м, тот, с кем я подумываю завести роман, тоже не одинок. В общем, мне сейчас будет очень трудно сосредоточиться, и, если бы пришлось разделывать рыбу, я бы оставила все кости внутри и убила тетю Боба. Да и у тебя вид такой, будто ты ждешь прихода палача или чего-то вроде этого. Где Боб?

– Еще в магазине, – сказала Либби, наливая вино. – Ну рассказывай.

Пока она поливала рыбу маслом, другим сортом белого вина и посыпала апельсиновой цедрой, я резала зелень и рассказывала ей о своей ссоре с Кристофером, о встрече с Милли и о том давнем дне, когда я поцеловала Роуэна – правда, имени его я называть не стала. Я сказала, что никак не могу выкинуть его из головы – даже сейчас, когда прошел целый год.

– Ты поосторожнее, – сказала она. – Вдруг ты в итоге так и не уйдешь от Кристофера.

– Ну да, я пока сомневаюсь, но вообще-то планирую уйти.

– Смотри, чтобы у тебя не получилось, как у меня. Помнишь, что ты мне говорила о том, что люди кажутся тебе интересными только до тех пор, пока ты не познакомишься с ними поближе.

– Ох, – вздохнула я. – Ты права. Но я ведь только хочу сходить с ним пообедать.

– Ну это ведь ты употребила слово «роман», – напомнила мне Либби.

– Нет, ну а что если представить себе такую ситуацию, чисто гипотетически: он мне очень нравится, хотя и слишком стар для меня, ну и вот, допустим, он снова меня поцелует – хотя вряд ли это произойдет, да я и не хочу этого…

– Еще как хочешь!

– Ну ладно, допустим, это все-таки произошло, и спустя какое-то время мы переспали, и между нами возникла страстная трагическая любовь…

– И?

– Ну ведь никто об этом ничего не узнает?

– К сожалению, жизнь устроена иначе. Нельзя любить одного человека, а жить с другим – надо, чтобы и то и другое было с одним и тем же человеком. Ну это, конечно, при условии, что ты женщина. Еще вина?

– Да, спасибо. Черт, наверное, ты права.

– Тебе всю жизнь будут нравиться разные люди. Но если вы с Кристофером помиритесь, нельзя заводить отношения с кем-то еще. Нужно сразу выбрать кого-то одного. В теории я это хорошо знаю, – она рассмеялась. – А вот на практике никак не могу применить. Это как с бильярдом. Я легко объясню кому-нибудь, куда надо целиться, чтобы шар закатился в лузу, но не факт, что у меня самой получится туда его загнать. Я тебе рассказывала про то, как влюбилась в одного парня, он был настоящим королем бильярда у нас в местном пабе, когда я жила в Бристоле? Как же его звали?.. А, Олли. Так вот, я влюбилась в этого Олли, мы переспали, и после этого он сделал ноги. У него был просто невероятный член – загорелый, представляешь? – и потрясающая улыбка, и он хотел стать писателем. Боже, как я его любила. У него было четверо друзей: один – темненький, другой – блондин, третий – рыжий, а четвертый – лысый. Такой, знаешь, бойз-бэнд. После того как Олли меня отшил, я с ними со всеми попробовала. С первыми тремя я убеждала себя, что влюблена. Правда, одному из них нравились Hawkwind, [40]40
  Hawkwind– британская группа, исполнявшая психоделический рок и популярная в 70-х годах.


[Закрыть]и он был буквально помешан на карри. У другого был нереально крошечный член и ужасный ковер, а еще он ругался матом на собственную мать. Следующего я почти не помню. Но суть в том, что каждый раз я думала что-нибудь типа: «У него красивые волосы, и еще он любит читать – пожалуй, он мне подходит». Или: «У него прекрасный музыкальный вкус, а еще ему нравится Баффи». [41]41
  «Баффи – истребительница вампиров»– американский фильм ужасов 1992 года и основанный на его сюжете популярный молодежный телесериал.


[Закрыть]И я снова убеждала себя, что он мне подходит. Лысый мне совсем не нравился, но однажды вечером больше некому было проводить меня домой из паба, и, когда мы пришли, он стащил штаны и попытался запихнуть свой член мне в рот. Мы ни о чем не говорили, но я понимала, и он понимал, что я переспала уже со всеми его друзьями, и теперь была его очередь. Я ему отсосала и больше никогда не ходила в тот паб. Представляю себе, кем они меня считали. Впрочем, немудрено.

Я рассмеялась.

– Похоже на какую-то странную буддийскую притчу!

Она тоже рассмеялась.

– Ну и что теперь у вас с Марком? – спросила я.

– Ну…

В эту секунду послышался звук ключа, отпиравшего замок.

– Это Боб. Потом расскажу.

Весь следующий час мы втроем готовили еду и накрывали на стол. Боб принес на закуску устриц от Джони, а на десерт – лимонный торт из их магазина. Он включил какой-то брит-поп из девяностых, и мы дружно подпевали и кружили по кухне. Я чуть не умерла от смеха: каждый раз, когда в песне было две сольные партии, Боб и Либби автоматически делили их между собой и пели на два голоса. Потом мы поставили саундтрек к какому-то известному фильму из восьмидесятых, где можно было петь на сколько угодно голосов, допили бутылку совиньона и открыли новую. Беша наконец-то догрызла свою кость и, изможденная, уснула на втором этаже. Когда пришли родители Боба, у нас все было готово, но сами мы уже не очень твердо держались на ногах и поэтому сидели, развалившись на диване, и слушали какую-то новую джазовую группу, от которой недавно протащился Боб. Они с Либби завели длинный разговор про этих музыкантов. Знала ли она, что их номинировали на премию «Меркури»? Да, об этом она знала, но не знала, что у него был их альбом, и собиралась купить его сама. А я сидела и думала, что же не так с их отношениями. И дело даже не в том, как они слаженно поют на два голоса и увлеченно друг с другом беседуют. Я обратила внимание на то, как один все время подливает другому вина, и как Либби, убирая со столика книгу Боба, аккуратно вложила в нее закладку, чтобы он не потерял место, на котором остановился. Интересно, мы с Кристофером со стороны производим такое же впечатление? Вряд ли. Он ни разу в жизни не подлил мне вина в бокал.

Отец Боба, Конрад, был немцем и по-прежнему говорил с легким акцентом, который показался мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где же его слышала. Его жена Саша много лет назад была моделью, а теперь принимала участие во всевозможных местных художественных проектах и делала скульптуры из древесины, вынесенной на берег из моря. Я иногда встречала ее в Блэкпул-Сэндс, когда выгуливала там по утрам Бешу. У нее были непослушные волосы, выкрашенные в рыжий цвет, и низкий уверенный голос, который напоминал мне о Ви. Конраду и Саше было за шестьдесят, но выглядели они намного моложе. Боб рассказывал забавные истории из своей недавней поездки в Германию и посвящал родителей в последние новости из жизни своих двоюродных бабушки и дедушки. Он как раз начал говорить о том, как на обратном пути его рейс переправили в Эксетер, когда раздался звонок в дверь, и Либби побежала открывать. В комнату вошел Марк, на нем были неглаженные джинсы, рубашка, похожая на новую, и черные туфли, облепленные грязью. Примостившись на краешке дивана, стоявшего в конце комнаты, противоположном тому, где сидела Либби, он задал Саше несколько вежливых вопросов про то, чем она занимается и где выросла, а потом рассказал нам о своих родителях, по-прежнему живших на острове в Шотландии, в коммуне хиппи, к которой они примкнули много лет назад, когда их брак переживал трудные времена – обоим было тогда за пятьдесят, а Марк как раз заканчивал школу. В итоге ему пришлось между выпускными экзаменами ночевать на полу в комнате у друга. Саша все расспрашивала его об острове – холодно ли там, и правда ли, что совсем нет деревьев? Конрад слушал их и время от времени посмеивался, а в какой-то момент повернулся к Бобу и сказал:

– Ну, я говорил тебе, что иметь сумасшедших родителей – это даже полезно?

– А что вы изучали в университете? – задала Саша очередной вопрос Марку.

– Сначала я не стал туда поступать. Не мог себе этого позволить, и к тому же на каникулы мне некуда было уезжать домой. В итоге я пару лет проработал на маяке, пока его не вывели из эксплуатации, – тогда я начал заочно изучать конфликтологию и не сразу разобрался, что у нее нет будущего.

Он рассмеялся, а Саша удивленно вскинула брови.

– Почему? – спросила она.

– Ну… Тогда как раз началась война в Заливе, и казалось, что все безнадежно загублено. В общем, в конце концов я перевелся на инженерное дело. После окончания учебы некоторое время проработал инженером, ну а потом, конечно, бросил это дело и…

– Ты его не бросил! – вмешалась Либби. – Ты начал проектировать лодки.

– А, ну да, типа того.

Я сидела и пыталась угадать, как Либби будет объяснять, откуда она знает такие подробности, но тут в дверь снова позвонили, и Либби пошла открывать. На пороге показался Роуэн – одетый в джинсы и бледно-голубую рубашку, он стоял в дверях гостиной и будто не замечал меня. В руках у него была бутылка вина, и он отдал ее Либби.

– К сожалению, Лиз не смогла прийти, – сказал он, поцеловав Сашу в обе щеки и пожав руку Конраду. – У нее страшно разболелась голова. Приняла лекарство и легла спать. Так что я постараюсь представлять здесь сегодня нас обоих, если вы не против.

– Бедняжка, – покачала головой Саша.

– Эти мигрени ее всегда донимали, – сказал Конрад.

Конрад был братом Лиз. Ну конечно. Интересно, я об этом знала, но забыла? Вряд ли. Значит, Роуэн был дядей Боба. Я целовалась с дядей Боба, и после этого он миллион раз участвовал в моих эротических фантазиях. Как хорошо, что я не сказала Либби, с кем собиралась закрутить роман, хотя сейчас, глядя на него, я понимала, до чего же абсурдной была эта идея. Тут до меня дошло: я же рассказала ему о ее романе. Я залпом допила оставшееся в бокале вино и решила не встречаться с ним глазами.

За обедом мы заговорили о парадоксах. Либби сказала что-то о моем телевизионном контракте и математических подсчетах, которые я производила в своих фантастических романах, и еще о тех странных вещах, что у меня там были, – о мобильных телефонах и сотовых структурах. Она волновалась, как все это будет выглядеть на экране. Я сказала, что она зря беспокоится, потому что идеи для телепередач по большей части просто лежат на полках и пылятся до тех пор, пока не пройдет их срок годности, так что вероятность экранизации моих книг ничтожно мала. Роуэн спросил, разбираюсь ли я сама в математике и всякой научной зауми, которую использую в своих книгах, и это был хороший вопрос, потому что нет, я не всегда могла все это понять. Ну, или понимала, пока писала роман, но спустя год-полтора уже не понимала – а как раз тогда-то мне и нужно было дать о нем несколько интервью. Я попыталась объяснить это как можно более честно.