Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10

Владимир пришёл на студию к девяти утра. Павильон три уже был подготовлен – Коля расставил стулья полукругом, в центре поставил стол для режиссёра. На стульях лежали экземпляры сценария – свежеотпечатанные, пахнущие типографской краской.

Катя раскладывала карандаши, блокноты. Лёха проверял микрофон – на всякий случай, вдруг понадобится записать.

– Доброе утро! – Владимир вошёл, снял пиджак, повесил на спинку стула.

– Доброе, Володя! – Катя улыбнулась. – Готов к первой читке?

– Готов. Актёры?

– Уже в коридоре ждут. Волнуются.

– Пусть заходят.

Катя вышла, через минуту в павильон вошли актёры. Громов Николай – в чистой рубашке, кепка в руках. Зина – в скромном платье, взволнованная. Старик-гармонист, женщина-кондукторша, подружка Зины. Человек десять.

Все здоровались тихо, рассаживались по местам. Брали сценарии, перелистывали, переглядывались.

Последним вошёл Громов-сценарист – взъерошенный, с портфелем. Сел в сторонке, молча закурил.

– Товарищи, доброе утро! – Владимир встал перед полукругом. – Спасибо, что пришли. Сегодня первая читка сценария «Майский вальс». Цель простая – услышать текст вслух, понять, как звучит, где что подправить. Не волнуйтесь, это не экзамен. Просто читайте своих персонажей. Естественно, как говорите в жизни.

Актёры кивали. Громов Николай поднял руку:

– А... можно своими словами, если где-то не звучит?

– Пока читайте как написано. Потом обсудим, где можно варианты.

– Понял.

В павильон тихо вошёл Борис Петрович. Сел в последнем ряду, кивнул Владимиру. Следом – Семён Семёныч, устроился рядом с директором.

Владимир сел за стол, открыл свой экземпляр сценария:

– Начинаем. Сцена первая. Московская улица, утро. Петя возвращается с фронта. Николай, твой монолог.

Громов Николай откашлялся, посмотрел в текст. Прочитал негромко:

– «Москва... Дома».

Пауза.

– Дальше насвистываешь, – подсказал Владимир. – Но сейчас можно просто сказать «насвистывает».

– Насвистывает, – Николай кивнул, потом поднял глаза. – А можно я правда насвистну?

– Давай попробуй.

Николай приложил пальцы к губам, негромко, мелодично насвистел «Катюшу» – несколько тактов. Чисто, с чувством.

– Отлично! – Владимир записал в блокноте. – Оставим так. Дальше. Сцена вторая. Встреча с Катей. Зина, ты входишь.

Зина нервно перелистнула страницы, нашла своё место:

– «Ой! Ой, письма!»

Она прочитала с такой искренней растерянностью, что Владимир улыбнулся.

– Хорошо. Продолжай.

Зина читала дальше, Николай подхватывал реплики Пети. Они смотрели друг на друга через столы, и даже при читке было видно – между ними что-то есть. Химия.

– «Разрешите помочь», – Николай произнёс просто, по-доброму.

– «Спасибо, я... сама...», – Зина замялась, потом подняла глаза, посмотрела на Николая. Покраснела.

Тишина. Все ждали.

– «Вы... очень добрый», – тихо дочитала Зина.

Николай улыбнулся – широко, открыто:

– «Просто... вы уронили».

Пауза. Громов-сценарист в углу кивнул одобрительно.

– Отлично! – Владимир хлопнул в ладоши. – Вот это то, что нужно. Живо, искренне. Дальше.

Читка продолжалась. Актёры читали свои реплики, иногда спотыкались, переспрашивали. Владимир комментировал, поправлял, хвалил.

Сцена с гармонистом. Старик читал медленно, с паузами:

– «Слушай, солдат. Ты чего кручинишься?»

– «Да так... Девушку встретил. Красивую. А теперь не найду», – Николай ответил с лёгкой грустью.

– «Москва большая, но любовь – больше. Найдёшь».

Старик произнёс это так мудро, так тепло, что даже Семён Семёныч в углу тихо сказал:

– Хорошо.

Читка дошла до середины. Сцена в парке, где Петя сидит один, грустит. Владимир остановил:

– Николай, здесь ты поёшь. У Громова написано песня, но слов пока нет. Можешь просто напеть мелодию?

Николай задумался:

– А какую?

– Грустную. Про любовь.

Николай закрыл глаза, тихо начал напевать – мелодию старого романса, дореволюционного. Голос негромкий, но чистый.

Все замолчали, слушали.

Зина смотрела на Николая, и в глазах блестели слёзы.

Николай закончил, открыл глаза:

– Вот так?

– Идеально, – Владимир записал в блокнот. – Найдём композитора, напишет слова под твой голос.

Читка продолжалась. Финальная сцена – встреча в парке.

– «Станцуете?» – Николай прочитал негромко.

– «Я не очень умею...», – Зина прошептала.

– «И я не умею. Научимся вместе».

Тишина. Даже при читке, без музыки, без декораций – момент был пронзительный.

Владимир закрыл сценарий:

– Всё. Финал. Титры.

Актёры выдохнули, отложили сценарии. Переглянулись.

– Ну? – спросил Владимир. – Как ощущения?

Зина первая подняла руку:

– Мне... мне очень понравилось. Катя – она как я. Простая девчонка, которая просто хочет любить.

– Точно! – Николай кивнул. – И Петя тоже обычный. Не герой, не сноб. Просто парень, который встретил девушку.

Кондукторша добавила:

– Мне моя роль маленькая, но мне нравится. У меня есть... смысл. Я помогаю влюблённым.

Старик-гармонист усмехнулся:

– А я мудрость вношу. Нравится.

С последнего ряда поднялся Борис Петрович. Все замолчали.

Директор прошёл вперёд, посмотрел на Владимира:

– Товарищ Леманский, я слушал внимательно. Скажу честно – сценарий хороший. Простой, но честный. Диалоги живые. Актёры – правильные. – Он повернулся к актёрам. – Вы молодцы. Читали с душой. Вижу, что верите в материал.

Актёры просияли.

Борис Петрович вернулся к Владимиру:

– Одобряю. Начинайте репетиции. Через неделю хочу увидеть прогон сцен. Без костюмов, без декораций. Просто актёрскую работу.

– Будет сделано, товарищ директор.

Борис Петрович кивнул, вышел. Семён Семёныч подошёл к Владимиру, похлопал по плечу:

– Молодец, Леманский. Чувствую, кино получится. Актёры горят, текст правильный. Главное – не загаси огонь.

– Постараюсь.

Семён Семёныч ушёл. Остались только актёры и команда.

Громов-сценарист подошёл к Владимиру:

– Ну что, доволен?

– Очень. Текст зазвучал.

– Актёры хорошие. Особенно твои Петя и Катя. – Громов кивнул на Николая и Зину. – Они не играют. Они живут.

– Именно поэтому я их и выбрал.

Громов усмехнулся:

– Тогда не испорти. Дай им свободу. Пусть импровизируют, где хотят. Текст – основа, но не закон.

– Понял.

Сценарист ушёл. Владимир повернулся к актёрам:

– Товарищи, спасибо за читку. Завтра в десять утра начинаем репетировать. Сцена за сценой. Будем искать правду, отрабатывать взаимодействие. Есть вопросы?

Николай поднял руку:

– А костюмы когда примерять?

– Через три дня. Вера Дмитриевна подберёт, вы примерите, подгоним по фигуре.

Зина спросила робко:

– А если я забуду слова?

– Не страшно. У нас есть вариации. Главное – суть сохранить. Можешь своими словами, если органичнее.

– Спасибо.

Актёры разошлись. Остались только Владимир, Катя и Лёха.

Катя подошла, глаза горели:

– Володя, это было прекрасно! Текст живой, актёры настоящие. Я уже представляю, как монтировать!

– А я звук, – Лёха усмехнулся. – Николай когда пел – мурашки. Запишем живьём, без фонограммы.

– Обязательно, – Владимир кивнул.

Он собрал сценарии со стульев, сложил в папку. Посмотрел на пустой павильон.

Читка прошла хорошо. Лучше, чем ожидал. Актёры поверили в материал. Руководство одобрило.

Теперь – репетиции. Неделя работы. Потом костюмы, декорации, съёмки.

Владимир улыбнулся.

Его фильм оживал.

Из слов на бумаге превращался в голоса, эмоции, жизнь.

– Ну что, команда, – он повернулся к Кате и Лёхе. – Работаем дальше?

– Работаем! – ответили они хором.

И работа продолжалась.

Настоящая. Живая. Его.

Столовая Мосфильма гудела как улей. Обеденный перерыв – все потянулись за щами и кашей. Владимир с подносом прошёл к длинному столу у окна, где уже расселась его команда.

Николай жевал хлеб, размахивал руками, объясняя что-то Зине. Та кивала, улыбалась. Катя записывала что-то в блокнот. Лёха уплетал кашу, слушая старика-гармониста.

– Вот и режиссёр! – Николай подвинулся, освобождая место. – Садись, Володя!

Владимир поставил поднос, сел. Щи дымились, пахло укропом и сметаной.

– Ну что, как впечатления? – спросил он.

– Володь, я не спала всю ночь! – Зина всплеснула руками. – Всё думала – а вдруг не получится? А вдруг забуду слова? А сегодня прочитала – и поняла, что Катя – это же я! Я так говорю, так думаю!

– Вот это и нужно, – кивнул Владимир. – Не играть Катю, а быть ей.

Николай отпил компота:

– А я вообще думал – ну что я, шофёр, в кино-то понимаю? Пришёл, думаю, посмеются надо мной. А оказалось – всё просто. Говори, как в жизни, и всё.

Старик-гармонист неторопливо намазывал хлеб маслом:

– А я, молодые, в двадцатые годы в немом кино статистом снимался. Тогда всё по-другому было. Никто не разговаривал, только мимика. А сейчас слова важны. И вот эти слова, что мне написали – они правильные. Я бы так и сказал в жизни.

– Алексей Николаевич постарался, – Владимир кивнул в сторону Громова, который сидел за соседним столом, один, курил и читал газету. – Он умеет писать так, чтобы люди говорили по-человечески.

Женщина-кондукторша – тётя Клава, крупная, добродушная – поддержала:

– А мне вот моя роль маленькая, но я довольна! Я же каждый день в трамвае вижу таких, как этот Петя. Мечутся по городу, ищут кого-то, спрашивают. И я всегда стараюсь помочь. Вот и в фильме помогаю. Это... честно.

Катя оторвалась от блокнота:

– А я сидела, слушала и уже монтаж в голове складывала! Вот встреча у лужи – крупный план на руки, наплыв на лица. Вот сцена поиска – быстрый монтаж, ритм, музыка. Вот финал – медленно, красиво, на эмоциях.

– Записывай, записывай, – Владимир кивнул. – Потом обсудим.

Лёха проглотил кашу:

– А я думаю про звук. Володя, когда Николай запел на читке – у меня мурашки. Надо живьём писать. Без всяких фонограмм. Пусть поёт прямо в кадре, я рядом с микрофоном стою.

– Согласен.

К столу подошёл Коля-ассистент с подносом, сел на краешек скамейки:

– Товарищ режиссёр, а можно я тоже скажу?

– Конечно, Коль.

Мальчишка покраснел:

– Я сидел, записывал всё, что вы говорили. И понял – кино это не про камеры и технику. Это про людей. Про то, чтобы зритель поверил.

– Правильно понял, – Владимир похлопал его по плечу. – Техника – инструмент. А главное – душа.

Зина откусила хлеб, прожевала:

– А знаете, что я поняла? Когда мы с Николаем читали, я смотрела на него – и правда чувствовала что-то. Будто мы и правда встретились впервые.

Николай смутился:

– Я тоже. Ты так на меня посмотрела – я даже реплику забыл на секунду.

Зина покраснела. Все засмеялись – по-доброму, тепло.

Тётя Клава подмигнула:

– Ой, а может, вы и правда влюбитесь на съёмках?

– Тётя Клав! – Зина спряталась за руками.

– Да ладно, ладно, – махнула та. – Шучу. Хотя в жизни бывает – сыграют влюблённых, а потом и правда поженятся.

Владимир вспомнил Алину, их вчерашний вечер, поцелуй. Улыбнулся в тарелку.

Катя заметила, наклонилась, прошептала:

– Володь, а у тебя самого лицо какое-то... светлое. Что-то случилось?

– Ничего особенного.

– Врёшь, – она усмехнулась. – Влюбился, да?

Владимир не ответил, но улыбка всё сказала.

– Вот и хорошо! – Катя хлопнула в ладоши. – Режиссёр должен знать, что такое любовь. Иначе как про неё снимать?

К их столу подошёл Семён Семёныч с подносом. Постоял, посмотрел на шумную компанию:

– Можно к вам?

– Конечно, Семён Семёныч! – Николай потеснился.

Старый режиссёр сел, начал неспешно есть. Послушал разговоры, потом сказал:

– Знаете, что меня радует? Вы уже команда. Ещё съёмки не начались, а вы уже вместе. Горите одним. Это дорогого стоит.

– А разве не всегда так? – спросила Зина.

– Не всегда, девочка. – Семён Семёныч покачал головой. – Бывает, актёры друг с другом не разговаривают. Режиссёр орёт. Оператор спорит. Получается не кино, а мучение. А у вас... у вас правильно. Дружно.

– Это Володя такой, – Лёха кивнул на Владимира. – Сразу дал понять – мы не враги, а соратники.

– И правильно сделал. – Семён Семёныч отпил компота. – Запомните, молодые: кино делается не одним человеком. Кино – это оркестр. Режиссёр – дирижёр. Но если музыканты не слушают друг друга – какофония выйдет.

Старик-гармонист оживился:

– Вот-вот! Я в оркестре играл в молодости. Там главное – слушать соседа. Один фальшивит – все страдают.

– Так и в кино, – кивнул Семён Семёныч.

Тётя Клава допила чай:

– А я вот думаю – сколько людей наш фильм посмотрят?

– Много, – Владимир ответил уверенно. – Если снимем хорошо – очень много.

– И что они почувствуют?

– Надеюсь – радость. Надежду. Веру в любовь.

Зина мечтательно вздохнула:

– Как красиво сказал...

Коля записал в блокнот.

Столовая постепенно пустела. Люди расходились по павильонам, мастерским. Обед заканчивался.

Владимир допил компот, встал:

– Ладно, товарищи, отдыхайте сегодня. Завтра в десять – первая репетиция. Приходите выспавшиеся, бодрые.

– Будем! – хором ответили актёры.

Они разошлись. Владимир остался с Катей и Лёхой.

– Ну что, как думаешь? – спросила Катя. – Получится?

– Получится, – Владимир кивнул. – Люди правильные. Материал правильный. Настрой правильный.

– А ты? – Лёха посмотрел на него внимательно. – Ты-то сам готов?

Владимир задумался. Готов ли он? Впервые в жизни – и в прошлой, и в этой – он снимал настоящее кино. Не клип на продажу, не коммерцию. А то, во что верил.

– Готов, – сказал он твёрдо. – Более чем.

– Тогда вперёд! – Катя улыбнулась. – Мы с тобой.

Они вышли из столовой втроём. Впереди была работа – репетиции, съёмки, монтаж.

Но сегодняшний обед показал главное: команда сложилась. Люди поверили. Горят.

А это уже половина успеха.

Владимир шёл по студии, чувствуя лёгкость в груди.

Владимир вышел со студии в половине седьмого. Вечер был тёплый, воздух напоён запахом сирени и свежескошенной травы. Он шёл к мосту быстрым шагом, в кармане – маленький свёрток. Зашёл в магазин по дороге, купил печенье. Простое, овсяное, но свежее.

Алина стояла у перил в том же месте. Сегодня на ней было светло-голубое платье, волосы распущены. Увидела Владимира, улыбнулась.

– Пришёл.

– Всегда прихожу, когда обещаю.

Он протянул свёрток:

– Вот. К чаю.

Алина развернула, посмотрела:

– Печенье! Володя, да ты меня совсем балуешь.

– Хочу баловать.

Она спрятала печенье в сумку, взяла его под руку:

– Погуляем?

– Погуляем.

Они пошли вдоль реки – медленно, наслаждаясь вечером. Солнце садилось, окрашивая небо в персиковый и розовый. Вода отражала закат.

– Как прошла читка? – спросила Алина.

– Хорошо. Актёры молодцы, текст зазвучал. Директор одобрил.

– Значит, скоро снимать начнёте?

– Через неделю репетиций. Потом съёмки.

Алина остановилась, посмотрела на него:

– Я горжусь тобой. Правда. Ты делаешь то, что любишь. Это редкость.

– А ты? Натюрморт сдала?

– Сдала. – Она засмеялась. – Преподаватель похвалил. Сказал, что груши как живые.

– Значит, талантливая.

– Может быть. – Она снова взяла его под руку. – Знаешь, а мне после того натюрморта захотелось рисовать что-то другое. Живое. Людей, моменты.

– Рисуй.

– Хочу тебя нарисовать.

Владимир удивлённо посмотрел на неё:

– Меня?

– Тебя. – Алина смущённо улыбнулась. – Когда ты говоришь о кино – у тебя особенное лицо. Сосредоточенное, но светлое. Хочу поймать это.

– Когда хочешь?

– Скоро. Может, на выходных?

– Хорошо.

Они дошли до маленького сквера, где в прошлый раз сидели на скамейке. Но сегодня не сели. Просто стояли под старой липой, смотрели на закат.

– Володя, – сказала Алина тихо, – а можно я что-то скажу?

– Конечно.

Она помолчала, подбирая слова:

– Мне с тобой... легко. Я не боюсь. Не стесняюсь. Будто знаю тебя сто лет.

Владимир обнял её за плечи:

– Мне тоже легко. Как будто нашёл то, что искал, хотя и не знал, что ищу.

Алина прислонилась к нему, положила голову на грудь. Они стояли, обнявшись, слушая тишину. Ветер шелестел листвой. Где-то вдалеке смеялись дети.

– Володя, – Алина подняла голову, посмотрела на него, – хочешь зайти ко мне? На чай?

Владимир замер. Понял, что это значит. Не просто чай.

– Ты уверена?

– Уверена. – Она смотрела прямо, без стеснения. – Я хочу, чтобы ты был рядом. Не просто на прогулке. Рядом.

Он поцеловал её – медленно, нежно. Она ответила, обняла за шею.

– Тогда пойдём, – сказал он тихо.

***

Алина жила в коммуналке на третьем этаже старого дома. Маленькая комната – кровать у окна, стол с мольбертом, полки с книгами. Пахло красками и скипидаром.

Она зажгла керосиновую лампу – электричество берегли. Тёплый свет разлился по комнате.

– Садись, – Алина кивнула на стул. – Сейчас чай вскипячу.

Владимир сел, смотрел, как она хлопочет. Доставала чашки, заваривала чай, раскладывала печенье на тарелку. Домашняя, простая, настоящая.

Они пили чай молча. Алина сидела на краешке кровати, Владимир – на стуле. Между ними метр расстояния, но казалось – километры.

– Алина, – сказал он наконец, – если ты передумала... я могу уйти.

– Не передумала. – Она поставила чашку, подошла к нему. – Просто... волнуюсь.

– Я тоже.

Она села на его колени – легко, доверчиво. Обняла за шею.

– Володя, я... я давно ни с кем не была. С самой войны.

– Не важно.

– Важно. – Она посмотрела ему в глаза. – Хочу, чтобы ты знал. Ты для меня не просто... ты важен.

Владимир обнял её крепче:

– Ты тоже для меня важна. Очень.

Алина поцеловала его – сначала нежно, потом страстнее. Руки скользнули по его волосам, шее, плечам. Он ответил, прижал её ближе.

Она встала, взяла его за руку, повела к кровати.

– Будь со мной, – прошептала.

Глава 11

Владимир проснулся от солнечного света. Открыл глаза – незнакомая комната, окно с лёгкой занавеской, мольберт в углу.

Алина.

Она лежала рядом, спала. Волосы растрепались, лицо спокойное. Простыня до плеч, рука под щекой.

Владимир смотрел на неё, боясь пошевелиться. Не хотел разрушить момент.

Вчерашний вечер вернулся тёплой волной. Близость. Нежность. Доверие. Они были вместе – не просто телами, а всем. Душами.

Алина открыла глаза – медленно, сонно. Увидела Владимира, улыбнулась:

– Доброе утро.

– Доброе.

Она потянулась, прижалась к нему:

– Который час?

– Не знаю. Рано ещё.

– Хорошо. – Она закрыла глаза. – Полежим.

Они лежали, обнявшись. За окном щебетали птицы. Солнце поднималось выше, освещая комнату.

– Алина, – тихо сказал Владимир.

– М-м?

– Я люблю тебя.

Она открыла глаза, посмотрела на него – удивлённо, серьёзно:

– Правда?

– Правда.

Алина помолчала, потом прошептала:

– Я тоже. Люблю.

Они поцеловались – долго, нежно. Потом просто лежали, глядя друг на друга.

– Володя, – Алина провела пальцем по его щеке, – ты не пожалеешь?

– О чём?

– Обо мне. О нас. О том, что было вчера.

– Никогда, – он поцеловал её руку. – Это лучшее, что со мной было.

– Со мной тоже.

Они встали через полчаса. Алина надела халат, заварила свежий чай. Владимир оделся, причесался. Они завтракали за маленьким столом – чай, вчерашнее печенье, кусочек хлеба с маслом.

– Тебе на студию? – спросила Алина.

– Да. Репетиция в десять.

– Иди. Я не задерживаю.

Владимир встал, подошёл, обнял её:

– Увидимся вечером?

– Обязательно.

Он поцеловал её на прощание – коротко, но нежно, стараясь передать всю глубину своих чувств в этом мимолетном прикосновении губ. Его сердце билось быстрее, чем обычно, и чувствовал, как тепло её дыхания остаётся на его коже. Сделав глубокий вдох, он отстранился, стараясь не показывать, как сильно это прикосновение затронуло его. Выйдя из комнаты, медленно закрыл за собой дверь, чувствуя, как её взгляд провожает его. Спустившись по лестнице, он шёл по коридору, погружённый в свои мысли. Каждый шаг от неё давался ему с трудом, словно он пытался унести с собой частичку её присутствия.

На улице Москва просыпалась, наполняя воздух свежестью и звуками утренней суеты. Дворники энергично мели тротуары, поднимая облака пыли, которая смешивалась с первыми лучами солнца. Трамваи, медленно скользили по рельсам, привлекая внимание немногочисленных прохожих. Люди, торопливо шагали по улицам, спеша на работу, встречаясь с друзьями и знакомыми по пути, обмениваясь короткими приветствиями. В воздухе витал аромат свежевыпеченного хлеба из булочной и горячего кофе их чьих-то окон.

Владимир шёл быстро, но уверенно, не переходя на бег. Лёгкий ветерок обдувал его лицо, а солнце мягко согревало. В воздухе витало ощущение счастья. На душе было светло и легко, словно он летел, а не шагал по земле. Он любил, и это чувство согревало его изнутри. И знал, что его тоже любят, и это знание дарило ему уверенность и спокойствие. Они были вместе, и это было самое важное. Впереди их ждали новые горизонты, но Владимир уже чувствовал, что всё будет хорошо.

В кармане пиджака лежал маленький листок бумаги – Алина сунула на прощание. Владимир достал, развернул.

Набросок углём. Он спит. Мирно, спокойно. Рядом подпись: *«Мой. И наш май 1945»*.

Владимир улыбнулся, спрятал рисунок обратно.

Её.

Впервые в жизни он был чей-то.

И кто-то был его.

Владимир зашагал быстрее.

Впереди была работа, репетиции, фильм.

Но сегодняшнее утро он запомнит навсегда.

Яркое. Светлое. Счастливое.

Утро с Алиной.

Он поцеловал её на прощание – коротко, но нежно, стараясь передать всю глубину своих чувств в этом мимолетном прикосновении губ. Его сердце билось быстрее, чем обычно, и чувствовал, как тепло её дыхания остаётся на его коже. Сделав глубокий вдох, он отстранился, стараясь не показывать, как сильно это прикосновение затронуло его. Выйдя из комнаты, медленно закрыл за собой дверь, чувствуя, как её взгляд провожает его. Спустившись по лестнице, он шёл по коридору, погружённый в свои мысли. Каждый шаг от неё давался ему с трудом, словно он пытался унести с собой частичку её присутствия.

На улице Москва просыпалась, наполняя воздух свежестью и звуками утренней суеты. Дворники энергично мели тротуары, поднимая облака пыли, которая смешивалась с первыми лучами солнца. Трамваи, медленно скользили по рельсам, привлекая внимание немногочисленных прохожих. Люди, торопливо шагали по улицам, спеша на работу, встречаясь с друзьями и знакомыми по пути, обмениваясь короткими приветствиями. В воздухе витал аромат свежевыпеченного хлеба из булочной и горячего кофе их чьих-то окон.

Владимир шёл быстро, но уверенно, не переходя на бег. Лёгкий ветерок обдувал его лицо, а солнце мягко согревало. В воздухе витало ощущение счастья. На душе было светло и легко, словно он летел, а не шагал по земле. Он любил, и это чувство согревало его изнутри. И знал, что его тоже любят, и это знание дарило ему уверенность и спокойствие. Они были вместе, и это было самое важное. Впереди их ждали новые горизонты, но Владимир уже чувствовал, что всё будет хорошо.

В кармане пиджака лежал маленький листок бумаги – Алина сунула на прощание. Владимир достал, развернул.

Набросок углём. Он спит. Мирно, спокойно. Рядом подпись: *«Мой. И наш май 1945»*.

Владимир улыбнулся, спрятал рисунок обратно.

Её.

Впервые в жизни он был чей-то.

И кто-то был его.

Владимир зашагал быстрее.

Впереди была работа, репетиции, фильм.

Но сегодняшнее утро он запомнит навсегда.

Яркое. Светлое. Счастливое.

Утро с Алиной.

Москва встретила Володю утренним солнцем и запахом свежеиспечённого хлеба из пекарни на углу. Он шёл по улице лёгким шагом, и казалось, что весь мир изменился за одну ночь – стал ярче, добрее, живее. В кармане пиджака лежал сложенный вчетверо листок бумаги с рисунком Алины, и Володя то и дело прикасался к нему ладонью, словно проверяя, что всё происходящее – не сон.

Трамвай номер девять дребезжал на стыках рельсов, покачивая пассажиров в разные стороны. Володя стоял у окна, придерживаясь за поручень, и смотрел на проплывающие мимо улицы. Женщины с авоськами спешили в булочные, дворники поливали мостовую из шлангов, поднимая дорожную пыль, мальчишки гоняли мяч во дворе, звонко крича друг другу. Обычное московское утро, но для Володи оно было особенным.

– Мосфильм! – объявила кондукторша, и Володя выскочил на ходу, привычным движением перепрыгнув через последнюю ступеньку.

Проходная студии встретила его знакомым скрипом ворот и приветствием вахтёра Ивана Степаныча:

– Здорово, Владимир Игоревич! Рано вы сегодня.

– Репетиция с утра, Иван Степаныч, – Володя улыбнулся. – Актёров гонять буду.

– Вот и славно, – старик довольно кивнул. – Дело-то ладится?

– Ладится, – Володя на секунду задержался. – Знаете, Иван Степаныч, а ведь оно и правда ладится. Команда хорошая подобралась.

– То-то и оно, – вахтёр махнул рукой. – Иди, иди, работай. Кино доброе снимай.

Володя прошёл по знакомой уже аллее между корпусами. Где-то в глубине студии уже работали – слышался стук молотков из декорационного цеха, чей-то голос выкрикивал команды, лязгала техника. Мосфильм просыпался.

У входа в павильон номер три его уже ждали. Коля-ассистент крутился с блокнотом, что-то записывая, Лёха-звукооператор курил у стены, Катя-монтажница стояла рядом с ним и о чём-то тихо беседовала. Увидев Володю, все разом повернулись.

– Владимир Игоревич! – Коля подскочил первым. – Я уже всё подготовил – стулья расставил, сценарии раздал, воды принёс!

– Молодец, Коля, – Володя похлопал парня по плечу. – А актёры?

– Зина ваша уже здесь, – Лёха затушил окурок о стену. – В павильоне. А Николай Фёдорович сказал, что к десяти подойдёт.

– Отлично. Катя, – Володя повернулся к монтажнице, – ты сегодня просто смотришь, ладно? Запоминай, как актёры двигаются, как говорят. Потом на монтаже пригодится.

Катя кивнула, поправляя очки:

– Понял, Владимир Игоревич. Буду смотреть.

Они вошли в павильон. Огромное пространство с высокими потолками встретило их эхом шагов. Вдоль одной стены тянулись окна под самым сводом, пропуская утренний свет. Посреди зала стояли расставленные полукругом стулья, на одном из них сидела Зина – соседка-почтальонша, а теперь актриса на роль Кати. Увидев Володю, она вскочила, явно нервничая.

– Владимир Игоревич, здравствуйте! – она теребила край платка. – Я... я, честно говоря, всю ночь не спала. Всё думала, а вдруг у меня не получится? Вдруг я всё испорчу?

Володя подошёл к ней и взял за руки:

– Зина, послушай меня внимательно. Вчера на читке ты была живая, настоящая. Катя – это ты. Просто будь собой, говори так, как чувствуешь, и всё получится. Хорошо?

Зина глубоко вздохнула:

– Хорошо. Попробую.

В этот момент в павильон вошёл Николай Фёдорович – крепкий, среднего роста мужчина с открытым лицом. Он был одет в простую рубаху и брюки, фуражку держал в руках.

– Доброе утро! – он улыбнулся. – Извините, если опоздал. Жена задержала – говорит, чтобы я обязательно хорошо выглядел на первой репетиции.

– Вы как раз вовремя, Николай Фёдорович, – Володя пожал ему руку. – Проходите, садитесь. Сейчас начнём.

Все уселись полукругом. Володя остался стоять в центре. Он оглядел собравшихся – Зину с её волнением в глазах, Николая с его спокойной доброжелательностью, Колю с блокнотом наготове, Катю и Лёху, которые устроились чуть поодаль. Команда. Его команда.

– Друзья, – начал Володя негромко, – сегодня мы впервые попробуем не просто прочитать текст, а прожить его. Пройтись по сценам, найти в них правду. Я не хочу, чтобы вы играли. Я хочу, чтобы вы жили на экране. Понимаете разницу?

Зина и Николай переглянулись, кивнули.

– Давайте начнём с самого начала, – Володя взял свой экземпляр сценария. – Первая сцена. Петя возвращается в Москву. Утро, вокзал, толпа. Николай Фёдорович, представьте: вы четыре года не видели дома. Четыре года войны. Грязь, кровь, смерть. И вот – Москва. Родная Москва. Что вы чувствуете?

Николай задумался, глядя куда-то вдаль:

– Я... – он замолк, потом продолжил тише, – я помню, когда вернулся в апреле. Сошёл с поезда, вышел на площадь – и не мог поверить. Что всё кончилось. Что я дома. Стоял и плакал, если честно. Не стыдно сказать.

Володя увидел, как у Николая дрожат руки. Он вспоминал. Переживал заново.

– Вот это, – сказал Володя тихо, – вот это и нужно. Эта правда. Николай Фёдорович, когда будем снимать эту сцену, вы просто вспомните тот день. Вспомните, как вы стояли на площади. И этого будет достаточно. Камера увидит.

Николай кивнул, сглатывая комок в горле.

– Теперь вторая сцена, – Володя перелистнул страницу. – Встреча Пети и Кати. Зина, Николай Фёдорович, давайте попробуем разыграть её прямо здесь. Встаньте, пожалуйста.

Они поднялись. Володя быстро обозначил пространство:

– Вот здесь будет угол дома. Зина, ты выходишь из-за угла, торопишься. В руках сумка с письмами. Николай Фёдорович, ты идёшь навстречу, насвистываешь. Оба не смотрите по сторонам – каждый в своих мыслях. И – встреча. На месте лужи, которую Петя обходит, а Катя не замечает.

– Но лужи-то здесь нет, – засомневалась Зина.

– А ты представь, – Володя улыбнулся. – Вот здесь, – он обозначил ногой место на полу, – большая лужа. После вчерашнего дождя. Ты торопишься на работу, опаздываешь, думаешь о своём. И не смотришь под ноги. Давайте попробуем. Без слов пока. Просто движение.

Зина и Николай разошлись по разным концам обозначенного пространства. Володя отступил назад.

– Коля, ты следи за мизансценой. Запоминай, где кто стоит. Потом запишешь. Начали!

Зина вышла из-за воображаемого угла, торопливым шагом направляясь вперёд. Она и правда выглядела так, словно спешила – плечи чуть поданы вперёд, голова опущена, руки прижимают к боку невидимую сумку. Николай шёл ей навстречу, насвистывая мелодию «Катюши». Он шагал свободно, с лёгкой походкой человека, сбросившего тяжкий груз войны.

Они приблизились друг к другу. Николай увидел воображаемую лужу, сделал шаг в сторону. Зина этого не заметила и...

– Стоп! – скомандовал Володя. – Зина, что сейчас происходит с Катей? Она шлёпнула в лужу. Холодная вода, грязь. Что она чувствует?

– Злость, – быстро ответила Зина. – Обиду. День и так не задался, а тут ещё это. И... – она запнулась, – и стыд. Перед незнакомым парнем.

– Точно! – Володя хлопнул в ладоши. – Вот именно. А теперь покажи это. Без слов. Просто лицом, телом. Попробуй ещё раз.

Зина повторила движение, и на этот раз, когда она воображаемо шагнула в лужу, её лицо исказилось – сначала от неожиданности, потом от досады, губы сжались, брови нахмурились. Она остановилась, посмотрела вниз на свои ноги, потом подняла глаза на Николая.

И здесь что-то произошло.

Николай смотрел на неё с искренним сочувствием и лёгкой виноватой улыбкой – мол, извини, не предупредил. И Зина, встретившись с ним взглядом, вдруг забыла про злость. На её лице отразилось удивление, лёгкая растерянность. Она моргнула, отвела глаза, потом снова посмотрела на Николая.

– Стоп, – тихо сказал Володя. – Стойте, не двигайтесь.

Он подошёл ближе. Николай и Зина стояли напротив друг друга, между ними было шага два расстояния, но казалось, что воздух вокруг них стал плотнее, наполнился чем-то невысказанным.

– Вот это, – Володя говорил почти шёпотом, чтобы не разрушить момент, – вот это и есть то, что я искал. Эта секунда. Когда два человека впервые видят друг друга. По-настоящему видят. И что-то внутри щёлкает. Вы это почувствовали?