Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

Владимир поднялся в кабинет директора. Постучал.

– Войдите!

Борис Петрович сидел за столом, изучал какие-то сметы. Увидел Владимира, отложил бумаги:

– А, товарищ Леманский. Кастинг провели?

– Да. Актёров выбрал.

– Быстро работаете. – Директор указал на стул. – Садитесь, расскажите.

Владимир сел, достал свои записи:

– Главная пара – Громов Николай и Смирнова Зинаида. Он шофёр, она почтальонка. Оба непрофессионалы, но органичные. На второстепенные роли взял настоящего гармониста, кондукторшу из трамвайного парка. Массовка – обычные люди, живые лица.

Борис Петрович слушал, кивал:

– Непрофессионалы... Рискованно.

– Но честно. Профессионалы играют. Эти – будут жить.

Директор задумчиво посмотрел на Владимира:

– Вы знаете, я тридцать лет наблюдаю за режиссёрами. Одни гонятся за звёздами, другие за техникой. А вы – за правдой. Это редкость.

– Просто хочу, чтобы зритель поверил.

– Правильно хотите. – Борис Петрович открыл ящик стола, достал початую бутылку армянского коньяка и два граненых стакана. – Будете?

Владимир замялся:

– Днём ещё работать...

– Понимаю. – Директор убрал коньяк, достал термос. – Тогда чай. Жена утром заварила, крепкий.

Он налил в оба стакана – чай тёмный, почти чёрный, пар поднимался. Протянул один стакан Владимиру.

– За ваш фильм.

– За фильм.

Они выпили. Чай обжигающий, терпкий, с травами какими-то.

Борис Петрович откинулся в кресле, прикрыл глаза:

– Знаете, товарищ Леманский, я иногда думаю – что такое кино? Материя, техника, химия на плёнке? Или что-то большее?

Владимир отпил ещё. Неожиданный вопрос.

– И к какому выводу пришли?

– К противоречивому. – Директор открыл глаза, посмотрел на Владимира. – С одной стороны, кино – это материализм в чистом виде. Камера, плёнка, свет, химические процессы. Всё измеримо, понятно, научно.

– Логично.

– Но... – Борис Петрович поднял палец, – когда зритель сидит в зале, смотрит на экран и плачет – это уже не материализм. Это что-то другое. Душа откликается. Дух.

Владимир задумался. В прошлой жизни он снимал клипы – чистую коммерцию, материализм. Но даже там бывали моменты, когда кадр получался так, что мурашки по коже. Когда техника превращалась во что-то большее.

– Может, одно не исключает другого? – сказал он медленно. – Материя – это инструмент. А дух – это то, что мы вкладываем.

Борис Петрович оживился:

– Вот! Именно! Молоток – это материя. Но что ты им делаешь – строишь храм или ломаешь – это уже дух. Выбор. Смысл.

– Камера то же самое. Можно снять пропаганду. А можно – правду. Инструмент один, а результат разный.

– Точно. – Директор налил ещё чаю. – Знаете, меня всегда смущала эта наша официальная линия – материализм, наука, никакой мистики. Правильно, конечно. Но...

Он помолчал, подбирая слова.

– Я на фронте был. В девятнадцатом году, гражданская. Видел, как люди умирают. И вот что странно – одни умирали спокойно, будто уходили куда-то. Другие – в страхе, цеплялись за жизнь. Химия в обоих случаях одинаковая – кровь, раны, смерть. А что-то было разное. Что-то... неизмеримое.

Владимир слушал молча. Вспомнил свою смерть – Альберта Вяземского на съёмочной площадке. Пули, холод, темнота. А потом – пробуждение здесь. Материализм это не объяснит.

– Может, есть вещи, которые наука пока не измерила, – сказал он осторожно. – Не значит, что их нет. Просто инструменты не подходят.

– Разумно. – Борис Петрович кивнул. – Я так и думаю. Мы строим коммунизм, создаём материальную базу, это правильно. Людям нужен хлеб, крыша, работа. Но им нужно и другое – смысл, красота, надежда. Это не купишь, не построишь.

– Это можно дать только через искусство.

– Через искусство, через веру, через любовь. – Директор отпил чаю. – Вот вы снимаете комедию про любовь. Казалось бы – развлечение, материализм, отвлечение масс. Но если честно сделаете – дадите людям надежду. А надежда – это уже духовное.

Владимир посмотрел в окно. Внизу студия жила – люди строили, снимали, творили.

– Вы знаете, товарищ директор, я думаю, противоречия нет. Материя и дух – две стороны одного. Нельзя снять хорошее кино без техники. Но и техника без души – мёртвая.

– Золотые слова. – Борис Петрович поднял стакан. – За баланс. За то, чтобы наше кино было и технически грамотным, и душевно честным.

Они чокнулись стаканами – негромко, по-домашнему.

Помолчали. За окном пролетел голубь, сел на карниз.

– А как вы к вере относитесь? – неожиданно спросил Борис Петрович. – Лично. Не официально.

Владимир осторожно ответил:

– Не знаю. Не думал особо. На фронте – некогда было. Сейчас... сейчас больше верю в людей. В то, что человек может создавать хорошее.

– Это тоже вера. – Директор усмехнулся. – Вера в человека – может, самая важная. Бог там или нет – не знаю. Но что человек способен на великое – это точно. Видел сам.

– На войне?

– На войне. И после. Люди из руин поднимаются, строят, любят, рожают детей. Казалось бы – зачем? Материалистически бессмысленно. Но делают. Потому что в них что-то есть. Стержень. Дух, если хотите.

Владимир кивнул. Вспомнил мать, которая четыре года ждала. Зину, которая мечтает сниматься. Катю, Лёху, всю команду – они работают не ради денег. Ради чего-то большего.

– Может, смысл жизни – в создании, – сказал он задумчиво. – Не в потреблении, не в накоплении. А в том, чтобы оставить после себя что-то хорошее.

– Вот это уже философия. – Борис Петрович улыбнулся. – Но правильная. Я всю жизнь в кино. Денег особо не нажил. Квартира, семья, работа. Но фильмов снял штук двадцать. И знаете что? Когда умру, деньги в могилу не возьму. А фильмы останутся. Люди будут смотреть, может, плакать. Значит, я жил не зря.

– Значит, душа ваша в этих фильмах.

– Вот именно. – Директор допил чай, поставил стакан. – Поэтому я и говорю – кино это не просто материя. Это материализация духа. Мы берём свои мысли, чувства, вкладываем в плёнку, показываем людям. Они смотрят и что-то в них меняется. Магия, если хотите.

– Технологическая магия.

– Можно и так сказать. – Борис Петрович встал, подошёл к окну. – Вы молодой, товарищ Леманский. У вас вся жизнь впереди. Снимете много фильмов, надеюсь. Один совет дам, стариковский.

– Слушаю.

– Снимайте так, будто это ваш последний фильм. Вкладывайте всё – голову, сердце, душу. Не экономьте себя. Потому что никто не знает, сколько времени отпущено.

Владимир встал тоже. Эти слова отозвались. В прошлой жизни он экономил себя – снимал на автомате, ради денег. И что? Убили за дурацкий клип. А мог бы снять что-то настоящее.

– Спасибо, Борис Петрович. Запомню.

– Вот и хорошо. – Директор повернулся, протянул руку. – Ладно, философии хватит. У вас работа, у меня тоже. По практическим вопросам – обращайтесь к Михаилу Сергеевичу. Договоритесь с трамвайным парком, с почтой, с парком культуры. Я дам бумаги официальные.

– Спасибо.

– И ещё. Первую читку сценария я хочу послушать. В понедельник, говорите?

– Да.

– Приду. Посмотрю на вашу команду.

Владимир кивнул, пошёл к двери. На пороге обернулся:

– Борис Петрович, а вы в итоге для себя решили – материализм или дух?

Директор усмехнулся:

– А зачем выбирать? Я коммунист, материалист, атеист по убеждениям. Но когда внучка родилась – в церковь свечку поставил. Тихонько, чтоб никто не видел. – Он подмигнул. – Пусть и материя, и дух её хранят. Надёжнее.

Владимир рассмеялся:

– Мудро.

– Это называется не мудро, а по-русски. Мы всегда так – и нашим, и вашим. Работаем руками, а думаем сердцем.

Владимир вышел из кабинета, прикрыл дверь. В коридоре остановился, прислонился к стене.

Разговор был странный, но нужный. Материя и дух. Техника и душа. Кино как материализация чего-то большего.

Он посмотрел на свои руки – материальные, осязаемые. В одной жизни они снимали коммерческие клипы. В этой – будут снимать честное кино.

Те же руки. Другой выбор. Другой дух.

Владимир выпрямился, пошёл по коридору.

Работа ждала. Материальная, конкретная.

Но наполненная смыслом.

Владимир спускался по лестнице, когда навстречу ему поднимался Громов – взъерошенный, без пиджака, в расстёгнутой рубашке. В руках папка, набитая листами.

– А, Леманский! – он схватил Владимира за локоть. – Вовремя! Искал тебя.

– Алексей Николаевич, вы же сказали в пятницу...

– К чёрту пятницу! – Громов замахал рукой. – Не мог спать. Сидел два дня, писал. Готово. Пошли, покажу.

Он потащил Владимира вверх по лестнице, в свой кабинет. Распахнул дверь, втолкнул внутрь, захлопнул за собой.

Кабинет был ещё более завален бумагами, чем в прошлый раз. На столе – печатная машинка, вокруг неё – исписанные листы, окурки в пепельнице, стакан с остатками чая.

Громов швырнул папку на стол:

– Вот. Полный сценарий. Тридцать две страницы. Диалоги, ремарки, всё.

Владимир взял папку, открыл первый лист. Заголовок:

**«МАЙСКИЙ ВАЛЬС»**

**Сценарий короткометражного фильма**

**По мотивам разработки В.И. Леманского**

**Автор диалогов: А.Н. Громов**

– Читай! – Громов закурил, нервно затягиваясь. – Ну, читай же!

Владимир начал читать. Первая сцена – возвращение Пети в Москву.

*ЭКР. МОСКОВСКАЯ УЛИЦА. УТРО.*

*Грузовик медленно едет по улице. На борту – демобилизованные солдаты. ПЁТР сидит у края, смотрит на город. Лицо спокойное, но глаза блестят.*

*ПЁТР (тихо, сам себе):*

*Москва... Дома.*

*Он насвистывает мелодию – негромко, радостно.*

Владимир поднял глаза на Громова:

– Вы добавили, что он насвистывает.

– Ты же говорил, что он насвистывает! – Громов нетерпеливо стряхнул пепел. – Это его черта. Надо показать сразу.

– Правильно. Читаю дальше.

Сцена встречи. Катя бежит, роняет письма.

*КАТЯ (запыхавшись):*

*Ой! Ой, письма!*

*Она приседает, начинает собирать. ПЁТР останавливается, помогает. Их руки касаются над мокрой открыткой.*

*ПЁТР:*

*Разрешите помочь.*

*КАТЯ (поднимает голову, смотрит на него):*

*Спасибо, я... сама...*

*Они смотрят друг на друга. Тишина. Только капли с листвы.*

*КАТЯ (тихо):*

*Вы... очень добрый.*

*ПЁТР (улыбается):*

*Просто... вы уронили.*

Владимир остановился:

– «Вы очень добрый»?

– Что не так? – Громов напрягся.

– Нет, всё так. Просто... идеально. Простые слова, но искренние.

Громов расслабился, довольно кивнул:

– Читай дальше.

Владимир листал страницы. Диалоги были короткие, живые. Ни одного лишнего слова. Громов прописал даже массовку – бабушка у булочной, мальчишки во дворе. Каждому по реплике, но точной.

Остановился на сцене с гармонистом в парке.

*ГАРМОНИСТ (играет, потом останавливается):*

*Слушай, солдат. Ты чего кручинишься?*

*ПЁТР:*

*Да так... Девушку встретил. Красивую. А теперь не найду.*

*ГАРМОНИСТ (усмехается):*

*Москва большая, но любовь – больше. Найдёшь.*

*ПЁТР:*

*Откуда знаете?*

*ГАРМОНИСТ:*

*Да потому что ты не успокоился. Беспокойные всегда находят.*

Владимир поднял глаза:

– «Москва большая, но любовь – больше». Алексей Николаевич, это... поэзия.

– Не поэзия, а правда, – буркнул Громов, но было видно, что доволен. – Старик на войне был, в жизни много повидал. Должен говорить мудро, но просто.

– Говорит именно так.

Владимир читал дальше. Финальная сцена – встреча в парке.

*ПЁТР и КАТЯ стоят друг напротив друга. Молчат. Оркестр начинает играть вальс.*

*ПЁТР (протягивает руку):*

*Станцуете?*

*КАТЯ (тихо):*

*Я не очень умею...*

*ПЁТР:*

*И я не умею. Научимся вместе.*

*Она кладёт руку в его руку. Они начинают танцевать.*

Владимир дочитал до конца, закрыл папку. Помолчал.

– Ну? – Громов затушил окурок, сразу закурил новую. – Что скажешь?

– Скажу, что это лучший сценарий, который я читал.

Громов фыркнул:

– Не льсти.

– Не. Честно. – Владимир положил руку на папку. – Вы взяли мой скелет и дали ему душу. Диалоги живые, персонажи говорят как люди, не как актёры. И при этом – поэзия. Простая, но настоящая.

Громов смутился – неожиданно, по-человечески:

– Ну... материал был хороший. Структура твоя крепкая. Мне только диалоги добавить.

– Только? – Владимир засмеялся. – Диалоги – это половина кино!

– Не половина, треть, – поправил Громов. – Есть ещё картинка и музыка. Но да, важная треть.

Он прошёлся по кабинету, остановился у окна:

– Знаешь, Леманский, я тридцать лет сценарии пишу. Разные. Драмы, комедии, исторические. Но вот эту комедию... – Он помолчал. – Я писал с удовольствием. Твой Петя, твоя Катя – они живые. Не выдуманные, а настоящие. Я их видел, понимаешь? Видел, как они встречаются, теряются, находят друг друга.

Владимир встал, подошёл к окну тоже:

– Я тоже их вижу. С первого дня, как придумал.

– Вот это правильно. – Громов затянулся. – Хороший режиссёр всегда видит фильм до того, как снял. А плохой снимает наугад, надеется, что в монтаже соберётся.

– Вы много с режиссёрами работали?

– Много. Были гении, были бездари. Гении видят картину целиком. Знают, что хотят. А бездари мечутся, меняют планы, в итоге каша получается.

– А я какой?

Громов посмотрел на него оценивающе:

– Пока не знаю. Но структура у тебя в голове есть, это видно. И характеры понимаешь. Значит, шансы неплохие.

Он вернулся к столу, достал из ящика ещё одну папку – потоньше:

– Вот здесь я вариации диалогов сделал. На некоторые реплики по два-три варианта. Во время съёмок выберешь, какой лучше звучит.

Владимир открыл. Действительно – к каждой ключевой сцене несколько вариантов диалога.

Сцена встречи, вариант 1: *«Вы очень добрый»*.

Вариант 2: *«Спасибо вам»*.

Вариант 3: *«Вы... мне помогли»*.

– Чтобы на площадке была свобода, – пояснил Громов. – Актёры живые люди, могут что-то своё добавить. Пусть выбирают вариант, который им органичнее.

Владимир кивнул:

– Правильно. Я и сам так думал – не зажимать актёров текстом.

– Вот и умница. – Громов сел за стол, устало потёр лицо. – Два дня не спал, писал. Но оно того стоило.

– Почему не спали? Могли же растянуть до пятницы.

Громов усмехнулся:

– Потому что зацепило. Твоя история простая, но честная. Про любовь без пафоса, про людей без героизма. Мне захотелось написать так, чтобы зритель поверил. Чтобы вышел из кинотеатра и подумал: «А у меня тоже так было» или «А у меня так будет».

Владимир почувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Громов – опытный, циничный профессионал – загорелся его идеей. Вложился. Написал не для галочки, а от души.

– Спасибо, Алексей Николаевич. Правда, спасибо.

– Да брось ты это «Алексей Николаевич». – Громов махнул рукой. – Зови Лёша. Или Громов. Мы же вместе работаем.

– Хорошо... Лёша.

– Вот и отлично. – Громов встал, протянул руку. – Теперь твоя очередь. Я слова дал. Ты картинку давай. Сними так, чтобы моя писанина ожила.

Владимир пожал руку – крепко:

– Сниму. Обещаю.

– Вот и посмотрим. – Громов усмехнулся. – В понедельник на читку приду. Послушаю, как актёры текст произнесут. Если что не так – подправим.

– Приходите. Будем рады.

Владимир вышел из кабинета с двумя папками в руках – основной сценарий и вариации. Шёл по коридору, и сердце билось сильнее обычного.

Сценарий готов. Настоящий, живой, с душой.

Громов вложился. Загорелся.

И Владимир тоже загорелся – с новой силой. Хотелось бежать в павильон, собирать команду, начинать репетиции прямо сейчас.

Он остановился посреди коридора, открыл сценарий на случайной странице. Прочитал диалог Пети и Кати:

*ПЁТР:*

*Вы поёте, когда работаете?*

*КАТЯ:*

*Откуда знаете?*

*ПЁТР:*

*Слышал. Вчера. Когда вы письма разносили.*

*КАТЯ (смущённо):*

*Я не знала, что кто-то слушает...*

*ПЁТР:*

*У вас красивый голос. Как... как весна звучит.*

Владимир улыбнулся. «Как весна звучит». Громов писал от сердца.

Он закрыл папку, прижал к груди.

Его фильм оживал. Из наброска превращался в настоящую историю. С характерами, диалогами, душой.

Владимир зашагал быстрее – в свой кабинет. Надо готовиться к читке. Надо печатать копии сценария для актёров. Надо...

Он остановился у двери своего кабинета, посмотрел на папки в руках.

Впервые за всю прошлую жизнь он чувствовал – он не один. Есть команда. Громов пишет диалоги. Катя будет монтировать. Лёха – звук. Актёры сыграют.

Все вместе. Все ради одного – хорошего, честного кино.

Владимир открыл дверь кабинета, вошёл, сел за стол.

Работа продолжалась.

И теперь он горел. По-настоящему.

Владимир вышел со студии в половине седьмого. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в персиковые и розовые оттенки. Он шёл к скверу быстро, но не бегом – не хотел показаться слишком нетерпеливым.

Алина сидела на той же скамейке. В руках книжка, на коленях – небольшой альбом. Увидела Владимира, помахала.

– Пришёл вовремя.

– Обещал же.

Она встала, убрала книжку в сумку. Сегодня на ней было простое жёлтое платье, волосы распущены. На носу – нет угольных пятен.

– Отмылась, – заметил Владимир.

Алина засмеялась:

– Специально старалась. Чтобы не выглядеть как трубочист.

Они пошли по аллее сквера – неспешно, рядом.

– Так куда ты хотела меня вести? – спросил Владимир.

– Увидишь. Недалеко. Минут двадцать ходьбы.

– Интрига?

– Сюрприз.

Они вышли из сквера, свернули на узкую улочку. Старые дома с деревянными воротами, палисадники с сиренью, тишина.

– Как день прошёл? – спросила Алина.

– Хорошо. Актёров выбрал на кастинге. Сценарий получил – отличный, живой. С директором чай пил, про материализм и дух беседовали.

Алина удивлённо посмотрела на него:

– Про материализм? С директором?

– Ага. Он философ оказался. Говорит, кино – это материализация духа.

– Красиво сказано. – Алина задумалась. – А по-моему, живопись тоже. Берёшь краски – материю. А создаёшь что-то... неосязаемое. Настроение, чувство.

– Получается, мы с тобой одним занимаемся. Только ты кистью, а я камерой.

– Наверное, да.

Они шли дальше. Миновали булочную, где гасили свет. Прошли мимо небольшой церкви – заколоченной, с облупившимися куполами.

– Жаль, что закрыта, – тихо сказала Алина.

– Веришь?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Бабушка верила. Меня в детстве крестила тайком. Но я об этом почти не помню.

– Я тоже крещён, наверное. – Владимир вспоминал память Леманского. – Мать говорила что-то такое.

– Сейчас это не принято. Но многие втайне верят. Просто молчат.

Они помолчали. Тема скользкая. Лучше не углубляться.

– А у тебя как день прошёл? – спросил Владимир.

– Обычно. Рисовала в мастерской. Натюрморт с грушами и кувшином. Скучный, но нужен для зачёта.

– Груши хотя бы съесть можно после?

Алина рассмеялась:

– Можно. Но они уже три дня лежат, подвяли. Не очень аппетитные.

– Печально. Страдать ради искусства и даже грушу нормальную не получить.

– Такова жизнь художника.

Они свернули ещё раз, вышли к небольшому мосту над рекой. Москва-река текла внизу – неширокая, спокойная. Солнце садилось прямо над водой, окрашивая её в золото.

– Вот, – сказала Алина тихо. – Я сюда часто прихожу. Красиво же?

Владимир остановился, посмотрел. Река, мост, старые ивы по берегам. Закатный свет превращал всё в живопись.

– Красиво, – согласился он.

Они прошли на середину моста, прислонились к перилам. Внизу вода отражала небо – розовое, золотое, с облаками.

– Я здесь рисую иногда, – сказала Алина. – Пытаюсь поймать этот свет. Но никогда не получается так, как вижу.

– Почему?

– Не знаю. Может, потому что свет живой. Меняется каждую секунду. А краски статичные.

Владимир кивнул. Та же проблема в кино – свет на плёнке не передаёт того, что видишь глазами.

– А ты можешь поймать? – спросила Алина. – Камерой?

– Попробую. Хочу финальную сцену снимать на закате. В парке. Чтобы свет был такой же – тёплый, золотой.

– Это будет красиво.

Они помолчали. Вода журчала внизу. Где-то каркнула ворона, перелетела с дерева на дерево.

– А знаешь, что мне нравится в закатах? – сказала Алина. – Что они всегда разные. Ни один не повторяется.

– Как люди.

– Как люди, – согласилась она. – Вот вчера закат был красный, почти багровый. А сегодня – персиковый. Завтра будет какой-то третий.

– И ты каждый рисуешь?

– Не каждый. Но стараюсь запомнить.

Владимир посмотрел на неё. Профиль на фоне заката – нос с маленькой горбинкой, губы сжаты в задумчивой улыбке, волосы развеваются на ветру.

– Ты бы хорошо в кадре смотрелась, – сказал он.

Алина обернулась, удивлённо:

– Я? Почему?

– Лицо интересное. Живое. Не красавица, но...

– Спасибо, конечно, – она засмеялась. – «Не красавица» – это комплимент такой?

– Ну... – Владимир смутился. – Я не то хотел сказать. Просто красивые лица бывают скучные. А интересные – они запоминаются.

– Дипломатично вывернулся.

– Честно сказал.

Алина улыбнулась, снова посмотрела на воду:

– Ладно, поверю. Но сниматься я не буду. Я как можно подальше от камеры лучше себя чувствую. То есть за мольбертом.

– Понимаю. Я тоже.

Солнце коснулось горизонта. Свет стал ещё мягче, ещё теплее. Тени удлинились.

– Скоро стемнеет, – заметила Алина. – Пойдём обратно?

– Пойдём.

Они отошли от перил, пошли по мосту обратно. Шли медленно, никуда не торопясь.

– А ты часто так гуляешь? – спросил Владимир. – Одна, по вечерам?

– Не очень. Но иногда нужно. Устаёшь от людей, от мастерской. Хочется тишины.

– Я тебе не мешаю тогда?

– Нет, – она посмотрела на него. – С тобой тишина другая. Не пустая. Наполненная.

Владимир не знал, что ответить. Просто кивнул.

Они шли по улочкам, возвращаясь к скверу. Город темнел, зажигались редкие фонари. Окна домов светились тёплым жёлтым светом.

– А твоя мама знает, что ты с кем-то гуляешь? – спросила Алина.

– Знает. Даже сказала, чтобы привёл тебя на ужин.

– Серьёзно? – Алина остановилась.

– Серьёзно. Но я сказал, что рано ещё.

– Почему рано?

Владимир замялся:

– Ну... мы же всего второй раз встречаемся. Тебе не странно будет?

Алина задумалась, потом рассмеялась:

– Знаешь, а мне всё равно. Я люблю знакомиться с интересными людьми. И если твоя мама такая же, как ты – наверное, мне понравится.

– Она совсем не такая, как я.

– Тем интереснее.

Они дошли до сквера. Остановились у той самой скамейки, где встретились в первый раз.

– Спасибо, что показала мост, – сказал Владимир.

– Не за что. Приходи ещё, если хочешь. Я почти каждый вечер там бываю.

– Приду.

Они стояли, не зная, как прощаться. Пожать руку? Обняться? Просто кивнуть?

Алина решила за обоих – протянула руку:

– До встречи, Владимир.

Владимир пожал её руку – тёплую, маленькую:

– До встречи, Алина.

Она улыбнулась, развернулась и пошла своей дорогой. Владимир смотрел ей вслед – жёлтое платье мелькало между деревьями, потом скрылось за поворотом.

Он постоял ещё немного, потом пошёл домой.

На душе было легко. Разговор был ни о чём особенном – про груши, закаты, тишину. Но приятно. Просто. Тепло.

Владимир шёл по вечерней Москве, вспоминая Алину у моста, на фоне заката. Её профиль, волосы на ветру, задумчивая улыбка.

Интересное лицо. Живое.

Он улыбнулся в темноту и зашагал быстрее.

Дома ждала мать. А завтра – новый рабочий день.

Но сегодняшний вечер был хорошим.

Очень хорошим. И он был по своему счастлив.