Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Володя кивнул, хотя не помнил. Но открыл книгу наугад, нашёл «Незнакомку», начал читать про себя:

"И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне..."

Слова были знакомы – Альберт Вяземский в прошлой жизни тоже читал Блока, в школе, в институте. Но теперь они звучали по-другому. Пронзительнее. Глубже.

– Мам, – Володя поднял голову, – можно я заберу книгу к себе?

– Да забирай, сынок. Твоя она. – Анна Фёдоровна вернулась к плите. – Только береги. Память ведь.

Володя прошёл в свою комнату, сел на кровать, положил книгу на колени. Перелистывал страницы медленно, вчитываясь. Блок писал о любви, о боли, о России. О том, что жизнь прекрасна и трагична одновременно.

"Она пришла с мороза,

Раскрасневшаяся,

Наполнила комнату

Ароматом воздуха и духов..."

Володя вспомнил Алину – как она входит в комнату после прогулки, раскрасневшаяся от холода, от смущения, от радости. И в груди разлилось тепло.

Он закрыл книгу, прижал к груди. Эта вещь прошла через войну, через смерть, через время. И теперь она здесь, в его руках. Память о человеке, в чьём теле он живёт. Память об отце, которого не знал.

Володя встал, подошёл к столу, поставил книгу на полку рядом со сценарием. Две книги – одна из прошлого, другая из будущего. Обе о жизни, о любви, о человеческом.

За окном Москва просыпалась. Трамваи звенели, люди спешили на работу, во дворе дети начинали играть. Обычный день.

Но для Володи он был особенным. Он нашёл ещё одну ниточку, связывающую его с этим миром. Ещё одно доказательство, что он здесь не случайно.

Он посмотрел на часы. Половина восьмого. Через полтора часа на студию. Нужно собираться.

Володя надел чистую рубашку, брюки, начистил ботинки. Взглянул в зеркало – подтянутый, бодрый, с горящими глазами. Человек, который знает, ради чего живёт.

Он вышел из комнаты. Анна Фёдоровна дожидалась его на кухне:

– Володь, я тебе бутерброд завернула. Возьми с собой, в обед съешь.

– Спасибо, мам, – он взял свёрток, поцеловал её. – Я вечером зайду. И... мам, я Алину приведу. Познакомлю.

Лицо Анны Фёдоровны просияло:

– Приводи, сынок. Я буду рада. Очень рада.

Володя ушёл. Спускаясь по лестнице, он думал о том, как много изменилось за эти несколько дней. Он нашёл любовь, нашёл дело, нашёл семью. Нашёл себя.

И всё это только начало.

Впереди была работа, съёмки, творчество. Впереди была жизнь с Алиной. Впереди было столько всего, что захватывало дух.

Володя вышел на улицу, вдохнул полной грудью тёплый июньский воздух и улыбнулся.

Да, жизнь была прекрасна.

И он собирался прожить её так, чтобы не было стыдно.

Володя вошёл на территорию студии в девять утра. Иван Степаныч на проходной махнул рукой:

– Доброе утро, Владимир Игоревич! Борис Петрович вас ищет. Велел, как придёте, сразу к нему.

– К директору? – Володя удивился. – Что-то случилось?

– Да нет, вроде ничего. Просто велел. Идите, идите.

Володя свернул к административному корпусу. Поднялся на второй этаж, постучал в дверь кабинета директора.

– Войдите!

Борис Петрович сидел за массивным столом, заваленным бумагами. Седые волосы были зачёсаны назад, на носу очки. Увидев Володю, он отложил документы, снял очки:

– А, Владимир Игоревич! Проходите, садитесь.

Володя сел в кресло напротив. Борис Петрович откинулся на спинку стула, достал папиросу, закурил. Выпустил дым, посмотрел на Володю внимательно:

– Скажите мне честно. Вы готовы снимать?

Володя растерялся:

– В смысле? Я думал, нам ещё неделю репетировать...

– Вот об этом и хочу поговорить, – Борис Петрович затянулся. – Я вчера заходил в павильон. Смотрел вашу репетицию. Видел, как актёры работают, как вы с ними работаете. И знаете, что я понял?

Володя молчал, ожидая.

– Вы уже готовы, – Борис Петрович наклонился вперёд. – Актёры живут в ролях. Они не играют – они существуют. Зина и Николай Фёдорович – это уже не актёры, это Катя и Петя. Понимаете? Вы добились того, чего многие режиссёры не добиваются за месяцы работы.

– Но, Борис Петрович, – Володя попытался возразить, – я хотел ещё отработать несколько сцен...

– Зачем? – директор оборвал его. – Чтобы заболтать? Чтобы заштудировать до смерти? Владимир Игоревич, я в этом деле сорок лет. Я знаю, когда актёры готовы. Если продолжать репетировать, вы потеряете ту свежесть, ту искренность, которая у вас есть сейчас. Они начнут думать вместо того, чтобы чувствовать.

Володя задумался. Директор был прав. Он и сам чувствовал – актёры на пике формы. Ещё немного, и они начнут повторяться, терять живость.

– Вы правы, – медленно сказал он.

– Конечно, прав, – Борис Петрович усмехнулся. – Поэтому вот что я решил. Даю вам добро на начало съёмок. С понедельника. Сегодня четверг, значит у вас есть три дня на финальную подготовку. Утвердите локации, проверьте технику, согласуйте график. А в понедельник – первый съёмочный день.

Володя почувствовал, как сердце забилось чаще. Съёмки. Настоящие съёмки. Не репетиции, а работа на камеру.

– Я... да, Борис Петрович. Спасибо.

– Не благодарите, – директор встал, подошёл к окну. – Я верю в ваш проект. Верю в вас. Снимайте так, как чувствуете. Не бойтесь. У вас получится.

Он повернулся:

– Идите. Михаил Сергеевич уже всех предупредил. Команда вас ждёт в павильоне номер три. Собирайте совещание, планируйте.

Володя вышел из кабинета как ошпаренный. Съёмки. С понедельника. Надо всё организовать, подготовить, проверить. Три дня – это мало и одновременно много.

Он почти бежал к павильону. Сердце колотилось. В голове уже складывался план – что успеть, кого предупредить, что проверить.

Дверь павильона была открыта. Володя вошёл и замер.

Вся команда была в сборе. Катя-монтажница сидела на стуле с блокнотом. Лёха-звукооператор возился с оборудованием. Коля-ассистент бегал туда-сюда, что-то записывая. Николай Фёдорович и Зина стояли в углу, о чём-то тихо разговаривая. У стены сидел Алексей Николаевич Громов – сценарист, худой, с вечной папиросой. Рядом с ним Иван Кузьмич – декоратор, в рабочем комбинезоне.

Все повернулись, увидев Володю.

– Владимир Игоревич! – Коля бросился к нему. – Это правда? Михаил Сергеевич сказал, что мы начинаем снимать с понедельника?

– Правда, – Володя кивнул, проходя в центр павильона. – Борис Петрович дал добро. С понедельника мы снимаем.

Повисла секундная тишина. Потом все заговорили разом:

– Так быстро?

– А мы успеем подготовиться?

– Надо декорации проверить!

– А костюмы все готовы?

Володя поднял руку, призывая к тишине:

– Друзья, спокойно. У нас три дня. Успеем всё. Главное – действовать по плану. Коля, записывай.

Коля вскинул блокнот, приготовил карандаш.

– Сегодня, четверг, – Володя начал ходить по павильону, – нам нужно сделать следующее. Первое – утвердить натурные локации. Где будем снимать уличные сцены, где парк, где почтовое отделение. Иван Кузьмич, вы со мной поедете. Нужен ваш глаз – что можно использовать как есть, а что придётся строить или дорабатывать.

Иван Кузьмич кивнул:

– Готов. Когда едем?

– Сразу после совещания. Второе, – Володя повернулся к Лёхе, – звук. Лёха, нужно проверить всё оборудование. Микрофоны, записывающее устройство. Чтобы в понедельник не было сюрпризов.

– Понял, – Лёха затушил папиросу. – Сегодня всё прогоню.

– Третье, – Володя посмотрел на Катю, – плёнка. Сколько у нас в наличии?

Катя полистала блокнот:

– Три тысячи метров. Борис Петрович вчера выделил.

– Хорошо. Этого хватит, если снимать экономно. Я планирую каждую сцену делать максимум три дубля. Нельзя расточительствовать. Четвёртое, – он повернулся к Николаю и Зине, – костюмы. Вера Дмитриевна сказала, что к понедельнику всё будет готово, но я хочу, чтобы вы сегодня сходили, померили финальные варианты. Если что-то не так – она подгонит.

– Хорошо, – Зина кивнула.

– Пятое, – Володя посмотрел на Громова-сценариста, – Алексей Николаевич, мне нужны ещё экземпляры сценария. Штук пять. Для технической группы, для оператора, для декораторов.

Громов кивнул, затягиваясь:

– Дам. У меня копии есть.

– Отлично. Шестое – оператор. Михаил Сергеевич сказал, что нам выделили Петра Ильича Ковалёва. Он освободился со вчерашнего дня. Мне нужно с ним встретиться сегодня же, обсудить план съёмок, походить по локациям.

Коля записывал быстро, язык высунув от усердия.

– Седьмое – транспорт. Коля, организуй машину на понедельник. Нам нужно перевозить актёров, оборудование, костюмы.

– Есть! – Коля записал.

– И последнее, – Володя остановился, обвёл всех взглядом. – Друзья, мы начинаем снимать. Это не репетиция. Это настоящая работа. Мы будем уставать, будут сложности, будут косяки. Но я верю в нас. Верю, что мы создадим фильм, которым будем гордиться. Вы со мной?

– С вами! – хором ответили все.

Володя улыбнулся:

– Тогда за работу. У нас три дня. Времени мало. Коля, пошли искать Петра Ильича. Иван Кузьмич, через полчаса встречаемся у проходной – поедем по локациям. Лёха, начинай проверку техники. Катя, составь список того, что понадобится на съёмках – хронометраж сцен, план монтажа. Остальные – готовьтесь. В субботу собираемся все вместе, финальный прогон. Вопросы есть?

Вопросов не было. Все ринулись выполнять задачи. Павильон ожил – зазвучали голоса, застучали шаги, заскрипели двери.

Володя стоял в центре этого водоворота и чувствовал, как внутри разгорается огонь. Начинается. По-настоящему начинается.

Коля подбежал к нему:

– Владимир Игоревич, Пётр Ильич в третьем корпусе, в монтажной. Пошли?

– Пошли.

Они вышли из павильона. Студия жила своей обычной жизнью – где-то работали, где-то грузили декорации, где-то репетировали. Володя и Коля быстрым шагом направились к третьему корпусу.

– Коля, – спросил Володя на ходу, – ты записал всё?

– Всё, Владимир Игоревич! – Коля похлопал по блокноту. – Тут теперь вся наша жизнь на три месяца.

– Молодец. Ты у меня лучший ассистент.

Коля покраснел от удовольствия.

В монтажной пахло плёнкой и химикатами. За столом сидел мужчина лет сорока пяти, худощавый, с прилизанными тёмными волосами и усами. Он склонился над световым столом, изучая какие-то кадры через лупу.

– Пётр Ильич? – Володя подошёл.

Мужчина поднял голову, снял очки:

– Да? А, вы Леманский? Михаил Сергеевич говорил, что вы подойдёте.

– Владимир Игоревич, – Володя протянул руку.

Ковалёв пожал её – рукопожатие крепкое, уверенное:

– Пётр Ильич. Оператор. Слышал про ваш проект. «Майский вальс», так?

– Так.

– Интересно, – Ковалёв отложил лупу. – Давно короткометражки не снимал. Всё полные метры. А тут тридцать минут. Можно экспериментировать, не боясь бюджет разорить.

– Вот именно, – Володя сел напротив. – Пётр Ильич, мне нужно с вами поговорить о концепции съёмок. У меня есть видение, но мне нужен профессионал, который воплотит это технически.

– Слушаю.

– Я хочу снимать в реалистичной манере. Минимум постановочности. Камера должна быть как будто случайным свидетелем. Понимаете? Мы подглядываем за жизнью, а не конструируем её.

Ковалёв прищурился:

– Интересный подход. Значит, много натурных съёмок?

– Да. Улицы, парк, настоящий трамвай. Минимум павильонов.

– Свет будет сложный, – Ковалёв задумался. – Натурный свет непредсказуем. Надо будет работать быстро, ловить нужное время суток.

– Именно. Вы готовы к такому?

Ковалёв улыбнулся:

– Я тридцать лет снимаю. Готов к чему угодно. Когда смотрим локации?

– Через полчаса. Поедем с Иваном Кузьмичом.

– Отлично. Пойдёмте, возьму камеру, покажу вам.

Они прошли в соседнее помещение, где хранилось оборудование. Ковалёв достал с полки камеру – массивную, тяжёлую, с блестящими металлическими деталями.

– Это наша рабочая лошадка, – он погладил камеру. – «Родина». Надёжная, проверенная. Весит двадцать килограммов, но кадр даёт чистый. Я на ней полгорода снял.

Володя осторожно потрогал камеру. Холодный металл, запах масла и металла. Инструмент. Инструмент, которым они будут творить.

– Пётр Ильич, а ручные съёмки возможны?

– Ручные? – Ковалёв удивился. – С этой махиной? Сложно, но возможно. Зачем?

– Есть несколько сцен, где нужна динамика. Камера идёт за героем, следует за ним. Чтобы зритель чувствовал движение, живость.

Ковалёв присвистнул:

– Смелая идея. Редко кто так снимает. Обычно камера стоит на треноге, статично.

– Я не хочу статики, – Володя посмотрел на оператора. – Я хочу жизнь.

– Понял, – Ковалёв кивнул. – Значит, будем двигаться. Придётся попотеть, но сделаем.

Они вышли из корпуса. У проходной уже ждал Иван Кузьмич с потрёпанным портфелем. Рядом стояла машина – чёрная «Эмка», за рулём дремал шофёр.

– Все в сборе? – Володя огляделся. – Тогда поехали.

Они втроём сели в машину. Шофёр завёл мотор, машина тронулась.

– Куда едем? – спросил Иван Кузьмич.

– Сначала на Арбат, – Володя достал блокнот. – Там будем снимать сцену встречи. Потом в Парк Горького – финальная сцена. Потом на почту – есть одна на Маросейке, старое здание, должно подойти.

Машина ехала по Москве. Володя смотрел в окно – город жил, дышал, работал. Люди спешили по делам, трамваи звенели, где-то строили, где-то ремонтировали. Москва восстанавливалась после войны. И его фильм будет об этом – о жизни, которая продолжается.

На Арбате они вышли. Володя осмотрелся – узкая улица, дома по обе стороны, трамвайные пути посередине. Идеальное место для сцены встречи.

– Вот здесь, – он показал. – Петя идёт с той стороны, Катя – с этой. Лужа будет вот тут, на повороте. Пётр Ильич, как думаете, свет нормальный?

Ковалёв прищурился, оценивая:

– Утром хорошо. Часов в восемь-девять солнце будет сбоку, даст мягкий свет. Тени не резкие. Подойдёт.

– Отлично. Иван Кузьмич, тут нужно будет сделать лужу. Большую, но не слишком. И разметить место для писем, которые Катя уронит.

Иван Кузьмич записывал:

– Лужу сделаем искусственную. Вечером перед съёмкой воды нальём. Письма – не вопрос, бутафория.

Они провели на Арбате полчаса, замеряя углы, выбирая точки для камеры. Ковалёв смотрел в видоискатель, прикидывал кадры. Володя объяснял, что хочет видеть – вот здесь крупный план Пети, вот здесь общий план улицы, вот здесь Катя в центре кадра.

Потом поехали в Парк Горького. Танцплощадка была большая, асфальтированная, с эстрадой. Идеальное место для финала.

– Здесь будет оркестр, – Володя показал на эстраду. – Камера здесь, снимает общий план – пары танцуют, Петя и Катя в центре. Потом наезд, крупный план их лиц. Потом отъезд, опять общий план. Чтобы показать – они не одни, вокруг жизнь, люди, счастье.

Ковалёв кивал:

– Красиво. Романтично. Зритель в зале будет плакать.

– Надеюсь, – Володя улыбнулся.

Они объехали ещё несколько мест – почту на Маросейке, небольшой скверик для сцены с гармонистом, улицу для сцен поисков. К вечеру вернулись на студию.

Володя чувствовал усталость, но приятную. Они успели много. Локации утверждены, план съёмок намечен, оператор в деле.

В павильоне горел свет. Лёха ещё возился с оборудованием, Катя что-то записывала. Увидев Володю, она подошла:

– Владимир Игоревич, я составила график. Вот, посмотрите.

Володя взял лист. Катя расписала съёмочные дни по сценам, учитывая локации, актёров, оборудование. Всё чётко, логично.

– Отлично, Катя. Ты молодец.

Она засмущалась:

– Я просто подумала, что так будет удобнее.

– И правда удобнее. Размножь это. Раздай всем.

Лёха подошёл, вытирая руки тряпкой:

– Владимир Игоревич, техника проверена. Всё работает. Микрофоны в порядке, записывающее устройство тоже.

– Отлично, Лёха. Спасибо.

Коля вбежал в павильон, запыхавшийся:

– Владимир Игоревич! Машину на понедельник заказал. Будет ЗИС-5, грузовик. Влезет всё – и оборудование, и люди.

– Молодец, Коля.

Володя оглядел павильон. Команда работала как часы. Каждый знал своё дело, каждый вкладывался. И это было прекрасно.

– Друзья, – он поднял голос, – на сегодня заканчиваем. Все устали. Завтра продолжим. Пятница – подготовка костюмов, реквизита. Суббота – финальный прогон с актёрами. Воскресенье – выходной, отдыхаем. А в понедельник – снимаем. Всем спасибо за работу.

Они разошлись. Володя остался один в пустом павильоне. Постоял, осматриваясь. Через четыре дня здесь будут съёмки. Настоящие съёмки.

Он выключил свет, вышел, закрыл дверь.

Вечерняя студия была тихой. Большинство уже ушли домой. Володя медленно шёл к выходу, думая обо всём, что предстоит.

И вдруг понял – он счастлив. По-настоящему, глубоко счастлив. Он делает то, о чём мечтал. Создаёт кино. Работает с людьми, которые верят в него. Любит женщину, которая ждёт его.

Глава 16

Володя встретил Алину у Пушкинской площади в шесть вечера. Она стояла у памятника в светлом платье, с альбомом под мышкой, и когда увидела его, улыбнулась так, что у него перехватило дыхание.

– Здравствуй, – она поднялась на цыпочки, поцеловала его в щёку.

– Здравствуй, – Володя обнял её, вдохнул запах лаванды и красок. – Соскучился.

– Я тоже. Целый день не виделись – вечность просто.

Они пошли по бульварам, не спеша, держась за руки. Вечерняя Москва была прекрасна – июньское солнце клонилось к закату, окрашивая всё в золотистые тона. На скамейках сидели старики, играя в домино. Дети бегали с воздушными шарами. Молодые пары прогуливались, как и они. Где-то играл уличный музыкант на аккордеоне – старый вальс, протяжный и немного грустный.

– Как прошёл день? – спросила Алина.

Володя рассказывал – про встречу с директором, про разрешение на съёмки, про то, как они с оператором объезжали локации. Алина слушала, прижавшись к его плечу, изредка кивая.

– Значит, с понедельника снимаете? – она посмотрела на него снизу вверх. – Ты же будешь занят с утра до ночи.

– Буду, – признал Володя. – Но вечера у меня твои. Всегда.

Она улыбнулась, сжала его руку крепче.

Они свернули на Тверской бульвар. Липы стояли в полном цвету, и воздух был напоен их сладким, чуть дурманящим ароматом. Алина остановилась, запрокинула голову, вдыхая:

– Как пахнет... Я обожаю липу. Это же запах лета, Москвы, дома.

– Дома, – повторил Володя задумчиво.

Алина посмотрела на него:

– Ты о чём задумался?

Он молчал секунду, потом вдруг сказал:

– Алина, а пойдём ко мне домой.

Она удивилась:

– К тебе? Но ты же в коммуналке живёшь...

– Именно, – Володя повернулся к ней. – Я хочу познакомить тебя с матерью.

Алина побледнела, остановилась:

– С матерью? Володя, но... но я не готова... Я не знаю, что говорить, как себя вести...

– Просто будь собой, – Володя взял её за руки. – Мама хорошая. Она уже знает о тебе. Я рассказывал. Она хочет познакомиться. И я... – он помолчал, – я хочу, чтобы вы встретились. Ты самая важная для меня женщина. И она самая важная. Вы должны знать друг друга.

Алина кусала губу. В глазах плескался страх, волнение, но и что-то ещё – надежда, может быть.

– Хорошо, – наконец сказала она тихо. – Пойдём.

Они шли молча. Алина явно нервничала – поправляла платье, волосы, теребила альбом. Володя тоже волновался, хотя и пытался не показывать. Две самые дорогие женщины в его жизни встретятся. Что, если не понравятся друг другу?

У подъезда Алина остановилась:

– Подожди. Как я выгляжу? Нормально?

– Прекрасно выглядишь, – Володя поцеловал её в лоб. – Не волнуйся. Всё будет хорошо.

Они поднялись по знакомой скрипучей лестнице. Володя открыл дверь в коммуналку. Из кухни доносились голоса – Клавдия и Пётр Иванович о чём-то спорили. Запахло борщом и жареным луком.

– Мам! – позвал Володя. – Я пришёл! И гостью привёл!

Из кухни выглянула Анна Фёдоровна. Увидела Алину, вытерла руки о фартук и улыбнулась – широко, тепло, по-матерински:

– Ох, батюшки! Так вот она какая! Проходите, проходите, милые!

Алина неуверенно шагнула в коридор. Анна Фёдоровна подошла, взяла её за руки, оглядела:

– Какая ты красивая, деточка. Володя не обманул. Очень красивая.

– Здравствуйте, – Алина смутилась. – Я Алина. Очень приятно.

– Анна Фёдоровна, – мать обняла её, прижала к себе. – Ох, какая ты худенькая-то. Небось, не ешь ничего, всё за рисованием сидишь?

– Как вы узнали? – Алина удивилась.

– А Володя рассказывал, – Анна Фёдоровна повела их на кухню. – Что ты художница, что рисуешь всё время. Иди, иди, садись. Я как раз ужин готовлю. Останетесь?

– Мам, мы не хотели мешать...

– Какое мешать! – Анна Фёдоровна замахала руками. – Садитесь оба! Сейчас я вам такой ужин накрою!

Она засуетилась у плиты. Володя и Алина сели за стол. Алина всё ещё нервничала, комкая край платья. Володя накрыл её руку своей, сжал успокаивающе.

В кухню заглянул Пётр Иванович:

– О, Володя! И барышню привёл. Здравствуй, милая.

– Здравствуйте, – Алина встала, чуть поклонилась.

– Сиди, сиди, – Пётр Иванович махнул рукой. – У нас тут просто. Анна Фёдоровна, дай-ка я тебе помогу.

– Иди, иди, Петрович, в свою комнату, – отмахнулась Анна Фёдоровна. – Тут дел на пять минут.

Пётр Иванович исчез. Клавдия высунулась из-за двери, окинула Алину любопытным взглядом, прыснула и тоже ушла. Володя знал – через пять минут вся коммуналка будет в курсе, что он привёл девушку домой.

Анна Фёдоровна поставила на стол миску с борщом, хлеб, сало, солёные огурцы, масло. Разлила борщ по тарелкам – густой, красный, с большим куском мяса и сметаной.

– Ешьте, не стесняйтесь, – она села напротив. – Алиночка, ты борщ любишь?

– Очень люблю, – Алина взяла ложку. Попробовала, и лицо её просветлело. – Боже мой, как вкусно! Я такого давно не ела!

– Ешь, ешь, деточка, – Анна Фёдоровна сияла. – Я могу ещё добавить, если хочешь.

Они ели молча. Алина явно наслаждалась – борщ был и правда отменный, как могла приготовить только мать. Володя смотрел на них двоих – на мать, которая с нескрываемой нежностью поглядывала на Алину, и на Алину, которая постепенно расслаблялась, перестала нервничать.

– Алиночка, – заговорила Анна Фёдоровна, когда все доели, – а расскажи мне о себе. Володя говорил, что ты в училище учишься?

– Да, на третьем курсе, – Алина кивнула. – Художественное училище. Скоро защита диплома.

– И что рисуешь? Портреты? Пейзажи?

– Разное, – Алина оживилась. – Сейчас работаю над серией городских пейзажей. Москва после войны. Хочу передать... как бы это сказать... надежду. Город разрушен, но люди строят, восстанавливают, живут. Вот это и хочу показать.

Анна Фёдоровна слушала, кивая:

– Умница. Доброе дело делаешь. Людям сейчас нужна надежда. Нужно видеть, что жизнь продолжается.

– Вот именно, – Алина улыбнулась.

– А родители у тебя есть, деточка?

Алина потупилась:

– Нет. Погибли давно. В тридцать седьмом. Бабушка воспитывала, но она умерла в эвакуации. Я одна.

Анна Фёдоровна охнула, встала, обошла стол, обняла Алину:

– Ох, сироточка ты моя... Бедная девочка. Одна-одинёшенька.

Алина прижалась к ней, и Володя увидел, как в её глазах блеснули слёзы:

– Я привыкла уже. Давно одна живу.

– Ну нет, – Анна Фёдоровна гладила её по голове. – Теперь ты не одна. Теперь у тебя есть Володя. И есть я. Будешь ко мне приходить, как к родной матери. Я тебе и борща наварю, и пирогов напеку, и рубашки постираю, если надо.

Алина тихо всхлипнула. Володя почувствовал, как у него самого к горлу подступил комок. Вот она, настоящая материнская любовь – без слов, без расспросов, просто принять чужого ребёнка как своего.

Анна Фёдоровна вернулась на своё место, достала платок, вытерла глаза:

– Ладно, хватит слёзы лить. Давайте лучше чай пить. Я пирожки вчера пекла с яблоками. Володя их любит с детства.

Она поставила на стол чайник, тарелку с пирожками. Разлила чай по чашкам, положила в каждую ложку мёда.

– Алиночка, а Володя тебе про себя рассказывал? Какой он был в детстве?

– Мам, – Володя покраснел, – зачем...

– А что зачем? – Анна Фёдоровна лукаво улыбнулась. – Пусть девочка знает, за кого замуж выходить собирается.

– Мам!

Алина засмеялась – впервые за вечер звонко, искренне:

– Я хочу послушать!

– Вот и я говорю – надо, – Анна Фёдоровна устроилась поудобнее. – Значит, так. Володя в детстве был мальчишка хулиганистый. Тихий, вроде, а проказ натворит – мама не горюй.

– Мам, ну пожалуйста...

– Тише, сынок, не перебивай, – она махнула рукой. – Помню, было ему лет шесть. Решил он, значит, курицу покормить. Ну думаю – молодец, заботливый растёт. А он взял – и кошку нашу, Мурку, понимаешь, в курятник запустил. Думал, она с курами подружится.

Алина прыснула в кулак.

– А в итоге что? – продолжала Анна Фёдоровна. – Кошка кур распугала, курицы взлетели, перья летят, квохчут на весь двор. Мурка сама испугалась, на забор забралась, слезть боится. А Володя стоит и плачет – думал, подружатся, а они разругались.

Володя закрыл лицо руками:

– Мам, зачем ты это рассказываешь...

– А чтобы знала девушка твоя, что у тебя фантазия буйная с детства была, – Анна Фёдоровна смеялась. – Или вот ещё. Лет восемь ему было. Пошёл в школу. Учительница задание даёт – написать сочинение «Как я провёл лето». А он что написал, как думаешь?

– Что? – Алина наклонилась вперёд, заинтересованно.

– Написал, что летал на луну! – Анна Фёдоровна всплеснула руками. – Серьёзно так написал – построил ракету из ящиков, полетел, встретил там лунных зайцев, поговорил с ними, вернулся обратно. Учительница в шоке была. Вызвала меня в школу, говорит: «Анна Фёдоровна, у вашего сына с головой всё в порядке?»

Алина хохотала, держась за живот. Володя сидел красный как рак:

– Мне было восемь лет! Я думал, сочинение – это когда придумываешь!

– Ну да, придумал ты, – мать покачала головой. – Так придумал, что потом полшколы на переменах просили продолжение рассказать – что ещё на луне видел.

– Господи, – Володя простонал.

– А потом, – Анна Фёдоровна не унималась, – в институте учился, стихи писал. Ох, какие стихи! Вот принесёт, бывало, почитает вслух. Про любовь всё, про страдания. А любви-то у него ещё не было! Шестнадцать лет пацану, откуда любовь? Но страдает, изображает. Ходит по комнате, волосы треплет, стонет: «О, как мне тяжко! О, как мне больно!»

Алина уже не могла сдержаться, смеялась в голос. Володя тоже улыбался, хоть и смущался:

– Мам, ты меня совсем опозорить решила?

– Да какой позор, сынок, – Анна Фёдоровна погладила его по руке. – Это же детство. Все через это проходят. Зато теперь Алиночка знает, что ты у меня романтик с детства был. И фантазёр. И добрый – помнишь, как ты котёнка домой притащил? Насквозь мокрого, грязного. Говоришь: «Мама, он замёрзнет, надо спасти!» И мы его отмыли, обогрели, молоком напоили. Потом соседям отдали, у нас уже кошка была.

– Это было, – признал Володя тихо.

Анна Фёдоровна посерьёзнела, взяла Алину за руку:

– Володя у меня хороший. Добрый, честный, трудолюбивый. Да, мечтатель, да, голова в облаках бывает. Но сердце у него золотое. Он тебя не обидит. Будет беречь, любить, заботиться. Я это знаю.

Алина смотрела на Володю влажными глазами:

– Я тоже это знаю.

Они сидели за столом ещё долго. Анна Фёдоровна рассказывала истории – смешные, трогательные, бытовые. О том, как Володя в школе учился, как друзей домой приводил, как первый раз на фронт уходил – стоял на пороге, обнимал мать, обещал вернуться. И вернулся.

Алина слушала, изредка вставляя вопросы. Володя сидел, держа её за руку под столом, и чувствовал невероятное тепло. Две самые дорогие женщины сидят рядом, разговаривают, смеются. Это и есть семья. Это и есть дом.

Когда часы на стене пробили девять, Алина встала:

– Анна Фёдоровна, мне, наверное, пора. Поздно уже.

– Да, конечно, деточка, – мать тоже поднялась. – Володя, проводи девушку. И смотри, чтобы до дома довёл, не бросил на полдороге.

– Мам, что ты говоришь...

– А я проверю! – Анна Фёдоровна погрозила пальцем. – Алиночка, приходи ещё. Приходи в любое время. Я всегда рада. Будешь мне как дочка.

Алина обняла её – крепко, по-настоящему:

– Спасибо вам. За всё. Я обязательно приду.

Они спустились по лестнице, вышли на улицу. Было темно, луна висела над крышами, где-то лаял пёс. Алина прижалась к Володе:

– Твоя мама... она чудесная. Такая добрая, тёплая. Я влюбилась в неё.

– Она в тебя тоже влюбилась, – Володя обнял её. – Видел, как смотрела.

– Володя, – Алина остановилась, посмотрела ему в глаза, – у меня так давно не было ощущения дома. Семьи. А сегодня... сегодня я почувствовала. Спасибо тебе.

Он поцеловал её – нежно, долго, не обращая внимания на редких прохожих.

– Это теперь твой дом тоже, – прошептал он. – И моя мать – твоя мать. Мы семья.

Они дошли до дома Алины, долго прощались на пороге. Наконец Алина ушла в подъезд, помахав на прощание.

Володя шёл обратно и улыбался. День был хорошим. Очень хорошим. Всё складывалось – работа, любовь, семья.

Когда он вернулся домой, мать ещё не спала. Сидела на кухне, пила чай.

– Довёл? – спросила она.

– Довёл.

– Хорошая девочка, – Анна Фёдоровна кивнула. – Правильная. Видно, что любит тебя. И ты её любишь.

– Люблю, мам. Очень.

– Вот и женись, – просто сказала она. – Чего тянуть? Война кончилась, жизнь начинается. Женись, детей рожайте. Я внуков хочу нянчить.

Володя засмеялся:

– Мам, мы только месяц знакомы!

– И что? – она посмотрела на него серьёзно. – Твой отец мне на третий день знакомства предложение сделал. Я согласилась. И прожили мы с ним счастливо, пока Господь не забрал его. Если любишь – не тяни. Жизнь короткая.

Володя задумался. А ведь мать права. Зачем ждать? Он знает, что любит Алину. Знает, что хочет быть с ней всегда. Знает, что она – та самая.

– Подумаю, мам, – сказал он тихо.

– Думай, думай, – она встала, поцеловала его в лоб. – Спокойной ночи, сынок. Спи хорошо.

Володя лёг в постель и долго не мог уснуть. Думал об Алине, о матери, о том вечере. Думал о будущем – о свадьбе, о детях, о доме, где они будут жить вместе.

Володя приехал на студию к восьми утра. Солнце уже поднялось высоко, обещая жаркий день. У проходной его встретил Иван Степаныч:

– Доброе утро, Владимир Игоревич! Ваши уже все в сборе. С семи копошатся.

– Все? – Володя удивился. – Кто все?

– Да почти вся команда. Иван Кузьмич декорации готовит, Лёха звук проверяет, Коля туда-сюда бегает. Вера Дмитриевна актёров в костюмерную загнала – последнюю примерку делает.

Володя ускорил шаг. Студия уже жила полной жизнью – везде были люди, везде что-то происходило. Он направился сначала к декорационному цеху.

Иван Кузьмич стоял посреди огромного помещения, заставленного фанерными конструкциями, досками, банками с краской. Вокруг него суетились трое рабочих в комбинезонах.

– Иван Кузьмич! – окликнул Володя.

Декоратор обернулся, вытер пот со лба:

– А, Владимир Игоревич! Как раз вовремя. Смотрите, что мы сделали.

Он отвёл Володю к углу цеха. Там стояла декорация почтового отделения – стойка, стеллажи с ящиками, даже почтовые весы.

– Это на случай, если погода подведёт, – объяснил Иван Кузьмич. – Вы хотели натурные съёмки, но лучше подстраховаться. Если дождь пойдёт, сможем в павильоне снять.

Володя обошёл декорацию, потрогал стойку – крепкая, основательная.