Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– А, Владимир Игоревич! Вовремя. Уважаю пунктуальность. Садитесь, – она указала на стул. – Актёры придут?

– Должны подойти к половине двенадцатого, – Володя сел. – Я им вчера сказал.

– Хорошо. Тогда пока поговорим, – Вера Дмитриевна достала блокнот, перелистнула страницы. – Я сценарий прочитала. Хорошая история. Простая, человечная. Костюмы нужны соответствующие – чтобы персонажи выглядели как живые люди, а не как актёры в наряде. Согласны?

– Полностью согласен, – Володя наклонился вперед. – Вера Дмитриевна, у меня к вам вопрос. Вы давно на студии работаете?

– С двадцать третьего года, – она гордо выпрямилась. – Ещё с Протазановым работала. «Аэлиту» помните? Так вот, костюмы марсиан – это моё. Правда, тогда я ещё помощницей была, но руку приложила.

– Значит, вы знаете, как костюм создаёт характер, – Володя смотрел на неё серьёзно. – Как одна деталь может рассказать о человеке больше, чем десять страниц текста.

Вера Дмитриевна сняла очки, протёрла платком, надела обратно:

– Вижу, молодой человек, вы понимаете в деле. Редко режиссёры об этом задумываются. Думают – дай актёру любую одежду, и ладно. А ведь костюм – это половина образа. Особенно в кино, где всё видно крупным планом.

– Именно, – Володя достал свой экземпляр сценария. – Давайте пройдёмся по персонажам. Начнём с Пети. Что мы о нём знаем? Демобилизованный шофёр, двадцать восемь лет, прошёл войну. Вернулся в Москву. Какой он внешне?

Вера Дмитриевна задумалась, барабаня пальцами по столу:

– Военный. Значит, выправка, подтянутость. Но уже не в форме – дембель. Одет по-граждански, но видно, что непривычно ему. Понимаете? Четыре года в гимнастёрке ходил, а теперь пиджак надел – и чувствует себя не в своей тарелке.

– Точно! – Володя оживился. – Вот именно это нам и нужно показать. Петя пытается вернуться к мирной жизни, но пока получается неловко. Значит, костюм должен быть... как бы не совсем по фигуре. Понимаете? Пиджак чуть великоват или, наоборот, жмёт в плечах. Брюки подвёрнуты. Рубашка простая, солдатская по сути.

Вера Дмитриевна записывала в блокнот:

– Хорошо. А цвет?

– Серый, – не задумываясь, ответил Володя. – Или тёмно-синий. Ничего яркого. Фронтовики привыкли к защитному, к серому. Им яркие цвета непривычны.

– Согласна, – Вера Дмитриевна кивнула. – А обувь?

– Ботинки. Старые, стоптанные, но начищенные до блеска. Армейская привычка – сапоги блестят всегда.

– Хорошо. А головной убор?

Володя задумался. В голове всплыли кадры из прошлой жизни – старые советские фильмы, фотографии сорок пятого года.

– Кепка, – сказал он. – Обычная рабочая кепка. Или вообще без головного убора. Петя же шофёр, водители часто без кепки ходят – мешает за рулём.

Вера Дмитриевна записала, кивнула:

– Дельно. Теперь Катя. Девушка-почтальон, двадцать три года. Что с ней?

– Катя – противоположность Пете, – Володя листал сценарий. – Она молодая, жизнерадостная, но при этом уставшая от жизни. Понимаете? Внешне бодрая, а внутри измотанная. Костюм должен это показывать. Форма почтальона – синее платье, фартук, может быть. Но не новое. Поношенное, много раз стиранное, выцветшее.

– А платок? – Вера Дмитриевна подняла глаза от блокнота.

– Обязательно, – Володя вспомнил описание из сценария. – Голубой платок. Это важная деталь – он материн. Катя его носит как память. Значит, платок должен быть не новый, но аккуратный, бережно хранимый.

– Понятно. А в финале? На танцплощадке?

– В финале Катя должна преобразиться, – Володя встал, начал ходить по костюмерной. – Она надевает лучшее платье. Может быть, тоже не новое, может быть, перешитое из довоенного. Но для неё это праздник. Первый раз за долгое время она идёт на танцы, к людям, к жизни. Цвет... – он задумался, – светлый. Белый или кремовый. Чтобы контраст был с синей формой почтальона.

Вера Дмитриевна быстро записывала:

– Хорошо. А волосы? Причёска?

– Коса, – сразу ответил Володя. – Когда она работает – коса, заплетённая строго. А на танцплощадке – распущенные волосы или собранные, но мягко. Чтобы показать: она расслабилась, позволила себе быть женщиной, а не просто почтальоном.

В дверь постучали. Вошли Зина и Николай Фёдорович. Зина была в своём обычном платье в цветочек, Николай в рубашке и брюках.

– Здравствуйте! – Зина поздоровалась. – Мы не опоздали?

– Вовремя, – Вера Дмитриевна поднялась. – Проходите, милые. Сейчас будем вас наряжать.

Она подошла к стеллажам с костюмами, начала перебирать вешалки:

– Николай Фёдорович, вы какой размер носите?

– Сорок восьмой, вроде, – Николай смущённо пожал плечами.

– Сейчас подберём, – Вера Дмитриевна достала несколько пиджаков. – Померьте вот эти.

Николай начал примерять. Первый пиджак был явно мал – в плечах трещал. Второй велик – рукава свисали. Третий сел почти впору, но Володя покачал головой:

– Слишком новый. Петя не может себе позволить новый пиджак. Он недавно демобилизовался, денег нет. Это либо старый его довоенный, либо купленный с рук.

Вера Дмитриевна оценивающе посмотрела на него:

– Правильно мыслите. – Она достала другой пиджак, серый, с потёртыми локтями. – Вот этот попробуйте.

Николай надел. Пиджак был чуть великоват в плечах, рукава немного длинны. Но именно это и создавало нужный эффект – человек надел чужую одежду, пытается в неё вписаться.

– Вот это то, что нужно! – Володя обошёл Николая кругом. – Видите? Он выглядит как человек, который пытается вернуться к мирной жизни, но ещё не привык. Рукава можно чуть подвернуть – покажет, что Петя практичный, хозяйственный.

Вера Дмитриевна кивнула:

– Девочка, – обратилась она к швее за машинкой, – запиши: пиджак серый, номер сорок семь, для Николая Фёдоровича. Подшить рукава на один сантиметр, не больше.

Потом достала брюки – простые, тёмно-серые, немного мешковатые.

– Вот эти подойдут, – сказал Володя. – Простые рабочие брюки. Петя же шофёр, ему франты ни к чему.

Николай примерил. Брюки были немного длинны, но Вера Дмитриевна сразу заметила:

– Подворачивать не будем. Подошьём до нужной длины. А рубашку какую хотите?

– Белую, – Володя не задумываясь ответил. – Простую белую рубашку без изысков. Воротник обычный. Можно даже чуть-чуть поношенную – воротничок потёрт, манжеты слегка обтрепаны. Но чистую, выглаженную. Петя аккуратный.

Вера Дмитриевна нашла подходящую рубашку. Николай примерил, посмотрел на себя в зеркало:

– А я и правда стал похож на шофёра, – удивился он. – Как будто и правда с фронта вернулся.

– Вот именно, – Володя подошёл к нему. – Теперь добавим детали. Вера Дмитриевна, у вас есть старые часы? Карманные?

– Есть. Отцовские ещё, – она достала из ящика стола потёртые карманные часы на цепочке. – Вот.

– Идеально, – Володя взял часы, вложил в нагрудный карман пиджака Николая так, чтобы цепочка свисала. – Видите? Это часы, которые Петя берёг на фронте. Может, отцовские, может, купленные перед войной. Но они с ним прошли весь путь. Это талисман.

Николай осторожно потрогал часы:

– А можно мне правда их взять? На съёмки?

– Конечно, милый, – Вера Дмитриевна кивнула. – Только береги.

– Теперь обувь, – Володя посмотрел на ноги Николая. – Вера Дмитриевна, есть старые ботинки? Начищенные, но поношенные?

Она достала из-под стеллажа несколько пар. Володя выбрал тёмно-коричневые, потёртые, но явно ухоженные:

– Вот эти. Померьте.

Николай надел. Ботинки сели впору. Он встал, прошёлся, посмотрел на себя в большое зеркало у стены:

– Я... я не узнаю себя. Я и правда Петя.

Володя встал рядом с ним, смотрел на отражение:

– Вот именно. Костюм создаёт характер. Теперь когда вы наденете это на съёмках, вам легче будет войти в роль. Вы не Николай Фёдорович, примеряющий одежду. Вы – Петя, демобилизованный шофёр.

Вера Дмитриевна смотрела на них с одобрением:

– Молодец, Владимир Игоревич. Не каждый режиссёр так внимательно к деталям относится.

– А как иначе? – Володя повернулся к ней. – Мелочей в кино нет. Каждая деталь работает на образ.

Теперь очередь была за Зиной. Вера Дмитриевна достала форму почтальона – синее простое платье, белый фартук.

– Вот это стандартная форма. Померьте, деточка.

Зина ушла за ширму, через минуту вышла. Платье сидело хорошо, но выглядело слишком новым, нарядным.

– Нет, – покачал головой Володя. – Слишком свежее. Катя работает почтальоном уже год, может, два. Форма должна быть поношенная, выцветшая от стирок. У вас есть что-то более... потрёпанное?

Вера Дмитриевна хмыкнула:

– Есть. Вот это платье, – она достала другое, явно не раз стиранное, с выцветшими участками. – Его актриса одна носила в прошлом году для фильма про почтальонов. Хотели уже списать.

– Это то, что нужно, – Володя кивнул. – Зина, померь это.

Зина переоделась. Теперь она выглядела совсем по-другому – не актриса в костюме, а настоящая уставшая почтальонша.

– Вот теперь правильно, – Володя обошёл её. – Видишь разницу? Это не парадная форма. Это рабочая одежда человека, который каждый день мотается по городу.

– А платок? – спросила Зина.

Вера Дмитриевна достала несколько платков – красный, синий, зелёный. Володя выбрал голубой, немного выцветший:

– Вот этот. Голубой – цвет неба, надежды. И он не новый, значит, дорог Кате. Надень.

Зина повязала платок. Володя отступил, прищурился, оценивая:

– Отлично. Теперь ты Катя. Уставшая, но не сломленная. В простой одежде, но с достоинством.

– А для финала? – напомнила Вера Дмитриевна. – Для танцплощадки нужно другое платье.

Володя задумался:

– Что-то светлое, лёгкое. Довоенное, может быть. Как будто Катя достала из сундука платье, которое носила до войны, когда была счастлива.

Вера Дмитриевна перебирала платья, наконец достала одно – кремовое, простого кроя, с коротким рукавом:

– Вот это подойдёт? Оно простое, но милое.

Зина примерила. Платье превратило её – из уставшей почтальонши она стала хрупкой девушкой, которая идёт на первое свидание.

– Идеально, – Володя улыбнулся. – Вера Дмитриевна, вы волшебница.

Старая костюмер смахнула слезу:

– Да ладно вам. Просто работу свою делаю. – Она подошла к Зине, поправила платье на плечах. – Деточка, тебе идёт. Будешь красавицей на экране.

Зина смущённо улыбнулась:

– Спасибо.

– А волосы как будем делать? – спросила Вера Дмитриевна.

– В рабочих сценах – коса, – Володя показал. – Строго заплетённая, убрана под платок. А в финале – распущенные или собранные мягко. Можно с цветком.

– С цветком? – Зина удивилась.

– Да. Петя дарит тебе цветок перед танцем. Ты вплетаешь его в волосы. Мелкая деталь, но она покажет: Катя позволила себе быть женщиной, а не просто работягой.

Вера Дмитриевна всё записывала:

– Хорошо. Всё учту. Ещё что-то?

Володя осмотрел актёров – Николая в сером пиджаке и потёртых брюках, Зину в выцветшем платье почтальона. Они выглядели не как актёры в гриме, а как живые люди из сорок пятого года.

– Вера Дмитриевна, вы мастер своего дела, – искренне сказал он. – Спасибо вам.

– Да ладно, – старая женщина смущённо отмахнулась. – Это вы правильно видите. Не каждый режиссёр так в детали вникает.

Она вдруг хлопнула в ладоши:

– А теперь все ко мне! Я сегодня пироги с капустой принесла. Сидите, угощайтесь.

Она достала из сумки узелок, развернула – внутри лежали румяные пироги, ещё тёплые. Запахло капустой, жареным тестом, домом.

– Да мы не можем, Вера Дмитриевна, – Зина засмущалась. – Вы для себя пекли...

– Для вас пекла! – строго сказала костюмер. – Работать на голодный желудок нельзя. Садитесь все за стол, сейчас чай поставлю.

Она засуетилась – достала керосинку, чайник, стаканы. Володя, Зина и Николай переглянулись и сели за стол. Вера Дмитриевна разложила пироги на тарелке, налила чай.

– Ешьте, ешьте, не стесняйтесь.

Пироги были вкусными – тесто рассыпчатое, капуста с луком и яйцом, приправленная душистым перцем. Володя взял один, откусил:

– Вера Дмитриевна, вы не только костюмер отличный, но и повариха замечательная.

– Эх, – она махнула рукой, – готовить-то я люблю. Одна живу, некому готовить. Вот и балую иногда своих на студии.

Они сидели, пили чай, ели пироги. Вера Дмитриевна рассказывала истории про старые съёмки, про Протазанова, про то, как в двадцатые годы костюмы из чего попало делали – из занавесок, из старых платьев, из всего, что найти можно было.

– А сейчас-то полегче, – говорила она. – Хоть и война прошла, но на студии запасы есть. Найти можно всё, было бы желание.

Володя слушал, запоминал. Вера Дмитриевна была хранительницей истории студии, живой легендой. И она приняла его, молодого режиссёра, поверила в его проект.

– Вера Дмитриевна, – сказал он, когда чаепитие закончилось, – я хочу, чтобы вы знали. Ваша работа – это не просто костюмы. Это часть души фильма. Спасибо вам за это.

Старая женщина смахнула слезу:

– Ох, Владимир Игоревич, какой вы... Давно я таких режиссёров не встречала. Которые ценят чужой труд.

Она встала, подошла к стеллажу, достала ещё несколько костюмов:

– Вот это для второстепенных ролей. Кондукторша, прохожие, массовка. Посмотрите, подберём всем.

Они провели ещё час, подбирая костюмы для всех персонажей. Володя был дотошен – каждая деталь имела значение. Кондукторша должна быть в тёмном платье с белым воротничком, фартук обязательно. Старик-гармонист – в потёртом пиджаке и кепке, сапоги старые. Прохожие – в разнообразной одежде, чтобы показать срез общества.

Когда всё было готово, Вера Дмитриевна записала всё в свой блокнот:

– Хорошо. К началу съёмок всё будет готово. Костюмы подгоню точно по фигурам, постираю, поглажу. Будет как надо.

– Я не сомневаюсь, – Володя пожал ей руку. – Вы мастер.

Они прощались уже у дверей, когда Вера Дмитриевна вдруг задержала Володю:

– Владимир Игоревич, можно вас на минутку?

Зина и Николай вышли. Вера Дмитриевна закрыла дверь:

– Хочу вам сказать. Я тут двадцать с лишним лет работаю. Видела режиссёров разных. Талантливых, бездарных, равнодушных, страстных. Но вы... вы особенный. Вы не просто кино снимаете. Вы душу вкладываете. И это видно.

Володя не знал, что ответить.

– Не теряйте этого, – Вера Дмитриевна положила руку ему на плечо. – Кино должно быть живым, с душой. Тогда оно лечит людей. Делает их лучше. Вы это понимаете. И я рада, что работаю с вами.

– Спасибо, Вера Дмитриевна, – Володя был тронут. – Спасибо за веру в меня.

Он вышел из костюмерной. День клонился к вечеру. Солнце садилось за павильоны, окрашивая небо в розовый. Володя шёл по территории студии и думал о том, как удивительно всё складывается.

Команда собралась. Сценарий готов. Актёры живут ролями. Костюмы создают образы. Осталось снять. Воплотить всё это на плёнку.

И он был готов.

Он шёл к выходу, когда навстречу попался Семён Семёныч – старый режиссёр с всклокоченными седыми волосами.

– А, Владимир Игоревич! – старик остановился. – Как дела? Готовитесь к съёмкам?

– Готовимся, Семён Семёныч. Сегодня костюмы подбирали.

– Хорошее дело, – старик закурил трубку. – Костюм – это важно. Я всегда говорю: костюм – это половина персонажа. Помню, снимал в тридцать втором комедию. Так актёр никак в роль войти не мог. А я ему костюм поменял – и всё сразу заиграло. Характер проявился.

– Именно, – Володя кивнул. – Я сегодня это увидел. Николай Фёдорович надел пиджак – и стал Петей.

– Вот-вот, – Семён Семёныч выпустил дым. – Вы правильно делаете, Владимир Игоревич. Внимательно, с душой. Такое кино получается настоящим. Живым.

Они постояли, поговорили ещё немного. Потом Семён Семёныч похлопал Володю по плечу:

– Идите, идите. Небось девушка ждёт?

Володя смутился:

– Откуда вы знаете?

– А глаза горят, – старик усмехнулся. – У влюблённого человека всегда глаза горят. Идите, не задерживайте её.

Володя попрощался и пошёл к выходу. У проходной его окликнул вахтёр Иван Степаныч:

– Владимир Игоревич! Вам тут записка оставили.

Он протянул сложенный листок. Володя развернул – узнал почерк Алины:

«Володя, я в парке. У нашей скамейки. Жду. А.»

Он улыбнулся, сунул записку в карман и ускорил шаг.

Москва встретила его вечерней прохладой. Солнце село, но небо ещё светилось – розовое, с фиолетовыми полосами облаков. Володя почти бежал к парку.

Алина сидела на их скамейке, рисовала что-то в альбоме. Увидев его, отложила карандаш, вскочила:

– Володя!

Он подхватил её, закружил. Алина засмеялась, обняла его за шею:

– Я соскучилась!

– Я тоже, – Володя поцеловал её. – Очень соскучился.

Они сели на скамейку. Алина прижалась к нему:

– Как прошёл день?

Володя рассказывал – о костюмах, о Вере Дмитриевне, о том, как Николай и Зина преобразились. Алина слушала, улыбаясь.

Они сидели, обнявшись, пока сумерки не сгустились и не зажглись первые звёзды. Потом пошли к Алине.

Ночь обещала быть тёплой и долгой.

А завтра – новый день. Новая работа. Новые шаги к мечте.

Глава 15

Володя вернулся домой поздно – часов в десять вечера. Поднимаясь по лестнице, он уже слышал голоса из коммуналки – Пётр Иванович читал вслух газету, Клавдия что-то рассказывала, кто-то смеялся. Обычная вечерняя жизнь.

Он открыл дверь и сразу наткнулся на мать. Анна Фёдоровна стояла в коридоре с полотенцем в руках, явно поджидая его. Увидев сына, она всплеснула руками:

– Вот и объявился! А я уж думала – совсем про родную мать забыл!

Володя виновато улыбнулся:

– Мам, ну что ты...

– Что я, что я, – она качала головой, но в глазах плясали весёлые искорки. – Третий день как дома не ночуешь! То на студии пропадаешь до ночи, то... – она многозначительно посмотрела на него, – то у кого-то в гостях задерживаешься.

Володя почувствовал, как краснеют уши. Мать засмеялась, похлопала его по щеке:

– Ладно, ладно, не смущайся. Я рада, Володенька. Очень рада. Пора тебе и личную жизнь устраивать. Сколько можно одному-то.

Она взяла его за руку, потянула на кухню:

– Иди сюда. Я тебе ужин приготовила. Небось опять весь день на ногах, голодный как волк.

На кухне пахло жареным луком и картошкой. На плите стояла сковорода, прикрытая крышкой. Анна Фёдоровна усадила Володю за стол, накрытый клеёнкой в мелкий цветочек, сама засуетилась у плиты:

– Сейчас, сейчас, я тебе драники разогрею. Ты же любишь с детства, помнишь?

Володя кивнул. На самом деле он не помнил – это были воспоминания Владимира Леманского, не его. Но сейчас, сидя за столом в тёплой кухне, вдыхая запах домашней еды, он почувствовал что-то до боли знакомое. То, чего никогда не было в его прошлой жизни.

Дом. Семью. Мать, которая ждёт и заботится.

Анна Фёдоровна достала из печки чугунок, зажгла керосинку под сковородой, положила на неё сливочного масла. Масло зашипело, растекаясь по горячей поверхности. Она достала драники – картофельные оладьи, румяные, аппетитные – и начала разогревать.

– Клавдия сегодня картошки достала, – рассказывала мать, переворачивая драники. – Хорошую, крупную. Я сразу подумала – дай-ка приготовлю Володе. Он, небось, на той своей студии одними щами питается.

– Мам, там кормят хорошо, – Володя улыбнулся.

– Хорошо, хорошо, – она махнула рукой. – А домашнего всё равно ничто не заменит.

Она выложила драники на тарелку – шесть штук, золотистых, хрустящих, пахнущих жареной картошкой и луком. Поставила перед Володей, достала из холодильника сметану – настоящую, густую, домашнюю, которую Пётр Иванович выменял у знакомого из деревни на табак.

– Ешь, не стесняйся, – она села напротив, подперев щёку рукой, и смотрела на сына с нежностью.

Володя взял вилку, отрезал кусок драника. Хрустящая корочка, мягкая картошка внутри, сметана – всё смешалось во рту в божественный вкус. Он прикрыл глаза от удовольствия.

– Мам... это так вкусно...

– Ешь, ешь, – Анна Фёдоровна сияла. – Я ещё чаю поставлю. С мёдом. У нас мёд есть – Зина принесла.

Она встала, поставила чайник на керосинку. Володя ел молча, наслаждаясь каждым кусочком. Анна Фёдоровна хлопотала – достала чашки, ложки, сахарницу, банку с мёдом.

– Володенька, – заговорила она, не оборачиваясь, – а расскажи мне про неё. Про ту девушку.

Володя поперхнулся. Мать обернулась, улыбаясь:

– Что смутился? Я ж мать, всё вижу. Ты весь светишься изнутри. Глаза горят, улыбаешься постоянно. Влюбился, значит.

– Мам, – Володя отложил вилку, – да, есть девушка. Её зовут Алина. Она... она художница. Учится в художественном училище.

– Художница, – Анна Фёдоровна села обратно за стол. – Красивая?

– Очень, – Володя не сдержал улыбки. – Для меня самая красивая.

– А какая она? По характеру?

Володя задумался, подбирая слова:

– Добрая. Умная. Тихая такая, спокойная. Рисует всё время – пейзажи, людей. Любит звёзды. И... – он помолчал, – и одинокая. Сирота. Родители погибли, бабушка умерла. Живёт одна.

Лицо Анны Фёдоровны смягчилось:

– Сироточка... Бедная девочка. – Она помолчала, потом решительно кивнула: – Приведи её к нам. В гости. Познакомь с матерью. Пусть посмотрит, что у тебя семья есть, дом есть. Что она не одна будет.

Володя почувствовал, как к горлу подступил комок. Вот она, эта простая материнская мудрость и доброта.

– Приведу, мам. Обязательно приведу.

– И приведи скоро, – Анна Фёдоровна встала, залила чай в чашки. – Не тяни. Девушка хорошая, видно сразу, раз ты так светишься. Значит, и мне понравится.

Она поставила перед Володей чашку с чаем – крепким, ароматным. Достала банку с мёдом, зачерпнула ложкой густой, тёмный мёд, положила в чай. Мёд медленно растворялся, окрашивая чай в золотистый цвет.

– Пей, – велела мать. – С мёдом чай полезный. От усталости помогает.

Володя отпил. Чай был горячим, сладким, с лёгким медовым привкусом. Тепло разлилось по телу. Он допил драники, отодвинул тарелку, обхватил чашку руками.

– Мам, – сказал он тихо, – спасибо тебе.

– За что, сынок? – Анна Фёдоровна удивилась.

– За всё. За то, что ждала. За то, что... – он не знал, как выразить словами, – за то, что ты у меня есть.

Мать смутилась, отмахнулась:

– Ох, Володя, что ты такое говоришь... Я ж мать твоя. Кому ждать, как не мне?

Она встала, подошла к нему, положила руку на голову, погладила:

– Война тебя изменила, сынок. Ты стал... другой какой-то. Серьёзнее. Глубже. Раньше ты был мальчишка – голова в облаках, стихи всё писал, мечтал. А теперь... мужчина вернулся. С фронта, из огня. И я благодарю Бога каждый день, что ты живой, что вернулся.

Володя почувствовал, как в глазах защипало. Он поднялся, обнял мать. Она была маленькая, худенькая, пахла мылом и борщом. Прижалась к нему, и он почувствовал, как она дрожит.

– Я так боялась, Володенька, – прошептала она срывающимся голосом. – Четыре года боялась каждый день. Каждый раз, когда почтальон приходил, сердце останавливалось. Вдруг похоронка... Но молилась, молилась каждый божий день. И Господь услышал. Вернул мне сына.

– Я здесь, мам, – Володя гладил её по спине. – Я с тобой. И никуда не денусь.

Они стояли так, обнявшись на тесной кухне коммуналки. Где-то капал кран, за окном проехала машина, в коридоре послышались шаги – кто-то из соседей шёл в уборную. Обычная жизнь.

Но для Володи это был момент абсолютного счастья. Впервые в жизни – и в той, прошлой, и в этой – у него была мать. Настоящая, любящая, заботливая мать.

Анна Фёдоровна отстранилась, вытерла глаза платком:

– Ой, что это я... Разнюнилась тут. – Она шмыгнула носом, улыбнулась. – Давай-ка лучше чай допивай, а то остынет.

Они сели обратно за стол. Анна Фёдоровна отпила из своей чашки:

– Так расскажи мне про работу. Как там у тебя на студии? Фильм снимать будешь?

Володя рассказывал – про «Майский вальс», про актёров, про команду, про то, как сегодня подбирали костюмы. Анна Фёдоровна слушала внимательно, кивая:

– Вот и хорошо. Дело по душе нашёл. Это главное в жизни – делать то, что любишь. Твой отец, царствие ему небесное, всегда говорил: если работа в радость, то и жизнь в радость.

– Мудрый был человек, – Володя допил чай.

– Мудрый, – Анна Фёдоровна вздохнула. – Жалко, рано ушёл. Ты его почти не помнишь, малой был. Но он бы тобой гордился. Очень гордился бы.

В дверь кухни заглянула Клавдия – полная соседка с вечно красным лицом:

– Ой, Володя вернулся! Здравствуй, милый! Ну и пропадаешь ты. Мы тут с Анной Фёдоровной уже думали – не женился ли где тайком?

Анна Фёдоровна рассмеялась:

– Не женился, Клава, но невеста есть. Правда, Володь?

Володя покраснел. Клавдия всплеснула руками:

– Ах ты, батюшки! Ну и хорошо, и хорошо! Пора тебе, Володенька, семью заводить. Молодой, красивый, с работой. Самое время.

– Клава, не смущай парня, – Анна Фёдоровна отмахнулась от соседки. – Иди уж, спать пора.

– Иду, иду, – Клавдия скрылась, но из коридора донёсся её голос: – Пётр Иваныч! Слышал? У Володи невеста!

– Слышал, слышал, – прогудел в ответ голос старика. – И хорошо. Молодец, Володя!

Анна Фёдоровна покачала головой:

– Вот такая у нас коммуналка. Все про всех знают, все во все дела суются. Но это и хорошо – как одна семья живём.

– Мне нравится, – искренне сказал Володя. – Здесь уютно.

Мать посмотрела на него с удивлением:

– Раньше ты жаловался на коммуналку. Говорил – тесно, шумно, жить невозможно. А теперь нравится?

– Война многое меняет, мам, – Володя пожал плечами. – После фронта любой дом – счастье.

– Это точно, – Анна Фёдоровна кивнула. – Ладно, сынок, ты устал. Иди спать. А я тут посуду помою.

– Мам, я сам помою, – Володя встал, но она остановила его:

– Ты сиди. Тебе завтра на работу рано. Отдыхай.

Она начала собирать посуду, но Володя всё же помог – вытер тарелки полотенцем, убрал на место. Они работали молча, в приятной тишине.

Когда всё было убрано, Анна Фёдоровна обняла сына:

– Спокойной ночи, Володенька. Спи хорошо.

– Спокойной ночи, мам.

Володя прошёл в свою комнату – маленькую, с кроватью, столом и шкафом. Разделся, лёг. Через тонкую стену слышались звуки коммуналки – кто-то готовился ко сну, Пётр Иванович кашлянул, Клавдия что-то напевала.

Володя лежал в темноте и думал. Вот она, настоящая жизнь. Не та, прошлая – пустая, циничная, одинокая. А эта – наполненная любовью, заботой, смыслом.

У него есть мать, которая ждёт и любит. Есть Алина, с которой он хочет строить будущее. Есть дело, которое приносит радость. Есть команда, с которой хочется работать.

Он получил второй шанс.

И он не собирался его упускать.

Володя закрыл глаза. Последней мыслью перед сном было: «Завтра приведу Алину к матери. Пусть познакомятся. Пусть станут семьёй.»

Он заснул с улыбкой на губах, в тепле и покое родного дома.

Володя проснулся в шесть утра, как обычно – без будильника, по внутренним часам, заведённым ещё на фронте. За окном было светло, солнце уже поднялось, воробьи галдели на подоконнике. Где-то внизу, во дворе, кто-то колол дрова – мерные удары топора отдавались эхом.

Он потянулся, сбросил одеяло, встал. Комната была залита утренним светом – золотистым, тёплым. На стене висела старая фотография – отец в военной форме времён Гражданской войны, молодой, с усами. Володя смотрел на него каждое утро и каждый раз думал о том, какой странной штукой является жизнь.

Он подошёл к окну, распахнул его настежь. Тёплый июньский воздух ворвался в комнату, неся запах липы, свежескошенной травы и утренней Москвы. Володя глубоко вдохнул, потянулся к потолку, размял плечи.

Зарядка. Привычка, от которой он не собирался отказываться.

Он опустился на пол, начал с отжиманий. Раз, два, три... Считал про себя, чувствуя, как мышцы наливаются приятной тяжестью. Пятьдесят отжиманий, потом столько же приседаний, потом упражнения на пресс. Десять минут – и всё тело разогрето, готово к дню.

Володя умылся холодной водой из рукомойника в углу комнаты – брызнул себе в лицо, на шею, на грудь. Вода была ледяной, бодрящей. Он вытерся полотенцем, натянул старые тренировочные штаны и майку, вышел из комнаты.

В коридоре было тихо. Коммуналка ещё спала – даже Пётр Иванович, обычно ранняя птица, похрапывал за своей дверью. Володя на цыпочках прошёл к выходу, осторожно открыл дверь, спустился по лестнице.

Утренняя Москва встретила его прохладой. Солнце уже пригревало, но воздух ещё хранил ночную свежесть. Володя вышел во двор, потянулся ещё раз и побежал.

Лёгкой трусцой он пробежал по улице, свернул к парку. Бежал, не торопясь, наслаждаясь движением. Прохожих было мало – дворник подметал тротуар, старушка несла ведро с водой, рабочий на велосипеде ехал на завод. Володя кивал им, улыбался.

В парке пахло липой – деревья цвели, и сладкий, чуть дурманящий запах наполнял воздух. Володя пробежал круг по аллее, потом ещё один. Дышал ровно, глубоко, чувствуя, как лёгкие наполняются воздухом, как сердце стучит ровно и сильно.

Жить. Просто жить и радоваться этому.

Он вернулся домой через полчаса. В коммуналке уже просыпались – из кухни доносился запах каши, слышались голоса. Володя прошёл в свою комнату, переоделся в домашнее, вышел на кухню.

Анна Фёдоровна стояла у плиты, помешивая кашу в кастрюле. Увидев сына, улыбнулась:

– Бегал опять? Вот молодец. Здоровье беречь надо.

– Доброе утро, мам, – Володя поцеловал её в щёку. – Что на завтрак?

– Каша пшённая, на молоке. Клавдия молока принесла вчера, свежего. И хлеб есть, вчерашний, но ещё мягкий.

Володя сел за стол. Пётр Иванович уже сидел там, прихлёбывая чай из блюдца, читая газету. Увидев Володю, кивнул:

– Здорово, Владимир Игоревич. Как здоровьице?

– Хорошо, Пётр Иванович. Как сами?

– Да помаленьку, – старик отложил газету. – Вот пишут, что скоро карточки отменят. Говорят, к осени, может.

– Дай Бог, – Анна Фёдоровна поставила перед Володей тарелку с кашей. – Надоели эти карточки. Хочется в магазин прийти и просто купить, что надо.

Володя ел кашу, слушая их разговор. Обычное утро в обычной московской коммуналке. Но для него это было счастьем – сидеть за столом с матерью, с соседями, которые стали как семья, пить горячий чай, есть простую еду.

Пётр Иванович ушёл к себе. Клавдия пришла, затараторила что-то про очереди и дефицит. Володя допил чай, решил налить ещё. Потянулся к чайнику на плите и краем глаза заметил что-то на полке у окна.

Книга. Небольшая, в потёртом переплёте, засунутая между банкой с крупой и стопкой тарелок.

Володя достал её, стёр пыль ладонью. Томик стихов. На обложке вытертыми золотыми буквами: «Александр Блок. Стихотворения. 1912 год.»

Он осторожно открыл книгу. Страницы пожелтели, пахли старой бумагой. На форзаце надпись чернилами: «Владимиру от отца. Январь 1935 года.»

Сердце сжалось. Это отец подарил Володе – настоящему Володе, Владимиру Леманскому – десять лет назад. Когда тому было двадцать, когда он учился на режиссёра, писал наивные стихи, мечтал о кино.

– Таки нашёл, – Анна Фёдоровна подошла, посмотрела через плечо. – Отцовский подарок. Ты его всё время с собой носил, помнишь? В институт, на прогулки. А потом на фронт взял, в вещмешке хранил. Я думала, потерял там. А ты привёз.

– Привёз, – тихо сказал Володя.

– Твой отец Блока любил, – мать вытирала руки о фартук. – Читал вслух по вечерам. Особенно «Незнакомку». Помнишь?