Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4

Владимир шёл по вечерней Москве неспешно, наслаждаясь прохладой. Солнце уже село, но небо ещё светилось – сиреневое, с розовыми облаками. Фонари зажигались редко, экономили электричество.

Он свернул через сквер – короче путь к трамвайной остановке. Дорожка петляла между клумбами и скамейками. На одной из скамеек, прямо под фонарём, сидела девушка.

Владимир бы прошёл мимо, но его зацепила деталь – она рисовала. Мольберт, альбом, руки испачканы углём. Рисовала сосредоточенно, склонив голову, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки.

Он невольно притормозил, глянул на рисунок через её плечо.

Городской пейзаж. Дома напротив, деревья, фонарь. Уверенные штрихи, хорошая композиция, свет и тень переданы точно.

– Красиво, – сказал он негромко.

Девушка вздрогнула, обернулась. Лицо молодое, лет двадцати трёх, уставшее, волосы растрепались, выбились из косы. На носу – пятно угля. Глаза большие, настороженные.

– Простите, не хотел пугать, – Владимир отступил на шаг. – Просто увидел рисунок... Профессионально.

Девушка расслабилась, улыбнулась устало:

– Спасибо. Стараюсь.

– Долго здесь сидите?

– Часа три, наверное, – она посмотрела на небо, которое уже почти потемнело. – Заработалась. Света уже почти нет.

– Надо идти домой.

– Надо, – она вздохнула, но не двигалась с места. – Только сил нет. Устала так.

Владимир заколебался, потом спросил:

– Можно присесть?

Девушка кивнула, подвинулась. Он сел на край скамейки, посмотрел на рисунок ближе.

– Вы учитесь? В художественном училище?

– Да, на третьем курсе. Алина, – она вытерла руку о платок, протянула.

– Владимир, – он пожал её руку – маленькую, испачканную углём.

Они помолчали. Алина убирала карандаши в коробку, сворачивала альбом. Владимир смотрел на сквер, на фонарь, на силуэты деревьев.

– А вы откуда? – спросила Алина. – С работы?

– С Мосфильма.

– О! – она оживилась. – Вы актёр?

– Режиссёр. Вернее, режиссёр-стажёр.

– Интересно... – Алина задумчиво посмотрела на него. – Режиссёр и разбирается в живописи?

– Кино и живопись – родственники, – Владимир улыбнулся. – Композиция кадра, свет, тень, цвет. Всё то же самое.

– Это правда, – она кивнула. – Я об этом не думала, но... да. Вы правы.

Владимир кивнул на её альбом:

– Можно посмотреть другие работы?

Алина заколебалась, потом развернула альбом обратно, открыла на первой странице.

Зарисовки. Московские улицы, дворы, люди. Женщина с авоськой. Старик на лавочке. Дети играют. Трамвай на повороте.

Владимир листал медленно, внимательно. В прошлой жизни он работал с художниками, раскадровщиками, понимал в композиции. Здесь чувствовалась рука – уверенная, живая, честная.

– У вас хорошее чувство момента, – сказал он. – Вот эта сцена с детьми – видно, что вы поймали движение. Не поставили, а именно поймали.

Алина удивлённо посмотрела на него:

– Вы действительно разбираетесь...

– Немного. – Он перелистнул ещё страницу. Натюрморт – яблоки, кувшин, драпировка. – А это академическое упражнение?

– Да, задание было. Скучное.

– Зато техника хорошая. Светотень выстроена правильно. – Владимир провёл пальцем по рисунку. – Хотя здесь, на кувшине, рефлекс от яблока должен быть чуть заметнее. Видите? Красное яблоко отражается в металле.

Алина наклонилась ближе, всмотрелась:

– Точно! Я не заметила... Как вы увидели?

– Привычка. Я оператором на фронте был, снимал много. Научился замечать свет.

Она перелистнула дальше – портрет. Пожилая женщина, усталая, но с добрыми глазами.

– Это моя бабушка, – сказала Алина тихо. – Она в эвакуации умерла, в сорок втором.

Владимир посмотрел на портрет. Живой, тёплый, с любовью нарисованный.

– У вас получилось передать не только внешность, но и характер. Это сложно.

– Спасибо, – Алина улыбнулась грустно. – Я старалась запомнить её такой.

Они помолчали. Где-то вдалеке играл патефон – тихо, мелодично. Ветер шелестел листвой.

– А что вы снимаете? – спросила Алина. – На студии?

– Комедию. Лёгкую, про любовь. Про демобилизованного солдата и девушку-почтальона.

– Про любовь... – она задумалась. – Это хорошо. Люди устали от драмы.

– Вот и я так думаю.

Алина закрыла альбом, обняла его руками.

– А знаете, что мне нравится в живописи? – сказала она негромко. – Что можно остановить момент. Поймать свет, настроение, чувство. И оно останется навсегда.

– В кино то же самое, – Владимир посмотрел на неё. – Только ещё добавляется движение. Время. Музыка. Это как... живая живопись.

Алина повернулась к нему, глаза блеснули:

– Живая живопись! Красиво сказано.

– Это правда. Я вот сегодня раскадровку рисовал – каждый кадр как картина. Только они идут один за другим, создают ритм, рассказывают историю.

– Можно когда-нибудь посмотреть? – спросила она. – На вашу работу?

– Конечно. Приходите на студию, покажу.

Алина улыбнулась – впервые за разговор по-настоящему, тепло:

– Спасибо. Обязательно приду.

Она встала, собрала мольберт, альбом. Владимир помог – взял мольберт.

– Вам куда? – спросил он.

– На Чистые пруды. А вам?

– Туда же.

Они пошли рядом. Мольберт неловко торчал между ними, Владимир нёс его осторожно. Алина шла, прижимая к груди альбом и коробку с углём.

– Вы знаете, – сказала она, – я думала, режиссёры все такие... важные. Говорят только о кино, о себе.

– Бывают разные.

– А вы не такой. Вы... обычный. В хорошем смысле.

Владимир усмехнулся:

– Я только начинаю. Может, потом важным стану.

– Не становитесь, – Алина посмотрела на него серьёзно. – Важные люди скучные.

Они дошли до трамвайной остановки. Стояли, ждали. Вокруг темнело совсем, фонарь горел тускло. Редкие прохожие спешили домой.

– Вы часто в том сквере рисуете? – спросил Владимир.

– Два-три раза в неделю. Свет там хороший, особенно вечером.

– Тогда, может, ещё встретимся.

Алина улыбнулась:

– Может быть.

Трамвай подошёл – звеня, скрипя. Они зашли, встали у поручня. Мольберт Владимир держал между колен, чтобы не мешал другим пассажирам.

Ехали молча, но комфортно. Алина смотрела в окно, Владимир – на её отражение в стекле. Усталое лицо, пятно угля на носу, растрепавшаяся коса. Обычная девушка. Художница. Живая.

На остановке «Чистые пруды» они вышли вместе.

– Мне направо, – сказала Алина.

– Мне налево.

Владимир вернул ей мольберт. Их пальцы на мгновение соприкоснулись.

– Спасибо, что помогли нести, – сказала она.

– Не за что. И... у вас на носу, – он показал на своё лицо.

– Что? – Алина провела рукой по носу, посмотрела на пальцы – чёрные от угля. – Ой! Весь вечер так ходила?

– Творческий беспорядок, – улыбнулся Владимир.

Она засмеялась – легко, звонко. Вытерла нос платком, но только размазала ещё больше.

– Теперь совсем... – она махнула рукой. – Ладно. Дома отмоюсь.

– До встречи, Алина.

– До встречи, Владимир.

Она пошла направо, он налево. Владимир обернулся раз – она тоже оглянулась. Помахали друг другу.

Потом он пошёл дальше, к дому. На душе было тепло. Хороший день получился. Студия, команда, фильм. И встреча.

Алина. Художница с угольным пятном на носу.

Владимир улыбнулся в темноту и зашагал быстрее.

Мать ждала с ужином.

Когда Владимир поднялся на свой этаж, из коммунальной кухни доносились голоса и запах жареного лука. Он толкнул дверь – на кухне собралось человек пять.

Мать стояла у плиты, помешивала что-то в сковороде. Пётр Иванович читал газету, попыхивая самокруткой. Клавдия чистила картошку. Вася делал уроки прямо на краю стола, время от времени отвлекаясь на разговоры взрослых.

– А вот и наш кинематографист! – Пётр Иванович отложил газету, когда Владимир вошёл. – Ну что, приняли?

– Приняли, – Владимир снял пиджак, повесил на спинку стула.

Анна Фёдоровна обернулась, лицо осветилось:

– Володенька! Ну как? Рассказывай скорее!

– Дай человеку хоть сесть, – засмеялась Клавдия. – Он же с ног валится небось.

Владимир сел на свободную лавку. Мать тут же поставила перед ним тарелку – картофельные оладьи, ещё горячие, с хрустящей корочкой. Рядом плеснула сметаны из глиняного горшочка.

– Ешь, пока тёплые. А потом расскажешь.

Простая еда, но после долгого дня – лучше любого ресторана.

– Ну? – не выдержал Вася. – Что там на студии?

Владимир прожевал, запил чаем:

– Большая. Восемь павильонов, мастерские, костюмерная. Народу человек триста работает.

– Ого! – мальчишка даже тетрадку отложил. – А актёров видел?

– Видел. Один дедушка загримированным был – седую бороду приклеили, морщины нарисовали. А ему на самом деле лет сорок.

– Как это? – Вася не понял.

– Грим, – объяснил Пётр Иванович. – В кино можно кого угодно в кого угодно превратить.

– Вот это да...

Анна Фёдоровна села рядом с Владимиром, подперла щёку рукой:

– А директор какой? Строгий?

– Справедливый. Борис Петрович. Фронтовиков любит, говорит – у них стержень есть. Дал мне короткометражку снять. Если понравится – полный метр доверит.

– Короткометражка – это сколько? – спросила Клавдия.

– Минут тридцать.

– И про что снимать будешь?

Владимир отрезал ещё кусок оладьи:

– Про любовь. Демобилизованный солдат возвращается в Москву, встречает девушку-почтальона. Влюбляется. Ищет её по всему городу. Находит. Финал – танцуют вальс в парке.

Клавдия всплеснула руками:

– Ой, как романтично!

– А я сыграю? – напомнил Вася. – Ты обещал!

– Подожди, – одёрнула его мать. – Володя, а команда у тебя будет?

– Уже есть. Познакомили сегодня. – Владимир начал перечислять: – Катя-монтажница, молодая, толковая. Лёха-звукооператор, весёлый парень, тоже с фронта. Вера Дмитриевна из костюмерной – строгая, но справедливая. Иван Кузьмич декорации строит. И мальчишка Коля ассистентом напросился.

– Ишь ты, какая команда, – Пётр Иванович одобрительно кивнул. – Артель, значит.

– Артель, – согласился Владимир.

– А кабинет дали?

– Дали. Маленький, но свой. На третьем этаже.

Анна Фёдоровна встала, принесла ещё оладий – целую гору на блюде:

– Ешь, ешь. Ты сегодня столько пережил, сил потратил.

– Мам, я и так наелся уже...

– Ничего, не развалишься. Тебе силы нужны.

Она положила ему ещё два оладья. Владимир не стал спорить, принялся есть. Вокруг говорили, обсуждали.

Клавдия рассказывала про очередь в магазине – стояла три часа, но зато хорошего мяса достала. Пётр Иванович читал из газеты про восстановление заводов. Вася жаловался на задачку по арифметике – никак не сходится.

Обычный вечер. Тёплый. Домашний.

– А ещё, – вспомнил Владимир, – я встретил художницу. В сквере рисовала, допоздна засиделась.

Анна Фёдоровна оживилась:

– Художницу? Девушку?

– Мам... – Владимир покачал головой.

– Что «мам»? – она улыбнулась лукаво. – Имя есть у художницы?

– Алина.

– Красивое имя, – Клавдия поддержала. – А сама какая?

– Обычная. Студентка художественного училища. Третий курс.

– Обычная, – усмехнулась мать. – Вижу, как «обычная». Глаза-то загорелись, когда рассказывал.

Владимир почувствовал, как краснеет:

– Ничего не загорелись. Просто познакомились, поговорили о живописи. Я ей мольберт помог донести. Всё.

– Ага, «всё», – Пётр Иванович подмигнул. – Мы тут старые, но не слепые. Верно, Анна Фёдоровна?

– Верно, – мать налила Владимиру ещё чаю. – Володенька, ты не смущайся. Тебе тридцать лет, пора о семье думать.

– Мам, я один день на студии отработал...

– Ну и что? Жизнь она быстрая. Вот война сколько времени забрала. Теперь надо жить, любить, семью заводить.

Клавдия кивнула:

– Анна Фёдоровна правду говорит. У меня вон брат с войны вернулся, через месяц уже женился. Говорит – столько смерти видел, хочется жизни.

Владимир допил чай, промолчал. В прошлой жизни он так и не завёл семью. Всё работа, работа, работа. А потом время ушло. Остался один.

Здесь... здесь всё могло быть иначе.

– Ладно, не мучайте парня, – Пётр Иванович защитил Владимира. – Познакомился с девушкой, хорошо. Посмотрим, что дальше будет.

– А что дальше? – Вася поднял голову от тетрадки. – Они поженятся?

– Вась, учись давай, – оборвала его мать.

Мальчишка надулся, вернулся к задачке.

Анна Фёдоровна собрала со стола грязные тарелки, понесла к раковине. Владимир встал помочь – она не возражала. Они мыли посуду вдвоём, молча, но комфортно.

– Володь, – тихо сказала мать, не поднимая глаз от тарелки, – ты сегодня счастливый пришёл.

– Да?

– Да. Я вижу. Глаза другие. Не такие усталые, как раньше.

Владимир вытер миску, поставил на полку:

– Наверное, потому что наконец-то делаю то, что хочу.

– Это хорошо. Это правильно. – Она вытерла руки о фартук, обернулась к нему. – Знаешь, я четыре года ждала тебя с войны. Молилась каждый день. Просила Господа – верни живым. Пусть без ноги, без руки, но живым. А ты вернулся целый. И вот теперь счастливый. – Глаза у неё заблестели. – Это всё, что мне нужно.

Владимир обнял её – неловко, но тепло:

– Спасибо, мам. За всё.

Она всхлипнула, вытерла глаза краем фартука:

– Ох, что это я... Иди, отдыхай. Завтра снова рано вставать.

Владимир вышел из кухни, прошёл в свою комнату. Разделся, лёг на кровать. За стеной слышались голоса – соседи ещё допивали чай, разговаривали. Где-то играл патефон. Ребёнок плакал, его успокаивали.

Жизнь. Обычная. Шумная. Тёплая.

Владимир закрыл глаза, вспоминая день. Борис Петрович и его доверие. Команда – Катя, Лёха, Коля. Кабинет. Раскадровка. Алина с угольным пятном на носу.

И мать. Которая ждала четыре года. Которая рада просто видеть его счастливым.

Владимир улыбнулся в темноту.

Владимир проснулся снова до будильника – армейская привычка. Мать уже хлопотала на кухне, варила кашу. Позавтракали быстро, почти молча. Она только спросила:

– Волнуешься?

– Немного.

– Ничего, – она поправила воротник его рубашки. – Ты молодец. Справишься.

На студию он приехал к половине девятого. Проходная, знакомый охранник кивнул приветливо. Аллеи пустые, павильоны ещё закрыты. Только из одного доносились голоса – кто-то начал съёмки рано.

Владимир поднялся в главное здание, постучал в дверь директора.

– Войдите!

Борис Петрович сидел за столом, разбирал какие-то бумаги. Увидел Владимира, удивлённо поднял брови:

– Товарищ Леманский? Так рано?

– Хотел показать наработки, товарищ директор.

– Наработки? – Борис Петрович отложил бумаги. – Вы вчера только получили задание.

– Знаю. Но начал сразу.

Владимир достал из папки листы – немного помятые, исписанные карандашом. Положил на стол. Борис Петрович взял, пробежал глазами первый лист.

Помолчал.

Взял второй – раскадровку. Рассматривал дольше.

Третий – списки локаций, актёров, реквизита.

Откинулся в кресле, посмотрел на Владимира:

– Вы это за один вечер сделали?

– Да.

– Структуру прописали, раскадровку набросали, списки составили...

– Основу. Скелет. Ещё много дорабатывать, конечно.

Борис Петрович снова посмотрел на листы, покачал головой:

– Товарищ Леманский, я тридцать лет в кино. Видел режиссёров разных. Одни месяцами раскачиваются, другие вообще без плана работают, на ходу придумывают. А вы... – Он постучал пальцем по раскадровке. – За один вечер чёткую структуру выстроили.

Владимир промолчал. В прошлой жизни он делал раскадровки для клипов за пару часов – профессиональная привычка. Здесь это выглядело необычно.

– Фронтовая подготовка, – объяснил он. – Там надо быстро думать, планировать. Времени на раскачку нет.

– Вижу, – Борис Петрович кивнул. – Вот эта сцена, – он показал на набросок, – встреча героев. Крупный план на письма, падающие в лужу. Наплыв на лица. Правильно. Экономно, но эмоционально.

Он перелистнул дальше:

– А вот здесь, музыкальная сцена в парке... Вы хотите монтировать под ритм?

– Да. Чтобы кадры дышали с музыкой.

– Это сложно. Нужен хороший монтажёр.

– У меня есть. Катя Орлова.

– А, Катюша, – Борис Петрович улыбнулся. – Толковая девчонка. Справится. – Он отложил листы, сложил руки на столе. – Хорошо, товарищ Леманский. Даю добро на кастинг. Начинайте искать актёров. Но учтите – непрофессионалы это риск. Можете взять кого-то из наших, если нужно.

– Попробую сначала с непрофессионалами. Хочу живых лиц.

– Ваше право. Только не затягивайте. Время – деньги. Плёнка дорогая.

– Понял.

Борис Петрович встал, подошёл к шкафу, достал папку:

– И ещё. У вас тут набросок сценария, но это именно набросок. Диалогов нет, детали не прописаны. Нужен полноценный сценарий.

– Я могу сам...

– Можете, – Борис Петрович поднял руку, – но зачем тратить время? У нас на студии есть профессиональный сценарист. Алексей Николаевич Громов. Старый волк, ещё с довоенных времён работает. Пишет быстро, точно. – Он протянул Владимиру папку. – Вот его контора, третий этаж, кабинет двадцать один. Сходите, познакомьтесь, покажите свою основу. Пусть допишет диалоги, детали. Вместе работать будете.

Владимир взял папку, заколебался:

– Товарищ директор, а если у нас с ним видение не сойдётся?

– Сойдётся. Алексей Николаевич профессионал. Он не навязывает своё, он помогает режиссёру оформить мысли. – Борис Петрович вернулся за стол. – Запомните, товарищ Леманский: кино – это работа команды. Режиссёр не может всё делать сам. Оператор снимает, звукооператор пишет звук, монтажёр режет, сценарист пишет. А режиссёр – дирижёр. Координирует, направляет, но не тянет одеяло на себя.

– Понял.

– Вот и хорошо. – Борис Петрович взял со стола наброски Владимира, протянул обратно. – Идите к Алексею Николаевичу. Покажите это. Скажите, я направил. И вместе составьте полноценный сценарий. На это даю неделю. Потом кастинг, репетиции, съёмки. Укладываетесь?

– Укладываюсь.

– Тогда работайте. – Борис Петрович протянул руку. – Удачи, товарищ Леманский. Жду результата.

Владимир пожал руку – крепко, уверенно:

– Не подведу.

Он вышел из кабинета, спустился на третий этаж. Кабинет двадцать один находился в конце коридора. Дверь приоткрыта, из-за неё доносился стук печатной машинки – быстрый, ритмичный.

Владимир постучал.

– Да, да, входите! – отозвался голос – хрипловатый, раздражённый.

Владимир толкнул дверь.

Кабинет был завален бумагами. На столе, на полках, на подоконнике – везде стопки рукописей, книг, газет. За столом сидел мужчина лет шестидесяти – худой, с седыми растрепанными волосами, в очках, в мятой рубашке с засученными рукавами. Печатал на машинке, не поднимая головы.

– Чего надо? – буркнул он, продолжая стучать по клавишам.

– Алексей Николаевич? Меня Борис Петрович направил. Леманский, режиссёр-стажёр.

Громов перестал печатать, поднял голову. Посмотрел на Владимира поверх очков – взгляд острый, оценивающий.

– А, новенький. Слышал. Комедию снимать собрался.

– Да.

– Борис послал сценарий писать?

– Да. У меня есть основа, структура, но нужны диалоги, детали...

Громов махнул рукой:

– Покажи.

Владимир положил на стол свои листы. Громов взял, быстро пробежал глазами. Лицо непроницаемое.

Прочитал первый лист. Второй. Третий.

Откинулся в кресле, снял очки, потёр переносицу.

– Молодой, – сказал он наконец, – ты это правда за один вечер написал?

– Да.

– Структура чёткая. Три акта, правильная драматургия. Раскадровка понятная. Списки конкретные. – Громов надел очки обратно, посмотрел на Владимира. – Где учился?

– Оператором на фронте был.

– Не верю. Операторы так не думают. Это режиссёрское мышление. – Громов постучал пальцем по раскадровке. – И опытное. Откуда?

Владимир замялся. Не скажешь же правду – из другой жизни, из будущего.

– Много смотрел кино. Учился по фильмам.

Громов хмыкнул:

– Ладно, не важно. Главное – работа. – Он взял карандаш, начал делать пометки на полях. – Структура хорошая, оставляем. Но диалогов нет. Нужны. Здесь, сцена встречи – что они говорят? Здесь, поиски – Петя с кем-то разговаривает? Здесь, финал – молча танцуют или что-то скажут друг другу?

– Я думал, что молча...

– Думал, – Громов кивнул. – А я думаю, что одна реплика нужна. Простая, но точная. Чтобы зритель понял – вот оно, счастье. – Он записал что-то на листе. – Дай мне три дня. Допишу диалоги, детали. Потом вместе посмотрим, поправим, если что не так. Согласен?

– Согласен.

– Тогда оставь свои наброски, я с ними поработаю. Приходи послезавтра, в пятницу. К обеду. Обсудим.

Владимир оставил листы на столе. Громов уже вернулся к печатной машинке, застрочил снова.

– И ещё, – бросил он, не отрываясь от работы, – не лезь мне в текст, пока не закончу. Дай поработать спокойно. Потом будешь комментировать.

– Хорошо.

– Вот и умница. Иди, работай. У тебя кастинг впереди, не время терять.

Владимир вышел из кабинета. В коридоре остановился, перевёл дух.

Всё складывалось. Директор дал добро. Сценарист взялся за работу. Команда готова.

Осталось найти актёров.

Владимир улыбнулся, выпрямился и пошёл в свой кабинет.

Работа продолжалась.