Текст книги "Режиссёр из 45г (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6

Владимир шёл к трамвайной остановке через тот же сквер, где вчера встретил Алину. День клонился к концу, небо темнело – но не до черноты, а до глубокого синего, почти фиолетового.

И звёзды.

Владимир остановился, запрокинул голову. Небо было усыпано звёздами – так густо, как он не видел никогда. В его прошлой жизни, в Москве XXI века, звёзд почти не было – световое загрязнение, смог, яркость города. Здесь же, в 1945-м, небо было чистым.

Млечный путь тянулся серебристой рекой через всё небо. Созвездия – чёткие, яркие. Каждая звезда отдельно, как драгоценность.

– Красиво, правда?

Владимир обернулся. На той же скамейке, где вчера рисовала, сидела Алина. Без мольберта, без альбома. Просто сидела, смотрела на небо.

– Алина?

Она улыбнулась:

– Здравствуй, Владимир.

Он подошёл, сел рядом. Между ними – расстояние, но не отчуждённость. Просто пространство.

– Ты... ждала меня? – спросил он осторожно.

– Не знаю, – Алина пожала плечами. – Просто подумала, что ты вчера здесь проходил. И сегодня, может быть, тоже пройдёшь.

– Прошёл.

– Вот и хорошо.

Они помолчали, глядя на небо. Тишина была комфортная. Не нужно было заполнять её словами.

– Я никогда таких звёзд не видел, – сказал Владимир тихо.

– Правда? – Алина удивлённо посмотрела на него. – А ты вроде всю войну прошёл. Там небо должно быть чистое.

– На войне было не до звёзд.

– Понимаю. – Она снова подняла взгляд. – А я люблю смотреть. Особенно когда рисовать устану. Смотрю и думаю – вот они, звёзды. Горели миллионы лет назад. А свет только сейчас до нас дошёл. Мы смотрим в прошлое.

– Или в будущее, – тихо добавил Владимир.

Алина повернулась к нему, заинтересованно:

– Как это?

– Ну... – Он замялся, потом улыбнулся. – Может, где-то там, – он кивнул на звёзды, – кто-то смотрит на нашу Землю. И видит её такой, какой она была миллион лет назад. А мы для них – будущее.

Алина задумалась, потом рассмеялась – легко, звонко:

– Философ ты, оказывается!

– Не философ. Просто... думаю иногда.

Она откинулась на спинку скамейки, вздохнула:

– Мне нравится, как ты думаешь. Необычно.

Владимир посмотрел на звёзды. Что-то шевельнулось в памяти – не его, Вяземского, а Леманского. Обрывки слов, ритм, рифмы.

Стихи.

Он вспомнил – смутно, но отчётливо. Молодой Леманский, студент режиссёрского отделения, конец тридцатых. Писал стихи – плохие, наивные, но искренние. Для девушки, которая так и не ответила взаимностью. Потом была война, и стихи забылись.

Но сейчас они вернулись. Неожиданно. Будто сами всплыли из глубины памяти.

Владимир открыл рот – и слова пошли сами:

*Я звёзды считал в тишине ночной,*

*Когда засыпал усталый мир.*

*И думал о том, что где-то одной*

*Я нужен, как воздух и как эфир.*

Он замолчал, удивлённый собственным голосом. Алина повернулась к нему, глаза широко открыты:

– Это... это ты сейчас?

– Нет, – Владимир покачал головой. – Старое. Ещё до войны писал, когда на режиссёра учился.

– Продолжай, – попросила она тихо.

Владимир закрыл глаза. Слова шли сами, из памяти Леманского:

*И каждая звёздочка в небе ночном*

*Мне шепчет: "Не бойся, иди вперёд".*

*И пусть этот путь мне пока не знаком,*

*Но кто-то меня на нём точно найдёт.*

Тишина. Только ветер шелестел листвой.

*Я верю в простое: в рассвет, в тишину,*

*В улыбку случайную средь бела дня.*

*Я больше не жду чудес наяву —*

*Мне хватит того, что ты рядом.*

Он открыл глаза. Алина смотрела на него – не отрываясь, серьёзно.

– Это... красиво, – сказала она тихо. – Очень.

Владимир смутился:

– Наивно. Студенческая романтика.

– Но искренне. – Алина улыбнулась. – Знаешь, я много читала стихов. Разных. Маяковского, Есенина, Блока. Но твои... они простые. Как будто не для всех, а для одного человека.

– Так и было. Для одной девушки писал.

– И что, она?..

– Не оценила, – Владимир усмехнулся. – Вышла за военного.

– Дура, – просто сказала Алина.

Они посмотрели друг на друга – и одновременно рассмеялись.

Алина встала, отряхнула платье:

– Мне домой пора. Поздно уже.

– Мне тоже.

Они вышли из сквера вместе. Шли по пустынной вечерней улице – рядом, молча. Небо над ними сияло звёздами. Владимир смотрел вверх, время от времени спотыкаясь.

– Смотри под ноги, а не в небо, – засмеялась Алина. – Упадёшь ещё.

– Не могу. Слишком красиво.

– Тогда держись. – Она взяла его под руку – просто, естественно, будто так и должно быть.

Владимир почувствовал тепло её руки через рукав пиджака. Не сказал ничего. Просто шёл дальше.

Они миновали площадь, свернули на улицу. Фонари горели редко. Тишина – только их шаги по брусчатке да далёкий лай собаки.

– Ты завтра на студию? – спросила Алина.

– Да.

– А вечером свободен?

Владимир посмотрел на неё:

– Почему спрашиваешь?

– Хочу показать тебе одно место. Красивое. Думаю, тебе, как режиссёру, понравится.

– Покажешь.

– Тогда встретимся здесь же? В семь вечера?

– Хорошо.

Они дошли до перекрёстка. Алина остановилась:

– Мне направо. А тебе?

– Налево.

Она отпустила его руку, но не сразу – задержалась на секунду.

– Спасибо за стихи, Владимир.

– Спасибо, что слушала.

Алина улыбнулась – тепло, по-доброму:

– До завтра.

– До завтра.

Она пошла направо, он – налево. Владимир обернулся раз – она тоже оглянулась. Помахали друг другу.

Потом он пошёл дальше, один. Но не одиноко. На душе было тепло.

Небо над головой сияло звёздами. Стихи, которые он прочёл – стихи Леманского, молодого, наивного, влюблённого, – ещё звучали в голове.

*Мне хватит того, что ты рядом.*

Владимир улыбнулся в темноту. Леманский писал для одной девушки, которая не оценила.

Но Алина оценила.

Может, так и должно было быть.

Владимир зашагал быстрее. Дома ждала мать с ужином. А завтра – работа, студия, фильм.

И вечером – встреча с Алиной.

Жизнь была хорошей.

Очень хорошей. Если подумать...

Владимир открыл глаза в полной темноте. Тишина. За окном ещё ночь, только на востоке едва намечалась серая полоска рассвета.

Повернул голову к будильнику – без десяти шесть. Будильник заведён на семь.

Он лежал несколько секунд, слушая тишину. За стеной кто-то похрапывал. В коридоре скрипнула половица – кто-то вышел в уборную. Обычные звуки коммунальной квартиры.

Владимир сел на кровати, потянулся. Тело просило движения. На фронте привык к физическим нагрузкам – марш-броски, окопы, таскание техники. Здесь, в мирной жизни, этого не хватало.

Встал тихо, чтобы не скрипнуть кроватью. Подошёл к рукомойнику, плеснул в лицо холодной водой из кувшина. Резко, бодряще. Сонливость слетела моментально.

Открыл шкаф, порылся на нижней полке. Там лежали старые вещи Леманского – довоенные. Нашёл потёртые тренировочные брюки, простую майку, стоптанные кеды. Переоделся быстро, по-армейски.

Вышел в коридор – пусто, все спят. На кухне тихо, керосинка не горит. Владимир прошёл на цыпочках, взял со своей полки кружку, зачерпнул воды из ведра, выпил залпом. Холодная, с привкусом металла.

Спустился по скрипучей лестнице, вышел на улицу.

Утро встретило прохладой и тишиной. Небо посветлело – бледно-серое, предрассветное. Звёзды ещё горели, но уже слабо. Воздух свежий, чистый, пахло росой и сиренью.

Улица пустая. Ни души. Только кошка пробежала, скользнула в подворотню.

Владимир размялся – наклоны, приседания, махи руками. Мышцы послушно разогревались. Потом побежал – легко, неспешно, просто чтобы двигаться.

Брусчатка под ногами, стук кед – ритмичный, мерный. Дыхание ровное. Тело радовалось нагрузке.

Он бежал по пустынным улицам Москвы. Мимо деревянных домов с резными наличниками, мимо каменных четырёхэтажек, мимо магазинов с закрытыми ставнями. Город спал.

Но постепенно просыпался.

Вот зажёгся свет в окне булочной – пекарь начинает работу. Вот дворник вышел с метлой, начал подметать тротуар. Вот открылась парадная, вышел мужчина в рабочей робе – на завод, наверное.

– С добрым утром, товарищ! – крикнул дворник.

– С добрым! – отозвался Владимир на бегу.

Солнце поднималось. Рассвет окрашивал небо в розовый и золотой. Крыши домов загорелись, купола церквей засияли. Москва просыпалась красиво.

Владимир пробежал ещё квартал, свернул обратно. Пробежка заняла минут двадцать – достаточно, чтобы разогнать кровь и проснуться окончательно.

Вернулся домой – поднялся по лестнице, зашёл в квартиру. На кухне уже горела керосинка – кто-то из соседей проснулся раньше. Владимир прошёл мимо, зашёл в свою комнату, переоделся обратно. Вытерся влажным полотенцем, надел чистую рубашку.

Вернулся на кухню. Керосинка освободилась. Владимир поставил чайник, подождал, пока закипит. Заварил чай – крепкий, почти чёрный, в большом эмалированном чайнике.

Пока чай настаивался, начал готовить завтрак.

Хлеб – нарезал ровными ломтями. Масло – достал из холодного шкафа у окна, где соседи хранили скоропортящееся. Небольшой кусок, Владимир взял немного, намазал на два ломтя хлеба.

Яйца – три штуки, последние в их запасе. Владимир разбил их на сковородку, добавил щепотку соли. Поджарил – быстро, чтобы желтки остались мягкими.

Разложил на две тарелки. Себе – яичница, хлеб с маслом, кружка чая. Матери – то же самое, только хлеба чуть больше.

Накрыл её тарелку чистым полотенцем, чтобы не остыло.

Сам сел, начал есть. Яичница горячая, хлеб свежий – вчерашний, но в Москве сорок пятого и это роскошь. Чай обжигающий, крепкий.

Дверь на кухню скрипнула. Вошла Анна Фёдоровна в халате, волосы не убраны ещё, лицо сонное.

– Володенька? – она удивлённо посмотрела на стол. – Ты уже встал? И чай заварил?

– Доброе утро, мам. – Владимир кивнул на вторую тарелку. – Тебе приготовил. Садись.

Мать подошла, сняла полотенце с тарелки, посмотрела на яичницу, на хлеб. Глаза заблестели.

– Володь... ты мне завтрак сделал?

– Ну да. Ты каждый день для меня готовишь. Я подумал – почему бы не отплатить тем же.

Анна Фёдоровна села на лавку, всё ещё глядя на тарелку. Потом посмотрела на сына – долго, внимательно.

– Что-то ты изменился, сынок.

– В хорошую сторону, надеюсь.

– В хорошую. – Она взяла вилку, отрезала кусочек яичницы, попробовала. – Вкусно. Хорошо прожарил.

– Научился на фронте. Когда повара не было, сами готовили.

Они ели молча. За окном светало окончательно. Город просыпался – слышались голоса во дворе, хлопали двери подъездов, загудел где-то трамвай.

Анна Фёдоровна допила чай, отложила кружку:

– Володь, ты куда-то бегал утром?

– А ты слышала?

– Слышала, как вышел. Испугалась даже – думала, что-то случилось.

– Просто на пробежку. Привык к нагрузкам, без них неуютно.

Мать покачала головой, но улыбнулась:

– Странный ты. Другие с фронта вернулись – только бы отдыхать. А ты – бегаешь, работаешь, завтраки готовишь.

– Война закончилась, мам. Пора жить. Нормально жить.

– И это правильно. – Она встала, начала собирать тарелки. Владимир хотел помочь, но она остановила его. – Ты сегодня готовил. Я помою. Справедливо.

Владимир не стал спорить. Допил чай, встал.

– Мне скоро на студию.

– Иди, собирайся. – Мать обернулась от раковины, посмотрела на него тепло. – Спасибо тебе, сынок. За завтрак. За... всё.

Владимир подошёл, обнял её – коротко, крепко.

– Это тебе спасибо. За то, что ждала. За то, что веришь.

Она прижалась к нему на секунду, потом отстранилась, вытерла глаза краем фартука:

– Ну всё, иди. А то опоздаешь.

Владимир вышел из кухни, прошёл в свою комнату. Оделся аккуратно – та же рубашка, что мать гладила, серые брюки, пиджак. Посмотрел в зеркало – подтянутый, бодрый, готовый к работе.

Взял папку с набросками, ключ от кабинета.

На выходе мать окликнула его:

– Володь! Вечером не задерживайся. Я пирог испеку.

– Не задержусь. – Он улыбнулся. – Но вечером у меня... встреча.

– Встреча? – Мать насторожилась, но с хитрецой. – С той художницей?

– С ней.

– Ну вот и хорошо! – Она улыбнулась широко. – Значит, пирог на двоих испеку. Приводи.

– Рано ещё, мам...

– Ничего не рано. Приводи. Познакомлю.

Владимир покачал головой, но не смог сдержать улыбку:

– Посмотрим.

Он вышел на улицу. Утро было свежее, солнечное. Москва проснулась окончательно – трамваи звенели, люди спешили на работу, дворники мели тротуары.

Владимир шёл к остановке, чувствуя лёгкость в теле после пробежки и тепло в душе от утреннего завтрака с матерью.

День третий начинался правильно.

С движения. С заботы. С благодарности.

Он улыбнулся утреннему солнцу и зашагал быстрее.

Впереди была работа. И вечером – встреча с Алиной.

Владимир пришёл на студию к девяти утра. В холле главного здания уже собралась толпа – человек тридцать, может больше. Мужчины, женщины, молодые и постарше. Кто-то в костюмах, кто-то в простой одежде. Все нервничали, переговаривались.

Михаил Сергеевич стоял у двери, держал в руках список:

– Товарищ Леманский! Вот, пришли желающие. Объявление вчера вывесили – на кастинг в комедию. Народу набралось.

Владимир окинул взглядом толпу. Разные лица, разные типажи. Хорошо.

– Где будем проводить?

– Павильон три свободен. Семён Семёныч разрешил. Катя там уже, со стульями помогла.

– Отлично. Спасибо.

Владимир повёл всех в павильон. Внутри было прохладно, пахло краской и деревом. Катя расставила стулья полукругом, в центре – свободное пространство. Лёха возился с микрофоном – на всякий случай, вдруг кто-то петь будет.

– Доброе утро, товарищи! – Владимир встал перед толпой. – Спасибо, что пришли. Я Владимир Леманский, режиссёр. Снимаю короткометражную комедию про демобилизованного солдата и почтальонку. Нужны главные роли и несколько эпизодов. Также ищу людей для массовки – без слов, просто живые лица в кадре.

Люди слушали внимательно. Кто-то кивал, кто-то записывал в блокнот.

– Процесс простой. Я буду вызывать по одному. Вы назовёте имя, возраст, расскажете немного о себе. Потом я попрошу что-нибудь сделать – прочитать отрывок, сыграть эмоцию, просто пройтись. Не волнуйтесь, это не экзамен. Я просто хочу посмотреть, кто как себя чувствует перед камерой.

Он кивнул Михаилу Сергеевичу:

– Начнём с претендентов на главные роли. Мужчины первыми.

Михаил Сергеевич заглянул в список:

– Сидоров Пётр Алексеевич!

Вышел мужчина лет тридцати – высокий, статный, в аккуратном костюме. Лицо правильное, актёрское. Улыбка профессиональная.

– Здравствуйте, товарищ режиссёр. Сидоров Пётр, актёр Малого театра.

Владимир кивнул:

– Расскажите о себе.

– Тридцать два года, актёрское образование, работаю в театре пять лет. Играл Ромео, князя Андрея, недавно Чацкого. – Он говорил уверенно, с хорошей дикцией.

– Хорошо. Теперь простое задание. Представьте: вы солдат, только что вернулись с войны. Видите родной город. Радость, облегчение. Покажите.

Сидоров кивнул, сделал шаг назад. Выпрямился, изобразил удивление, потом широко улыбнулся, развёл руки. Театрально. Красиво. Но...

Владимир поморщился. Слишком наиграно. Слишком театрально. Это не Петя – простой шофёр. Это актёр, играющий роль.

– Спасибо, товарищ Сидоров. Я вам сообщу.

– Но я ещё могу...

– Спасибо. Следующий!

Сидоров обиженно отошёл. Владимир записал в блокнот: *«Сидоров – нет. Слишком театрален»*.

– Козлов Иван Степанович!

Вышел молодой парень лет двадцати пяти – невысокий, худой, в мятой рубашке. Лицо простое, испуганное.

– Здравствуйте... я Ваня. Козлов. Мне двадцать пять. Я... нигде не учился. Просто хочу попробовать.

– Отлично. Скажите, Иван, вы на войне были?

– Да. С сорок третьего. Пехота.

– Вернулись когда?

– Месяц назад.

Владимир кивнул. Настоящий фронтовик. Это хорошо.

– То же задание. Вы вернулись домой, видите родную улицу. Покажите, что чувствуете.

Козлов замялся, потом медленно улыбнулся – несмело, но искренне. Посмотрел вокруг, будто видел что-то своё. Глаза увлажнились.

– Дома, – прошептал он. – Наконец-то дома.

Тихо. Просто. Настоящее.

Владимир почувствовал мурашки. Вот оно. Не игра, а правда.

– Хорошо, Иван. Очень хорошо. Оставайтесь, пожалуйста.

– Правда? – Козлов не поверил.

– Правда.

Парень отошёл, сияя. Владимир записал: *«Козлов – возможно на Петю. Искренний, живой»*.

Прошло ещё пять человек. Один слишком старый, второй картавил, третий был хорош, но чересчур серьёзен для комедии.

– Громов Николай Фёдорович!

Вышел мужчина лет двадцати восьми – среднего роста, крепкий, с открытым лицом. Гимнастёрка демобилизованного, кепка в руках.

– Здравия желаю, товарищ режиссёр! Громов Николай. Двадцать восемь лет. Шофёр по профессии. С фронта вернулся в апреле.

Владимир выпрямился. Шофёр. Как Петя в сценарии.

– Расскажите, почему решили попробовать.

– Ну... – Громов смутился. – Жена уговорила. Говорит, харизма у меня есть. А я подумал – чем чёрт не шутит? Попробую.

– Хорошо. Вы умеете насвистывать?

– Насвистывать? – Громов удивился. – Ну... умею. А что?

– Насвистите что-нибудь. Любую мелодию.

Громов пожал плечами, приложил пальцы к губам, негромко насвистел «Катюшу» – чисто, мелодично.

Владимир кивнул. Отлично. Петя насвистывает в сценарии.

– Теперь задание. Вы влюбились с первого взгляда. Только что встретили девушку, помогли ей, она убежала. Вы стоите, смотрите ей вслед. Покажите.

Громов задумался, потом медленно улыбнулся – широко, по-детски. Посмотрел в пустоту, будто следя за кем-то. Вздохнул. Покачал головой. Снова улыбнулся.

Просто. Органично. Живо.

– Спасибо, Николай. Очень хорошо. Оставайтесь.

Громов кивнул, отошёл. Владимир подчеркнул в блокноте: *«Громов – идеально на Петю. Шофёр, насвистывает, органичный»*.

Катя наклонилась к Владимиру, прошептала:

– Этот хорош. Лицо доброе, улыбка настоящая.

– Думаю так же.

Прошли ещё несколько мужчин. Никто не подошёл. Владимир уже почти решил – Громов будет Петей.

Теперь женщины.

– Орлова Мария Ивановна!

Вышла девушка лет двадцати пяти – высокая, статная, красивая. Профессиональная актриса, видно сразу.

– Здравствуйте. Мария Орлова, актриса театра имени Вахтангова.

Владимир попросил её сыграть радость. Она сыграла – красиво, выразительно. Но опять театрально. Не Катя.

– Спасибо. Я сообщу.

Следующая – слишком молодая, лет восемнадцати. Ещё одна – слишком серьёзная, никакой лёгкости.

– Смирнова Зинаида Петровна!

Владимир поднял голову.

Зина из коммуналки вышла вперёд – смущённая, в простом голубом платье, волосы убраны в косу. Лицо светлое, глаза живые.

– Здравствуйте, Владимир Игоревич, – она улыбнулась несмело. – Вы помните, обещали...

– Помню, Зина. Рад, что пришла.

Она облегчённо выдохнула.

– Расскажи о себе.

– Мне двадцать три. Работаю на почте. Раньше в драмкружке в школе была. – Она говорила тихо, но искренне.

Владимир кивнул. Двадцать три. Почтальонка. Как Катя в сценарии.

– Спой что-нибудь, Зина. Тихонько, для себя.

Зина удивилась:

– Спеть?

– Да. Представь, ты идёшь по улице, разносишь почту. Поёшь для себя.

Зина закрыла глаза, тихонько запела – «Синий платочек», старую песню. Голос негромкий, чистый. Не профессиональный, но душевный.

Владимир слушал. Вот она. Катя. Простая девушка, которая поёт при работе.

– Спасибо, Зина. Отлично. Теперь представь – ты споткнулась, уронила письма. Незнакомый мужчина помогает. Ты смотришь на него и понимаешь – вот он. Покажи.

Зина изобразила – присела, будто собирает письма. Подняла голову, посмотрела вперёд – и глаза её расширились. Замерла. Покраснела. Прикрыла рот рукой, смущённо улыбнулась.

Настоящее. Живое. Не игра – реакция.

Катя за спиной Владимира прошептала:

– Она идеальна.

Владимир кивнул:

– Зина, оставайся. Ты, возможно, наша Катя.

Зина ахнула:

– Правда?!

– Правда. Пройди к Николаю Громову, постойте вместе.

Зина подошла к Громову. Они встали рядом. Владимир посмотрел – пара складывалась. Громов на голову выше, крепкий. Зина хрупкая, светлая. Контраст хороший.

– Николай, Зина, – окликнул их Владимир. – Встаньте ближе. Посмотрите друг на друга.

Они повернулись лицом друг к другу. Зина смущённо потупилась. Громов улыбнулся – по-доброму, открыто.

– Вот так и будете стоять в кадре, – сказал Владимир. – Видите? Уже похожи на влюблённых.

Лёха за спиной хмыкнул:

– Химия есть.

Владимир записал в блокнот: *«Громов + Зина – главная пара. Подходят»*.

Дальше прошли второстепенные роли. Для гармониста нашёлся старик-музыкант – настоящий, с гармонью и костылём. Для кондукторши – женщина средних лет, работавшая на трамвае. Для подружки Кати – весёлая девица, подруга Зины.

Массовку Владимир выбирал просто – по лицам. Нужны были живые, разные, настоящие. Не красавцы, а обычные люди. Те, кого зритель поверит.

Пожилая женщина с добрым лицом – годится.

Молодой парень с веснушками – годится.

Мужчина в рабочей робе – годится.

Девушка с ребёнком – годится.

Владимир отобрал человек пятнадцать на массовку. Остальных поблагодарил, отпустил.

Когда все разошлись, остались только выбранные. Владимир встал перед ними:

– Товарищи, поздравляю. Вы – команда фильма «Майский вальс». Первая читка сценария будет в понедельник. Репетиции начнём через неделю. Съёмки – через две. Есть вопросы?

Громов поднял руку:

– А... нам платить будут?

– Будут. Немного, но будут. Плюс упомяну в титрах.

– Достаточно, – Громов кивнул.

Зина подняла руку:

– А костюмы?

– Костюмерная подберёт. Не волнуйся.

Старик-гармонист хрипло спросил:

– А я со своей гармонью буду?

– С твоей. Она у тебя красивая.

Старик довольно кивнул.

Владимир обвёл всех взглядом:

– Мы будем снимать честное кино. Про простых людей, про любовь, про радость. Без фальши. Я не требую от вас актёрского мастерства. Требую только одного – будьте собой. Живите в кадре. Понятно?

Все закивали.

– Тогда до понедельника. Михаил Сергеевич раздаст вам адреса, время. Свободны.

Люди стали расходиться. Зина подбежала к Владимиру:

– Спасибо! Спасибо огромное! Я постараюсь, честное слово!

– Знаю. Ты справишься.

Она убежала, счастливая. Громов подошёл, пожал руку:

– Спасибо за шанс, товарищ режиссёр. Не подведу.

– Верю.

Когда все ушли, Катя подошла к Владимиру:

– Ты молодец. Выбрал не красивых, а правильных.

– Красота не главное. Главное – чтобы зритель поверил.

Лёха хлопнул Владимира по плечу:

– Команда хорошая собралась. Думаю, кино получится.

Владимир посмотрел на пустой павильон. Актёры выбраны. Сценарий почти готов. Локации продуманы.

Фильм начинал оживать.

Он улыбнулся:

– Получится. Обязательно получится.