Текст книги "Любовная капитуляция"

Автор книги: Сильвия Соммерфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

10

Яков Стюарт созвал первый в свое правление парламент двенадцатого июля. Он сам восседал в резном кресле, подобии трона, на помосте, к которому вели три ступеньки, великолепно одетый, в бархате и соболях. Но под изящной шитой рубашкой прятался тяжелый железный пояс, терзавший тело и не дававший уснуть совести. Он по-прежнему носил его день и ночь.

Сегодня, когда Яков IV выступал в роли верховного судьи, совесть как никогда давила на него, а потому лицо короля казалось мрачнее обычного. Все происходящее было ему хорошо знакомо по прошлому, только тогда он не был королем и отец его был жив.

Ниже его, по правую руку, восседал граф Арджильский, канцлер королевства, по левую – Патрик Хепберн, а за ним – Донован Мак-Адам. В этом высоком совете вообще преобладали имена людей из пограничья. Хоум – управляющий двором, епископ Линлитгоутский – председатель судейского архива и всего совета, а секретарем был Уайтлоу, на столе которого уже были разложены бумаги, а руки испачканы чернилами.

Торжественно внесли Меч правосудия, и Яков взял в руки скипетр и державу. Он взглянул на своих подданных, и в наступившей тишине канцлер объявил начало заседания.

– Милорды, – разнеслись его слова, – милорды, бароны, депутаты от городов! Сегодня парламент собирается на заседание, чтобы решить судьбу тех, кто вместе с Яковом III поднял меч против его величества, каковых насчитывается двадцать восемь лордов и тридцать семь баронов.

Обвиняемые стояли перед королем, одни – приведенные под стражей, другие – прибывшие по вызову. Они подчинились приказу нового короля, и Яков не сомневался, что причина тому – его действия по подавлению Дайрлтонского мятежа. Ослушаться теперь уже не осмеливались.

О намерениях короля никто не знал ничего определенного; пока канцлер произносил свою речь, Мак-Адам наблюдал за бесстрастным лицом Якова.

Первым в списке стоял Дэвид Линдсей; выступив вперед, он дошел до первой ступеньки и опустился на колени. Глаза его поднялись к королю с достоинством, которое не сломило заключение. Седовласый, но все еще крепкий телом и духом, он ждал.

– Лорд Дэвид, вы получили вызов прийти сюда на суд за свое выступление против короля. Что вы можете ответить на предъявленное обвинение?

Лорд Дэвид взглянул на бесстрастное лицо Якова; не сумев прочитать на нем решения своей участи, он оглядел других лордов, восседавших вместе с королем. В нем зашевелился гнев. Он поклялся на верность своему королю, стоял за него до конца и имел право презирать тех, кто изменил своему сюзерену, как только его положение пошатнулось. Это были люди корысти, которых он ненавидел. Дэвид взглянул на Флеминга и Дугласа, но те отвели глаза.

– Я готов с мечом в руках выйти против всякого, кто посмеет назвать меня изменником, особенно если он, презрев все клятвы, смотрит в ту сторону, откуда ветер дует. Их нынешним клятвам такая же цена, как и прошлой.

Это был вызов творимой несправедливости. Отчаянно, почти не надеясь на успех, он пытался явить на свет Божий истину, заклеймить клятвопреступников, ныне подавшихся в судьи. Он сражался за Якова III, потому что тот являлся его королем. Разве мог человек, присягнувший на верность, поступить иначе?

– Вы, – указал он на Флеминга и Дугласа, – вы подговорили короля подняться против собственного отца! Вы организовали подлое убийство бывшего монарха! И если король не поймет этой простой истины, если он не покарает вас, в один прекрасный день вы убьете и его.

Он вновь повернулся к Якову.

– Сир, люди, с такой легкостью раздающие клятвы, никогда не будут по-настоящему верны вам. Я и то буду более предан вашей милости, чем они.

Донован взглянул на Якова. Если бы он имел возможность, то ходатайствовал бы сейчас за Линдсея, потому что знал цену чести. Сейчас он пытался понять, о чем думает Яков. Король мрачно взирал на Линдсея, но тот замолчал, ибо просить о милости ему не позволяла гордость. В молчаливом уважении смотрели на него из зала.

Донован собрался было заговорить, когда из ряда вышел еще один обвиняемый и встал рядом с Линдсеем. Это был Эрик Мак-Леод. Донован пристально вгляделся в него. Какое сходство с сестрой! Тот же цвет волос, та же осанка, та же несгибаемая гордость…

– Сир, к сожалению, никто из служителей закона не пожелал высказаться от нас. – Эрик помедлил, затем заговорил вновь, спокойно и сдержанно. – В случае моей смерти некому будет продолжить имя Мак-Леодов, оно будет вычеркнуто из списков живущих, и мысль об этом потрясает меня и все мое семейство. Но уж лучше это, чем измена данному слову. Я могу говорить только за себя, но я бы просил разрешения вашей милости ходатайствовать за моего троюродного брата лорда Линдсея.

– Продолжайте, милорд, – сказал Яков; лицо его оставалось бесстрастным.

В зале пробежал ропот. Донован пристально вглядывался в юношу, представляя себе на его месте Кэтрин. Глаза, форма лица, все так похоже. Словно почувствовав его взгляд, Эрик озадаченно и хмуро посмотрел на Донована. Никто не заметил, что то же самое сделал Яков.

Но в эти мгновения Эрик думал не о сестре. Он вспоминал о таинственной записке, непонятно как подброшенной к нему. Кто бы ни был ее автором, он до тончайших деталей разбирался в праве и вручал в руки Эрика сильнейшее оружие. Однако, не зная автора, Эрик колебался, опасаясь, что речь может идти о ловушке, подстроенной для него и его друзей. Словно уловив его нерешительность, король нахмурился и со значением сказал:

– Милорд, вы что-то желали сказать в вашу защиту?

Эрик облизнул губы. За спиной стояли друзья, с которыми он испил горькую чашу поражения, они молчали, словно доверяя ему высказаться от их имени, и он решился.

– Ваша милость, у меня вопрос к вам.

Яков вопрошающе приподнял брови, и губы его искривились в усмешке. Помедлив немного, он кивнул.

– На коронации, принося присягу, вы лишили себя права присутствовать на сегодняшнем заседании.

Ропот удивления и возмущения пронесся по залу, но Яков не остановил Эрика.

– Вы поклялись, сир, что никогда не станете присутствовать на заседании, если на нем рассматривается дело, к которому вы имели касательство.

Это прозвучало как удар в лицо.

Железный пояс безжалостно впился в тело Якова, терзая его плоть при каждом движении, пока он вставал с места, поднимая лицо ко всем присутствовавшим лордам; но король словно упивался этой болью, как напоминанием о жестокой истине и непроходящей вине.

– Да, – сказал он тихо. – Вы говорите совершенную правду. Я давал такую клятву. Так знайте же, Эрик Мак-Леод, и вы, милорды, что я никогда не нарушу клятву верности моей стране.

Он положил руку на сверкающую драгоценными камнями ручку кинжала и оглядел лица присутствующих.

– Я покидаю заседание парламента, дабы он мог вершить правосудие, не испытывая моего давления. Я приказываю строго держаться закона. А пока я ухожу и буду ждать решения.

Он хотел уйти, ибо Линдсей, заявив, что Флеминг и Дуглас втянули его в мятеж, не был вполне прав. Он сам принял решение, а теперь лишал себя права судить тех, кто остался верен присяге, и удалялся, чтобы ожидать приговора.

Через узкий проход король вышел в смежную залу. Эрик чувствовал себя потрясенным. Первый шаг оказался абсолютно верным. Его уважение к новому королю росло на его глазах.

Донован наблюдал за происходящим, пораженный не меньше Мак-Леода. Он не мог отделаться от впечатления, что за всем этим что-то стоит, но что именно, он не понимал, а потому злился. Нахмурившись, он перевел глаза на Эрика, слушая его предельно внимательно.

Лоб юноши покрылся испариной. Ему оставалось сделать одно-единственное заявление, и он молил Бога, чтобы и на этот раз его ссылка на один из полузабытых шотландских законов сработала.

– Повестки с нашим вызовом в суд недействительны. Согласно закону, мы должны были предстать перед высоким собранием в течение одиннадцати дней по их получении. Если в течение этих одиннадцати дней обвинение не предъявлено, то повестка утрачивает силу. Сегодня, милорды, минуло одиннадцать и один день со времени объявления. Срок истек. Мы не обязаны присутствовать в зале.

Донован не мог не оценить гротесковости ситуации, но внешне оставался невозмутимым. Ох, уж эти маленькие параграфы больших шотландских законов, на которые мало кто склонен был обращать внимание! Они обыкновенно спят, но вот сейчас к ним воззвали, и, кажется, небезуспешно. Он взглянул на растерянное лицо канцлера, слывшего знатоком закона. Шум и ропот наполнили залу. Секретарь Якова вскочил со своего места и торопливо выбежал. Линдсей и другие лорды, прибывшие на суд, окружили Эрика, похлопывая его по плечам и улыбаясь.

Шум еще больше усилился, когда дверь открылась и Яков в сопровождении секретаря вернулся на свое место. Судейские глашатаи призвали к тишине. Донован, не отрываясь, с восхищением следил за королем, поняв, что все это представление от начала и до конца поставлено самим Яковом, нашедшим безупречно красивый ход, дабы сохранить для страны этих своенравных, но верных короне лордов. Он вовсе не горел желанием чинить расправу над людьми, испившими со своим королем до конца горечь поражения. Они были нужны ему, и он рассчитывал завоевать их расположение, продемонстрировав свою справедливость.

Канцлер придвинулся к королю, напряженно ловя каждое его слово, затем улыбнулся и повернулся лицом к обвиняемым.

– Вы все продемонстрировали свою преданность его величеству королю Якову IV, явившись по вызову на судебное заседание. Его милость не будет судить вас, поскольку закон оказался на вашей стороне; новых вызовов не последует…

Радостные крики и торжествующие возгласы разнеслись по залу. Но не успело воцариться молчание, как следующее объявление подействовало на собравшихся как ушат ледяной воды

– …Однако, согласно эдикту короля, вы лишаетесь имений, наследственных прав и титулов на следующие три года.

На этот раз Донован не сумел-таки сдержать улыбки. Наказание пусть и не жестокое, но впечатляющее. Не мученичество, но для многих бедность на грани нищеты. Канцлер продолжил:

– Его величество отпускает вас всех; решение о ссылке вступает в силу через три дня. Вы получите официальные сообщения о месте ссылки, причем каждому будет определено свое место, чтобы вы не могли собраться и строить заговоры против короля.

Доновану стало ясно: с сегодняшнего дня парламент у Якова в кармане. После такого приговора его члены не могли отказать ему в любой его просьбе, а тот уже задумал грандиозные планы.

Донован всегда ценил безоглядную смелость Якова в сражении, но сейчас он впервые оценил его качества политика. Король проявил себя истинным кудесником в деле управления государством. Ох уж эта шотландская скрытность!

Яков вновь занял свое место в кресле. Прежде чем повернуться к собравшимся, он поймал взгляд Донована… и подмигнул ему.

Уайтлоу поднялся с новыми бумагами в руке. Он и Яков все рассчитали по секундам. Это казалось невероятным: он явно собирался перечислить все требования Якова с уверенностью, что парламент одобрит их. Уайтлоу начал с законопроектов об образовании: все сыновья в благородных семействах от восьми лет и старше обязаны изучать математику, языки, включая латынь, искусства и право. Учреждение университета в Абердине. Учреждение хирургического колледжа в Эдинбурге. Реформа законодательства, упразднение ряда налогов – и так далее, в том же духе.

Серые глаза Донована встретились с глазами короля: никогда он не видел монарха таким гордым. Пока парламент занимался формальностями, мысли Донована крутились вокруг Кэтрин и Энн. Изгнание брата лишало их средств к существованию и на три года отдавало их под опеку Донована. К тому времени, когда Эрик вернется, Кэтрин станет его женой, хороший муж найден будет для Энн, ну, и Эндрю Крейтон… с этим тоже все будет так, как и должно быть.

Сказать, что Донован был сейчас доволен, значило ничего не сказать – у него буквально выросли крылья.

Заседание парламента было прервано. Завтра он соберется уже без лордов, подвергнувшихся наказанию.

Яков задержал присутствующих еще на минуту, чтобы объявить о праздничном пиршестве нынешним вечером. Едва освободившись, Донован направился в свои покои, понимая, что Кэтрин сейчас изводится, ничего не зная о судьбе брата. Почему его радует то, что Эрик избежал смертного приговора, он сам себе не отдавал отчета; хватало других проблем.

Когда Донован открыл дверь, Кэтрин словно одеревенела в кресле, где дожидалась его. Глаза у нее были подозрительно красными, но лицо казалось спокойно-вопрошающим.

– Смертный приговор не состоялся, – объявил Донован и увидел, как румянец заиграл на ее лице. – Но он будет на три года сослан.

– Сослан? Куда?!

– Пока я не знаю.

– Бедный Эрик, – пробормотала Кэтрин и, повернувшись, отошла к окну.

Донован с минуту наблюдал за ней. Большинство женщин, оказавшись в таком незавидном положении, были бы озабочены исключительно собственным будущим. В самое ближайшее время она должна была остаться без средств – до возвращения брата… или до своей свадьбы. Доновану стало интересно: верит ли она в возможность бракосочетания с ним теперь, когда она осталась без пенни в кармане. Разумеется, у нее остаются ее земли, ее титул. Одно ее имя – это целое состояние. Донован много бы дал сейчас за возможность узнать о том, что ее занимало.

Кэтрин отвернулась от окна и спросила:

– Моя сестра Энн, что будет с ней?

– Насколько я представляю, то же самое, что и с тобой. Брак. Для нее подберут выгодную партию. Ну а пока я возвращаю тебя в твой дом. – Мысль эта осенила его, и он увидел, какой радостью загорелись ее глаза. – Разумеется, с ограничениями. Ты и твоя сестра получаете известную степень свободы. Но я и часть моих людей разделим ваш дом с вами. Вы нуждаетесь в покровительстве, и отныне всеми вашими делами буду заведовать лично я.

– Но для чего… для чего ты… вы хотите на мне жениться? Теперь я неимущая и не представляю для вас никакого меркантильного интереса. Как человек расчетливый, вы вполне могли бы просить короля о другом, более выгодном для вас браке.

– Опять ты недооцениваешь себя, любовь моя. Одно только имя Мак-Леодов позволит мне собрать многих и многих лордов под свои знамена. У тебя остаются земли и, – улыбнулся он, – целая куча прочих достоинств, хозяином которых мне просто не терпится стать.

– Но мне… – Она казалась обескураженной. – Я бы хотела попросить тебя об одном одолжении.

Это был сюрприз: Кэтрин, поклявшаяся, что никогда и ни о чем его не попросит, теперь что-то желала от него. Он почувствовал себя польщенным, но оставался начеку.

– Что ты хочешь?

– Энн.

– Что Энн?

– Она такая чувствительная и нежная… Было бы жестоко заставлять такую девушку, как Энн, выходить замуж за человека недостаточно чуткого, неспособного понять и оценить ее. Это ее сломает. Она этого не перенесет.

– Но ей так или иначе придется выйти замуж.

– Но пусть за ней останется право выбора. Чтобы это не оказался жестокий грубиян или невежа.

– Не могу обещать.

– А если я буду умолять тебя об этом? – спросила она.

Донован видел, с каким трудом ей даются эти покаянные слова.

– Мне больше было бы по душе, если бы ты молила за себя.

Кэтрин печально улыбнулась.

– Ты меня так часто уверял, что будущность моя определена, что я невольно смирилась. Я уже поступилась гордостью, преодолев свой девичий стыд, и больше не попадусь в ловушку. Нет, я не стану просить, а тем более молить за себя. Легче добиться сочувствия у короля, чем у тебя. Я знаю, что по его повелению мы будем обвенчаны, и не в силах этому помешать. И все же – позаботься лучше о себе, Донован Мак-Адам. Ты получишь мое тело, но душа останется моей, и только моей, и тебе никогда в нее не проникнуть.

– Ни о чем большем я и не просил, – ответил Донован, подошел к столу и, налив вина, сел в кресло. – Если ты дашь мне слово, я отпущу тебя на три дня домой.

Кэтрин ошеломленно взглянула на него, но ничего не сказала. Возможно, это одна из его ловушек?

– Сегодня вечером состоится праздничное пиршество. Ты оденешься в свое лучшее платье и явишься туда со мной: на празднестве Яков торжественно объявит о нашей помолвке. Мои люди отвезут тебя домой, как только ты соберешься.

Вновь он молча изучал ее, затем выпил стакан вина и поставил кубок на стол. Впервые за все время их «войны» Кэтрин пристально вгляделась в лицо своего тюремщика. Морщины усталости пересекли его лоб, и у него был вид чрезвычайно утомленного человека. Она вспомнила, что последние дни Донован почти не спал.

– Тебе нужно хорошенько отоспаться, иначе празднество и избыток эля добьют тебя.

Он усмехнулся.

– С чего это вдруг такой супружеский тон? Ты права, я устал, а твой острый язычок мешает мне обрести покой. Ступай, твои провожатые внизу.

Кэтрин пребывала в нерешительности. Еще недавно ей хотелось ударить его, причинить боль. Почему же сейчас она ощущала необъяснимую потребность подойти к Доновану, обнять, утешить, согреть его? Наверняка снова какая-то ловушка, и нужно быть начеку, чтобы не угодить в нее, думала Кэтрин, спускаясь.

Донован поднялся со своего сиденья и постоял, внезапно ощутив, как опустела без Кэтрин комната.

Как он и обещал, два воина терпеливо ждали ее. Оба были горды тем, что сам Донован Мак-Адам доверил им сопровождать девушку.

– Леди Кэтрин, – обратился один, как только та спустилась, – ваша лошадь стоит под седлом, все готово к выезду. Для нас огромная радость, миледи, сопровождать вас до дома.

– Где вам придется стеречь меня, чтобы я, не дай Бог, не сбежала, – дерзко парировала она.

Юноша сконфузился.

– Да, миледи, стеречь и… защищать.

– Простите, я вовсе не желала портить вам настроение. Вперед, я горю нетерпением снова сесть в седло и увидеть брата.

Прошло больше десяти дней пребывания Кэтрин в неволе, и теперь она наслаждалась вкусом свободы. Девушка поскакала очертя голову, и оба сопровождающих с величайшим трудом поспевали за ней, про себя подумав, что их начальник не промах, коли выбрал такую невесту.

Во дворе дома Кэтрин спрыгнула на землю прежде, чем стражники догнали ее. Когда они отпустили поводья своих лошадей, девушка уже исчезала за дверями дома. Только сейчас они озабоченно подумали, что поручение, данное им, далеко не так просто, как могло показаться с первого взгляда.

Кэтрин ворвалась в дом, когда Энн спускалась по лестнице. Она только что перевязала рану Эндрю и вырвала у него обещание, что он попытается немного соснуть. Увидев Кэтрин, Энн безумно обрадовалась и, сбежав по ступенькам, порывисто обняла сестру.

– О, Кэтрин, я так боялась. Я не знала, увижу ли тебя снова. Ты что-нибудь знаешь об Эрике?

– Да.

– Кэтрин! Ну же?!

– Ссылка.

– Ох! – вздохнула Энн. – Мы сможем отправиться с ним? Кэтрин, нам нельзя разлучаться!

– Нет, Энн, ни тебе, ни мне это не удастся.

– Но что же с нами будет? Что мы будем делать в отсутствие брата?

– Сперва давай поднимемся наверх. Я намерена вымыться, а потом ты поможешь выбрать мне самое лучшее и самое соблазнительное платье. Потом, то же самое мы сделаем в отношении тебя. Вечером торжество, и мы будем гостьями короля.

Кэтрин в обнимку с Энн поднялись по лестнице. Энн не знала, что о главном сестра еще не сказала, но чувствовала недоговоренность и нервничала. Посреди дороги она внезапно остановилась. Кэтрин удивленно повернулась к ней.

– Энн?

– Пожалуйста, не надо ничего от меня утаивать, Кэтрин. Ты же отлично знаешь о намерениях короля в отношении нас. Меня все это страшно волнует, а ты не говоришь об этом ни слова.

– Все в порядке, Энн. Я не думала… я просто хотела…

– Ну так что же, Кэтрин? – настойчиво спросила Энн.

В этот миг на верхней площадке появился Эндрю и замер, увидев их. Он пришел как раз вовремя, чтобы услышать ответ Кэтрин.

– Меня выдают замуж за Донована Мак-Адама, а тебя…

– Меня?..

– Как я могла понять, для тебя тоже подберут приличную партию. Здесь расположится Донован Мак-Адам, а после свадьбы он станет господином этого дома.

Эндрю окаменел, и глаза Энн, наполненные ужасом, обратились к нему. Здесь он был бессилен, и сознание собственной бесполезности разрывало его на части. От его выдержки и молчания зависели взаимоотношения между двумя государствами. Но как он может отступить, как может отдать девушку в руки мужчины, которого она даже не знает?

Энн слишком хорошо осознавала, что всякая попытка Эндрю вступиться за нее равноценна для него самоубийству. Ее охватила слабость и безразличие. Однако… пока ничего не произошло. Может быть, Эндрю удастся что-либо сделать?

– Мне нужно идти на сегодняшнее празднество, Кэтрин?

– Да, Энн. Выхода нет. Король приказал, и мы должны явиться. Мак-Леоды не в той ситуации, чтобы проявлять неповиновение. Вспомни, что Эрик еще не отбыл в ссылку, и, значит, приговор в любую минуту может быть изменен в сторону ужесточения.

Лицо Энн побледнело. Ничего не попишешь: она поймана в ловушку, и выбраться из нее нет никакой возможности.

Кэтрин подняла глаза на Эндрю, стоявшего на лестничной площадке. Поймав ее взгляд, он начал спускаться.

– Рад снова видеть вас дома, мисс Кэтрин. Нечаянно услышал о приговоре вашему брату. Соболезную, что вам придется расстаться, но, в конце концов, это всего три года…

– …Которые покажутся долгими, как целая жизнь, Эндрю. Вернувшись, он вынужден будет жить в своем собственном доме на милость Донована Мак-Адама.

– Участь далеко не радостная, госпожа, но это лучше, чем смерть. Сэр Эрик так энергичен и находчив. А потом… все так быстро меняется, и воля короля не исключение.

– Что ты хочешь сказать?

Кэтрин готова была ухватиться за любую соломинку, надеясь получить свободу всем троим.

– Ничего конкретного. Пока. Я просто пытаюсь дать вам надежду и… заставить задуматься над ситуацией, которая складывается.

– Я подумаю, – ответила Кэтрин, но Эндрю не сомневался, что ее живой ум уже последовал его совету.

Прищурившись, она оглядела его, затем быстро перевела глаза на сестру, потом снова на Эндрю. Вихрь мыслей закружил девушку.

– Вы очень выручили сестру, пока я оставалась узницей, Эндрю. Я вам благодарна за это.

– Это был мой долг, – уклончиво ответил тот.

Энн тем временем овладела собой. Слова Эндрю ей тоже вернули надежду, что можно найти выход. Глубоко вздохнув, она сказала:

– Пойдем, Кэтрин, нам лучше заняться подготовкой к празднеству.

Она поднялась по лестнице, слегка сбитая с толку, Кэтрин – за ней. Эндрю смотрел, как они уходят, ни в силах справиться с яростью, яростью бессилия. Никогда до сих пор в его жизни не находилось места женщине. Он ощущал себя вечным воякой, вольным выбирать любые пути, не задумываясь о последствиях.

Но сейчас появилось нечто, осуществления чего он желал… а точнее, не представлял без этого себе своего будущего.

И именно это он имел ввиду, обнадеживая сестер.