Текст книги "Сладость мести"
Автор книги: Шугар Раутборд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
* * *
– Ну, не скандал ли это? Нет, вы видели что-нибудь подобное? И мы, по-вашему, должны все это покорно сносить и петь им осанну? – шептала в ухо Кингмену Оутси Уоррен. Что за скандал она имеет в виду? Скандал с этими шляпами? Забавный скандал с крестинами законного наследника, рожденного от двух мужчин? Его больше волновал скандал с пилотами из "КИНГАЭР", бастующими, пока он сидит себе в четвертом ряду в швабской часовне, поневоле став действующим лицом этого "безумного чаепития", где есть и шляпник, и мартовский заяц, и соня, и Алиса. Боже, какой еще скандал? Скандал с сыном Аврама Исаака, ослепленным и покалеченным безжалостными заимодавцами из Японии, которым сейчас должен сам Кингмен? А может быть, она о том, что через пару недель ему надо платить первый процентный взнос, и все это ради того, чтобы удержать свою бастующую авиакомпанию?
– О чем ты, Оутси? – прошептал Кингмен. Оутси была ближайшей подружкой Бидди Солид, но главное – женой Билла Уоррена, владельца "УЭСП" и председателя "Марин Мидленд Морган", второго по величине банка Нью-Йорка, в числе многих других отказавшегося протянуть руку помощи "КИНГАЭР УЭЙЗ". Что делать, слишком рискованный проект для старого добропорядочного банка.
– Нет, Кингмен, в самом деле! – Оутси сидела без шляпы и козыряла своим ранним загаром. – Флинг, конечно, хороша, пальчики оближешь, это так, но остальные…
Оутси приподняла голову, чтобы получше разглядеть первые три скамьи, где сидели европейские коронованные особы, султан, президенты и премьер-министры ряда европейских стран и почти все индустриальные короли Европы.
– Тебе следовало сидеть там! Тем более что Флинг – крестная, и какая крестная! – Оутси выпучила глаза, как при базедовой болезни. – Мы-то сами здесь лишь потому, что барон только что поместил два миллиарда в банк моего Билли, и Билли сказал, что если бы даже барон прижил законного наследника от горного козла, мы бы все равно обязательно присутствовали на крестинах.
Кингмен вежливо кивнул Билли через голову Оутси.
– И, разумеется, я обещал Сьюки подробно описать все запланированные по случаю празднества мероприятия. А что ты думаешь о Сириэлл де Реснэ и недавнем решении суда?.. О, взгляните, это уже султан! Не правда ли, он восхитителен?
– Сириэлл де Реснэ? Это которая же? – спросил Кинг рассеянно.
– О, это та, в шляпе, которая держится как большая птица марабу. Ну, конечно! Сириэлл была помолвлена с бароном до его недавней… э-э-э… женитьбы. Вообще-то бабенка не промах. Она только что выиграла судебную тяжбу, которая длилась несколько десятилетий, и теперь названа единственным душеприказчиком всего движимого и недвижимого имущества своего деда де Реснэ. Ну, знаете, Ван Гон, Монэ, Реснэ! Прибрала к рукам две сотни бесценных полотен, но при этом ни цента в кармане! Придется продать кой-что из свалившегося на нее наследства. Могу себе представить, что это будет! Она уже успела с превеликим трудом получить заем из банка Билли под залог некоторых своих полотен. Но это так, кстати. Не сомневаюсь, что теперь, после победы на процессе, она начнет распродавать картины по полдесятку в год. Боже, какой, однако, скандал!
Ребенок, лоб которого священник только что окропил святой водой, начал жалобно плакать. А Оутси без удержу трещала Кингмену на ухо:
– Последнюю из больших работ де Реснэ, выставлявшихся на аукционе, если помнишь, купил какой-то япошка. Пятьдесят два миллиона долларов.
Кингмен помнил.
– А теперь Сириэлл – законная наследница всей коллекции. Заграбастала целую кучу шедевров. Директора музеев днюют и ночуют у ее порога. Все, что я слышал о ней, просто отвратительно. – Оутси всегда отличалась высокой нравственностью. – Билли, собственно, и не рассчитывает на возврат займа. Он гораздо охотнее заполучил бы имущество де Реснэ.
Кингмен отлично помнил тот аукцион. Картину де Реснэ купил представитель Мишимы. Кинг собственными глазами видел ее в штаб-квартире Мишимы в Токио среди прочих трофеев.
Флинг, обернувшись, робко помахала Кингмену. Под широкими полями крестильной шляпы лицо ее казалось еще более ослепительным, чем неделю назад, когда он в последний раз видел ее. Обаяшка и только. Кингмен почувствовал знакомое шевеление плоти.
– Кингмен, ты женат на красивейшем в мире ребенке! – Оутси заметила их обмен приветствиями. – Если бы Брижит Бардо и Ален Делон родили ребенка, как раз получилась бы Флинг!
Тут Оутси сложила руки для молитвы и наконец заткнулась – Венский хор мальчиков запел очаровательный псалм из "КАРМИНА БУРАНА" Карла Орфа.
Кингмену предстояло еще отсидеть ленч в парке, уговорить барона подключиться к его авиакомпании (Флинг договорилась о деловой встрече на семь вечера), посетить бал, только тогда Флинг будет в его полном распоряжении. Он и Оутси на пару запели молитву, присоединяясь к хору. Алиллуя!
Парк барона требовал, вероятно, непрерывного и ежедневного ухода, настолько искусственным он выглядел: казалось, ни одной веточке на деревьях, ни одной травинке на газонах не разрешалось обгонять остальных. Во всепоглощающем стремлении хозяина замка доминировать над природой, держать ее под контролем, нашла воплощение чисто немецкая тяга к аккуратности и порядку. Парк был разбит по строго геометрическому плану и включал в себя тщательно подстриженные газоны, скульптурные гроты, цветники, причудливые аллеи фигурно подстриженных деревьев и ряды журчащих фонтанов, и все это соединялось прочерченными, как по линейке, посыпанными гравием дорожками.
Процессия гостей в экзотических головных уборах выстроилась около массивного фонтана, извергающего каскады воды поверх каменной своры охотничьих псов, вцепившихся в глотку такого же каменного оленя. Скульптурные изображения были выполнены так натурально, что взгляд невольно скользил вниз в поисках крови, расползающейся по медленно текущей воде.
Утащив Флинг от процессии, Кингмен поволок ее по кропленной солнцем аллее похожих, как близнецы, берез, в поисках пресловутого ЛЮСТХАУЗА [17]17
Домик увеселений ( нем.).
[Закрыть], то бишь приюта влюбленных. Он тянул ее с такой торопливостью, что ей поневоле пришлось расстаться с гигантским колесом, так долго исполнявшим роль шляпы.
– Моя шляпа! – Она обернулась, смеясь, когда соломенный головной убор, зацепившись за ветку, упал на землю и покатился, как настоящее колесо.
– ……………я хотел ее!
– Ну, я могла бы предложить кое-что получше, – скорчила игривую гримаску Флинг.
– Тогда пойдем в мою гостиную… – Он затащил ее за темно-зеленую стену фигурно постриженных тисов.
– …Предложил паук мухе, – прокомментировала она и невинно захлопала ресницами, глядя на Кингмена.
– Сбрось туфли, ты в них выше меня.
– Я их потеряю здесь. – Стена из тисов оказалась всего лишь первой в лабиринте скульптурно изуродованных живых изгородей.
– Я бы тоже мог предложить кое-что получше. Давай потеряемся друг в друге.
– Небеса! – рассмеялась Флинг. – Мой занятный-для-всего-кроме-бизнеса муж превратился в козлоногого сатира.
– Я весь на взводе, с тех пор как ты уехала из Нью-Йорка. Чувствуешь?
– О, что-то твердое и настырное там, внизу.
– Душа моя, это то, что мне приходилось сдерживать. – Он повалил ее на сочную, еще не высохшую от росы траву, безнадежно портя ее платье. Она блаженно обняла его за шею, пока его руки скользили по ее бесконечным ногам. Он протолкнул свой нетерпеливый язык в ее рот и встретил самый благожелательный прием. После этого ей не нужны были все эти прихотливые приемы и способы обольщения. Их губы жадно вкушали вкус друг друга, он лег на ее бедра, от обнаженной кожи его отделяли только шелковистый шифон и габардин в искорку. Кинг запустил руки в лиф полупрозрачного платья, выпростал груди и жадно припал ртом к полным, спелым соскам. Лаская языком розовые венчики, он бормотал:
– Боже, у тебя такой нежный и тонкий вкус…
Он стянул с нее влажные трусики, запуская внутрь свои ищущие пальцы. Она сжала их так, что ему стало понятно: она сейчас готова ради него на все.
– О, Кингмен! – простонала она.
– Я тут.
Она услышала, как он расстегивает молнию брюк, и тяжело задышала в предвкушении.
– О, Кингмен, – пробормотала она, – у тебя такие нежные руки.
Она обвила его рукой, другой помогая ему снять брюки.
– Возьми меня в свой красивый рот, – потребовал он.
– Только в качестве закуски, мой милый. Я хочу чувствовать тебя везде. – "Я хочу иметь от тебя ребеночка", – подумала она. Она раздвинула губы и открытым ртом прошептала: – Кинг, нас арестуют.
– Кто?………..полицейские эти наци?
Ее смех замолк, когда она втянула его в свой рот. Она почувствовала, что он становится все больше и тверже, по мере того, как она поглощала его, следуя инструкциям Фредерика. Она оплела пальцами основание древка, мягко притянула его глубже к горлу, легко проводя языком и посасывая его. "Фредерик не мог ошибиться", – думала она. Она поглаживала и мяла языком его плоть, в тс время как его пальцы утонули в ее волосах. Оба были так сосредоточены на его удовольствии, что не услышали даже, как где-то в лесу упало дерево.
– О, Флинг! Это слишком хорошо. Я не могу держать больше.
"Все хорошо, муж мой, – подумала она. – У нас будет столько времени позже, ночью".
И она проглотила сладко-соленый вкус мужчины, которого обожала.
Мужчины, от которого вечером рассчитывала понести ребенка.
Нью-Йорк
Отмахав три пролета, сержант Буффало Марчетти добрался до квартиры друга, расположенной на Восемьдесят второй Западной улице, наискосок от полицейского участка. Родни и его подружка Линда ждали приятеля на ужин. Дела у Буффало шли как по маслу, но показывать Родни свои тяжелым трудом заработанные доказательства в кабинете окружного прокурора сержанту не захотелось. Дело было, что называется, "не для записок".
С девяти до пяти Родни был дотошным и въедливым помощником окружного прокурора, зарабатывающим хлеб насущный на ниве закона. Вечером же он становился носящимся сломя голову гурманом в синих джинсах. Челноком, снующим туда-сюда в заставленной медными кастрюлями кухне, с супрефектом в лице малышки Линды.
Родни, открывший дверь, держал в руках бутылку с "Брунелло ди Монтальчино", а из-за его спины, с кухни, доносились запахи томата, чеснока, свежих грибов, моззареллы и феттучине.
– Почти что вовремя, всего на час опоздал, – ухмыльнулся Родни. – Что, новые убийства в нашем Вавилоне?
– Да, одно серьезное, а кроме того труп в возрасте тридцати.
– Это мне нравится. Оптимальный возраст. Тридцать и ниже.
– На этот раз ты ошибаешься, трубадур уголовного кодекса. Убийство состоялось более тридцати лет назад.
– Ну, тогда он отпет и похоронен. Ничего менее интересного и придумать нельзя. – Родни откупорил бутылку – пахнуло запахом кремня и спелого винограда из Тоскани. Марчетти проследовал за ним на кухню.
– Труп-то может быть и мертвый, да вот убийца очень даже живой. – Марчетти вытряхнул на стол завернутую в какую-то прокурорскую бумагу салями. Изобретательная Линда, миловидная девушка со смуглой кожей капуцина и миндалевидными глазами, тут же подхватила ее и начала резать в салат.
– Не-е, если этот парень не совершает убийство раз в каждые тридцать лет, он мне абсолютно неинтересен. Мой реестр судебных дел и без того переполнен. На, возьми, Линда. – Родни передал ей бокал красного вина. – А как там твое дело с убийством маникюрши? Газеты прямо-таки тащатся от него.
– Ну, мне кажется, оно связано с тем самым преступлением, о котором я тебе говорю.
– О'кей. Выкладывай проверенные факты, чтобы можно было ставить вопрос на обсуждение. – Родни бросил свежего базилика в закипающую кастрюлю с плавающими в ней грибами и луком.
– Сценарий таков. Некий малый, взявшийся невесть откуда, пришедший на своих двоих из лесов, устраивается работать лесорубом. Очень славно управляется с другом-топором. Становится лучшим приятелем сына богатого лесозаводчика. В один миг они становятся не-разлей-вода, живут вместе в доме хозяев или в сторожках на лесоповале. Ни дать ни взять два брата. Малый без прошлого прокладывает себе дорожку в семью и, надо признать, проявляет недюжинную изворотливость в этом деле. И вот в один прекрасный день это самое происшествие. Никто, как он думает, ничего не видел. Сын хозяина оказывается распиленным пополам, а его лучший друг, якобы пытавшийся прийти на помощь, получает рубленую рану топором. Никто не может разобраться толком, что именно произошло, да и не пытается. Убитые горем родители, христиане-сцентисты, усыновляют раненого чужака, и все забыто, все быльем поросло, все шито-крыто. Они посылают его в колледж, дают ему кусок от своего лесного пирога.
– О, охотничья история в духе Пола Буньяна! – Родни посолил приправу. Буффало проигнорировал его выпад.
– Но, оказывается, настоящий сын лесозаводчика вел дневник. Последняя запись, датированная днем как раз накануне происшествия, показывает, что настоящий сын стоял перед типичной подростковой дилеммой, изливаемой в таких случаях на бумагу. Он догадался, что его лучший друг обкрадывает отца, вот те раз! Но ведь если он наябедничает, отец взашей выгонит его лучшего друга из лагеря, из дома, вычеркнет из их жизни. А вдруг он прав? Отпрыск набожного семейства, имеющего представления о чести и бесчестии, сынок решает поймать друга с поличным. Однако на следующий день он красиво распилен на две части на лесозаводе. Лесоруб, обнаруживший его тело, говорит теперь, что это не могло быть несчастным случаем. Говорит спустя треть века. По его словам, будущий приемный сын сам нанес себе рану топором.
– Почему он молчал до сих пор?
– Никто не спрашивал.
– А как же дневник оказался найденным только сейчас?
– Старый лесоруб, не разумеющий грамоте, обнаружил его, заглянув в сторожку, где жили парни, забрал и держал его у себя, даже не понимая, что это такое. Я думаю, что родители – не богобоязливые христиане, живущие в глуши канадских лесов, даже представить себе не могли, что это было убийство. Им такое и в голову не пришло!
– Так где же был этот изобличающий документ все это время?
– Я тебе сказал. В глубине лесов, в Канаде. Где старый буян-лесоруб хранит номера "Плейбоя".
– А тогда как же тебе удалось заполучить эту решающую улику?
– Я получил ее в обмен на два свежих номера "ХАСЛЕРА" с фотографиями шикарных девочек.
– Очень мило, Буффало. В самом деле, забавно. Пойдем в гостиную, салат готов.
Буффало, Родни и Линда уселись за стол. Родни продолжал задавать вопросы:
– Так что же собирается делать со всеми этими уликами нью-йоркский департамент полиции?
– Этот парень, вынырнувший из глуши канадских лесов, не оставил после себя никаких документов, кроме свидетельства об усыновлении. – Буффало поддел вилкой феттучине. – Он становится магнатом-лесозаводчиком, потом совершенно неожиданно женится на дочери владелицы поместья с Юга Штатов. Прием грубый, но безошибочный. Он поднахватался кой-каких манер, приобрел некоторую светскость и прикатил в Нью-Йорк, совсем как Джей Гоулд в пятидесятые годы прошлого века: полная неразборчивость в средствах, никаких моральных ограничений, – все как тогда, только на этот раз уже в середине восьмидесятых двадцатого века. Разумеется, он круто пошел в гору. Обзавелся собственным небоскребом.
Буффало поковырял вилкой в салате. Родни показалось, что все сказанное странным образом знакомо ему.
– Со стороны звучит как современная история про Золушку. – Линда работала редактором в журнале " Эснс".
– Детка, я забыл чесночный хлеб, будь добра…
– Разумеется. Между прочим, и пищу, и образ жизни я делаю по журналам, – улыбнулась Линда и унеслась в кухню.
– Буффало, что ты дальше намерен делать с этим материалом? Между нами.
– Я собираюсь с ним на вершину Беддл-Билдинга, но нуждаюсь в связи с этим в помощи окружного прокурора.
Родни уронил вилку и расплескал бокал "Монтальчино".
– Ты спятил, Буффало! Я и слышать об этом не желаю, пока ты не оформишь все официально. А потом преступление с таким сроком давности! Без прямых свидетелей и горюющих родственников, заинтересованных в иске дела, оно даже до суда не дойдет. Тем более если оно бьет по репутации богатейшего и известнейшего в Нью-Йорке финансового воротилы, окруженного армией адвокатов, у которых за плечами школа тяжб, не имеющая себе равных в Америке. Ты совершенно спятил! Единственное место, за которое можно уцепить такого крутого парня, как Кингмен Беддл, так это неуплата налогов, если такая имеет место быть. То, для чего мы использовали Рико! Кингмен Беддл! – Родни потряс головой. – Убийца с топором! Распиливатель тел! Ты натуральныйпсих!
– Ладно. Но у меня есть еще кой-какие интересные совпадения.
– Не желаю ничего слышать. Я не могу заниматься таким делом официально. – Родни отпихнул в сторону большой пакет, который протянул ему Буффало.
– Понимаешь, – прошептал он Буффало, – я знаком с Кингменом Беддлом.
– Что? Ты тайком работаешь на Беддла? – Марчетти чуть не потянулся за пистолетом.
– Не я, мой отец.
– Что, твой отец банкир, инвестор?
– Нет, мой отец швейцар у Кингмена Беддла. Я вырос на плантации его первой жены. – Последнее слово буквально застряло у Родни в горле.
Буффало онемел. Он ударил себя ладонью по лбу и откинулся на спинку стула.
– Надо ли это понимать так, как тебе не терпится перейти к спумони? – тут же прокомментировал Родни. У себя в кабинете прокурора Родни прослыл большой язвой. – Пойми, Буффало, я не хочу ссориться с тобой, но у меня есть кой-какие виды на карьеру, и я не хочу их с ходу растерять.
– Я уже спокоен. Просто я решил, что моя миссия – остановить этого человека. И тут вдруг узнаю, что твой отец – его слуга и, может быть, поверенный во всех его тайных делах…
– Давай начистоту. – Родни заглянул Буффало в глаза. – Мой отец не посвящен ни в какие секреты и сплетнями не занимается. Мой отец не работает на кабинет окружного прокурора. Если говорить всерьез, то он работает на Рендольфов, Рендольфов из Ричмонда. Кингменовскую экс-родню.
Он через стол потянулся за конвертом.
– Позволь взглянуть одним глазком. Не для записи.
– Ун пьячере. – Буффало просиял.
Несколько минут Родни сосредоточенно изучал неофициальное досье сержанта на Кингмена Беддла и вдруг, откинув голову, взревел:
– Я так и знал! Проклятье, что все это неофициально, а сам я слишком щепетилен. С какой бы радостью я рассказал об этом моей матери.
Ева и ее сын – единственные в Боксвуде, кто заподозрил, что Кингмен – виргинец со следами краснозема под ногтями, а вовсе никакой не эмигрант из Канады.
– Этот парень – коренной виргинец, – заверил Родни.
– С чего ты взял?
– Взгляни на это свидетельство об усыновлении. – Он вытащил из папки фотокопию документа. – Кинг Картер становится Кингменом Беддлом.
Буффало, пока что ничего не понимая, кивнул в предвкушении, что сейчас до него дойдет.
– Я ничего не понимаю.
– Конечно, и не должен понимать. Послушай, если ты рос на луне, тебя наверняка не могли окружать портреты с изображением Джорджа Вашингтона, правда? Так и здесь. – Родни громко рассмеялся. – Стоунуолл Джексон, Джефферсон Дэвис, Роберт Ли, Кинг Картер – все это твои герои, если твое детство проходит в Ричмонде. Портреты Кинга Картера у нас в Виргинии так же обычны, как афиши с изображением Сильвестра Сталлоне в том районе, откуда родом ты.
Буффало был само внимание.
– Джексон, Дэвис и Ли – все они прославились как великие полководцы и политики. Роберт "Кинг" Картер прославился тем, что разбогател. Так вот кого Беддл выбрал себе в учителя!
– А что такого выдающегося сделал этот Картер?
– Да говорю же – разбогател. Картера начали звать "Кингом", "Королем", когда он у себя в Виргинии стал богаче короля Якова, правившего тогда Англией, так что ему пришлось разделить богатство между детьми. Плантация "Ширли", следующая за Боксвудом, была заложена Картерами в 1613 году. Любой школьник, живущий поблизости, хотя бы раз в жизни побывал на экскурсии на плантации "Ширли" и уж по крайней мере видел портрет и слышал сагу о богаче Кинге Картере. Вот это фокус! Кто бы мог подумать! Кинг Беддл, – он покачал головой, – хотел бы я знать, кто он на самом деле.
Того же хотелось и Буффало. Но не только знать.
Замок Штурмхоф, бал
В перерыве между крестинами и большим балом, назначенным на тот же вечер в замке, баронесса Фредерика фон Штурм успела перекрасить волосы и превратиться в ослепительную блондинку. Ровно в девять гостей собрали для очередной церемонии. Когда пробило половину десятого (если верить четырехстам бесценным антикварным часам, развешанным и расставленным по замку), появились барон и баронесса. Они торжественно спускались в главный зал, где за сорока столами – каждый на десять персон – уже сидели гости. Четыреста голов повернулись им навстречу. Фон Штурмы медленно ступали по чисто выметенным мраморным ступеням, освещенным факелами и свечами в канделябрах, явно теша свое тщеславие.
Затем баронесса встала на ковровой дорожке на две ступеньки ниже своего самодовольного и величественного супруга, молчаливо созерцающего гостей или жену – по усмотрению. Фредди – штучка европейской выпечки, стоял чуть ниже, грациозно изогнув лебединую спину: левая рука в атласной перчатке покоится на резных позолоченных перилах балюстрады, маленькая грудь, закутанная в нежный атлас голубого, цвета барвинка, платья, слегка касается шарфа и медалей на мундире мужа. Бальный наряд от Валентино был великолепен: изящно сидящий атласный короткий пиджак, доходящий до шуршащей, раздутой юбки-баллона из роскошного атласа, сзади – собранный в складки шлейф. Фредди помедлил, предоставив фотографам возможность снять себя в анфас и в профиль, кидая благоговейные влюбленные взоры на миллиардера-барона, благополучно пристроившегося двумя ступеньками выше, дабы казаться выше, чем на самом деле. Ясно, это была картина, которой суждено украсить собой первые страницы журналов "Пари матч", "Воуг" и "Хол", стремящихся раньше других запечатлеть трансформацию экстравагантной баронессы из брюнетки в блондинку в перерыве между ленчем и ужином. Европейская пресса обзовет ее сумасбродкой, но – элегантной, загадочной и, конечно, в первую очередь – седюисан– обворожительной. Лакеи в белых париках с подсвечниками в руках, стоявшие через каждые пять ступенек, могли расслышать донесшийся словно из чрева барона шепот: "Блондинки такие же шалуньи, майн либлинг [18]18
Мой дорогой ( нем.).
[Закрыть]?" и дерзкий ответ Фредди: "Спроси меня об этом утром, май дарлинг [19]19
Мой дорогой ( англ.).
[Закрыть]!"
Внятный шепот донесся от гостей, отразившись от трех гигантских шарообразных хрустальных люстр, висящих под золочеными арками гигантского зала.
– Мон дье [20]20
Боже мой ( фр.).
[Закрыть]! Ожерелье! Он подарил ей ожерелье королевы. – Сириэлл яростно раздавила о тарелку сигарету "Голуаз" [21]21
Французский сорт сигарет; букв. – "галльские".
[Закрыть]. Поданная закуска – белужья икра, обрамляющая окрашенное в золотистый цвет яйцо-пашот, – напоминала лебедя, плывущего, как по холодному высокогорному баварскому озеру, по тарелке из лазурита.
Кингмен, повернувшись, с тихим ужасом наблюдал это вопиющее надругательство. Сигарета в тарелке, о Боже! Однако крайне раздраженный итогами встречи с бароном и мучась от невозможности раньше времени покинуть ужин, он был рад встретить вольного стрелка в этом скопище супертяжеловесов от финансов и политики, восседающих на васильково-атласных зачехленных креслах с тесьмой и кистями размером с кисть маляра.
Да, встреча не удалась. Барон упорно не желал поддаваться на манипуляции с цифрами кингменовских экспертов и улещенья самого Беддла. Итак, барон не желает садиться с ним на одну доску. " Кингаэр" входит в пике.
– Я – единственная, кто имел бы право надеть на себя это ожерелье после королевы! – Сириэлл прикурила еще одну сигарету, швырнув спичку в лазурное вагнерианское озеро. – Это ожерелье принадлежало принцессе Александре Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбургской перед тем, как она стала королевой Англии. Году в 1890 дед Вольфи приобрел его. Он обожал драгоценности. Они были его страстью. Лучшие из них он носил сам. – Сириэлл с улыбкой чертовки повернулась к Беддлу.
Все, о чем смог подумать в ответ Кингмен, было: " Интересно, присутствует ли кто-нибудь из Шлезвиг-Голъштейн-Зонденбург-Глюксбургских на вечере, а если да, то не соблазнится ли он на предложение финансировать обанкротившуюся авиакомпанию?"
Кинг изучал барона, баронессу и ожерелье, пока чета хозяев шествовала по лестнице в зал. Ожерелье было украшено орнаментом в виде корон, для вящей убедительности. В нем, как сообщила Сириэлл, насчитывалось сто одиннадцать крупных безупречных морских жемчужин и две тысячи алмазов. Королевское достояние, в оправе, исполненное в византийском стиле. Несколько жемчужных ниток, вперемежку с нанизанными на них алмазами, на которых крепятся гирлянды из медальонов, инкрустированных морским жемчугом с солидными алмазами в центре. Все это творение ювелирного искусства обрамляло длинную шею Фредерики, бросая волшебный свет и делая хозяйку как бы продолжением этого произведения искусства. Две крупные грушевидные жемчужины свисали по краям, представляя собой такую ценность, что их застраховали отдельно от остального ожерелья, ниспадающего до несуществующих в природе Фредериковых грудей.
Кингмен уже успел выяснить, что соседка справа вряд ли станет для него утешением, поскольку сидящая там полуцарственная особа – она могла бы стать королевой Франции, если бы Марию-Антуанетту не обезглавили, а Наполеон не родился бы на свет, и т. д. и т. п. – бегло говорила по-французски, по-русски, по-итальянски, по-португальски, по-немецки и на хинди, но из всего английского знала лишь "о'кей". А потому Кингмен был обречен общаться со вздорной Фурией Сириэлл де Реснэ.
– И как только Вольфи в голову пришло жениться на таком барахле? – Сириэлл затушила бы третью за пять минут сигарету о тарелку Кингмена, если бы тот не изловчился поймать ее за руку, – сцена, немедленно отмеченная Оутси Уоррен, сидевшей за тем же столом наискосок. Приподняв брови и, без сомнения, сразу прикинув, как можно вписать этот эпизод в колонку Сьюки, она старалась не пропустить ни одного слова. – Баронесса! – она же просто мошенница!
Одна из андоррских принцесс, итальянский автомобильный магнат и французская кинозвезда, сидевшие за столом, обернулись, узнав в будущей мегере обманутую невесту барона, потеряли к происходящему всякий интерес: Сириэлл здесь была слишком хорошо известна.
– Знаете, эти гостевые карточки – издевательство надо мной и моим подарком! Баронесса нарочно оскорбила моего деда! – прошипела Сириэлл с весьма даже музыкальным французским акцентом. Она ткнула пальцем в миниатюрную картинку, копию "МАЛЬЧИКА В ГОЛУБОМ" де Реснэ в причудливой раме с ее именем, вписанным рукой художника в том месте, где обычно размещается табличка с названием картины и именем ее автора. На раме были проставлены также дата, название замка и имя младенца: Вильгельм Фредерик. И таких сувениров, броских напоминаний о событии, используемых одновременно как гостевые карты, с поразительным сходством имитирующих шедевр, оригинал которого был подарен Сириэлл ребенку Вольфи, здесь насчитывалось ни много ни мало четыре сотни.
– Эта шуточка – подлая и жестокая насмешка, чтоб вы знали. Все эти подделки, все до одной, нарисовал Отто Убельхор. Это пощечина! – Зажав между красных, налаченных, хищно загнутых ногтей горящую спичку, Сириэлл поднесла ее к убельхоровской подделке. – В голове не укладывается: копия шедевра де Реснэ – в качестве гостевой карточки!
Она подожгла карточку. Кингмен начал приходить в отчаяние. Необходимо было срочно сменить тему разговора.
– " Красное коварство"!
Сириэлл, подозрительно взглянув на него, защелкнула свою сумочку в виде медитирующего Будды, исполненную из листового золота, инкрустированного фальшивыми камнями.
– Вы пользуетесь карменовским лаком для ногтей " Красное коварство", ведь правда? – Он во второй раз прикоснулся к ее тонкому запястью.
– Ну, да. – Она одарила его улыбкой чеширского кота. – А как вы догадались?
– Я владелец "Кармен Косметикс", и это одна из тех штук, которые мы производим. Лак для ногтей.
Мощные звуки вагнеровской музыки заполнили зал. Вступил в действие оркестр, расположившийся на первом ярусе величественной лестницы. А Сириэлл уже приняла расслабленно-обольстительную позу.
– Какая острота глаза! – промурлыкала она. – Между прочим, я им пользуюсь и для педикюра.
– Вот! – Кингмен перевернул вверх ногами свой сувенир с имитацией картины де Реснэ и пододвинул Сириэлл ручку "Паша" от Картье. – Напишите ваше имя и адрес, и я пришлю вам ящик " Красного коварства". Я как раз приступаю сейчас к освоению европейского рынка, а пока что вам в Германии, вероятно, не так-то просто добывать этот лак.
Сириэлл откинула голову, демонстрируя свою длинную стройную шею, и кокетливо рассмеялась:
– Я живу не в Германии, но в любом случае можете послать мне лак в Париж или в Эз-сюр-Мер. Вы мне нравитесь, Кингмен. Вы отлично понимаете, где место таким подделкам, и не страдаете всеми этими мещанскими комплексами. Давайте поступим, как пещерные люди, и выцарапаем свое граффитина этом ничтожном холсте. – Когда она смеялась, ее шанелевские массивные сережки позвякивали, как колокольчики на ветру.
Француз охарактеризовал бы ее как рас [22]22
Породистую ( фр.).
[Закрыть], немец заявил бы, что она райн рассиг [23]23
Чистопородистую ( нем.).
[Закрыть], проще говоря, она была породистой– определение, в равной степени применимое к лошадям, собакам и женщинам. Нервная и надменная, она в каждом своем проявлении казалась настолько аристократичной, что могла не задумываясь выбросить в мусорную корзину хорошие манеры и представления о вкусе и моде, исповедуемые средним классом. Кингмену она начинала казаться очень даже привлекательной. Сидеть рядом с ходячим скандалом – в этом есть что-то возбуждающее.
На Кингмена произвела сильное впечатление смена блюд: официанты в белых париках, рубашках с кружевными отворотами и атласных жилетах, как по команде, убрали первую смену блюд из-под правой руки гостей, в то время как слева их двойники в точно таких же нарядах поставили перед каждым гостем большую серебряную тарелку, накрытую серебряным колпаком. Когда все тарелки заняли свое место на всех сорока столах, официанты в белых лайковых перчатках театрально и торжественно одновременно сняли крышки, представив взору гостей новое яство. Европейская четкость! Кабачок, нафаршированный горячим с пылу с жару рисотто, увенчанный черной стружкой-трюфелями в кольце из сырков-горгонцола, и все это – на серебряной тарелке. Кингмен помедлил, чтобы посмотреть, какой вилкой воспользуется Сириэлл, но тут же решил, что лучше отказаться от этой мысли. Эта особа голубой крови с ее мятежным характером могла запросто съесть руками и фуа гра [24]24
Печеночный паштет ( фр.).
[Закрыть], а потому он не мудрствуя лукаво взял следующую по очередности вилку, как это было принято в свое время в Боксвуде. Как он и ожидал, Сириэлл быстро разочаровалась во втором блюде; ковырнув его, она прямо пальцами засунула в рот изрядный кусок трюфеля.
