Текст книги "Сторож сестре моей. Книга 2"
Автор книги: Ширли Лорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Нью-Йорк, 1972
Прошедший год был самым неудачным для бизнеса из всех, что Бенедикт мог припомнить. Кажется, ни дня не проходило без новых проблем, очередных судебных разбирательств, еще одного назойливого представителя того или иного правительственного подкомитета, совавшего свой обычно дилетантский нос в дела «Тауэрс», и последнее, но отнюдь не менее важное, усиленное давление со стороны банков, направленное на сокращение их расходных счетов.
«Горькая пилюля убытков для крупного производителя медикаментов», – кричал в конце года заголовок «Уолл-стрит джорнал», предварявший статью, где перечислялись с излишней скрупулезностью бедствия «Тауэрс» в общем и целом.
Два сильнейших конкурента в области фармацевтики, наконец, пробили себе дорогу в косметический бизнес. Конечно, ему это не нравилось. Это значило ужесточение борьбы за то, чтобы удержать или найти нескольких воистину талантливых людей в безумном косметическом производстве, и усиление промышленного шпионажа, чтобы выяснить, чем именно занимаются, если занимаются, в лабораториях соперников, над чем еще не работали в исследовательском отделе «Луизы Тауэрс».
Что больше всего раздражало Бенедикта, так это неослабевающий, исключительный успех АК-3, лекарства от кожной сыпи и угрей фирмы «К. Эвери»; это средство теперь продавалось в аптеках по рецепту, и благодаря ему стоимость акций «Эвери» взлетела до небес. То обстоятельство, что он сам вложил в это деньги после ночной встречи с Одри Уолсон задолго до того, как Комиссия по контролю за качеством одобрила результаты клинических испытаний «Эвери», нисколько не улучшало настроения. На означенном капиталовложении он заработал уже несколько сотен тысяч долларов, но это ничего не значило.
Существовало два человека, которых он с наслаждением стер бы с лица земли, мрачно размышлял Бенедикт, когда, вернувшись после коротких новогодних каникул, проведенных на Моут Кей, он приехал в офис в первый рабочий день 1972 года. Одним из них был Ральф Нейдер, так называемый борец за права потребителей, которого многие его коллеги, руководившие другими отраслями промышленности, с той же радостью уничтожили бы. Вторым был Ян Фейнер.
Судя по сообщениям Одри, Фейнер стал ныне любимчиком Комиссии по контролю, который в их глазах был непогрешим. Его без конца славословили в деловой и специальной фармацевтической прессе, часто за то, к чему он не имел ни малейшего отношения. На страницах светской хроники его представляли как знаменитость, равно как и каждую девушку, с которой он появлялся более одного раза.
Встречался ли Фейнер все это время с Луизой? Бенедикт не сумел найти этому доказательств, но иногда, несмотря на то, что он пользовался услугами лучших в мире детективов, он просыпался в холодном поту посреди ночи, убежденный, что каким-то образом что-то между ними еще происходит.
Бенедикт застонал, просмотрев первый отчет из папки, лежавшей у него на столе, с пометкой «срочно, рассмотреть вне очереди», присланный юридическими консультантами компании. Подкомитет комитета палаты представителей по делам мелких предпринимателей рекомендовал ввести более строгую систему проверки и контроля за лекарствами, продаваемыми без рецепта, так как в настоящее время покупатели все чаще занимались самолечением, чтобы сократить расходы на врачей.
В той же папке под грифом «срочно» лежала записка с просьбой позвонить Стивенсону, руководившему теперь Чешским сектором Госдепартамента. Бенедикт вздохнул. Каковы бы ни были известия, он не желал их слышать, не желал ни на секунду задумываться о том, что они с Луизой стали называть «чешской проблемой».
Он проклинал день, когда он позволил-таки уговорить себя взяться за рискованное дело по вызволению Наташи из-за железного занавеса. Это не принесло Луизе никакой радости. С тех пор, как год назад она узнала, что Чарльз помогает Наташе забыть пережитые несчастья чересчур добросовестно, между сестрами не было ничего, кроме ссор.
Но только не между ним и Чарльзом. Что касается его мнения, то при условии, что Чарльз не относился бы к этому слишком серьезно и вел бы себя осторожно, если ему хотелось лечь в постель с пышущей здоровьем молодой чешкой, это только пошло бы ему на пользу. В конце концов она была той же породы, что и Луиза, так что Бенедикта не удивлял выбор сына. Разумеется, Чарльзу пора найти более подходящую спутницу жизни, но пока мужчина ищет, ему необходимо каким-то образом развлекаться.
Бенедикту не нравилось другое – раскол в компании. Из того, что Сьюзен говорила ему всего несколько дней назад на Моут Кей, следовало, что в косметической фирме «Луиза Тауэрс» сейчас существовало два лагеря – сторонники Луизы и сторонники Наташи. Он обсудил это с женой. Она, казалось, была потрясена, сказала, что не верит, будто это правда, но обещала заняться этой проблемой сразу же после каникул.
Сьюзен также сказала ему, что Луиза против совместной работы Чарльза и Наташи, но она никак не может повлиять на то, чем они занимаются в свое свободное время.
Повинуясь мгновенному побуждению, хотя предпочел бы не занимать день всякого рода встречами, Бенедикт попросил секретаршу узнать, в городе ли Чарльз, и если да, то передать сыну приглашение присоединиться к нему за ленчем.
Несмотря на то, что Чарльз только сегодня утром прилетел из Чикаго, куда он накануне ездил по делам, он опоздал в столовую для служащих всего на десять минут. Бенедикт с гордостью смотрел на подходившего к нему сына. Во время каникул Чарльз катался на лыжах, и сейчас, когда он широкими шагами приближался к столику, загорелый, сверкая широкой, приветливой улыбкой, Бенедикт вспомнил себя в возрасте сына. Да, правы те, кто говорит, что Чарльз похож на него. Он был рад этому. Кик, сын Сьюзен, слишком походил на своего отца, Дэвида Римера. Бенедикт надеялся, что если у Чарльза родится сын, он унаследует фамильные черты Тауэрсов.
Посетовав немного на проблемы в экономике, Бенедикт перевел разговор на более личные темы.
– Сьюзен говорит, что Наташа привезла с собой из Праги холодную войну. Между ней и Луизой началась холодная война, и ситуация все ухудшается. Это действительно так? Я знаю, наложено эмбарго на то, чтобы вы двое работали вместе. Я поддерживаю это решение, но что происходит, что за всем этим стоит?
Чарльз, казалось, смутился, багровый румянец начал медленно заливать его шею, поднимаясь от белого воротничка рубашки вверх.
– Па, я думаю, что Сьюзен, возможно, права. Я полагал, что Наташа превосходно поработала, когда ей поручили выполнение программы косметического ухода за кожей, разработанного для колледжей. Неважно, сколько лет клиентам, эта малышка…
– Малышка! – насмешливо вставил его отец.
– Ладно, ладно, я не могу привыкнуть думать о ней иначе. Она очень наивна для своих лет. Возможно, именно ее простодушие располагает к ней людей, но так как она намного старше, чем выглядит, и потому столько знает, это необыкновенное сочетание…
– Я заговорил на эту тему не для того, чтобы обсуждать целесообразность повышения ей жалованья, сынок, – саркастически заметил Бенедикт. – Что я хотел бы выяснить, так это то, можем ли мы позволить Наташе и дальше работать на «Луизу Тауэрс», если подчиненные знают о вражде сестер. Не понимаю только, почему? Ты знаешь? Все началось зимой в прошлом году, когда стало известно о ваших неслужебных отношениях.
Чарльз сжал губы.
– Все это чертовски несправедливо. Да, конечно, как я уже тебе говорил, я правда очень хорошо отношусь к девушке – на самом деле она мне очень и очень нравится, да это и естественно. Пережить то, что она пережила! Я восхищаюсь ее мужеством. Не знаю, кто мог бы вынести такое без единой жалобы – за исключением, пожалуй, самой Луизы. Наташа ни о чем не просит, а ведь она потеряла всех своих близких. Я пытался обсудить это с Луизой, но ничего не добился. Откровенно говоря, сначала я решил, что все это интриги Сьюзен. Ты не хуже меня знаешь, как она до сих пор относится к «чешскому вторжению», но нет, не думаю, что можно в чем-то обвинить Сьюзен в данном случае.
– Может быть, мы имеем дело с доброй старой ревностью?
Чарльз выглядел изумленным.
– С какой стати? Луиза – звезда, а Наташа… – он замялся.
– Всего лишь рядовая служащая, – твердо добавил отец. – Однако кое-что необходимо изменить. Сьюзен говорит, что компания раскололась на два лагеря – сторонников Наташи и сторонников Луизы. В такое время, как сейчас, когда «Лилли» и «Скибб» рассылают своих разведчиков в поисках новых талантов, мы не можем позволить себе никаких раздоров. Ты по-прежнему встречаешься с Наташей?
Вопрос застал Чарльза врасплох.
– Да… ну, нет, не так уж часто, но время от времени. А что, разве нельзя? Ей нужен кто-то, кто бы заботился о ней. Что бы она делала на Рождество, если бы я не пригласил ее к дяде Леонарду? Возможно, ее встретили бы с распростертыми объятиями в одном из «лагерей», как ты выражаешься, но это едва ли помогло бы погасить слухи, и она чувствовала, что ее явно не ждут в доме собственной сестры.
– Вздор, – резко возразил Бенедикт. – Если Наташа рассказывает подобные сказки, неудивительно, что дела идут все хуже и хуже. Что бы ни произошло на личном уровне между Луизой и Наташей, Наташа остается желанным гостем в нашем доме, даже если это всего лишь показная любезность ради сохранения приличий.
Когда Бенедикт вернулся в офис, ему снова позвонил Стивенсон. Бенедикт устало попросил соединить его. В голосе Стивенсона по обыкновению присутствовала нотка смущения. По мере того, как он излагал информацию, становилось очевидно, он считает, что речь идет о том, чем его ведомству не следовало бы заниматься; с другой стороны, было ясно, что он отдает себе отчет в том, что имеет дело с одним из промышленных лидеров Америки, и в первую очередь именно по этой причине его сектор вовлечен в расследование. Кроме того, они, как всегда, обменивались короткими репликами по существу.
– Взятки, которые мы раздавали годами, наконец, окупились, – сухо сказал Стивенсон. – У нас есть основания считать, что Кристина Малер жива. Ее бабушка, Бланка Сукова, связалась с нашим человеком после Рождественских праздников. Мы снова сосредоточили свои усилия в районе Брно. Сукова сообщила, что получила поздравительную открытку, из чего следует, что ребенок жив и находится на попечении монахинь из монастыря под Брно. Мы только что получили известие, которое как будто подтверждает, что девочка – дочь Наташи и Петера Малеров. На этом основании, похоже, не должно быть возражений против возвращения ребенка бабушке.
– Что-нибудь известно об отце, Петере Малере?
– Нет.
– Я ценю ваши усилия. Пожалуйста, держите меня в курсе, когда узнаете, что ребенок возвратился в Прагу.
– Разумеется.
К возмущению Бенедикта, он услышал, что трубку положили раньше, чем он успел это сделать сам. Что ж, по крайней мере эти новости, возможно, помогут решить все проблемы; кровные узы – посущественнее профессиональной ревности, подумал он, связавшись с Луизой по внутреннему телефону, соединявшему только их кабинеты.
– Не могла бы ты подняться, дорогая?
Его вопрос был формальностью. Он знал, она понимает – в тех редких случаях, когда он просит ее явиться лично, никто и ничто не может помешать ей прийти.
Когда сегодня они вместе выходили из дома, Луиза была в желтом наряде: его любимый цвет, «оттенка солнечных лучей», сказал он ей, идеально подходит для морозного зимнего утра. Ее иссиня-черные шелковистые волосы, немного длиннее, чем предписывала классическая стрижка Сэссун, строго обрамляли красивое лицо. Выглядела она встревоженной, а он уже предвкушал, как обрадует ее.
– Только что я получил самый замечательный новогодний подарок для тебя…
Она села по другую сторону его огромного письменного стола; Бенедикт подумал, что она сейчас больше похожа на робкую претендентку на замещение вакансии, чем на его нежно любимую жену. Именно поэтому, разумеется, он и баловал ее. После того, как она нанесла ему тяжелый удар своим первым – и, он искренне надеялся, единственным – предательством, Луиза стала безупречной женой и редко его разочаровывала.
Он смирился с фактом, что она не подарила ему ребенка. Если бы у них был ребенок, дети, у нее оставалось бы меньше времени для него, так что, возможно, все это к лучшему.
Она молчала. Он был доволен. Это доказывало, что она хорошо усвоила его уроки, что ее молчание может быть столь же красноречиво, как и слова, а часто даже более того – когда она не знала наверняка, что услышит в следующую минуту или что может произойти при заключении сделки.
– Мне звонил Стивенсон. В Госдепартаменте уверены, что малышка, дочь Наташи Кристина, цела. Похоже, она находится в монастыре под Брно, там, где шли тяжелые бои в шестьдесят восьмом году и где в последний раз видели мужа Наташи с ребенком.
Луиза закрыла лицо руками.
– Ах! – гортанный звук словно исходил из самого сердца. – Ах! – снова простонала она.
Бенедикт подошел к ней и обнял за поникшие плечи. С несвойственной ему нежностью он сказал:
– Ну разве не идеальный повод протянуть оливковую ветвь? Радостные новости для Наташи дают вам прекрасную возможность заключить мир, верно?
Она как будто не слышала его.
– А ее муж Петер? О нем что-нибудь известно? – в ее голосе слышалась мучительная мольба, что было ему не совсем понятно, а впрочем, сможет ли он когда-нибудь понять свою жену?
Он сказал по-прежнему мягко:
– Нет, боюсь, ничего. Никаких известий об отце ребенка, но думаю, тот факт, что ребенок, кажется, жив, обнадеживает. Кто-то же спрятал девочку в безопасном месте в момент вторжения русских. Этим человеком, скорее всего, был ее отец, но мы не должны говорить об этом Наташе. Рано вселять в нее надежду. В настоящий момент ограничимся этими прекрасными новостями.
Бенедикт сообщил Луизе, что Стивенсон будет внимательно следить за дальнейшим развитием событий в ближайшие несколько недель, в течение которых Кристину должны привезти в Прагу и поручить заботам бабушки.
– Я подумал, что ты сама захочешь рассказать Наташе, – он поцеловал жену в лоб. Ее кожа была холодной, как лед. – Из-за чего бы вы ни поссорились, наверняка все будет прощено и забыто на фоне таких счастливых известий.
– Наташа сейчас находится в Палм-Бич, учит новых сотрудников водной лечебницы и вернется только в конце недели.
– Оставляю это на твое усмотрение, – сказал Бенедикт. Он шутливо шлепнул ее по попке. – А теперь улыбнись и иди работать.
Во второй половине дня Луиза села писать коротенькое письмо Кристине по-чешски. «Я – любящая тебя тетя, которая вместе с любящим тебя дядей Бенедиктом пыталась сделать все возможное, чтобы ты вернулась к своей обожаемой бабушке…» Она взглянула из окна своего углового кабинета на захватывающую панораму Нью-Йорка. Кристине скоро исполнится шесть. Луиза знала, что мать прочтет письмо девочке от слова до слова несколько раз – если оно вообще дойдет до Праги. Не теряет ли она зря время, начиная переписку с племянницей, которую, возможно, никогда не увидит? Что-то побуждало ее продолжить начатое. Отныне она регулярно будет писать Кристине каждые несколько месяцев.
Юристы предложили Бенедикту встретиться лично с главой субкомитета по делам мелких предпринимателей, и в конце недели он улетел в Вашингтон, предполагая вернуться только на следующий день. Но так вышло, что встреча оказалась настолько бесплодной, что он резко прервал переговоры и рано вечером в пятницу уже вернулся домой на Парк-авеню.
Когда Торп принял у него пальто и зонтик, Бенедикт услышал возбужденные голоса, доносившиеся как будто со стороны лестничной площадки первого этажа. Он вопросительно взглянул на Торпа.
– Мадам принимает свою сестру, мистер Тауэрс. Она приехала примерно полчаса назад. Мадам попросила меня проводить ее в свою гостиную.
Меньше всего на свете ему хотелось присутствовать при эмоциональном объяснении между женщинами. Не было у него и настроения выслушивать все эти слезливые выражения признательности; он определенно не желал выступать в роли судьи при обсуждении проблемы «двух лагерей», которую, как он предполагал, Луиза обязательно попытается разрешить. Он переоденется, выпьет чего-нибудь крепкого, а уж потом решит, стоит ли ему вообще показываться.
Поскольку дверь его гардеробной была приоткрыта, Бенедикт, переодеваясь в домашние брюки и свитер, слышал, как Наташа прошла вслед за Луизой в их спальню, расположенную рядом. Он был потрясен, услышав Наташин голос. Ее тон был холодным, исполненным горечи. Он замер на месте, забыв, что собирался взять бутылку виски.
– А что с Петером? Где Петер?
К изумлению Бенедикта, он услышал, как Луиза так же холодно произносит:
– Петер жив. Неизвестно, где он, но он жив.
Бенедикт уже был готов присоединиться к ним и опровергнуть столь категоричный тон Луизы – той хотелось утешить Наташу, – но застыл неподвижно, буквально парализованный Наташиными словами:
– Как ты, должно быть, обрадовалась, Луиза, узнав, что мой давно пропавший муж жив, что я не свободна и не могу принадлежать никому другому…
Бенедикт услышал звон разбитого стекла, как будто что-то бросили. Когда Луиза ответила, он с трудом узнал ее голос.
– Что ты хочешь сказать, ты, неблагодарная маленькая невежда? На что ты пытаешься намекнуть?
– Ты знаешь не хуже меня, Луиза, – теперь голос Наташи звучал глухо. – Ты счастлива, что Петер жив, потому, что я не свободна для Чарльза. Ты пыталась помешать нашей любви потому, что сама любишь Чарльза. Девушки, которые давно работают в фирме, говорили мне, что ты хочешь обоих, Чарльза и его отца. Ты не хотела, чтобы Чарльз был счастлив с другой женщиной… ты берегла его для себя… ты сделала все, чтобы его брак распался, заставляя его все время уезжать…
Бенедикт услышал более чем достаточно. Он распахнул дверь спальни.
– Убирайся, маленькая потаскуха! – пророкотал он. – Убирайся и не смей больше разговаривать со своей сестрой, пока не сможешь… сможешь доказать, что вылечилась от помешательства. Ты дура, маленькая дура! – его голос дрожал, когда он начал наступать на нее. Будь его воля, он просто придушил бы ее. Она была порочна; проклятые коммунисты отравили ее душу; они с Луизой не осознавали этого, но это так – Наташе не место среди цивилизованных людей. Луиза бросилась вперед, чтобы удержать его.
Наташа попятилась к двери. Она побледнела и дрожала, но в голосе ее чувствовался вызов, когда она произнесла:
– Ты глупец, Бенедикт. Неужели ты сам не видишь, какими глазами твоя жена смотрит на твоего сына? – она выбежала из комнаты.
Рыча от ярости, он был готов снова ринуться, за ней, но Луиза прижалась спиной к двери, умоляя его:
– Пусть уходит, пусть уходит. Так будет лучше для всех нас.
Он ничего не соображал. На полу валялся разбитый флакончик духов, и его содержимое впитывалось в абиссинский ковер. Не отдавая отчета в своих действиях, медленно и осторожно он собрал осколки стекла, а затем то, что осталось от флакона. Увидев на флаконе название духов, он медленно перевел взгляд на Луизу. Это было «Открытие».
Спустя месяц в ресторане «21» состоялся семейный банкет в честь одиннадцатилетия Кристофера Дэвида Тауэрса Римера, которого теперь называли Киком все без исключения, даже Бенедикт, который вынужден был неохотно признать, что внук предпочитает свое уменьшительное имя всем остальным, полученным при крещении. Кик выбрал «21» для торжества, куда были приглашены взрослые, так же, как он просил и получил в качестве одного из подарков новенький «Полароид-SХ-70», фотоаппарат, способный делать моментальные цветные снимки.
На следующий день Бенедикт снова пришел в «21» по просьбе Сьюзен; на сей раз они обедали вдвоем. Когда дочь открыла сумочку, намереваясь подкрасить губы после первого блюда, оттуда выпала фотография, сделанная «полароидом» во время вчерашнего банкета.
Бенедикт поднял карточку.
– Почему у тебя с собой именно эта? – лениво поинтересовался он.
Фиона, десятилетняя сестра Кика, сердито хмурилась, сидя между дядей Чарльзом и Луизой, которые тоже выглядели не особенно счастливыми.
– Отдай мне ее, – Сьюзен попыталась разорвать снимок, но, в отличие от обыкновенных фотографий, бумага для «полароида» была слишком плотной. – Я сохранила это, чтобы показать Фионе, как она безобразно выглядит, когда не скрывает своих мыслей. Она не хотела сидеть рядом с Лулу.
Бенедикт не стал развивать тему, хотя знал, что Сьюзен, возможно, ждет этого от него. Еще он знал, что Сьюзен едва ли учит своих детей любить или хотя бы уважать Луизу. Он возмутился, когда они начали называть Луизу «Лулу», но после того, как сама Луиза сказала ему, что не имеет ничего против, что ей даже нравится имя – это намного лучше, чем «бабушка!» – он решил скрыть свое негодование. Ничего хорошего, конечно, но у него и без того достаточно своих проблем. Когда дети вырастут, они сами поймут, что Луиза – настоящее сокровище. По крайней мере он так думал.
– Итак, что тебя беспокоит, Сьюзи?
Его дочь уже выглядела старше своих лет. Загар, казавшийся золотистым на пляже Моут Кей в январе, загар, который она пыталась сохранить с помощью кварцевой лампы у себя дома, сейчас, в апреле, имел желтоватый оттенок, а кожа казалась задубевшей. Интересно, стоит ли ему еще раз попытаться уговорить ее прекратить жариться под палящим солнцем на Багамах и выбросить свою кварцевую лампу. Если гладкая, белоснежная кожа Луизы – она никогда не загорала на солнце – не является достаточно убедительным примером для Сьюзен, чтобы отказаться от солнечных ванн, он догадывался, что все прочие доводы не возымеют никакого действия.
К его удивлению, Сьюзен накрыла его руку своей. Она избегала открытых проявлений чувств, в отличие от Чарльза, которому всегда нравилось тискать его в объятиях.
– Итак? – повторил он, теряясь в догадках.
Она колебалась. Тоже невероятно. Обычно его дочь хотела откусить себе язык после того, как высказалась. Он никогда не видел, чтобы она порывалась это сделать до того, как открыла рот.
– Папа…
Вот оно.
– Па, помнишь, мы на Новый год обсуждали проблему с Наташей, раскол на два лагеря, а потом ты сказал мне, что она была недопустимо груба с Луизой, так и не объяснив, что именно она сказала, что заставило тебя… попросить ее уйти из компании?
– Да, – резко ответил он. Менее всего он был расположен обсуждать это, тем не менее у него было неприятное предчувствие, что Сьюзен намерена довести дело до конца. – «Попросить уйти» звучит намного достойнее, чем «уволить». При обсуждении условий ее «ухода», а также годового пособия в этой связи юристы заставили ее подписать документ о сохранении конфиденциальности, где сказано, что она не будет разглашать информацию о сложившейся ситуации или делах компании. И что?
Сьюзен вздохнула.
– Папа, ты знаешь, что я никогда не могла относиться к Луизе так, как тебе хотелось бы. Но ты такой замечательный отец, поэтому всегда понимал, что это из-за мамы… и всего…
Бенедикту стало нехорошо. Глаза Сьюзен наполнились слезами. Черт побери, даже через столько лет она по-прежнему не могла вспоминать о матери без слез. Он не знал, что делать. Пить он не собирался, так как впереди его ждал трудный день. А теперь он просто вынужден выпить.
– Давай, Сьюзен, говори начистоту. Ты знаешь, мне решительно не нравятся подобные разговоры. Не знаю, к чему ты ведешь все это, но должен предупредить, что у меня нет настроения выслушивать очередные сплетни и клевету.
Он говорил, вспомнив в этот момент выражение лица Луизы, когда он поднял флакон духов «Открытие». Не проходило ни дня, когда бы он не вспоминал об этом.
– Папа, это не сплетни. Наташа рассказала Чарльзу, что произошло в тот вечер, а Чарльз рассказал мне. Знаешь, что я ответила? – Она не стала дожидаться, когда он заговорит. Она стиснула его руку и заявила: – Я нисколько не удивлена. Это я и собиралась сказать. Как я уже говорила Чарльзу, я не удивлена потому, что с той самой поездки в Грасси в пятидесятых годах я все время подозревала, что Луизе нравится Чарльз намного больше, чем следовало бы, и…
Бенедикт резко отдернул руку, несмотря на то, что Дэвид Маони из компании «Нортон Саймон» пристально наблюдал за ними из-за своего обычного столика.
– Меня тошнит из-за тебя.
Он оттолкнул от себя стол и поспешил в мужской туалет, но его так и не вырвало. Он плеснул себе в лицо холодной воды. Ему хотелось уйти. Если бы на месте Сьюзен был любой другой человек, даже Луиза, он бы ушел без колебаний, но он не мог оставить свою дочь со слезами на глазах, положив начало слухам, которые непременно найдут дорогу в газеты, что в семье Тауэрс произошел очередной скандал.
У него пропал аппетит, но, вернувшись к столику, он заставил себя попробовать камбалу, когда ее подали.
– Сьюзен, – начал он тихим голосом, полностью владея собой, – твое враждебное отношение к Луизе являлось для меня постоянным источником огорчений. Ты настроила своих детей против нее; ты попыталась любым доступным тебе способом восстановить меня против нее; но тут есть большая разница. Я живу с Луизой. Я ее знаю.
Верил ли он в то, что говорил? Конечно, ужасные обвинения, которые Наташа бросила сестре в лицо, терзали его, и Луиза была потрясена не меньше, согласившись, что Наташа, наверное, потеряла от горя рассудок и, очевидно, больше не может работать в компании. Как только было принято это решение, никто из них больше не упоминал ее имени. С глаз долой, из сердца вон? Но не из его сердца, и, конечно, не из сердца Луизы тоже.
Если бы он не слышал, как Луиза лжет, уверяя, будто Петер еще жив, вероятно, было бы намного легче выбросить из памяти эту безобразную сцену. Вместо того, оглядываясь назад, он начал понимать, что Луиза никогда не проявляла свойственного ей упорства, побуждая его выяснить, можно ли официально признать Петера мертвым. Почему? Не потому ли, что она предпочитала, чтобы официально он считался живым, и таким образом, как сказала Наташа, сохранялось препятствие, мешавшее Наташе снова выйти замуж?
Даже накануне дня рождения внука ему приходилось заставлять себя не следить, не обмениваются ли Чарльз и Луиза некими тайными взглядами, вдруг остро осознав, что они выглядят более или менее ровесниками – потому, что так и было!
Сьюзен внимательно смотрела на него.
– Папа, Чарли пришел в ужас, когда Наташа рассказала ему, что наговорила Луизе. Он решил, что она сошла с ума. Мы серьезно поссорились, когда я в конце концов вытянула это из него и сказала, что согласна с Наташей. Теперь он считает, что я тоже сумасшедшая, – она снова схватила отца за руку. – Он думает, что мы все ненормальные. Он сыт по горло, сказал он, и хочет уйти из «Луизы Тауэрс». Он собирался сказать тебе на этой неделе, но я упросила его еще раз подумать и в любом случае не портить праздник Кику. – Она крепче стиснула его руку. – Ему предложили какую-то работу на Уолл-стрит. Он пожалеет. Он знает, что пожалеет, и тем не менее считает, что это единственный выход из создавшегося неприятного положения. Он говорит, что хочет независимости – чтобы проверить, сможет ли добиться чего-либо своими силами, не в компании, даже если через несколько лет он вернется. Папа, ты должен отговорить его от этого.
– Зачем?
У Сьюзен расширились глаза.
– Зачем! Потому что он Тауэрс, вот зачем. Он – твой единственный сын. Он любит тебя. Ты не должен винить его. Раз уж я открыла свой большой рот, могу поручиться: что бы Луиза ни испытывала к нему, он никогда, никогда, никогда не отвечал ей взаимностью или…
– Заткнись, – его голос охрип от переполнявших его эмоций, состоящих из боли, стыда и гнева. Никогда прежде он не разговаривал так с дочерью, тем не менее он повторил. – Заткнись, черт возьми, заткнись.
Они сидели молча, пока Бенедикт подписывал счет. И только когда они стояли на улице под нежаркими лучами весеннего солнца, дожидаясь, когда их представительные машины подадут к подъезду, лишь тогда Бенедикт отважился заговорить.
– Я не хочу, чтобы так произошло, но если ты когда-нибудь снова упомянешь об этом, несмотря на то, что мне будет очень больно, я никогда больше не смогу назвать тебя своей дочерью.
– Но… но… как же Чарли?
– Никаких «но». Я не шучу. Если твой брат хочет уйти, как ты утверждаешь, удачи ему. Пусть уходит.
– Не верю, что ты говоришь серьезно. – У Сьюзен изменился голос. – Если он уйдет, сможет ли он когда-нибудь вернуться?
Когда шофер распахнул перед ним дверцу автомобиля, Бенедикт взглянул сверху вниз на лицо дочери. Ему снова стало нехорошо. Она казалась испуганной, но еще она была так похожа на Хани.
– Повторяю, я отвечаю за каждое свое слово.
Возможно, Сьюзен и выглядела испуганной, но она не зря была его дочерью.
– Если он попытается поработать на Уоллстрит – а я уверена, что это большая ошибка, – сможет ли он вернуться? – настаивала она.
– Это зависит…
– От чего?
Он сел в машину и захлопнул дверцу. Он не мог ответить, потому что не знал.
На улице было еще светло, именно по этой причине Чарльз потерял счет времени, пытаясь закончить как можно больше начатых и незавершенных дел прежде, чем покинуть компанию. Уже третий вечер подряд он засиживался допоздна. Сегодня вечером, около восьми, он обещал позвонить Наташе, если появится шанс, что они смогут встретиться.
Из окна одного из верхних этажей здания он видел, как на мигающем табло «Ньюсуик Билдинг» вспыхивают цифры, показывающие время, – без двадцати восемь, а затем температуру воздуха – семьдесят четыре градуса [3]3
Здесь дана температура по Фаренгейту; по Цельсию, соответственно, 23°.
[Закрыть]. Неудивительно, что ему так жарко. Его рубашка прилипла к телу. Секретарша, которая уже давно отправилась домой, была права, назвав глупым сезоном этот период, длившийся всего несколько дней – официально установленный срок для отключения центрального отопления и включения централизованной системы кондиционирования воздуха в огромном небоскребе. Подобно сотням других служащих «Тауэрс», она даже не представляла, во сколько обходятся компании коммунальные услуги, сколько они добавляют… Господи, что это с ним? Зачем он теряет время, размышляя о таких вещах? Больше ему нет необходимости беспокоиться о соотношении прибыли и убытков фирмы «Луиза Тауэрс».
Позевывая, Чарльз откинулся на спинку кресла. Как тихо в офисе. Тишина усугубляла его уныние, от которого он не мог избавиться в течение последних недель. Он вздохнул и попытался вникнуть в цифры, разложенные перед ним на столе.
Он подскочил от страха, когда кто-то постучал в дверь.
– Войдите.
Он глубоко вздохнул, когда в кабинет вошла Луиза, но не та, привычная ему женщина, Луиза Тауэрс, неотразимая в своей красоте и уверенная в себе. В первый раз за долгие годы ему вспомнился облик по-девичьи трогательной Луизы, впервые встреченной много лет назад в Лондоне. Тогда она была еще Людмилой. Сегодня вечером ее черные волосы были небрежно отброшены назад, она была одета в брюки и простую белую рубашку; белый свитер, повязанный вокруг плеч, подчеркивал белизну ее лица, такого юного и беззащитного без косметики, как… Чарльз покопался в своей памяти… Нет, не как у Наташи, но как у кого-то очень на нее похожего.
