Текст книги "Сторож сестре моей. Книга 2"
Автор книги: Ширли Лорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Лондон, 1978
– Еслиэто значит, что глупые дети будут больше вас любить, позвольте им называть вас Лулу, сколько им угодно, и если ваш влюбленный муж тоже хочет называть вас Лулу, отнеситесь к нему снисходительно. При чем тут имя?
Сидя рядом с леди Дианой Купер, которая вела свой маленький черный «остин-мини», Луиза решала, не слишком ли рискованно объяснить Ее Светлости, что за ленчем она совершенно не поняла ее, Луизу, относительно употребления уменьшительных имен. У англичан есть привычка интервьюировать вас за едой, когда, очутившись в ловушке у обеденного стола, вы вынуждены исповедоваться в своих убеждениях и высказывать суждения по поводу разного рода сугубо личных вещей.
Как будто ее волновало то, что ее называли Лулу! Возможно, в прошлом она неосторожно упомянула Диане о своих трудностях с детьми, и та сейчас отреагировала на это. Да, похоже, так и есть. Помимо Александры Сэнфорд дома у нее не было близких подруг, а вот за океаном – несколько, и леди Диана, без сомнения, принадлежала к их числу.
Лондон был последним пунктом их месячного путешествия, которое они совершили с Бенедиктом, главном образом, чтобы отдохнуть и отметить свой серебряный юбилей – Луиза едва могла поверить, что прошло столько лет. Поскольку Бенедикт предоставил ей право выбора, она предпочла путешествие грандиозному приему, что ему тоже было приятно. Сейчас, когда фирма «Тауэрс фармасетикалз» превратилась в общественную компанию, у Бенедикта, хотя он по-прежнему оставался боссом, по-видимому, появилось больше свободного времени.
Как бы то ни было, она терпеть не могла большие приемы, когда необходимо весь вечер сохранять на лице застывшую радушную улыбку, празднуя на людях, а не в узком кругу, то, что она считала своим самым выдающимся достижением – свой продолжительный брак. Они побывали на водах в Баден-Бадене, купили захудалую водную лечебницу на берегу озера, чтобы возродить ее к жизни в качестве «Института Луизы Тауэрс» в Теджернси, на краю гор Шварцвальда; искали, но не нашли место для еще одной фабрики «Тауэрс фармасетикалз» в Германии, гостили у августейшей четы Ренье в Монако, где принцесса Грейс призналась, что является верной поклонницей «Истребителя морщин»; затем отправились в Венецию, где останавливались в набитом сокровищами палаццо Пегги Гугенхейм на Гранд канале, окруженном, как сказал ей Бенедикт, самыми лучшими образцами современного искусства и скульптуры.
Он настаивал, чтобы она изучила и запомнила их всех – Поллока, Кли, Пикассо, Генри Мура. Это было нетрудно. На Бенедикта произвело впечатление, сколько она теперь знала о современном искусстве.
Сегодня в Лондоне она отпустила своего шофера, сказав, что в такой чудесный погожий день ей хочется прогуляться пешком до отеля, потом Диана соблазнила ее поездкой к своей «гуру», врачевательнице кожи. Еще бы, Луиза не могла устоять.
Когда «остин» со свистом ворвался в водоворот уличного движения на Гайд-парк Корнер, Луиза затаила дыхание, молясь, чтобы счастливый талисман, явно хранивший замечательную восьмидесятишестилетнюю женщину, не подвел ее, пока они не доберутся к ее гуру в Мьюз, неподалеку от Хилл-стрит.
Несмотря на поездку на машине со скоростью, от которой волосы вставали дыбом, и два пролета крутой лестницы, как только Луиза вступила в «Святилище кожи» Карлы Креспиа, как назывался знаменитый лондонский салон косметического ухода за кожей, она порадовалась, что пришла. Карла, гуру – «всего на несколько лет моложе меня», добровольно объявила леди Диана – была столь же морщинистой и сгорбленной, сколь ее титулованная патронесса моложавой, с прямой осанкой; но Луиза была восхищена «лабораторией» Креспиа, представленной на всеобщее обозрение, с сотнями крошечных флакончиков, выстроившихся рядами вдоль стен.
– Карла использует ароматерапию, чтобы лечить и поддерживать кожу в тонусе, – с гордостью провозгласила Диана. – Вот в них, – она указала длинным пальцем на стеллаж, заполненный бутылочками с этикетками, – содержатся волшебные лосьоны, изготовленные из смеси экстрактов из растений и цветов отдельно для каждого из клиентов Карлы.
– А, точнее, что такое ароматерапия? – спросила Луиза, глядя прямо на Карлу и надеясь, что ответит именно она, а не Диана.
– Прописанные эфирные масла втирают в кожу, а иногда вдыхают, чтобы…
– Помолодеть, в моем случае, – торжествующе заявила леди Диана.
– Да, миледи.
Гуру говорила с сильным иностранным акцентом.
Возмущенная Луиза продолжала настаивать с ослепительной улыбкой:
– Пожалуйста, расскажите подробнее.
– Применение определенных эфирных масел помогает достигнуть полного расслабления, что не есть инерция. Исчезновение мускульного напряжения освобождает энергию.
Хотя голос гуру звучал монотонно, Луиза была заинтригована.
– Открываются поры, и кожа пациента становится особенно восприимчивой к активным ингредиентам. При определенных условиях…
Леди Диана со скрипом подвинула свой стул. Луиза видела, что ее приятельница начала скучать. К ее огорчению, Диана сказала:
– Пора ехать, – она помахала своими часами перед носом Луизы. – Уверена, ваш любимый супруг будет недоумевать, где вы.
– Могу я договориться о встрече? Я с удовольствием поговорила бы с вами еще на эту тему. Должна вам сказать, у меня своя косметическая компания в…
Карла перебила ее с бесстрастным лицом:
– Я знаю, кто вы.
Луизу охватило недоброе предчувствие.
– Откуда вы?
– Из Праги. Мой внучатый племянник Юта бежал с вашей сестрой Наташей во время восстания 1968 года. Он о ней очень высокого мнения.
Энтузиазм Луизы в отношении ароматерапии Карлы испарился так же быстро, как и возник.
Пока Диана выражала восторг по поводу того, что мир тесен, Луизе не терпелось уйти. Она чувствовала на себе взгляд гуру, когда спускалась по лестнице, стремясь поскорее очутиться на улице, где сияло солнце.
– Вы не назначили встречу?
– Нет, мне нужно заглянуть в свою записную книжку. Я точно не знаю, как долго Бенедикт еще сможет пробыть здесь. Вероятно, у меня не будет времени.
– Полагаю, едва ли вам нужны ее советы, моя дорогая. Ваш «Истребитель морщин» сражается на вашей стороне.
Хотя Луиза твердо пообещала себе, что лучше вернется в отель пешком, чем вновь подвергнет себя риску в «остине-мини», она села в машину, словно лунатик, чтобы поскорее добраться до отеля. Она поцеловала Диану на прощание, но едва помнила, что говорила, расставаясь с ней.
Мой внучатый племянник Юта бежал с вашей сестрой Наташей… Он о ней очень высокого мнения.
Когда Луиза, наконец, вошла в номер, она не могла сдержать рыданий. Она бросилась на кровать, ее тело сотрясалось от боли и раздиравших душу противоречивых чувств. Она полностью отдалась слезам, сдерживаемым столько лет. Неизвестно почему, но сегодня днем после случайного упоминания о своей сестре она почувствовала, что должна выплакать свое горе или окончательно сломаться. У нее покраснели глаза, и она с трудом владела собой, когда через час в номер ворвался Бенедикт.
Он был в бешенстве. Он никогда не пытался скрыть свой гнев.
– Ты говорила с кем-нибудь, с кем-нибудь, – повторил он, – из чешского сектора Госдепартамента за моей спиной?
Она вздрогнула. Услышать такое именно сегодня! Бенедикт рывком поставил ее на ноги.
– Что ты затеяла?
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если ты имеешь в виду, говорила ли я когда-нибудь с кем-то из чешского сектора, то да, да.
Пролитые слезы и щемящая тоска, которую она испытала при упоминании Креспиа о Наташе, опустошили ее, и в настоящий момент она утратила способность чувствовать. Происходящее не задевало ее, словно Бенедикт кричал на кого-то другого.
– Ты просила Ласкера, Брайана Ласкера, начать поиски Петера Малера? – Его пальцы впивались в ее плечи.
– Ласкер?
Она не пыталась выиграть время, как делала много лет, когда Бенедикт подвергал ее жестокому допросу. Она действительно не помнила имени молодого человека, но, конечно, точно знала, кого он имеет в виду.
– Да, Ласкер! Л-А-С-К-Е-Р, – выговорил он по буквам.
Луиза почувствовала, что у него трясутся руки, когда он пальцами приподнял ее подбородок, заставляя смотреть себе прямо в глаза.
Она ответила ему холодным, спокойным взглядом.
– Да, думаю, молодого человека, которого я встретила пару лет назад на приеме в Госдепартаменте, зовут именно Ласкер. Я разговаривала с ним. А что? Это запрещено законом?
Бенедикт отпустил ее. Он расхаживал из угла в угол громадной гостиной – сцена, которую она наблюдала из года в год в те минуты, когда он бывал взволнован.
– За моей спиной… за моей спиной… – бормотал он. – Знаешь, как мне было стыдно иметь дело с твоей жалкой семьей, слышать любопытство в голосе этих чиновников, бессмысленное покашливание, когда они докладывали мне о передвижениях престарелой парикмахерши из Праги. Все эти годы…
– К чему ты все это?
Ни учащенного дыхания, ни ожидания, как бывало в прошлом, когда Бенедикт собирался сообщить ей новости из Чехословакии. Это принесло слишком много боли; она не хотела больше ничего слышать.
– Почему ты обратилась за помощью к кому-то еще? Почему не сказала мне? Ты думала, что я мало сделал, чтобы выяснить…
– Выяснить что?
– Жив Малер или мертв! – рявкнул он.
– Ну и что с ним?
Кровь бросилась ей в лицо, когда она задавала вопрос; подсознательно разум предавал ее, показывая Бенедикту, как сильно она хотела услышать ответ, тогда как сама она даже не отдавала себе в этом отчета.
Муж довольно долго пристально смотрел на нее, потом вымолвил ледяным тоном:
– Твой тайный источник информации окупился, Луиза. На твоем рабочем столе в Нью-Йорке лежит отчет о человеке, серьезно раненном во время восстания, к которому только недавно вернулась память, человеке, которого опознали как Петера Малера. Это исполненный горечи и обиды человек, до сих пор не оправившийся от огнестрельных ранений. Два письма от него дожидаются твоего возвращения, письма, которые переслали через наше посольство: одно для тебя, другое предназначено для передачи твоей сестре, его жене. – Бенедикт повысил голос. – Их не очень приятно читать. Он обвиняет вас обеих в том, что вы бросили свою семью. Он обвиняет тебя в том, что ты сбила с толку свою впечатлительную младшую сестру, соблазнив изобилием капиталистической жизни, оставив его бороться в одиночку, воспитывая их дочь с помощью старой, больной женщины. Он ненавидит тебя за все, что ты сделала. Он по-прежнему лелеет надежду, что Наташа, узнав о том, что он выжил, будет «спасена» от твоего развращающего влияния. Забавно, правда?
Она не слышала почти ни слова из того, что он сейчас говорил. Радость сменилась – как выразилась Креспиа – инерцией, да, именно так. Она оставалась инертной, но к ней возвращалась способность чувствовать.
Петер жив. Наташа не свободна.
Кто знает, что почувствует Наташа, узнав новость? Больше двух лет она безутешно оплакивала Петера. Без сомнения, она очень сильно любила его, так же, как и Чарльз – Луиза начала это понимать – некогда любил свою жену Блайт. Они искали друг у друга утешения. Луиза не представляла, как выглядит, как явно она показала, что весть о том, что Петер Малер еще жив, привела ее в восторг.
Когда она приблизилась к Бенедикту, он вскочил на ноги.
– Не подходи ко мне. Ну что, ты счастлива, да? Вся прямо дрожишь от радости, что муж твоей сестры благополучно выжил. Вероятно, теперь она попытается вернуться в Прагу. Я вижу, это ясно написано на твоем подлом лице. Но почему ты так счастлива?
– Бенедикт…
– Нет, не смей перебивать меня. Почему вдруг у тебя такой вид, словно с твоих плеч свалилась вселенская тяжесть? Почему? Почему? – Он был бледен и дрожал от ярости.
Испугавшись, она снова обратилась к нему:
– Бенедикт, я…
– Заткнись! Сьюзен пыталась предостеречь меня, и я собственными ушами слышал, как твоя несчастная сестра говорила это. Все время ты добивалась Чарльза, моего сына, молодого Тауэрса. Шлюха! С чего бы еще ты могла объявить войну своей сестре, потратив до этого годы на то, чтобы вытащить ее из Праги? Когда-то я думал, что в тебе говорит своего рода профессиональная ревность. – Он грубо фыркнул. – Я оставался глух, слеп, однако что-то в этом никогда не давало мне покоя.
Луиза, дрожа, попробовала взять его за руку. Он дернулся, словно ужаленный.
– Не прикасайся ко мне. За моей спиной, столько лет… Я не мог поверить, когда в офисе мне сказали, что этот тип, Ласкер, пытался дозвониться до тебя с хорошими новостями. О, да, хорошие новости для тебя, все верно!
– Ошибаешься, Бенедикт. Пожалуйста, выслушай меня.
– Я наслушался досыта. Я поверил тебе, когда ты говорила, что между тобой и Фейнером никогда ничего не было. Каким же я оказался дураком. Неудивительно, что он и «Эвери» пытаются уничтожить нас на каждом шагу. Конечно, Фейнер был твоим любовником, которого ты обманула, когда подвернулся я.
– Нет, неправда! – закричала она. – А ты сумасшедший, если считаешь, что Чарльз и я…
Он взмахнул рукой, точно намереваясь ударить ее.
– Я не виню Чарльза. Если бы у тебя был хоть малейший шанс… Но Чарльза привлекали только девушки-ровесницы. Я оттолкнул своего сына из-за тебя. Сьюзен была права во всех отношениях. Неудивительно, что он захотел уйти из «Луизы Тауэрс». Бог знает, как ты, должно быть, вешалась ему на шею, лицемерная сука. А я подозревал своего сына, да простит меня Бог, я позволил тебе восстановить меня против него и твоей сестры. Я позволил тебе повлиять на решение вопроса о его наследстве, принадлежащем ему по праву. Если бы не ты, он никогда бы не ушел из компании.
Подозрения, ревность, копившиеся годами, изливались сейчас бурным потоком. Луиза не могла ничего сделать или сказать, чтобы остановить его. В течение следующих нескольких часов много раз звонил телефон. Ни Бенедикт, ни Луиза не поднимали трубку. Они намеревались пойти в театр, но ни один об этом не вспомнил.
Они очутились на нейтральной территории, где больше не существовало настоящего, и только прошлое заявляло о себе в этой комнате, прошлое, в котором Бенедикт сейчас не видел ничего, кроме одного сплошного предательства, прошлое, где он страдал больше двадцати лет с тех пор, как она впервые солгала ему, тайком принимая противозачаточные таблетки, чтобы обезопасить себя от беременности.
– Потаскуха… шлюха… слепое честолюбие… ты жила во лжи с самого начала, притворившись, что любишь меня. Сьюзен была права, она предупреждала меня…
Он снова и снова повторял имя своей покойной дочери, предупреждавшей его насчет Луизы с самого начала. Наконец он уныло опустился в кресло, отмахнувшись от нее, когда она сделала попытку подойти.
– Уходи. Иди, звони своей сестре. Сообщи ей новости, которыми тебе не терпится с ней поделиться. Звони моему сыну. Скажи, что я сдаюсь. Он может взять тебя, если хочет, в чем я весьма и весьма сомневаюсь. Я слишком стар для всего этого. Я больше ничего не хочу. Я устал от всего и от тебя.
Она ушла в спальню; каждая клеточка ее тела ныла, в висках стучало, голова шла кругом от того, что ей пришлось вынести за последние несколько часов. Опустошенная, не в силах даже плакать, она лежала на кровати, уставившись в потолок, напряженно ожидая, когда хлопнет дверь в соседней комнате, возвещая, что Бенедикт ушел из ее жизни, но в гостиной было тихо.
Когда опять зазвонил телефон, она вскочила и зажгла ночник.
– Да?
Звонил портье гостиницы. Их шофер до сих пор ждал у подъезда. Нет ли для него каких-либо распоряжений? Луиза видела перед собой часы на столике у кровати. Почти полночь. Шофер ждал на улице, чтобы отвезти их в театр, начиная с семи часов – с тех пор прошла целая вечность.
– Нет-нет, скажите ему, чтобы позвонил моему мужу утром, в обычное время.
Утром, в обычное время. Есть ли надежда, что когда-нибудь снова наступит обычное время? Есть ли что-то, что она могла бы сказать сейчас Бенедикту, чтобы заставить его понять: она не жила во лжи, она восхищалась им и уважала, она гордилась тем, что она – его жена, и никогда не хотела быть женой другого человека? Что он научил ее любить и быть любимой, что она оставалась ему верна в течение двадцати пяти лет?
Все это было правдой, но солжет ли она, если скажет, что также никогда даже не помышляла об измене? Неужели она позволила бы Чарльзу в тот вечер у него в кабинете заниматься с ней любовью? Она содрогнулась. Она осмелилась думать об этом. Самым главным теперь было убедить Бенедикта, что она всегда любила его, и только его одного.
Она расчесала волосы и почистила зубы, сняла костюм, разделась и набросила халат. Это был самый ужасный день за всю ее замужнюю жизнь. Она больше никогда не наденет этот костюм.
С волнением открыв дверь в гостиную, она увидела, что Бенедикт по-прежнему сидит в том же кресле.
– Бенедикт, – мягко окликнула она. Его голова свесилась на грудь. – Бенедикт…
Она привыкла ласково будить его и отводить в постель. Пожалуйста, Господи, молилась она, пусть все будет, как раньше. Пожалуйста, Господи, позволь мне заключить его в свои объятия.
Она опустилась перед ним на колени. У него изо рта текла слюна. Она нежно положила руки ему на плечи.
– Пора спать, дорогой…
Его тело было как каменное. В свете, проникавшем из спальни, его лицо казалось странным, искаженным. Ее обуял ужас. Она включила лампу около кресла и закричала. Один его глаз был закрыт, другой полуоткрыт. Бенедикт не спал. Он был без сознания.
С помощью администрации отеля «Клэридж» потребовалось меньше часа, чтобы доставить его в лондонскую клинику, где врачи не позволили Луизе остаться рядом с мужем. Прошло три часа, прежде чем подтвердилось, что у Бенедикта был сердечный приступ и он находится в отделении интенсивной терапии.
– Пожалуйста, попытайтесь немного отдохнуть, миссис Тауэрс. В настоящий момент вы ничем не можете помочь. О результатах лечения мы сможем вам сказать в ближайшие двадцать четыре часа.
Они держались холодно и сдержанно, говорили властным тоном, не терпящим возражений.
– Я лучше подожду здесь, – сказала она так же холодно и сдержанно.
Они пожали плечами и оставили ее в пустом приемном покое. Около шести утра, отчаянно нуждаясь в поддержке, она позвонила Тиму Нолану, возглавлявшему отделение «Тауэрс фармасетикалз» в Англии почти тридцать лет. Когда он вбежал в приемный покой ровно через сорок минут, вновь появился один из докторов. Он поманил к себе Луизу.
– Ваш муж хорошо реагирует на лечение, но слишком рано говорить о том, какие непоправимые изменения произошли в организме.
– Он в сознании? Он понимает, что произошло? Могу я увидеть его?
– Он проявляет основные жизненные функции. В настоящий момент, боюсь, о посетителях не может быть и речи. – Врач взглянул поверх ее головы туда, где сидел Нолан. – Это член вашей семьи? Он может проводить вас домой?
Луиза нетерпеливо кивнула.
– Очень близкий друг семьи. Мой муж знает, что я здесь?
Врач на какой-то миг заколебался, а потом коротко кивнул. Луиза догадалась, что это значит. Бенедикт знал и не хотел ее видеть.
Она рухнула на скамью и закрыла лицо руками. Она хотела, чтобы Бенедикт жил, она сама хотела умереть. Она несла ответственность за случившееся. Она была больной женщиной, душевно больной, но в настоящее время ничего не оставалось делать, кроме как вернуться в отель и с помощью сильнодействующего снотворного попытаться погрузиться в забытье на несколько часов.
На следующий день прилетел врач Бенедикта Артур Пристли вместе с ведущим кардиологом Нью-Йорка Айсидором Розенфельдом; через двое суток Бенедикта перевели из отделения интенсивной терапии, и он отдыхал в отдельной палате. Наконец Луизе передали в приемный покой, где она провела большую часть двух последних дней и где теперь толпилось много народа, что она может навестить мужа.
Пока Луиза шла за медсестрой по коридору, ее волнение нарастало. Чарльз был на пути в Лондон. Знает ли Бенедикт? Должна ли она сама сказать ему об этом?
Луиза знала, что до нее Нолану уже разрешили пятиминутное свидание. Он должен был понять, что между ними не все ладно, но ее это не смущало. Большинство из руководителей филиалов «Тауэрс фармасетикалз» во всем мире были старинными закадычными друзьями Бенедикта, привыкшими исполнять приказы, привыкшими формировать свою точку зрения в зависимости от его симпатий и антипатий.
Бенедикт лежал бледный, изможденный, к его телу тянулось множество проводов и трубок, а экран монитора, стоявшего с одной стороны высокой больничной кровати, показывал неровный ритм его сердца. Глаза Луизы наполнились слезами. Он вытащил ее из темноты и нищеты, благодаря ему сбылись ее мечты, а она отплатила ему мятущимся, безрассудным чувством.
– Бенедикт…
– Да, Луиза, вот твой больной муж.
Он говорил очень тихо, почти шепотом, но слова больно хлестнули ее, словно он кричал, как прежде, кричал во весь голос. Она никогда их не забудет.
Она могла сказать только одно.
– Я люблю тебя, Бенедикт. – Слезы струились по ее щекам. – Я всегда любила тебя и всегда была тебе верна.
– В помыслах, словах и делах.
Это был не вопрос. Шепотом или нет, но звучало это по-прежнему так, словно он насмехается над ней; тем не менее он позволил ей взять его руку и погладить ее. Его пыл угас.
– Да, в помыслах, словах и делах. Мне так жаль, милый. Я люблю тебя.
Он сонно кивнул.
– Да, думаю, любишь. Твой возлюбленный уже в пути – знаешь, Чарльз, мой сын – и если я не выйду отсюда в скором времени, я хочу, чтобы Кик тоже приехал. – Какой-то ужасный миг он смотрел на нее так, будто не узнавал ее. – Кик, мой второй сын, но я не хочу, чтобы его пока пугали, – громко сказал он. – Ему нельзя прерывать учебу.
– Бенедикт, Чарльз мой пасынок, а не возлюбленный, – мягко сказала она. – Все изменится. Мы снова станем одной семьей.
– Будет очень мило. – Он говорил вежливо, точно с посторонним человеком. У него закрывались глаза.
– Бенедикт, пожалуйста, пойми, я люблю тебя.
Он ее не слышал. Рот у него слегка приоткрылся. Он уже спал.
Чарльз позвонил ей в отель ближе к вечеру, и они договорились утром вместе поехать в лондонскую клинику, хотя Луиза сказала ему по телефону, что для Бенедикта слишком утомительно – принимать больше одного человека сразу. Это была правда, но в любом случае она не смогла бы сейчас находиться в одной комнате вместе с отцом и сыном.
Одеваясь с особой тщательностью и придирчиво изучая в зеркале свой макияж, высматривая признаки старения, каковых пока не было, Луиза убеждала себя, что это все потому, что она не видела Чарльза уже много месяцев. Она не хотела волноваться, но приходилось признать, что она была очень взволнована, но еще больше – встревожена.
В процессе самообразования, чем она постоянно заставляла себя заниматься, недавно она изучала Юнга. Один параграф объяснил ей то, что не могли сделать долгие месяцы сеансов психотерапии. «Страх перед нашей эротической судьбой вполне понятен. Ибо есть в этом нечто непредсказуемое».
Она истосковалась по непредсказуемому. Уже очень давно, в течение многих месяцев Бенедикту не удавалось возбудить ее. Если он понял, он никогда не говорил об этом. Было ли это неизбежно, что несмотря на такого опытного любовника, каким Бенедикт, несомненно, являлся, все движения, позы стали всего лишь заученной техникой? Он еще хотел ее – или хотел секса, не очень часто, но с определенной регулярностью. Она никогда не помышляла отказывать ему, но не значила ли ее пассивность и отсутствие удовольствия, что к ней вернулась ее девичья фригидность?
– Пришел мистер Чарльз Тауэрс.
– Попросите его подняться.
Она назначила встречу в фойе, но теперь, когда этот момент наступил, она поняла, что не в состоянии встретиться с ним после такого длительного перерыва в столь многолюдном месте. Когда позвонили в дверь, она могла думать только о том, что сейчас увидит его любимое, милое лицо. О прочем она моментально забыла.
– Луиза…
В его глазах стояли слезы. Она не дала себе труда задуматься, отчего он плачет.
– Чарли, о, Чарли. – Она обвила его руками за шею, словно это было самой естественной вещью на свете. Всего на секунду он обнял ее, но потом, как раз в тот момент, когда она почувствовала быстрое биение его сердца и выступившую на щеках щетину, он отступил назад.
Едва она начала говорить: «Прошло столько времени…» – Чарльз перебил ее, встревоженно спросив:
– Как он?
Он остался таким же, черт бы его побрал, он остался таким же, его облик, столь похожий на его отца, и все-таки не похожий, облик, доказавший, насколько справедливы слова Юнга. Неожиданно ее колени превратились в желе, и – еще одна верная фраза всплыла в памяти: «древнее стремительное восхождение страсти» – она почувствовала, как ее телом овладевает желание.
Она отвернулась. Ради блага всех, она должна заключить мир, сейчас или никогда.
– Он очень хочет видеть тебя. Врачи говорят, что ты будешь лучшим тонизирующим лекарством.
– Мне не терпится увидеть его, – взволнованно сказал Чарльз. – Он… он поправится?
– Ему придется изменить образ жизни, по словам доктора Розенфельда. Меньше работать, отказаться от сигар и бренди. – Луиза взглянула на привлекательного мужчину, пышущего здоровьем и энергией, стоявшего перед ней. Она не думала. У нее вырвалось: – Ты нужен ему, Чарли, нужен, как никогда раньше. Ты можешь вернуться к нам, в «Тауэрс».
Чарльз нахмурился. К ужасу Луизы, он резко сказал:
– Не пробуй играть на моих чувствах, Луиза. Ты знаешь, как близко это меня касается. Мы с отцом должны во многом разобраться, прежде чем я начну хотя бы думать об этом. И в любом случае, – он одарил ее суровым, злым взглядом, – откуда мне знать, хочет ли этого отец, или это то, чего хочешь ты? Ты никогда не сдаешься, правда? Даже в такие моменты, как сейчас.
Чарльз никогда не разговаривал с ней таким тоном, даже в тот ужасный вечер. Если он не выказывал явной враждебности, то и нежности, без сомнения, тоже к ней не испытывал. Ее решимость милым тоном спросить о Наташе пропала. Она собиралась рассказать ему о Петере, предложить собраться всем вместе и решить все проблемы, раз и навсегда, исходя из того, что будет лучше для обеих семей – как в личном плане, так и профессиональном.
Если все пойдет хорошо, она намеревалась обсудить возможность слияния двух компаний, «Луизы Тауэрс» и «Наташи Эстетик», ко взаимной финансовой выгоде. Но больше всего она надеялась, что, возможно, удастся им двоим, «младшим членам семьи», наконец, зарыть топор войны – используя английское выражение, которое ей особенно нравилось.
Но она обманывала себя. Она была абсолютно права, полагая, что Наташа настроила Чарльза против нее. Он никогда не отвечал ей так резко до того, как ушел из компании, из семьи.
Прежде чем она успела что-то сказать, зазвонил телефон, и им сообщили, что прибыла машина, чтобы отвезти их в клинику. Луиза вздохнула с облегчением. Как Бенедикт учил ее всю жизнь – намного лучше промолчать, когда рискуешь сказать нечто, о чем впоследствии можно пожалеть.
Она рассчитывала пообедать с Чарльзом, чтобы наверстать упущенное время и начать латать прорехи в их отношениях, но она не видела, как он уходил из клиники, и от него не было никаких вестей, когда она, совершенно обессиленная, вернулась в конце дня в отель.
– Ну, как ты нашла Чарли? – спросил Бенедикт, свежевыбритый, но все еще очень бледный.
– Он выглядит очень хорошо.
– И говорит, что счастлив. Очень счастлив со своей чешкой, как я некогда был счастлив с моей.
Если Бенедикт пытался причинить ей боль, ему это удалось, но Луиза сказала себе, что по крайней мере это признак того, что он набирается сил.
Ей не потребовалось много времени, чтобы понять: Чарльз прилагал героические усилия, чтобы избежать новой встречи с ней. Они виделись в коридорах клиники, и однажды – в приемной, когда врачи осматривали Бенедикта, но в иное время он не предпринимал никаких попыток увидеться или поговорить с ней.
– Где ты живешь, Чарльз?
– У друзей.
– У тебя есть время, чтобы спокойно пообедать?
– Боюсь, нет. Как только доктор Пристли скажет, что отец идет на поправку, я должен лететь в Швейцарию.
– О! По делам?
– Да.
* * *
В конце второй недели доктор Пристли приготовил все, чтобы Бенедикт вернулся в «Клэридж» в сопровождении дневной и ночной сиделок, и Чарльз уехал в Европу. Еще через неделю, когда Бенедикт начал раздражаться и донимать всех громкими жалобами на свою ностальгию, на то, как он соскучился по сэндвичам с бастурмой («Запрещено», – сказал доктор Пристли) и обществу Кика и Фионы, было решено, что он уже достаточно окреп, чтобы лететь домой на самолете компании «Тауэрс».
– По крайней мере, хоть что-то хорошее из этого вышло, – сказал Бенедикт Луизе по пути в Штаты; он сидел, положив голову к ней на плечо.
– Да, дорогой? – Она надеялась, он скажет что-нибудь обнадеживающее по поводу их отношений.
– Чарли… дорогой Чарли… – Его голос начал замирать, как это часто происходило в последние недели, словно у него не было сил уследить за своими мыслями. – Да, думаю, мы вернули кое-что из утерянных позиций. Он неплохой парень. Впрочем, нет необходимости говорить тебе об этом.
Его голос окреп, но только чуть-чуть. Он откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, продолжал:
– Женщины сбивают мужчин с пути, но, возможно, Чарли неплохо позаботился о себе в конце концов.
Для нее наступил подходящий момент наводить мосты через пропасть. Она воспользовалась им, хотя ее едва ли не стошнило.
– Да, думаю, Чарли очень счастлив с Наташей. Вероятно, мы сможем опять быть вместе, наконец.
– Ты сказала Чарли, что муж Наташи еще жив?
– Нет. А ты?
– Нет. Честно говоря, у меня было, о чем подумать помимо этого, – мрачно сказал Бенедикт. Он отвернулся от нее и уставился в стратосферу. – Слава Богу, я вовремя принял решение превратить «Тауэрс» в компанию открытого типа. – Его слова прозвучали так, будто он разговаривал сам с собой. – Никто не скажет, что я не предвидел будущее, не позаботился обо всех членах семьи.
– Ты всегда предвидел будущее.
– Я старался, но никогда не знаешь, когда тебя настигнет судьба. Если бы я промедлил… – Он повернулся и устало посмотрел на нее. – Если бы просочились сведения, что я болен, мы никогда бы не продали акции за ту цену, что мы получили.
– Но ты не промедлил. – Она с любовью погладила его по руке.
– Однако, как ты знаешь, «Луиза Тауэрс» полностью наша, семейный концерн, точно по такому же принципу, как первоначально была построена фармацевтическая компания.
– Да, и это замечательно, дорогой.
Что еще она могла сказать? Она узнавала больше подробностей, читая «Уолл-стрит джорнал», чем со слов Бенедикта и Норриса о реорганизации империи «Тауэрс», оценке и отделении акций «Луизы Тауэрс», что Бенедикт выкупил их, сохранив таким образом косметическое подразделение в качестве частной собственности.
