Текст книги "Божий поселок"

Автор книги: Шаукат Сиддики

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Ноша слушал его молча.

–      Ничто не мешает тебе стать инженером,– продолжал он.– Все дело в том, как получить образование... Образование...– бормотал он себе под нос. Потом, словно очнувшись, неожиданно спросил: —А почему бы тебе не бросить работу? Тебе, конечно, обязательно нужно зарабатывать. Но... Об этом придется подумать.

И он вышел из комнаты.

После этого разговора они долго не виделись.

Надира, так же как и отец, была очень странная. Чуть что она хмурила брови и глаза ее сердито сверкали, а иногда она молча улыбалась, даже если Ноша грубил ей.

Однажды произошел такой случай. Ноша проходил мимо Надиры в яркой рубашке с изображениями полураздетых женщин.

–      Ноша, это очень грубая шутка,– бросила она ему вслед.

–      В чем дело? – не понял он.

–      Ты в этой рубашке похож на этикетку от мыла.

Ноша обиделся, но промолчал.

–      Ты похож сейчас на дикаря, польстившегося на яркую, но пошлую вещь.

В этот день она еще несколько раз задевала его, и Ноша не выдержал.

–      Я же не дразню тебя воробьихой за то, что ты бог знает как причесываешься и носишь какие-то серые, старушечьи платья!

Он ожидал, что Надира отчитает его за такую грубость, но она только расхохоталась.

–      Извини меня, Ноша. Я не должна была говорить тебе этого,– мягко сказала она.– Я прошу у тебя прощения*

И таких случаев было немало. Ноша никак не мог понять, что она за девушка. Мать ее была простая женщина. Она болела ревматизмом, и иногда у нее случались сердечные приступы. Почти все время она проводила в постели. Когда Ноша впервые появился в доме, она отнеслась к нему очень холодно и долгое время даже не разговаривала с ним, но потом они стали друзьями. Ноша терпеливо и заботливо ухаживал за ней. Он часами растирал ей ноги, массировал голову, с трудом доставал для нее редкие лекарства.

Женщина часто рассказывала ему о себе, о муже, вспоминала молодость. Кого-то хвалила, кого-то ругала, на кого-то жаловалась. Только один Ноша мог молча выслушивать все и потому стал для нее просто необходим.

Ноша чувствовал себя как в родной семье. Стеснение первых дней давно прошло. Ко всем в доме у него был свой подход, свой «ключик». Иногда ему приходилось хитрить и подлизываться, иногда делать вид обиженного, но никогда он не успокаивался, пока не добивался своего.

И только чудаковатый старик-профессор, как был, так и остался для Ноши загадкой. Уж слишком заумно говорил он обо всем, и Ноше трудно было понять его.

Ill

Окна и двери комнаты были плотно закрыты: на улице бушевал смерч. Султана лежала на постели, в легком платьице, задыхаясь от жары и духоты. Ее обнаженные руки были раскинуты на подушках, лицо – бледное, глаза – воспаленные.

Пролежав целый месяц в больнице, она только неделю назад вернулась домой. Рядом с ее кроватью стояла колыбелька с младенцем. Это был ее сын, такой же широколицый, как Нияз. Три дня Султана была на грани смерти. Ребенок родился под утро. Султане стало плохо еще с вечера. Она несколько раз теряла сознание, пульс едва прощупывался. Покрывшись холодным потом, с ввалившимися глазами, молодая женщина лежала в забытье на узкой больничной койке.

Опасаясь за ее жизнь, женщина-врач решила позвонить Ниязу. В тот вечер он выпил лишнего и крепко уснул. Выслушав врача, Нияз ответил, что не сможет приехать раньше, чем утром, и бросил трубку.

До четырех часов утра Султана была в очень тяжелом состоянии. Не стало ей легче и после родов. Нияз приехал в больницу в семь утра. Ему сообщили, что у него родился сын и что Султана чувствует себя плохо и очень слаба. Рождение сына его обрадовало, но радость эта была омрачена тяжелым состоянием Султаны. Пройти к ней ему не разрешили, но пообещали показать сына. Ждать пришлось более часа. Все это время Нияз беспокойно ходил по больничному коридору из угла в угол. Наконец сиделка вынесла ребенка. Нияз склонился над ним, посмотрел на его сморщенное личико и нежно поцеловал в лобик. Он сразу полюбил его.

Султана, вернувшись домой, удивилась – так много игрушек припас он для сына. Утром рано Нияз заходил в комнату к Султане, целовал малыша в лоб и долго забавлялся с ним. Вечером, придя с работы, он тоже играл с ним, строил рожи, кукарекал, мяукал.

Султане было приятно, что Нияз так любит ребенка. Она и сама очень любила малыша, хотя до рождения ненавидела его. Когда она почувствовала, что беременна, то весь день проплакала. Ненависть к развивающемуся в ее утробе существу росла день ото дня. Она молила бога, чтобы он умер, как только появится на свет. Султана даже заболела из-за этого, похудела, осунулась. На Нияза она смотреть спокойно не могла, огрызалась по малейшему поводу и часами сидела, запершись в комнате, и плакала Большую часть времени она проводила одна, избегая даже слуг. Она думала, что задушит ребенка, как только родит, а теперь жила" только для него, все время была занята только им. Даже к Ниязу она стала внимательнее. Раньше Султана избегала его, почти не разговаривала, а если и разговаривала, то очень холодно. В ее тоне так и чувствовалась скрытая ненависть. Теперь же они подолгу сидели рядом, любуясь сыном.

Султана все больше сближалась с Ниязом, ребенок как бы связал их невидимыми нитями.

Духота становилась невыносимой. Небо стало красным, ветви деревьев потрескивали от напора раскаленного ветра, стекла в окнах полопались. Немного погодя начался дождь, на землю обрушились потоки воды.

Гроза принесла большой урон – были повреждены электрические провода, весь город погрузился в темноту. Вода легко размывала небольшие домишки и жалкие лачуги. Но было удивительно, что очень пострадало и вновь выстроенное двухэтажное здание городского рынка.

В этом здании на первом этаже располагался рынок, а на втором – жилые квартиры. Ливень обрушился с такой силой, что вскоре провалилась часть крыши, потом обвалились стены. Началась паника. Несколько семей, из живших на втором этаже, были погребены заживо. Спасательная команда работала всю ночь, извлекая из-под обломков здания засыпанных людей. Восемнадцать человек, в том числе девять детей и шесть женщин, были уже мертвы. Пятьдесят пять человек доставлены в больницу, многие из них в тяжелом состоянии.

На следующий день газеты поместили в черной рамке сообщение о случившемся и потребовали расследования, выдвигая серьезные обвинения против ответственных чиновников муниципалитета.

В муниципалитете была группа противников Хан Бахадура. Они выступили с заявлением, в котором обвиняли его как председателя в злоупотреблениях и серьезных проступках. Вечером по их инициативе состоялся массовый митинг, на котором многие из выступавших открыто заявили, что считают ответственным за случившееся Нияза – подрядчика стройки.

Создали специальную комиссию для расследования дела. Хан Бахадур, уже и раньше напуганный оборотом событий, теперь испугался совсем. Противники клонили дело к тому, чтобы засадить его в тюрьму. Он созвал чрезвычайное заседание муниципалитета и с помощью своих сторонников свалил всю ответственность на Нияза. Таким образом, ему на первых порах удалось выкрутиться.

Теперь Хан Бахадур обратил все свое внимание на комиссию по расследованию. Наведя справки о председателе комиссии, он воспрянул духом. Выяснилось, что тот вскоре уходит на пенсию.

На следующий же день Хан Бахадур добился встречи с председателем комиссии, и они быстро поняли друг друга. Хан Бахадур передал ему в бархатной коробочке двадцать тысяч рупий и не сомневался, что «расследование» пойдет теперь так, как ему хотелось. Он по-прежнему устраивал каждый вечер небольшие приемы, но Нияза на них уже не приглашал. Он даже посоветовал ему куда-нибудь уехать на некоторое время. Нияз хотел было последовать его совету, но потом передумал. Отъезд могли расценить как бегство, а он этого не хотел.

Нелегкие времена настали для Нияза. Он бегал то к субподрядчикам, которым он перепоручил строительство, то в муниципалитет, то в комиссию по расследованию. Дома Нияз подолгу сидел, угнетенный невеселыми мыслями, или беспокойно ходил из угла в угол. Иногда он среди ночи приходил к Султане и заводил с ней разговоры о каких-то пустяках.

Однажды вечером они сидели у нее в комнате. На улице было облачно, накрапывал дождь. Мальчик еще не спал, но Нияз не играл с ним, как обычно.

–      Вы даже Аяза забыли, все о чем-то думаете. Смотрите, как он к вам тянется,– обратилась к нему Султана. Нияз взял ребенка на руки, поцеловал в щеку.

–      Сынок, с кем же ты будешь играть, если отца засудят?

–      Вам это действительно угрожает? – встрепенулась Султана.

Нияз только улыбнулся. Султана хотела еще что-то спросить, но раздался звонок у входной двери. Нияз передал ребенка жене и вышел. У подъезда стояла полицейская машина, рядом полицейский инспектор и несколько вооруженных констеблей. Инспектор предъявил ордер на арест. Ниязу надели наручники и увезли.

Известие об аресте Нияза испугало Хан Бахадура. Он в своем плане не предусмотрел этого и теперь опасался, что Нияз расскажет следствию всю правду. Строительные материалы для стекольного завода, который он как раз возводил в то время, и восемьдесят тысяч рупий, полученные от Нияза, не давали ему покоя.

Только сейчас Хан Бахадур понял свою ошибку. Вместо того, чтобы отталкивать Нияза, ему нужно было взять его под защиту. Взвесив все за и против, Хан Бахадур взял Нияза на поруки под большой залог.

Через несколько дней комиссия подала рапорт, в котором утверждалось, что при строительстве здания были использованы материалы очень низкого качества. Вместо цемента был использован песок и глина, фундамент был заложен недостаточно глубоко. Ответственность за все это возлагалась на Нияза.

Комиссия настоятельно требовала наказать подрядчика, из-за которого пострадало столько людей, а государству нанесен большой материальный ущерб. Нияза прямо назвали в рапорте преступником.

Получив копию этого рапорта, Хан Бахадур растерялся. Теперь Нияз представлял для него огромную опасность. Он знал, что дело будет передано в суд, где у Нияза будут снимать показания.

После долгого раздумья Хан Бахадур пришел к выводу, что судебного разбирательства этого дела допускать нельзя и Нияз должен умереть до начала судебного следствия.

Для убийства уже все было подготовлено. Хан Бахадур ждал только человека, который уехал в Равалпинди и через неделю должен был вернуться.

IV

Небо заволокли черные тучи, на землю упали первые редкие капли дождя. В открытое окно комнаты вливался прохладный ветерок, пахло дождем и свежестью. Надира что-то писала, низко склонившись над столом. Ноша сидел рядом. Перед ним лежал учебник начальных классов. Уже несколько недель он занимался под руководством Надиры.

Отложив авторучку, девушка встала и подошла к окну.

Ноша не поднимал головы от книги, губы его тихонько шевелились.

–      Ноша, поди сюда,– позвала его Надира.

Он подошел и встал рядом. За окном рассыпались вечерние огни, свет горел почти во всех окнах. Крупные капли дождя размеренно стучали о стекло и подоконник, изредка на темном небе вспыхивала молния.

–      Кажется, дождь зарядил на всю ночь,– после продолжительного молчания сказала Надира.

–      Да,– коротко ответил Ноша.

–      Ты любил кого-нибудь, Ноша? – неожиданно спросила девушка.

–      Нет.

–      Что-то ты очень печален в последнее время.

Ноша промолчал.

–      Ты целовал когда-нибудь девушку? – не глядя на него, снова спросила Надира. Голос ее дрожал. Ноша удивился ее вопросу.

–      Нет,– ответил он смущенно.

Надира повернулась к нему и глубоко заглянула в глаза.

–      Правда?

–      Конечно.

Лицо ее было совсем близко, в глазах играли отсветы.

Она едва слышно шепнула:

–      Ноша!..

Это был первый поцелуй в его жизни, горячий и долгий. Ноша испуганно отпрянул, сердце билось, как мотор.

В это время сзади раздались шаги. Ноша оглянулся – профессор. Он стоял, высоко подняв голову и заложив за спину руки. Глаза его за толстыми стеклами очков горели гневом. Ноша растерялся и смущенно опустил глаза. Профессор поманил его пальцем:

–      Пойдем-ка со мной.

Ноша последовал за ним. Они спустились по лестнице. Профессор распахнул дверь в комнату Ноши и встал у порога.

–      Это невыносимо! Нет, нет! Это злоупотребление человеческим сочувствием! – возмущенно заговорил он.– Ты что это вообразил, сударь мой?!

Ноша стоял молча, низко склонив голову.

–      Милостивый государь, немедленно освободите комнату. Я не могу дать вам более пяти минут на сборы! – выкрикнул профессор.

Ноша умоляюще глядел на него.

–      Я с сожалением должен признать, что ты так и остался преступником. Пеняй на себя. Ты преступник, вор! Я никогда не позволю тебе флиртовать с моей дочерью! Вы не пара друг другу. Она – образованная, умная девушка, а ты—полуграмотный босяк! Тебе это ясно?

Ноша по-прежнему молча смотрел на него.

–      Чего ты уставился на меня!—с новой силой закричал профессор.– Три минуты уже прошло. Собирай вещи, и через две минуты чтобы твоего духа здесь не было.

Ноша быстро связал вещи в узелок и вышел из комнаты.

Хлопнула парадная дверь, раздался звук задвигаемого засова и удаляющиеся шаги по коридору.

Дождь не прекращался, небо было затянуто тучами. В душе Ноша злился на профессора, но чувство это перемешивалось с грустью. После стольких лет бродяжничества он нашел наконец приют у домашнего очага, мечтал об учебе. Надира обещала помочь ему получить аттестат. А теперь из-за нее же его и выгнали. Он и сердился на нее и испытывал к ней нежность. Хрупкая, нежная девочка, бранившая его чуть не каждый час,– теперь он никогда не увидит ее. Мысли эти совсем одолели Ношу, и он решил навсегда уехать из Карачи, вернуться домой с первым же поездом. Он бросил прощальный взгляд на дом профессора и шагнул в темноту. Было уже поздно. Ноша направился было на вокзал, как вдруг вспомнил о Радже. «Нужно бы увидеться с ним перед отъездом,– подумал он.– Кто знает, доведется ли еще когда-нибудь встретиться?»

К Радже он пришел глубокой ночью. Тот, скорчившись, лежал под навесом, рядом растянулась собака. Почуяв чужого, собака залаяла.

–      Кто там? – раздался голос Раджи.

–      Это я, Раджа! Ну и темнота у тебя!

–      Такая же, как в моей жизни,– горько сказал Раджа.– Заходи.

Ноша, пригнув голову, вошел под навес. В нос ему ударил резкий запах. Он молча сел рядом с Раджой.

–      Чего это ты вздумал прийти в такой дождь?

–      Я утренним поездом уезжаю домой.

–      Правда?! А ты говорил, что начал учиться, собирался поступить в школу.

–      Собирался, да, видимо, не суждено. А как твои дела?

–      Каюте там дела. Валяюсь вот совсем один... простудился...– Раджа сильно закашлялся.

Ноша потрогал его пылающий лоб. Платье на Радже все промокло от дождя. Обложенный со всех сторон какой-то рванью, Раджа напоминал мокрый узел.

–      Ты ел что-нибудь?

–      Нет. Да мне и не хочется.

–      Ну закури.

–      О Ноша! Ты просто осчастливил меня.

Оба закурили. Ветхий навес над их головами протез кал, ветер усилился, стало холодно. Они долго разговаривали, вспоминая прошлое, потом незаметно задремали.

Перед рассветом Ношу разбудил жалобный визг собаки. Она намокла и теперь старалась согреться, прижимаясь к его ногам. Он оттолкнул ее и выругался.

–      Что случилось? – проснулся Раджа.

–      Что, что? Твоя проклятая собака намочила всего. Что это ты вздумал завести собаку?

–      Когда рядом нет человека, что же мне остается делать? —с горечью сказал Раджа.

Мурашки пробежали по спине у Ноши от этих слов.

Дождь перестал. Небо было чистое. На востоке занимался день.

–      Уже светает. Я пойду,– сказал Ноша.

–      Успеешь. Посиди еще немного.

У Ноши в кармане было около тридцати рупий. Он достал пять рупий и протянул Радже.

–      Возьми, пригодятся.

–      Нет. Я как-нибудь проживу. Ты возвращаешься домой, купи что-нибудь матери. Нехорошо ехать с пустыми руками. Угости меня лучше сигаретой, в горле першит.

Они закурили. Раджа пошарил рукой в изголовьи, достал большой нож и положил перед Ношей.

–      Возьми, может пригодится. Мне он теперь не нужен.

–      Я больше не занимаюсь такими вещами, друг. Оставь себе.

–      Возьми на память от меня,– голос у Раджи дрогнул.– Иногда мне становится страшно, кажется, перережу сам себе горло... Что это за жизнь?!

Ноша взял нож и спрятал в карман. В полумраке лицо Раджи было страшно. Он тяжело дышал и беспрестанно расчесывал свои язвы.

Ноша встал.

–      Посиди еще немного,– умоляюще взглянул на него Раджа.– Ведь только ты у меня и есть на всем свете.– Он прижался лицом к руке Ноши и заплакал. Сердце Ноши наполнилось жалостью, по его щекам покатились слезы. Раджа отпустил руку Ноши.

–      Ну, а теперь иди, опоздаешь на поезд. Мать, наверно, ждет тебя не дождется.

Ноша ничего не ответил. Вынув из кармана пачку сигарет, он отдал ее Радже, взял узелок и вышел из-под навеса. Глаза у Раджи были полны слез. Заметив, что Ноша нерешительно остановился и смотрит на него, Раджа сказал:

–      Иди, иди! Чего тянешь?—он хотел еще что-то добавить, но закашлялся.

Ноша ушел, но еще долго слышал в предутренней тишине надрывный кашель Раджи.

Поезд уже стоял у платформы. Ноша купил билет в вагон третьего класса. До отправления поезда времени оставалось много, но на перроне и в вагонах стояла суматоха. Купе, в которое попал Ноша, было набито битком. Люди смеялись, переговаривались между собой, один Ноша молча сидел в углу. Он вспоминал свой родной город, дом в узеньком переулке с фонарем на углу; здесь по вечерам собирались мальчишки со всего квартала. Вспомнил мать, Султану и Анну. Как они там? Обрадуются ли его возвращению?

Прибыли вечером. На привокзальной площади Ноша заметил молодого парня-рикшу. Лицо его показалось Ноше знакомым. Густая шапка волос, глубоко сидящие узкие глаза. Рикша тоже внимательно вглядывался в него, потом вдруг бросился ему навстречу.

–      Ноша! Ты приехал?!

Это был Шами.

–      С каких это пор ты стал рикшей?—спросил Ноша, указывая на тележку, приделанную к велосипеду.

–      После смерти отца на наш дом обрушилась тысяча несчастий,– вздохнул Шами.

–      Отец умер? Когда?

–      Скоро три года.

–      А у вас ведь была лавка.

–      Ее продали еще во время болезни отца.

Шами поведал ему о своих бедах. По утрам он по-прежнему продает газеты, а вечером подрабатывает рикшей. В доме семь ртов, а добытчик – он один. Здоровье у Шами было подорвано, он часто и надрывно кашлял.

–      А куда ты собираешься идти?—неожиданно спросил он Ношу.

–      Как куда? – удивился Ноша.– Домой.

–      В какой это дом?

–      Что ты болтаешь? В свой дом, куда же еще?

–      Так ты ничего не знаешь? – сказал Шами, низко опустив голову.

Сердце Ноши сжалось от дурных предчувствий. Он испуганно выдавил из себя:

–      Что?

–      В твоем доме теперь живет Хаджи Рахим Бахш.

–      А мама?

–      Она два года назад умерла,– печально произнес Шами.

Ноша сначала застыл на месте, потом склонил голову на плечо Шами и заплакал.

–      А где моя сестра и Анну? – спросил он, немного успокоившись.

Шами пытался уклониться от ответа и перевести разговор на другую тему.

–      После твоего отъезда в вашем доме происходили странные вещи. Пойдем ко мне, я тебе расскажу все по порядку. Это долгая история.

–      Нет, скажи поскорее. Ты ведь меня зарезал без ножа такими новостями. Бедная мамочка! Мне даже не довелось увидеть тебя перед смертью.

Ноша снова заплакал.

–      Ты садись в коляску, я тебе по дороге расскажу все,– предложил Шами.– Смотри, как небо затянуло,—» пойдет дождь, так и домой не доберешься.

Ноша сел в коляску, Шами за руль велосипеда. Проехав немного, Ноша снова повторил свой вопрос:

–      Шами, скажи наконец, где Султана и Анну?

–      Не спрашивай, брат, об Анну. Мерзавец он! Связался с кастратами. Ходит, как баба, раскачивая бедрами, напудренный, накрашенный. Ни капли стыда! Не обижайся, друг, но будь он мой брат, я бы его на месте прибил.

Кровь у Ноши закипела.

–      Где он живет?

–      Не знаю, но каждый вечер он обязательно появляется на базаре.

Ноша тяжело вздохнул.

–      А Султана? Ты знаешь что-нибудь о ней?

–      Она у Нияза живет.

–      У Нияза?

–      Да, у того самого, что имел скупочную лавку. Теперь он важная персона. Живет в особняке, носит пальто, шляпу, брюки. Европеец, да и только! О, он процветает, ты его не узнаешь.

–      Но почему Султана живет с ним?

–      Твоя мать вышла за него замуж. Не обижайся, брат, но я тебе скажу, о чем болтают. Говорят у Нияза что-то было с Султаной, поэтому он и убил твою мать. Это отъявленный негодяй. Все говорят, что мать твоя погибла от его руки.

Ноша молчал, потом, словно приняв какое-то решение, спросил:

–      Ты знаешь, где живет Нияз?

–      Знаю, но...

–      Отвези меня к нему.

–      Ну зачем тебе ехать туда в такое время? Это далеко.

Ноша продолжал настаивать, и Шами пришлось повернуть коляску в другую сторону. Ноша сидел молча, только слышались его вздохи, больше похожие на стоны. Шами всю дорогу рассказывал ему о соседях и старых друзьях, но он ничего не слышал.

К дому Нияза они подъехали около одиннадцати. Ноша сошел с коляски и протянул Шами рупию.

–      Заработал немного в Карачи, так хочешь мне пыль в глаза пустить? – обиделся Шами.– Смотри, я жду тебя утром – позавтракаем вместе. Здесь тебе не стоит надолго задерживаться.

Он сел на велосипед и быстро укатил.

Ноша постоял некоторое время у ворот, прислушиваясь к тишине. В доме светилось только одно окно. Он открыл калитку и вошел во двор. Сухие листья шуршали под его ногами.

Обойдя весь дом и осмотрев его со всех сторон, Ноша положил под кустом узелок с вещами, вытащил нож, зажал его в зубах и влез в окно. В доме было тихо, словно все вымерли. Мягко ступая, Ноша направился к комнате, из которой пробивался свет.

В приоткрытую дверь он увидел Нияза, склонившегося за столом над какими-то бумагами. Ноша осторожно открыл дверь и вошел в комнату. Нияз ничего не услышал, он поднял голову, когда тень Ноши упала на стол. Но было уже поздно. Стальное лезвие ножа сверкнуло у него перед глазами. Он вскрикнул и повалился на пол.

За дверью раздались быстрые шаги, и в комнату вбежала Султана. Широко раскрытыми от испуга глазами она смотрела на брата, не выпускавшего из рук окровавленного ножа.

–      Ноша! Что ты наделал?!

Ноша с налитыми кровью глазами молча направился к двери.

–      Куда ты идешь?—тихо спросила Султана.

Ноша, не глядя на нее, бросил:

–      В полицию.

Султана преградила ему дорогу:

–      Не пущу!

–      Прочь, потаскуха! Не то и тебя убью! – прохрипел Ноша.

–      Убей, убей меня!..– как безумная повторяла Султана, цепляясь за его рукава.– Ноша! Брат мой! Бога ради, остановись! Послушай меня!

Ноша резким движением освободился от ее рук, оттолкнул ее и, не оглядываясь, вышел из дома. Вслед ему неслись отчаянные крики Султаны:

–      Ноша! Бога ради, остановись! Ноша!..

Услышав шаги, Салман обернулся. За его стулом стоял, улыбаясь, молодой человек с бледным лицом. Салман пытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь это лицо, потом нерешительно встал. Незнакомец протянул ему руку.

– Меня зовут Анис Эй Джафрэ.– Он крепко пожал руку Салмана – у того даже пальцы хрустнули.

Только сейчас Салман понял, кто перед ним. Это был начальник его отдела Анис Ахмад Джафри. Он недавно вернулся из Америки, где в течение года изучал тонкости конторского дела. В конторе после приезда он появился впервые и сейчас знакомился со служащими.

У Джафри был узкий лоб, большой, с горбинкой нос и вьющиеся кольцами каштановые волосы. На нем были короткие легкие брюки и сверкающая белизной нейлоновая сорочка, на которой особенно выделялся яркий галстук. Разговаривая, Джафри время от времени подергивал плечами. Говорил он на английском языке с сильным американским акцентом. Салмана не называл иначе, как «мистер Салуман». Салмана немного коробило такое обращение, но он решил не перечить начальнику.

Впоследствии им часто приходилось сталкиваться по служебным вопросам, и Салман с удивлением убедился, что Джафри лишен обычной для чиновников грубости. Он разговаривал с подчиненными очень мягко, улыбаясь. Благодаря этому ему удалось, не вызывая недовольства, заставлять их работать и во внеурочные часы. Этому он за год практики в Америке научился прекрасно. Если Джафри хотел задержать Салмана после окончания рабо-чего дня, он обычно говорил:

–      Мистер Салуман, могу ли я осведомиться, что вы намереваетесь делать сегодня вечером?

Салман понимал, в чем дело, и, если даже и намечал что-нибудь на этот вечер, поспешно, чтобы не рассердить Джафри, отвечал:

–      Я сегодня совершенно свободен.

–      Не разрешите ли вы мне в таком случае отнять у вас несколько часов времени? – продолжал Джафри и тут же поручал Салману какую-нибудь работу.

Очень часто он вызывал подчиненных своего отдела на работу по воскресеньям и по праздничным дням. В таких случаях он обычно заказывал через вахтера чай в соседнем кафе, угощал служащих чаем, американскими сигаретами (других он не курил) и «обрабатывал» каждого по очереди.

–      Мистер Салуман, не соблаговолите ли вы заглянуть в свою записную книжку. Мне хотелось бы знать, какие у вас планы на воскресенье. Мне думается, что вы не любите валяться в постели, а для пикника погода неподходящая.

Салман, не глядя в записную книжку, отвечал:

–      Я совершенно свободен в это воскресенье.

Джафри одобрительно похлопывал его по спине и, улыбаясь, говорил:

–      В таком возрасте молодым людям не нужно быть слишком благочестивыми.– Затем, переждав минуту, он, изображая на лице большое сожаление, переходил к главному:– Если у вас непраздничное настроение, не могу ли я надеяться на то, что вы, вместо того чтобы тратить ваше драгоценное время в постели, пришли на службу. Если это возможно, вы сделаете мне личное одолжение.

Когда тебя так просит начальник, разве можно ему отказать. Салман, как и -другие работники отдела, выполнял все его просьбы. Бывало и так, что Салман твердо решал не соглашаться больше исполнять бесконечные просьбы Джафри, но, очутившись с ним с глазу на глаз, не мог отказать.

Дела в отделе Джафри, разумеется, шли отлично. Компания, помимо полутора тысяч рупий ежемесячного вознаграждения, оказывала Джафри еще целый ряд знаков внимания. Дом, в котором жил Джафри, построила ему компания, «шевроле» тоже подарила компания, кроме того, сверх зарплаты он каждый месяц получал триста рупий на всякие расходы. Словом, жил он прекрасно, вращался в самом высшем обществе.

К Салману Джафри относился с особенной симпатией, а может, ему только так казалось. Во всяком случае, разговаривал он с ним всегда очень приветливо. Если Салман допускал ошибку в делах, Джафри не сердился, а вызывал к себе в кабинет и мягко предлагал переделать работу.

–      Мне думается, что вы в эти дни чем-то обеспокоены. Не позволите ли вы мне узнать, что случилось, и предложить вам свою помощь? – начинал он.

И когда Салман принимался уверять его, что он ничем не обеспокоен, Джафри продолжал:

–      Вы видите на полях мои пометки? Я хотел бы знать, в какой степени вы с ними согласны?—И, не ожидая ответа на свой вопрос, заканчивал: – Могу ли я надеяться, что впредь вы не будете предоставлять мне возможности черкать красным карандашом на полях?

На урду он говорил именно так, потому что сначала составлял фразу в уме на английском, а затем переводил ее. Такую манеру он избрал себе, чтобы как-то выделиться, не быть похожим на других. К слову сказать, Джафри кончил Алигархский университет, где урду был одним из основных предметов, и знать его он должен был прекрасно. В годы юности он даже писал на урду стихи.

Университетские девушки считали его преемником Ни-ралы . Теперь девушки называли его Дон Жуаном, и действительно, когда он вечером, разодевшись, выезжал, на своем «шевроле», сердца многих местных Джулий замирали от восторга.

День ото дня Джафри нравился Салману все больше и больше. Он не заметил, как стал боготворить своего начальника и подражать в манерах этому удачливому молодому человеку.

Как-то возвращаясь с работы, Салман не смог сесть в автобус: на остановке было слишком много народу. Он долго простоял в очереди, но потом, потеряв надежду, отправился пешком. Глядя себе под ноги, он устало брел по тротуару, как вдруг к нему почти бесшумно подкатила сверкающая машина. За рулем сидел Джафри. Он позвал Салмана.

–      Если вы не настроены на пешую прогулку, я буду рад подбросить вас до дому,– сказал он Салману и распахнул дверцу.

Салман сел рядом с ним на переднее сидение. По дороге оба молчали. Джафри спросил Салмана адрес и стал напевать модную песенку из американского кинофильма.

Выходя у порога своего дома из машины, Салман подумал, почему бы ему не пригласить Джафри на чашку чаю. Дрожащим голосом он сделал это предложение. Джафри, поразмыслив о чем-то, согласился.

Они поднялись наверх. Дверь им открыла старушка служанка, одетая в невероятно грязное платье. Салман разозлился, ему стало стыдно перед Джафри. Жены нигде не было видно. Он извинился перед гостем и пошел в спальню. Рахшида лежала в постели.

–      Рахши,– едва переступив порог, обратился к ней Салман,– я пригласил мистера Джафри из своей конторы. Чай мы будем пить в гостиной.

–      Хорошо, я пришлю чай туда,– привстала та на кровати.

–      Бога ради, не присылай со старухой и скажи ей, чтобы она хоть изредка мылась. Джафри такой изысканный человек, и, если чай принесет эта грязнуха, он еще не станет его пить.

–      Хорошо, я сама принесу.

Салман окинул жену придирчивым взглядом. На ней было домашнее платье, это ему не понравилось.

–      Ты приоденься, очень уж простенькое платьице на тебе. Ну, мы ждем тебя с чаем.

Он вернулся в гостиную, где Джафри сидел, нетерпеливо перелистывая журналы. Салман молча сел рядом.

Взгляд Салмана вдруг упал на диванную подушку, лежа-щую рядом с Джафри. Чехол на ней был грязный. «Что подумает Джафри при виде такой подушки?» – ужаснулся Салман. Ему хотелось как-нибудь незаметно спрятать ее. Мысли его были заняты этой проблемой, но легкий порыв ветра колыхнул занавеску, и Салман забыл о подушке: в глаза ему бросились ржавые пятна по краям занавески. Он не выдержал и, проклиная в душе старуху служанку, встал и отдернул занавеску, чтобы пятна не были видны.

Чай задерживался. Джафри уже несколько раз смотрел на часы, но Салману ничего не говорил, хотя нетерпение его уже было ясно видно. Салман нервничал.

Минут через двадцать служанка принесла чайный прибор. Она уже сменила платье и выглядела более или менее опрятной. Салман немного успокоился. Наконец, в легком светло-голубом сари появилась Рахшида. Она была очень мила, и Салман, знакомя ее с Джафри, удовлетворенно улыбался. Казалось, он хвастался новым домом, красивой машиной или породистой собакой.