Текст книги "Повести Ангрии"

Автор книги: Шарлотта Бронте

– Едва ли.

– Будто бы она очаровала его величество, который учредил в ее честь титул Роза Заморны.

– Это правда?

– Как сказать. Его величество глазел на мисс Мур, как и все прочие, ибо невозможно было оторвать взгляд от ее великолепной фигуры в белом атласном платье и белоснежного страусового пера в волосах. Доподлинно известно, что он спросил ее имя и, получив ответ, воскликнул: «Клянусь Богом, вот истинная Роза Заморны! Остальные женщины ей в подметки не годятся!» Вот и все. Вряд ли он хоть раз вспомнил о ней впоследствии. Она не в его вкусе.

– Рассмотреть бы ее поближе, – сказал я. – Э-эх, кажется, я влюбился!

– И я, – вздохнул Перси. – По уши! В жизни не встречал такой превосходной наездницы! Какая грация, какой норов! Кажется, она завернула за поворот. Увы, мое солнце закатилось! А ваше, Тауншенд?

– И мое. Но почему бы нам не последовать за ней, полковник? Где она живет?

– Неподалеку отсюда. Думаю, это можно провернуть, хоть я ей и не представлен, да и вы, полагаю, тоже.

– К прискорбию, да.

– Отягощены ли вы излишней застенчивостью? В таком случае спрячьте ее в жилетный карман и застегните пуговицы на сюртуке. Ну что, приятель, избавились от этой обузы?

– Вполне.

– Тогда вперед. Ее отец в отъезде, на сессии суда присяжных. Что мешает двум элегантным джентльменам нанести визит этому почтенному господину – поговорить о закладной на имение друга или собственное, обсудить иск о наследстве богатого дядюшки? Лакей скажет, что хозяина нет дома, однако поручение, которое мы хотим оставить батюшке мисс Мур (кстати, матушки у нее нет), невозможно доверить слугам, оно должно быть передано лично дочери известного адвоката. Понимаете, к чему я клоню?

Я приложил большой палец к носу, и мы ускорили шаг.

Дом мистера Мура стоял на землях лорда Хартфорда, а сам адвокат имел репутацию одного из его подпевал. Человек не без способностей, по слухам, мистер Мур не был обременен принципами, посему при нынешнем составе выборщиков и собственном немалом состоянии мог когда-нибудь претендовать на должность мэра. И тогда поддержка лорда Хартфорда оказалась бы нелишней.

– Войдем здесь, – сказал Перси, остановившись у зеленой калитки, за которой буйствовали заросли ракитника и ласкала глаз ровная, словно бархат, лужайка. Белые стены виллы утопали в цветущем кустарнике, тропинка вилась между розарием и широким каретным въездом.

В такой час (было около полудня) всякий путник стремится в тень и прохладу – вилла выглядела даже заманчивее просторного поместья и величественного дворца, на фоне которых она разместилась со скромным изяществом.

Сэр Уильям постучался. Дверь открыл лакей.

– Дома ли мистер Мур?

– Нет, сэр. Хозяин уехал на прошлой неделе.

Сэр Уильям изобразил разочарование и, обернувшись ко мне, прошептал несколько слов. Затем обратился к лакею:

– В таком случае дома ли мисс Мур?

– Дома, сэр.

– Будьте любезны, передайте ей, что мистер Кларк и мистер Гардинер желают видеть ее по неотложному делу.

Слуга поклонился и, вежливо пригласив нас войти, приоткрыл дверь в небольшую, со вкусом обставленную гостиную.

Легкий ветерок, влетавший в единственное широкое окно, смягчал томную полуденную жару. Это окно и диван с белыми подушками в глубокой нише прямо под ним манили разомлевших на солнце путников. Муслиновые занавески на окне трепетали.

Обосновавшись в сей тихой гавани, мы откинулись на подоконник, вдыхая нежный аромат жасмина.

– Это гостиная мисс Мур, – промолвил сэр Уильям, показав на рабочий столик, где лежали ножницы, наперсток и кружево, затем – на кабинетный рояль с открытыми нотами на пюпитре.

– Обожаю исследовать дамские будуары, особенно когда хозяйка ненадолго отлучилась, – добавил полковник и привстал с дивана, намереваясь стянуть что-нибудь с рабочего столика, но голос в коридоре спугнул его. Перед нами беззвучно, словно видение, предстала мисс Мур. Перси отпрянул от столика, и хозяйка дома вошла в гостиную.

Перед тем как заговорить, полковник некоторое время не сводил с нее глаз. Казалось, мисс Мур светится изнутри. Во всем ее облике было что-то лучезарное – не карие очи Запада, не ровные дуги бровей, не романтический взор или пышные темные локоны, а просто девушка в белом, статная и очень высокая.

Она успела переменить амазонку на обычное платье и снять шляпку; золотистые локоны (учти, читатель, я пишу «золотистые» исключительно из вежливости [22]22
  Волосы у Джейн Мур типично ангрийского цвета, то есть рыжие.


[Закрыть]) нежно оттеняли самую белоснежную шейку в Ангрии. Кожа светилась здоровьем. Между розовыми губками, словно жемчуг, сверкали ровные зубы, нос поражал благородством формы, а в глазах сияло подлинное чувство. Без сомнения, именно гармония всех черт – сочетание цветущей молодости и пышной фигуры – составляла главную прелесть мисс Мур.

Хозяйка поприветствовала нас сухо и с достоинством.

– Позвольте представиться, мадам, – начал полковник. – Я мистер Кларк, этот джентльмен – мистер Гардинер. Мы клиенты вашего батюшки. Должно быть, вы слыхали о процессе «Кларк и Гардинер против Жове»?

– Возможно, но сейчас не припомню. Присаживайтесь, джентльмены.

Сама мисс Мур устроилась на кушетке, изящно опершись локтем о спинку.

– Жаркое выдалось утро, – заметил сэр Уильям для поддержания разговора.

– Пожалуй, – обронила мисс Мур.

– У мистера Мура прекрасный дом, – сказал я.

– Весьма. – Хозяйка рассеянно подхватила со столика рукоделие и спросила: – Чем могу быть полезна, джентльмены?

Сэр Уильям потер ладони.

– Мадам, не будете ли вы так любезны передать по возвращении мистеру Муру, что Джеймс Картрайт, наш упрямый свидетель, согласился выступить на процессе и теперь суд состоится в следующем месяце, если мистер Мур не возражает?

– Непременно передам, – пообещала мисс Мур и, не поднимая глаз от рукоделия, спросила: – Вы приехали издалека? Или живете по соседству?

– Нет, мадам, мы не местные и здесь по делу. У нас в Заморне небольшая фабрика.

– Должно быть, после прогулки по жаре вы не прочь освежиться?

Мы дружно отказались, но мисс Мур ничего не хотела слышать. Она позвонила в колокольчик и велела слуге принести вина, затем спокойно вернулась к работе.

Казалось, мы доставляем мисс Мур не больше беспокойства, чем дети или комнатные собачки. Впрочем, сэр Уильям не уступал ей по части притворства. Закинув ногу на ногу, он сверлил хозяйку пристальным взглядом. Полагаю, мисс Мур догадывалась, что он не сводит с нее глаз, но, следует отдать ей должное, держалась как ни в чем не бывало.

Наконец полковник решился.

– Я уже имел удовольствие вас видеть, мадам, – произнес он.

– Возможно. Я отнюдь не затворница.

– На музыкальном празднике, в сентябре.

Мисс Мур слегка зарделась и рассмеялась, несомненно вспомнив, как часто в те дни мелькало в газетах ее имя и как тысячи глаз следили за каждым движением статной красавицы в белом атласе, сидевшей на галерее собора среди знати.

– Не вы один, – ответила она. – Из-за роста меня трудно не заметить.

– Только роста? – вопросил сэр Уильям, сопроводив свои слова красноречивым взглядом.

– Не хотите салмагунди, мистер Кларк? – спросила хозяйка, принимая поднос от слуги.

Мистер Кларк, равно как и мистер Гардинер, tie стали отнекиваться. Мисс Мур щедрой рукой разложила салаг, и гости приступили к закуске.

В дверь постучали. Мисс Мур подошла к окну и выглянула наружу. Кивок, белозубая улыбка, начисто лишенная жеманства, – и она выбежала в коридор и сама открыла гостю дверь.

– Ну, Джейн, как поживаете? – услышали мы звучный мужской голос. Перси подмигнул мне.

– А вы? – ответила Джейн. – И что привело вас сюда в такую жару?

– Кажется, мне не рады?

– Рады, ведь вы так продрогли! Увы, летом мы не зажигаем камин, но вы можете погреться на кухне.

– Ишь шутница! Мур, никак, в Ангрии?

– Никак, в Ангрии, но вы можете войти. – Понизив голос, мисс Мур продолжила: – У меня в гостиной двое визитеров, похожи на бухгалтеров или аптекарей. Не хотите на них взглянуть?

Мы застыли, не донеся вилок до рта. Аптекарей? Да как она смеет!

– Вот негодница! – возмутился полковник.

Я промолчал. Сдается, мы угодили в переплет. Голос, раздававшийся из-за двери, был знаком нам обоим, а теперь его обладатель приближался к двери гостиной тяжелой поступью, звеня шпорами и на ходу продолжая разговор:

– Я решил отобедать с вами, Джейн, а потом у меня дело в Хартфорд-Холле. В шесть, на обратном пути, я еще загляну. Джулия велела без вас в Гернингтон не возвращаться.

– Полагаю, моего согласия не требуется, генерал?

– Не требуется, – подтвердил Уилсон Торнтон и замолчал, разглядывая нас с полковником, попивавших вино из запасов мисс Мур.

Ни я, ни сэр Уильям не изменились в лице. В глазах Торнтона при виде меня, как обычно, мелькнуло холодное раздражение.

Я непринужденно обратился к нему:

– Как поживаете, генерал? Как вы, однако, разгорячились от прогулки по жаре! Что я вижу: у вас вспотело лицо?

– Ничего подобного, мистер Тауншенд, – буркнул тот и, поклонившись сэру Уильяму, сел.

– Дражайший генерал, – продолжил я, – ни в коем случае не пейте воду! В вашем теперешнем состоянии это опасно. Однако как вы исхудали! Надеюсь, это не простуда, которая со временем сведет вас в могилу? О Боже, как, должно быть, неловко вы себя ощущаете рядом с юной прелестницей вроде мисс Мур!

– Коли я чем не угодил мисс Мур, она сама мне скажет, – вспылил генерал.

– Скарлатиной переболели? – не унимался я.

– А вам что за дело до моих болячек? – огрызнулся генерал.

– Неужто английская потница?

Тут генерал, сняв с рукава пылинку, резко развернулся и спросил у мисс Мур, уж не этих ли двух бездельников она приняла за аптекарей.

– Этих, но, кажется, я ошибалась.

– Хотелось бы мне знать, что они тут потеряли, – сказал Торнтон. – Эти двое такие же аптекари, как я. Перси, неужто вы не нашли занятия получше, чем таскаться под ручку с Тауншендом?

– Перси! – воскликнула мисс Мур. – Это же сэр Уильям Перси! А я все гадала, где же я вас видела. На параде, в свите его величества!

Полковник поклонился.

– Это лучший комплимент в моей жизни. Сама мисс Мур выделила мое лицо из толпы.

– Все дело в вашем поразительном сходстве с лордом Нортенгерлендом.

– Не важно, мадам; в любом случае вы оказали мне честь.

Сэр Уильям всмотрелся в мисс Мур. На лице полковника промелькнула чувственная и одновременно недобрая ухмылка, которая и впрямь делала его весьма похожим на отца. Боюсь, он остался недоволен результатами своих наблюдений. Мисс Мур улыбалась все так же безмятежно. Покрасней она или отведи глаза, сэр Уильям праздновал бы победу. Однако мисс Мур, вероятно, не имела склонности к чувствам подобного рода – чувствам безнадежным, тайным, иссушающим душу, – воспламенять которые было призванием сэра Уильяма Перси.

– Идемте, Тауншенд, – сказал он, натягивая перчатки. – Нам пора.

– Да уж, молодцы, ступайте с Богом, – заключил Торнтон. – Ни вы, ни Тауншенд не заслужили хорошего приема.

Однако нам обоим хватило нахальства подойти к ручке мисс Мур. Впрочем, и ей достало добродушия, а возможно, безрассудства, чтобы с чистым сердцем пожать нам руки и заявить, что, когда ее отец вернется, она будет рада принять его клиентов, мистера Кларка и мистера Гардинера, по делу или с дружеским визитом. Мисс Мур, нужно отдать ей должное, оказалась весьма тактичной барышней. Думаю, я не скоро забуду ее прекрасное лицо, нежный голос и дивный блеск ее глаз.

Когда мы вышли из калитки и ступили на раскаленную дорогу, я спросил сэра Уильяма, разбито ли его сердце.

– Еще чего, – отвечал он. – Я и не думал терять голову. И если я когда-нибудь женюсь, мой выбор никогда не падет на Розу Заморны.

Впрочем, как ни храбрился полковник, а его тщеславию был нанесен удар. Возможно, Перси вывело из себя вмешательство генерала Торнтона. Какова бы ни была причина, но с каждой минутой сэр Уильям все сильнее раздражался, брюзжал и фыркал без видимого повода. Мы не прошли и четверти мили, как он заявил, что неотложные дела требуют его присутствия, и мы попрощались. Баронет свернул на уединенную аллею, а я продолжил путь по прямой.

 
Вторженье неизбежно, по всей Заморне страх,
Но Тернер Грей взывает:
«Ардсли в первых рядах!»
 
 
Хартфорд своих сбирает, клан Уорнера на рысях,
Но неудержимо скачет Ардсли в первых рядах!
Тюрбаны вокруг Медины, Ииуй бросает в сердцах:
«Тысячи хвост поджали, только Ардсли в первых рядах!»
 
 
Стяги над полем боя реют на всех ветрах,
Доблестный вымпел Ардсли вьется в первых рядах!
Пали они, сражаясь, один за другим по прах,
Некого вывести больше Ардсли в первых рядах!
 
 
Скорбные трубы подъемлют плач о мертвецах,
Отныне клич ангрийцев:
«Ардсли в первых рядах!»
 
 
Готовьте же могилы на их родных берегах,
Покойтесь, павшие с честью
В битве, в первых рядах!
 
 
Зовите их поименно, в радости и слезах:
Страна непобедима,
Коль такие в первых рядах!
 

Древние холмы Гернингтона внимали прочувствованным строкам, звуки рояля просачивались в сумеречный парк сквозь распахнутые окна. Немеркнущее сияние небес улыбалось восходу негасимой луны. И пока пламенеющий запад притворял ворота знойного летнего дня, бледные дорожки проступал и на востоке, давая проход тихой летней ночи.

Не об этом ли лучезарном сиянии, бьющем в просветы между ветвями, размышляет всадник, чья фигура мелькнула на фоне деревьев? Ему недосуг оглянуться. Печали не гнетут его: путник поднимает голову, прислушивается к звукам – и улыбается смеху, летящему из окон особняка, рядом с которым он спрыгивает с коня.

Генерал и леди Торнтон расположились друг против друга у окна гостиной. Предвечерний свет окутывал леди Джулию, делая ее в глазах мужа похожей на ангела. В глубине комнаты, почти в полной темноте, кто-то сидел за роялем, умудряясь музицировать и болтать одновременно. Этот голосок мог принадлежать только мисс Мур из Керкем-Лоджа, что в Хартфорде, гостье генерала Торнтона.

– Генерал, – проговорила мисс Мур в ответ на какую-то добродушную шутку хозяина, – сдается мне, я окончу свои дни старой девой.

– Сами виноваты, Джейн.

– Но ведь никто еще не просил моей руки!

– Вы слишком дерзки, слишком разборчивы, – вступила в разговор леди Джулия, – и сами отпугиваете кавалеров.

– Ах нет, вы ошибаетесь! На свете есть мужчина, которого я мечтаю завоевать.

– Кто же он?

– Лорд Хартфорд. Я давно по нему сохну. Право, никому другому не отдала бы я руку и сердце охотнее! Однако мы танцуем, я улыбаюсь ему, исполняю перед ним прочувствованные куплеты, вкладывая в пение всю душу, а крепость и не думает сдаваться. Однажды мне почудилось: она готова пасть перед моим натиском. Лорд Хартфорд просил меня спеть еще раз песню, которую я исполнила сейчас. В тот же вечер – батюшка был в отъезде – он одолжил мне свою карету, а утром нанес визит. Как старалась я ему угодить! Пустила в ход все свои чары! Но тщетно ждала я, что вечером лорд Хартфорд явится с предложением руки и сердца. Увы, все мои усилия оказались бесплодны.

– Граф Стюартвилл, – доложил слуга, и граф вошел в гостиную.

– Добрый вечер, Торнтон, – произнес гость. – Вы не зажигаете свечей – предпочитаете романтический полумрак? Неужели эта чаровница в лунной вуали и есть леди Джулия? О небо, мое сердце разбито. В жизни не видел ничего более возвышенного! Торнтон, можете немедленно вызвать меня на дуэль!

Граф упал в кресло, вытянул длинную стройную ногу и склонился к леди Джулии, словно влюбленный француз.

– Откуда вы, Каслрей? – спросила ее милость. – Простите, любезный граф, что не употребляю ваш новый титул, но вы знаете, Каслрей, как дорого мне ваше старое имя. Сколько светлых воспоминаний о днях минувших с ним связано!

– Вы о тех давних временах, когда ваша милость изволили шутливо прозвать меня обезьянкой?

– Беззаботные старые дни! – вздохнула леди Джулия. – В голове лишь наряды, обеды и танцы. Ни министров, ни генералов, ни политических склок, ни дворцовых интриг!

– Ваша правда, леди Джулия. В те благословенные времена я вставал в два пополудни, наряжался до четырех, до семи слонялся без дела, обедал в девять и танцевал до шести!

– О да, мой дорогой лорд, таков был ваш тогдашний уклад. Но кто мог подумать, что обладатель самого модного жилета и самых неотразимых усов в Витрополе променяет светский лоск на тяготы зимней кампании, не боясь повредить в пылу сражения свой монокль!

Конец фразы утонул в бравурных аккордах и прочувствованном пении:

 
Глубок поток Цирхалы,
Ившем стоит над ней.
Нега последней ночи плывет
В спокойной тишине.
 
 
Все на копья склонились,
Все спят внутри и кругом.
Иным, лишь настанет новая ночь.
Спать непробудным сном!
 
 
Сошла роса незримо
На камне стен блестит.
Когда раздастся битвы гром,
Что землю оросит?
 
 
Трубы и литавры
Победу возвестят
Но кто, обернувшись, скажет:
Вот лучшие лежат?
 
 
Могучие герои
Придут в дома отцов,
Вернутся с полей кровавых:
Где бросят они мертвецов?
 
 
В почве неродной,
На берегах чужих,
Под взором Бога мучеников,
Что хранит могилы святых.
 

Допев последний куплет, мисс Мур встала.

– Мне пришлось запеть, лорд Стюартвилл, ибо вы решительно меня не замечали. И не извиняйтесь, я не приму ваших отговорок! Так и знайте, вы нанесли мне смертельную обиду. Темнота вас не оправдывает. Чутье должно было подсказать вам, что я здесь.

– Чутье? О нет! – воскликнул его милость. – Розу Заморны должен был выдать ее аромат. Мисс Джейн, садитесь, я принес вести, которые заставят ваше сердечко возмущенно забиться.

– Что случилось? – спросила мисс Мур, усаживаясь на оттоманку рядом с графом.

– Надеюсь, вы понимаете, я не примчался бы сюда на ночь глядя, не будь у меня на то достаточных оснований?

– Так не тяните! – перебил Торнтон. – Что, стоило мне уйти, магистраты перессорились?

– Вовсе нет, – ответил граф, – разве что мы с Эдвардом Перси повздорили, обсуждая права незаконнорожденных, однако все кончилось миром. Как раз когда Эдвард опрокидывал последний стакан разбавленного бренди, Сиднем, стоявший у окна, заметил, что в конце улицы собирается толпа. И тут мы услышали вопль, достойный предвыборных баталий. Я велел Маккею разузнать, что происходит, но не успел он выйти, как в комнату влетели пятеро или шестеро заморнских джентльменов, а их предводитель заявил – скорее радостно, чем огорченно, – что в городе волнения.

«Волнения? С чего бы?» – удивился я.

Ответом мне было молчание. Некоторые из присутствующих джентльменов изменились в лице, заслышав рев толпы. Не прошло и двух минут, как площадь между гостиницей «Стэнклиф» и зданием суда заполнили орущие оборванцы всех мастей.

– Окна били? – спросил генерал.

– Отнюдь. Им не было до нас никакого дела. Эти голодранцы не сводили глаз с гостиницы и истошно орали, но даже ради спасения собственной жизни я не осмелюсь повторить их речей. Не тревожьтесь, генерал: констебли не мешкая отправились усмирять крикунов, а войскам в казармах было приказано встать под ружье.

Мы с Перси вышли на площадь и, не жалея глоток, стали уговаривать горожан разойтись. Однако толпа продолжала неистовствовать:

– Долой Нортенгерленда! Долой французов! Долой Ардраха!

– Друзья мои, кого вы называете французами? – возмутился я. – Кого причисляете к сторонникам Нортенгерленда и Ардраха? Я с радостью присоединю свой голос к вашим – и разойдемся подобру-поздорову!

Толпа ответила оглушительным криком. Затем вперед выступил Эдвард. Заложив пальцы в проймы жилета, он гаркнул:

– А сейчас, друзья, воздадим должное нечестивому сластолюбцу Нортенгерленду! Не стесняйтесь, дайте себе волю, я засекаю время!

Оглушительный рев толпы сотряс ступени.

– Сограждане, вы были на высоте! – объявил Эдвард. – А теперь ступайте по домам, на сегодня довольно!

Однако горожане не пожелали внять нашим призывам. Толпа недовольно роптала, злобно пялясь на окна гостиницы, словно то, что вызывало их гнев, пряталось за ними.

– Нортенгерленд остановился в гостинице? – спросил я.

– Вовсе нет! – заорали из толпы. – Будь он там, мы бы пустили ему кровь!

А какой-то голос добавил:

– Довольно и того, что там этот пес, его зять!

Сообщив это ошеломляющее известие, Каслрей замолчал. Торнтон вскочил с кресла и нервно прошелся по комнате. Леди Джулия вскрикнула. Мисс Мур не проронила ни звука, но даже в тусклом лунном свете стало заметно, как вспыхнуло ее лицо.

– Услышав такое, мы с Эдвардом вернулись в здание суда. Перси заявил, что умывает руки, что он скорее сдохнет, чем шевельнет пальцем для усмирения волнений.

«Если толпа не рассеется, мне придется вызвать из казарм три сотни кавалеристов, которые раздавят их как червей», – признал я.

«Вы не посмеете! Солдаты не вправе препятствовать народному волеизъявлению! Будь прокляты кровавые тираны!» – вскричал Эдвард.

Я заявил, что даже его гнев не остановит меня и я исполню свой долг. Верхом проделав путь сквозь толпу, я добрался до гостиницы. Стоит ли удивляться, что челядь изрядно струхнула. Я послал за хозяйкой и осведомился у нее, правда ли, что герцог находится среди ее постояльцев. Нет, отвечала она, а слухам о визите его светлости мы обязаны карете графа Ричтона, прибывшей час назад. Посол ехал в карете? Нет, в карете был семейный врач герцога, доктор Моррисон, который заявил, что Заморна покинул Селден-Хаус и прибудет в столицу завтра в полдень. Ричтон путешествует с ним, а доктора послали вперед.

Разузнав все подробности, я вернулся на площадь и объявил толпе, что завтра в полдень они будут иметь счастье лицезреть своего монарха во плоти.

«Вот тогда и посмотрим, на что вы способны, – крикнул я. – А покуда нас разделяют двести миль, отправляйтесь-ка по домам».

На сей раз толпа вняла призыву, и спустя пару часов улицы Заморны очистились. Итак, Торнтон, что скажете? Завтра нам лучше быть на месте загодя. Эдвард заявил, что до вечера не встанет с постели.

– Ну и черт с ним! – пробормотал Торнтон. – Плевал я на Перси, а герцог получит по заслугам. Сам нарывается. Сдалось ему тащиться триста миль с гаком, чтобы навестить этого дряхлого распутника! Прав Эдвард. Заморна сам заварил кашу, пусть сам и расхлебывает. А где Хартфорд?

– Вернулся из Газембы. Только что от него проку? Он тоже не поднимется с постели.

– Плохи наши дела, – заявил доблестный генерал. – Не хватало еще, чтобы армия шла супротив народа! Но ежели они попрут напролом, у нас есть пушки. Вы, Каслрей, припугните их хорошенько, и я припугну, а там пусть сам разбирается. Надеюсь, при виде герцога смутьяны одумаются.

– И я! – воскликнула леди Джулия, заламывая руки. – И я надеюсь! Ах, Торнтон, неужто они готовы на него напасть?

– А чья это печаль? – рявкнул генерал.

– Ваша, чья ж еще! Вы не допустите беспорядков.

– Джулия, помолчите! – одернул ее муж.

Леди Джулия послушно замолчала. Мисс Мур глянула на нее из-под длинных ресниц с полупрезрительный выражением, которое, впрочем, в следующий миг исчезло, как не бывало.

– По пути в Заморну герцог проедет мимо ворот Гернингтона, – нарочито небрежно обронила гостья.

– Думаю, вы вряд ли отличите его выезд от прочих, – заметил Каслрей. – Герцог передвигается в простой коляске: упряжка в шесть лошадей и три форейтора.

– Но самого-то герцога отличить нетрудно, – протянула мисс Мур, все с той же загадочной улыбкой покосившись на графа.

– Джейн, а ну-ка цыц! – вспылил генерал, заслужив изумленный и яростный взгляд красавицы. Однако мисс Мур не стала развивать свою мысль, а лишь вспыхнула и закусила губку. Торнтон пригласил Стюартвилла в кабинет, и общий разговор прервался.

Утром двадцать шестого июня столица замерла в ожидании. Возбуждение горожан было как в день выборов. Женщины на улицах не показывались, но у каждого фонарного столба толпились джентльмены и ремесленники. Почти все фабрики стояли.

В десять пополудни двери суда распахнулись, и у подножия лестницы, вопреки уверениям лорда Стюартвилла, остановилась карета лорда Хартфорда. Получившие особые указания констебли прямиком из комнаты магистратов направились сквозь густеющую толпу к гостинице «Стэнклиф». К полудню площадь перед нею заполонили горожане.

День выдался превосходный: жаркое солнце пламенело в лазури небес, – однако никто словно не замечал изнуряющего зноя, а на лицах горожан застыло напряженное ожидание. Я наблюдал за происходящим из окна: превосходная позиция для чужестранца, который захотел бы узнать в лицо самых заметных людей города – все они то и дело пересекали площадь в разных направлениях. Генерал Торнтон, стоя на ступенях, указывал мистеру Уокеру, крупнейшему фабриканту Заморны, на тяжелый алый стяг, безжизненно свисавший с высокого древка, которое поддерживали двое хмурых ремесленников. Когда алое полотнище развернулось – скорее от собственной тяжести, чем от ветра, – стали видны слова: «Ангрия презирает предателей – Нортенгерленда к ответу!» На другой стороне значилось: «Перси нам не указ!»

Я расслышал, как лорд Стюартвилл сказал: «Отличный девиз! Не опускайте флаг». Видно было, что дворяне и знать не только не противятся выражению мятежных настроений низших слоев, но и от души поддерживают народное недовольство, направленное против их заклятого врага, чьи оскорбления были еще свежи в их памяти, и желают лишь удержать чернь от неразумных и неподобающих действий.

Тем временем гомон усиливался, а толпа прибывала. Казалось, самый воздух сгустился от криков, а народное нетерпение достигло предела. Люди то и дело бросали взгляды на ярко освещенный солнцем циферблат ратуши, стрелки которого приближались к двенадцати. Наконец над площадью разнесся глубокий раскатистый гул. Ему ответил мелодичный звон с колоколен собора и церкви Троицы. Не успел он стихнуть, как на дальних подступах к площади взметнулись флаги. Гулкий рокот, устрашая сердца, рвался сквозь возбужденную толпу, с каждым мигом нарастая, пока прямо под окнами не раздался многоголосый вопль, подхваченный сотнями глоток: «Едет! Едет!»

В коридоре послышался топот, дверь распахнулась, и в комнату влетели десятка два горожан, которые принялись отпихивать друг друга, стремясь занять лучшую позицию. Высунувшись наружу, я увидел, что все окна на широком фасаде гостиницы усеяны такими же любопытствующими.

Магистраты высыпали на ступени здания суда. Я выглядывал Эдварда Перси, но тот, вероятно, носу не казал из дому. Тем временем на дальнем краю людского моря непостижимым образом – на площади яблоку негде было упасть – разверзлась широкая колея. Вдали виднелись лошадиные гривы и фигуры форейторов. Горожане встретили их издевательским ропотом. В нем слышалась нешуточная злоба, толпа клубилась и раскачивалась из стороны в сторону, над головами грозно реяли два кроваво-алых штандарта. Казалось, все встали на цыпочки, чтобы разглядеть карету, медленно, но верно торившую путь к крыльцу. Лошади, пришпоренные форейторами, вскидывали головы и скалили морды. В большой открытой коляске сидели трое. Я впился в них взглядом, гадая, какие чувства их обуревают.

Первый, в белой шляпе и синем мундире с галуном, сидел, подавшись вперед и криками направляя форейторов. Он явно хотел подъехать ближе к зданию суда и обеспокоенно переглядывался с джентльменами на крыльце.

Джентльмены (магистраты) стояли с непокрытыми головами. Вперед, сверкая на солнце кудрями, выступил лорд Стюартвилл. В одной руке он держал шляпу, другой делал толпе знаки расступиться. Генерал Торнтон, тоже простоволосый, что-то взволнованно говорил своему адъютанту, показывая рукой в сторону казарм. Лорд Хартфорд стоял молча, выпрямив спину и не сводя пристального взгляда с коляски. Лорд Ричтон (несомненно, белая шляпа могла принадлежать только ему) никогда не отличался отчаянной храбростью, однако умел сохранить самообладание перед лицом явной угрозы. Меня позабавила его физиономия: он не хмурился, не улыбался, а в быстрых светлых глазах я не различил ни страха, ни гнева – одну лишь сосредоточенность. Казалось, лорд Ричтон полностью поглощен присвоенной себе обязанностью диктатора и распорядителя, то разговаривая взглядом с джентльменами на ступенях, то указывая форейторам, быстрее или медленнее им ехать.

Второй мужчина в коляске небрежно развалился на сиденье. Широкополая шляпа, надвинутая на лоб, скрывала его лицо. Пока коляска пробиралась сквозь толпу, он не обменялся ни с кем ни словом, ни взглядом. Лишь однажды пассажир подал признаки жизни: вытащив из жилетного кармана золотую табакерку и трижды прищелкнув по крышке, он извлек понюшку, после чего убрал табакерку и вновь застегнул сюртук.

Самой примечательной фигурой в коляске была дама – не кто иная, как герцогиня Заморна. Ее наряд отличался изысканной простотой: летнее платье-ротонда облегало фигуру, голову украшала строгая шляпка с широкой лентой: ни вуали, ни цветов, ни перьев. Куда девались ее волнистые кудри? Прическа с ровным пробором, мало кому идущая, очень красила герцогиню, делая лоб еще глаже, а нос прямее и тоньше, подчеркивая стройность и хрупкость фигуры, придавая взгляду нездешнюю глубину. Я не решился бы утверждать, что герцогиня напугана, опечалена или оскорблена, – великие мира сего редко обнаруживают свои чувства перед простыми смертными. Впрочем, лицо ее отличала крайняя бледность, лишь нежно розовели губы.

– Перси нам не указ! – бесновалась толпа. – Долой Нортенгерленда – в канаву мерзавца!

Алый стяг с проклятиями отцу взметнулся над головой дочери, отбросив на хрупкую фигурку зловещую тень.

Меж тем пассажир в широкополой шляпе сидел точь-в-точь как квакер, на которого еще не снизошло озарение. Наконец коляска под виртуозным руководством лоцмана Ричтона достигла крыльца, рядом с которым и бросила якорь. Казалось, толчок разбудил пассажира. Он посмотрел прямо перед собой, затем по сторонам, кинул взгляд через плечо и после секундного размышления указательным пальцем поманил графа Стюартвилла. Я уж и не ждал от увальня в широкополой шляпе подобной прыти! В течение трех минут граф пытался устоять под градом вопросов, которые сыпались столь стремительно, сколь стремительно двигались губы вопрошавшего. Неожиданно пассажир выпрямился и, ловко вскочив на ноги, обнажил голову. Ветер поднял волосы со лба и щек. Теперь толпа видела, кто перед ней.

Любое неожиданное движение, откуда бы ни исходило, на миг изменяет ход событий. Вот и сейчас возмущенные крики, которым народ приветствовал возвращение падишаха, утихли. Поначалу смолкли ближние ряды; затем дальние, не желая ничего упустить, последовали их примеру. Во внезапно наступившей тишине слышался лишь глухой рокот людского моря. Герцог стоял очень прямо, уперев одну руку в бок, другой держа шляпу, пока Ричтон не освободил его от ноши, чего Заморна, по всей видимости, не заметил. Казалось, он ждал, когда воды, бурлящие вокруг него, снова войдут в берега. Все глаза были прикованы к Заморне. При мысли, что сейчас он наконец заговорит, екало сердце.