Текст книги "Повести Ангрии"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Часть II

Предыдущая книга, если мне не изменяет память, завершилась звоном колокольчика, который подействовал на участников пьесы, словно заклятье немоты, разом запечатавшее им уста; занавес упал над приемной ее светлости «как мрак полночный в час дневной». [38]38
  Б. Симмондс. Малибран.


[Закрыть]Несомненно, то было вмешательством Провидения, ибо, как припомнит читатель, происходящий там гневный разговор грозил перерасти в дуэль между премьер-министром и дочерью его арендатора. У. Г. Уорнер, эсквайр, только что велел мисс Гастингс замолчать, а мисс Гастингс как раз спрашивала себя, по какому праву кто бы то ни было может отдавать ей какие бы то ни было приказания, и уже воображала, как сию минуту уходит отсюда, садится в первый же дилижанс ангрийской почты, уезжает в Заморну и там ждет, какой рок постигнет ее страдальца брата, а потом до конца жизни тешит себя ненавистью к судье, присяжным, королю и стране, которые осудили, приговорили и казнили этого бесподобного праведника; к такому решению, как я сказал, мисс Гастингс была уже близка, когда зазвонил колокольчик и дверь отворилась, не оставляя девушке иного выхода, кроме как исполнить то, зачем она сюда пришла.

Как тихо, с какой почтительностью, с каким униженно-благоговейным видом переступила бы она этот порог в иных обстоятельствах! Маленькая женщина думала бы лишь о том, как лучше выказать собственную незначительность и несравненное превосходство августейшей дамы, о чьем заступничестве пришла умолять. Она бы призвала на помощь весь такт, все знание человеческой природы и особенно – природы красивых и знатных женщин. Мисс Гастингс отмела бы презрение, спрятала гордость, которая, что ни говори, позволяла ей сполна оценивать собственный ум и душевную зоркость. Она бы сказала: «Вот я, прах и пепел, дерзаю обращаться к государыне». Однако отповедь мистера Уорнера жгла ей сердце. Слова премьера заставили оскорбленную девушку пуститься в сравнение относительных достоинств патрицианской и плебейской плоти и крови. Таким сравнениям она, бывало, предавалась у собственного очага, но никогда еще не пыталась разрешить этот вопрос в доме монарха или хотя бы просто аристократа. Усилия привели мисс Гастингс в некоторое возбуждение, и, вступая в блистательный покой, она за жгучими слезами едва ли различала, в какую область изысканного великолепия вторглась ее стопа.

Она, впрочем, видела, что в комнате стоит стол и за столом сидит дама. Прогнав наконец с глаз досадный туман, мисс Гастингс поняла, что дама разглядывает какие-то листы – по всей вероятности, нотные – и, перекладывая их, беседует с джентльменом, стоящим за ее стулом. Это был сэр Уильям Перси. Когда его августейшая сестра как будто не заметила просительницы, он холодно сказал:

– Молодая особа ждет. Ваша светлость с нею поговорит?

Ее светлость подняла голову; не быстро, как простые люди, когда слышат, что их внимания ждут, а со спокойной неторопливостью, как будто вполне естественно, что кто-то дожидается чести удостоиться ее взора. Глаза у ее светлости были очень большие и очень темные. Она обратила их к мисс Гастингс, скользнула по ее фигуре и снова отвернулась.

– Сестра капитана Гастингса, вы говорите? – спросила герцогиня, адресуясь к брату.

– Да.

Герцогиня перевернула нотные листы, тихо отложила их в сторону и вновь обратила взор на просительницу. Взгляд у ее королевского величества был вовсе не цепкий – темно-карие глаза не проникали до самого сердца в один миг, – а скорее неторопливо-испытующий, как будто смотрит сквозь внешнее в душу. Его серьезность, темнота ресниц и медлительность век рождали впечатление задумчивости. Впрочем, мисс Гастингс выдержала взгляд герцогини и только что не скривила губы в презрительной усмешке – так строптиво она была настроена. И все же, стоя напротив ослепительной монархини, девушка мало-помалу ощутила действие этих прекрасных глаз. В ней проснулось новое чувство, и сердце, как тысячу раз до того, признало сокрушительное всесилие красоты и унизительность невзрачной внешности.

– Подойдите, – сказала герцогиня.

Мисс Гастингс сделала шаг, не больше. Ей тяжело было сносить этот диктаторский тон.

– Объясните, чего вы желаете в нынешних обстоятельствах, и я подумаю, что можно для вас сделать.

– Полагаю, – начала мисс Гастингс тихим, быстрым и отнюдь не умоляющим голосом. (Глядела она при этом в пол.) – Полагаю, вашей королевской светлости известна ситуация с капитаном Гастингсом. Моя просьба непосредственно из нее следует.

На этом она умолкла.

– Я не совсем вас понимаю, – ответила герцогиня. – Мне сказали, что вы пришли с прошением.

– Да. Однако, возможно, мне не следовало приходить. Возможно, вашей королевской светлости неприятно, что я вас обеспокоила. Знаю: то, что важно рядовым людям, может быть несущественно для великих.

– Заверяю вас: судьба вашего брата мне небезразлична. Возможно, я уже сделала все, что могла, дабы смягчить его участь.

– В таком случае благодарю вашу светлость. Но коли ваша светлость уже сделала все, что могла, значит, ничего больше ваша светлость сделать не может, и мне не следует долее занимать время вашей светлости.

Герцогиня несколько удивилась. Она озадаченно взглянула на упрямицу, затем вопросительно посмотрела на сэра Уильяма, словно спрашивая: «Как это понимать?»

Сэр Уильям как раз запихивал в рот носовой платок, чтобы подавить неуместный смех. Он наклонился к сестре и прошептал ей на ухо:

– У нее странный характер. Она чем-то обижена. Ваша светлость должны ее извинить.

Однако ее светлость явно не собиралась никого извинять. Во всяком случае, она не выказала намерения продолжать разговор, пока мисс Гастингс не объяснится. Сама мисс Гастингс тем временем начала осознавать, что так брату не поможешь.

«Что я за дура, – думала она. – Стоило полжизни учиться, как играть на пороках и тщеславии знати, чтобы сейчас, когда это умение могло бы принести мне пользу, пожертвовать им в угоду уязвленной гордости! Ну же, надо играть роль, иначе эта красавица прикажет лакею выставить меня за дверь».

Итак, мисс Гастингс подошла чуть ближе к королеве и, подняв лицо, проговорила с выразительным жаром:

– Пожалуйста, выслушайте несколько слов, которые я должна вам сказать.

– Я уже говорила, что выслушаю их, – последовал заносчивый ответ, имевший целью показать, что время великих людей дорого.

– Тогда, – продолжала просительница, – мне нечего сказать в оправдание брата. Его преступления доказаны. Я лишь прошу вашу светлость вспомнить, каким он был до своего падения, как любил Ангрию, как храбро сражался за нее на поле брани. Нет надобности напоминать вашей светлости об уме капитана Гастингса и таланте, вознесшем его над большинством современников. Когда-то его имя гремело по всей стране, и это ли не лучшее доказательство?

– Я знаю, что он был отважен и даровит, – перебила герцогиня. – И тем не менее он очень опасный человек.

– Позволительно ли мне ответить вашей королевской светлости? – спросила мисс Гастингс. Герцогиня обозначила свое разрешение едва заметным кивком.

– В таком случае осмелюсь сказать, что его отвага и дарования – лучшая гарантия против низости и предательства, и если государь великодушно помилует моего брата, то таким славным поступком вернет под свои знамена достойнейшего подданного!

– Достойнейшего подданного! – повторила герцогиня. – Не ведающего предательства! Вам известно, любезная, что человек, за которого вы просите, покушался на жизнь короля? Что капитан Гастингс едва не стал цареубийцей?

– Однако попытка не удалась, – взмолилась просительница. – И Гастингса на нее толкнуло отчаяние.

– Довольно! – перебила герцогиня. – Я вас выслушала и думаю, что ничего нового вы не скажете. Вот вам мой ответ. Участь капитана Гастингса меня опечалит, однако я нахожу ее неизбежной. На вашем лице ужас – я понимаю это естественное чувство, но не вижу смысла поддерживать ваши надежды лживыми обещаниями. Скажу прямо: я уже употребила все влияние, заступаясь за Гастингса. Мне объяснили причины, по которым в моей просьбе будет отказано, – причины настолько веские, что я не могла ничего возразить и потому промолчала. Если я вернусь к этой теме, то с крайней неохотой, поскольку знаю, что решение неотменимо. И все же обещаю попытаться. Не надо меня благодарить. Вы свободны.

И герцогиня вновь отвернулась от мисс Гастингс. Надменное выражение лица означало, что она не намерена больше ничего выслушивать.

Смиренная подданная мгновение смотрела на государыню. Трудно сказать, что говорили ее темные горящие глаза. Обида, разочарование, стыд – вот, видимо, были главные чувства. Мисс Гастингс сознавала, что неправильно повела себя с герцогиней Заморна, с самого начала произвела неверное впечатление и не помогла брату, а только повредила. А главное, весь этот позор произошел на глазах у сэра Уильяма Перси. Она вышла из комнаты совершенно убитая.

– Вы хорошо знаете эту женщину? – спросила герцогиня, поворачиваясь к брату.

– Видел ее несколько раз, – был ответ сэра Уильяма.

– Да, но знаете ли вы ее? Знаете ли ее характер?

– Не очень. Она добрая девушка, – ответил баронет, улыбаясь весьма загадочно.

– Где она живет, кто ее родственники?

– До последнего времени она была кем-то вроде учительницы в семье стряпчего Мура.

– Отца мисс Мур? Джейн, Джулии или как ее там?

– Именно так. Прекрасной ангрийки.

– Что ж, эта мисс Гастингс не слишком приятная особа. Мне она не понравилась.

– Почему, ваша светлость?

– Она странная, резкая. Запомните: я не хочу больше ее принимать.

– Хорошо. Кстати, я устал стоять. Будет ли оскорблением величества, если я сяду в присутствии вашей светлости?

– Нет, сэр. Придвиньте себе стул.

Сэр Уильям покинул свой пост за королевским креслом и сел рядом с сестрой. Они выглядели весьма примечательной парой и держались друг с другом довольно своеобразно. Разговор их был отрывистым и резким, взгляды – быстрыми и не сказать чтобы чересчур нежными, однако и то и другое говорило о некоем взаимопонимании. Герцогиня не забывала своего ранга. Она обращалась к брату с властной королевской прямотой.

– Что вы поделывали в последнее время? – полушутя-полустрого спросила она молодого повесу, который сейчас опирался на подлокотник ее кресла.

– Трудно сказать, мэм. Переводил дух после долгой погони.

– Но где вы были? Я только и слышу, что жалобы на ваше отсутствие. Премьер неоднократно с большим неудовольствием высказывался на эту тему.

– Ваша светлость знает, что человеку иногда надо уединиться, чтобы спокойно подумать. Суета и спешка этого испорченного мира слишком рассеивают мысли.

– Уединиться! Наверняка где-нибудь куролесили. Праздность всегда доводит вас до беды. Мне спокойнее, когда вы при деле.

– Вот как? Ваша светлость озабочены моей нравственностью?

– Бросьте насмешничать, Уильям. Ваша нравственность не моя забота. Но расскажите, чем вы были заняты.

– Ничем, мэм. Как христианин клянусь, что вовсе не куролесил. А что заставило вас меня заподозрить?

– Что ж, коли так, оставьте свои признания при себе. А теперь расскажите, что вы собираетесь делать. Могу ли я чем-нибудь помочь вам в ваших намерениях?

– Нет, спасибо. Моя задача на ближайшее время определена: ловить Монморанси и Симпсона.

– У вас есть предположения, где они?

– Ни малейших, но, вероятно, они покинули Париж.

– Я так и подумала после того, что услышала вчера вечером.

– И что же вы услышали?

– Герцог и мой отец говорили о них, и отец сказал: они ближе к родине, чем к Франции.

– И все? – спросил сэр Уильям, пристально глядя на сестру.

– Да. Больше ничего. Они замолчали, как только я вошла в комнату.

– Думаете ли вы, – спросил баронет, – что наш достославный родитель по-прежнему связан со старыми друзьями?

– Полагаю, что нет. Он редко говорит о политике. Ах, Уильям, как же я хочу, чтобы он держался от нее подальше!

– Ах, Мэри, мне глубоко плевать, занимается ли он политикой. Но очень подло с его стороны оставить былых дружков на бобах.

– Не смейте говорить как Эдвард! – промолвила дочь корсара.

– Я скажу то же самое ему в лицо, – отвечал сын корсара. – Я часто думал, Мэри, что свет еще не видывал такого странного безумца, как человек, который меня зачал. Что до грубой брани в духе Эдварда, это чистое притворство. Я не испытываю неодолимого желания ненавидеть нашего бесценного батюшку.

– Так и помолчите, сэр! – перебила королева Мария.

– Нет, я имею право говорить. Честью ручаюсь: этот человек одержимый. Я бы не женился, преследуй меня безумная мысль, что все мои отпрыски мужского пола будут дьяволами.

– Он никогда не говорил и не считал, что вы с Эдвардом дьяволы. Хотя если бы говорил, он был бы ближе к истине.

– Нет, упомянутый джентльмен ни за что не скажет такого вслух. Это предположение слишком ужасно, чтобы выразить его словами. В своей болезненной мнительности он вообразил себя не вполне человеком, а отчасти демоном. Безумец убежден, что его сыновья пошли в демона-отца, а дочь – в кроткую земную мать. Скажите, Мэри, у вас нет таких мыслей касательно ваших детей? Ибо, без сомнения, их отец – демон.

– Уильям, какой же вы резкий, неприятный насмешник. Я уже раза два сердилась на вас за такие разговоры, и все без толку. Я откажу вам от дома, сэр, и не буду видеться с вами, как не вижусь с Эдвардом.

– Прекрасно, мадам. Откажите мне в аудиенции, когда я ее попрошу, и я в отместку проверну небольшую авантюру, о которой подумываю последние года два. Одно оскорбление с вашей стороны или со стороны богдыхана Чам-Чи-Тонгу, и я отлично разыграю прилюдную комедию.

– Разыгрывайте что хотите, я не позволю меня шантажировать, – сказала герцогиня. – Все ваши темные намеки ничего не значат. У вас дурной характер, Уильям.

– И у вас, Мэри. И если бы вы стали женой достойного человека вроде сэра Роберта Пелама, а не того субъекта, которому досталась ваша верная любовь, вы бы проявили этот характер раньше.

– По счастью, я не стала женой сэра Роберта Пелама. Пусть благодарит за это свою звезду, – отвечала герцогиня.

– Я не сомневаюсь, что он и благодарит.

– Уильям, сегодня утром вы положительно невыносимы, – продолжала герцогиня.

– А вы были исключительно милы и любезны с несчастной девушкой, которая пришла молить вас о заступничестве полчаса назад.

– Так я вас раздосадовала? Долго же вы сдерживали гнев, выжидая, когда лучше всего сумеете задеть меня за живое.

– Это у нас семейное – наследие сатанинского отца.

– Уильям, вы для меня загадка. Признаюсь, порою вы ставите меня в тупик. Иногда вы приходите ко мне и сидите целый час в глупейшем молчании, но с блаженной улыбкой на лице, словно самый благожелательный и счастливый человек в мире. Если дети в комнате, вы с ними играете, выказывая скорее любовь, нежели неприязнь. А то вдруг заявляетесь непрошеным, желчный как… нет, я не могу подобрать сравнения. Вы сидите и сыплете ядовитыми намеками, заставляющими думать, что вы завидуете мне еще больше Эдварда. Как понимать вашу переменчивость? Проистекает ли она из тщеславного желания показать власть, которую дают вам наши отношения? Считаете ли вы, что мне грозит опасность стать чересчур счастливой, если постоянно не спускать меня с небес на землю вторжениями заносчивого, своенравного брата, который силится превратить себя в некоего рода фантазм, источник тайного гнетущего беспокойства?

– Боже милостивый! Что я сказал, что сделал, чтобы вызвать эту тираду? Источник тайного гнетущего беспокойства! – ехидно повторил сэр Уильям. – О нет, Мэри, об этом без меня позаботится великий богдыхан. Полагаю, вы знаете о последней его причуде?

– Нет, но можете мне рассказать. Я решу, верить вам или нет.

– О, конечно. Как хорошая жена, вы не поверите, однако весь город верит. Третьего дня он был на званом вечере в Кларенс-Хаусе, не так ли?

– Да, а что?

– Ничего. Просто дама, о которой вы недавно упомянули – прекрасная ангрийка, – тоже была там.

– Продолжайте Уильям, не тяните.

– Нет, мне нечего особенно рассказывать – только что король и мисс Джейн провели почти час в маленьком кабинете рядом с гостиной. Вы его наверняка помните.

– Наедине? – спросила герцогиня.

– Да, наедине, но не огорчайтесь так сильно. Быть может, ничего дурного и не произошло.

– А кто вам об этом рассказал?

– Я сам видел. Я был на вечере, и у меня есть глаза. Ричтон провел мисс Мур в кабинет; я слышал, как он говорит, что король там; я отметил, сколько времени прошло, и наблюдал за нею, когда она вышла.

Герцогиня смотрела на брата, сузив глаза. Лицо его было бледно, в улыбке явственно сквозил яд.

– Зачем вы мне это сказали, Уильям?

– По очень веской причине, мэм, и я чистосердечно объясню свои мотивы. Мне нравилась мисс Мур. Я находил ее красивой, приятной девушкой, и поскольку намерен в ближайшее время жениться, подумывал, что, возможно, предложу ей стать леди Перси. Однако когда я увидел эту гнусность – как она позволила Ричтону отвести себя в занавешенную нишу, слышал их притворный спор, видел, как затем она вошла в кабинет, откуда после вышла взволнованная и раскрасневшаяся, – мне стало так гадко, что я готов был оскорбить ее при всех собравшихся. Впрочем, я решил, что отомщу более безопасным и действенным способом: просто расскажу обо всем своей августейшей сестре, а та уж пусть думает, как быть дальше. Мой совет… нет, куда это вы? Постойте! Ну вот, убежала. Что ж, с утра я был не в духе, а теперь мне куда легче. Как она поступит? Ринется к нему прямо сейчас? Впрочем, плевать. Перережу ли я себе горло из-за несчастной любви? Нет, даже слезинки не уроню. Я понял, что не любил ее, фальшивую, бессердечную, ветреную кокетку. Что мне ее жалкая простота? Однако я отомстил, и теперь моя душа спокойна. Довольно героики! Заеду домой, перекушу, потом к Тауншенду. Уж мы пойдем бузить так, что небу станет жарко!

Глава 1

– Скажи майору Кингу, что я хочу с ним поговорить! – крикнул лорд Хартфорд, открывая дверь своей туалетной и обращаясь к горничной, которая смахивала пыль с золоченых рам в галерее.

– Сейчас, милорд.

С метелочкой в руках бойкая девица сбежала по широкой парадной лестнице и остановилась на нижней площадке.

– Вуд! – крикнула она лакею, который шел по коридору, неся поднос с серебряными рюмочками для яиц и поджаренным хлебом. – Вуд, джентльмены еще завтракают?

– Да, но скоро закончат. А что, Сьюзен?

– Передай майору Кингу, что милорд хочет его видеть, да поскорее.

Горничная взбежала по ступенькам и вернулась к своему занятию, а лакей прошел в малый обеденный зал.

Майор Кинг, капитан Беркли и лейтенант Джонс, гостящие в Хартфорд-Холле, встали чуть позже десяти часов и теперь сидели в великолепном помещении, обсуждая превосходный завтрак.

– Беркли, душа моя, как нынче ваше самочувствие? – спросил майор Кинг. – Обгладываете куриное крылышко? Аппетит с утра дурной?

– Да уж, сдается, у вас не лучше. Вы ничего не съели, кроме кусочка хлеба, а Джонс глядит на свой кофе с такой нежностью, будто это яд.

– И кто только выдумал эти завтраки? – проворчал Джонс.

– Вы предпочли бы обойтись без них? – спросил майор Кинг. – Особенно когда желудок и голова в таком состоянии, как теперь? Скажите честно, Джонс, сколько бутылок вы уговорили вчера вечером?

– После четвертой перестал считать, – ответил он.

– А где вы спали, друг мой?

– Не знаю. Но проснулся среди цветов.

– Среди цветов, да. Взяв курс из-за стола, вы, вместо того чтобы пройти в дверь, как всякий порядочный христианин, легли на левый галс и проломили стеклянную стену оранжереи. Лорд Хартфорд поклялся, что взыщет с вас за ущерб.

– С вашего позволения, сэр, вас зовут, – сказал лакей, обращаясь к мистеру Кингу.

– Кто зовет, Вуд?

– Милорд. Он в туалетной.

– Хм. – Майор, морщась, встал из-за стола. – Думаю, он совсем плох – нет сил спуститься к завтраку. Я порекомендую кровопускание, и если врачи доберутся до его яремной вены, у меня появится надежда. Унеси завтрак, Вуд. Капитан Беркли и мистер Джонс – католики, они сегодня постятся. Принеси ящик ликера, Вуд, бутылку-другую содовой, коробку сигар для мистера Джонса и роман из библиотеки для него же – что-нибудь легкое, для развлечения.

– К дьяволу, Кинг, заботьтесь лучше о себе, – сказал лейтенант.

Майор Кинг рассмеялся, глядя на осовелое лицо мистера Джонса, и, все так же смеясь, вышел.

Бравый майор поднялся по лестнице и враскачку двинулся по галерее. Как и пристало офицеру Девятнадцатого полка наутро после грандиозной попойки, сейчас он менее всего походил на лощеного денди. Сьюзен, упомянутая выше горничная, по-прежнему обмахивала метелочкой золоченые рамы темных Сальватора Розы, Каррачи и Корреджо, хмуро смотревших с длинной стены. Майору Кингу, видимо, надо было что-то ей сказать. Он сбавил шаг и уже собирался козырнуть, начиная разговор, однако Сьюзен юркнула в ближайшую комнату и заперла дверь на задвижку.

Майор Кинг продолжил путь по галерее. У последней двери он остановился и постучал.

– Входите, черт побери, – прорычал голос, чей обладатель явно мучился либо подагрой, либо резью в желудке.

Майор Кинг втянул щеки и вошел.

Полузадернутые шторы и опущенные жалюзи почти не пропускали света. Вероятно, оно было и к лучшему, поскольку и туалетная, и ее хозяин были, что называется, «не при параде». На столе валялись бритвенные принадлежности, кольца, пряжки, медальон с портретом и великолепные золотые часы с репетиром. Дамастовый шлафрок, напоминающий одеяние сарацина, был неопрятно перекинут через спинку кресла, стоящего посреди комнаты перед огромным, в человеческий рост, зеркалом. Дорогой ковер сбился, скамеечка для ног валялась у двери, словно брошенная в кого-то, неосторожно навлекшего на себя патрицианский гнев. Прямо перед камином развалился на стуле косматый человек, немытый, нечесаный и небритый. Его руки были засунуты глубоко в карманы, а ноги расставлены, так что одна сафьяновая туфля лежала на левом каминном крюке, а вторая – на правом. Он являл собой очаровательную фигуру, когда сидел вот так, неотрывно глядя в каминную трубу с выражением злости, которое вообразить легче, чем описать.

– Каков сегодняшний бюллетень, полковник? – спросил майор Кинг, вразвалку подходя к начальнику.

– Дверь закройте, – рявкнул Хартфорд с обходительностью больного тигра.

Кинг подошел к двери и захлопнул ее ударом ноги.

– Прочтите, – распорядился первый джентльмен Ангрии, нехотя вытаскивая руку из кармана невыразимых и указывая большим пальцем на стопку распечатанных писем, которые лежали на столе вместе с конвертами. Майор подошел к столу.

– Читайте вслух, – продолжал краса ангрийской знати.

Кинг прочистил горло, взял письма и тоном часового, выкрикивающего пароль, начал:

– «Виктория-сквер, Витрополь. Март. Лорду Хартфорду,

полковнику Девятнадцатого пехотного полка,

председателю Заморнского военного трибунала.

Милорд!

Я получил указание его величества сообщить вам следующее решение, одобренное его величеством в совете и касающееся арестанта Гастингса, находящегося сейчас под надзором вашей милости в Заморнской городской тюрьме. Вашей милости следует предложить арестанту следующие условия, в случае исполнения каковых он будет освобожден с нижеизложенными оговорками.

Во-первых, он должен дать полный отчет о том, насколько связан с другими лицами, объявленными вне закона вместе с ним.

Во-вторых, он должен сообщить все, что знает о планах и намерениях указанных лиц.

В-третьих, он должен сообщить, где последний раз видел Гектора Мирабо Монморанси, Джорджа Фредерика Кавершема и Квоши Квамину Кашну, а также где, по его мнению, они могут находиться сейчас; насколько они связаны с недавней бойней на востоке и высадкой французских войск в Уилсон-Крик и состоят ли в сговоре с иностранными возмутителями политического спокойствия, Баррасом, Дюпеном и Бернадоттом, а кроме того (и данный вопрос ваша милость должны рассматривать как особо важный), поддерживают ли дворы южных государств тайную переписку с ангрийскими изменниками и подстрекают ли их прямо либо косвенно.

В случае если его величество и правительство найдут ответы Гастингса на приведенные вопросы удовлетворительными, смертный приговор будет заменен на лишение офицерского звания, исключение из Девятнадцатого полка и принудительную службу рядовым в войсках под командованием полковника Николаса Белькастро.

Если Гастингс откажется дать ответ на все либо на часть вопросов, ему следует предоставить полчаса на раздумье, по истечении какового срока исполнить приговор незамедлительно. Его величество рекомендует вашей милости не тянуть с перечисленным, ибо желает скорее покончить с делом, дабы избавить вашу милость от связанного с ним утомительного бремени единоличной ответственности. Правительство дало распоряжение, чтобы на следующем заседании суда под председательством вашей милости присутствовал сэр У. Перси.

Честь имею оставаться

вашей милости покорный и смиренный слуга

А. Ф. Этрей, военный министр, 18 марта 1836 г.».

Майор Кинг, дочитав послание, собрался его прокомментировать и даже успел проговорить «черт подери», когда человек в сафьяновых туфлях, с небритой черной щетиной и всклокоченной седой головой шумно вскочил, не дав ему закончить мысль.

– Проклятье! – ревел Хартфорд, меряя шагами комнату. – Вот она, черная желчь, вонь которой преследует человека до самой смерти! Треклятые паркетные шаркуны! Они дадут ему возможность выкрутиться, помилуют мерзавца, которого надо было пристрелить на месте, как загнанного волка, – и все мне назло! А еще посадят мне на голову сопливого филера, их платного осведомителя, их продажного шпика, их подлого лизоблюда! Чтобы избавить меня от утомительного бремени! Как бы не так! Чтобы давить на трибунал Девятнадцатого полка! И теперь сэр У. Перси будет наблюдать за каждым моим жестом и взглядом, доносить о каждом моем слове! Дьявол меня побери! Дьявол побери весь мир!

Последнюю анафему сей джентльмен провыл нечеловеческим голосом, поскольку, в ярости расхаживая по комнате, налетел ногой на зеркало и разбил вдребезги отражение собственной ладной мускулистой фигуры и смуглого мужественного лица. Совершив описанный подвиг, его милость стал призывать по именам различных демонов ада. Поскольку ни один из них не откликнулся (если, конечно, не считать майора Кинга представителем инфернального воинства), благородный лорд наконец остыл настолько, что вновь уселся перед камином, препоручил короля и двор Ангрии заботам поименованных споспешников Вельзевула, испустил глубокой вздох и, по причине окончательного изнеможения, умолк.

Надо сказать, что майор Кинг отнюдь не разделял чувств своего благородного полковника. Ему представлялось, что нет мести утонченнее, чем лишить Гастингса высокого звания капитана и, разжаловав в презренные нижние чины, отдать под ярмо полковника Николаса Белькастро. «Давно нам не приходил такой козырь, – думал он. – Мы скажем мерзавцам, что они вынуждены брать наши худшие отбросы, – то-то их перекосит. Конечно, они смогут ответить, что тот, кто считался справным офицером в Девятнадцатом, годится им только в рядовые. Нда. Плохо, конечно, но если кто из них посмеет такое заявить, всегда есть верное лекарство – пистолеты и шесть шагов».

Майор забавлял себя этими приятными раздумьями, когда Хартфорд перебил их требованием прочесть следующее письмо. Оно было коротким:

Генерал сэр Уилсон Торнтон по указанию его величества извещает лорда Хартфорда, что в связи с возможностью начала военной кампании необходимо укомплектовать все полки офицерами, годными к военной службе. Посему генерал сэр Уилсон получил дозволение спросить лорда Хартфорда, готов ли тот выступить в поход с Девятнадцатым полком, буде поступит такой приказ, или состояние его здоровья и духа не благоприятствуют подобному образу действий. В случае если лорд Хартфорд придерживается последнего мнения, необходимо будет назначить лорду Хартфорду замену, даже если в итоге его величество навсегда лишится глубоко ценимых им услуг лорда Хартфорда. Ответ следует дать незамедлительно.

(подписано) У. Торнтон.

– Кукиш им с маслом! – проговорил лорд Хартфорд и в следующие десять минут не произнес больше ни слова. По истечении этого времени он слабым голосом велел майору Кингу взять бумагу, перо и записывать под диктовку.

– Пишите, – сказал он. – «Хартфорд-Холл, Хартфорд-Дейл, Заморна». Я им покажу, что у меня по крайней мере есть дом, где укрыться. Написали?

– Да.

– Теперь пишите: «Восемнадцатое марта тысяча восемьсот тридцать девятого года». Я им покажу, что по-прежнему в своем уме и знаю, какое сегодня число и год. Написали?

– Да.

– Тогда слушайте и записывайте как можно скорее: «Сэр…» – учтите, это я обращаюсь к мужлану Торнтону.

«Сэр, позвольте мне со всей искренностью и теплотой, каких заслуживает исключительная доброта его величества, поблагодарить его величество за трогательный интерес к состоянию моего здоровья. Я рад, что по воле всемилостивого Провидения могу дать самый удовлетворительный ответ на великодушный вопрос его величества. Доброе сердце его величества возрадуется известию, что никогда еще я не был в столь крепком здравии, как сейчас, и соответственно дух мой в настоящее время весел и бодр. Я не только не испытываю желания уклоняться от действительной службы, но, напротив, ликую при мысли о том, чтобы вновь вдеть ногу в стремя. Его величество может не сомневаться, что, когда бы его величеству ни было угодно отравить Девятнадцатый полк в поход, ни один солдат или офицер сей прославленной части не ответит на зов радостнее меня. Я готов ко всему, к почетной службе и к службе опасной. До сего дня я был верным офицером своей страны и намерен оставаться таковым до смертного часа. Передайте его величеству мою искреннюю признательность за все то лестное внимание, которым его величество меня в последнее время удостаивает.

Остаюсь

ваш и прочая,

Эдвард Хартфорд».

– А теперь, Кинг, позвоните в колокольчик и велите немедленно отправить письмо, а потом скачите в Заморну и приготовьте все к завтрашнему заседанию трибунала. А я пока лягу и не буду вставать сегодня весь день, потому как чувствую себя исключительно скверно. Тысяча чертей!

С этими словами лорд Хартфорд вышел из туалетной в спальню. Оставшись один, майор Кинг едва не задохнулся от приступа беззвучного смеха.