Текст книги "Повести Ангрии"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Как-то я довольно поздно выходил из здания парламента и случайно затесался в компанию депутатов, покидавших его в то же самое время. Внезапно моего плеча коснулось что-то легкое – перчатка или носовой платок. Я повернулся и увидел совсем близко человека заметно выше себя. В ярком свете фонаря не узнать его было невозможно. Никому другому не могли принадлежать этот плащ со стоячим воротником, плотно запахнутый на худощавой фигуре, черный шелковый платок, много раз обернутый вокруг горла, шляпа с широкими полями, низко надвинутая на глаза, – явные свидетельства подозрительности и нежелания быть на виду.

– Холодный вечер, Тауншенд, – заметил мой друг, когда мы обменялись товарищескими рукопожатиями через перчатки.

– Чертовски холодный, милорд, но у вас же карета? Вы не собираетесь идти пешком?

– Собираюсь. Дождя нет. Дайте мне руку, чтобы я на нее оперся. Эти поздние парламентские заседания когда-нибудь меня доконают.

Дрожащий от холода лорд оперся на мою руку. Мы сошли по ступеням и двинулись прочь от Парламент-стрит.

– Вам понравилось, как наш друг баронет выступает на сессиях? – спросил он, имея в виду вышеупомянутого джентльмена.

– О да, милорд. Хотя его пыл, как всегда, немного чрезмерен. Скажите, вы в последнее время виделись с ним частным образом?

– Нет, он с самого возвращения из Парижа все время при ангрийском дворе. Но ведь вы, Тауншенд, конечно, состоите с ним в переписке?

– Только не я. И впрямь, полковник весьма переменчив в своей дружбе. У него нет вашего постоянства, мой дорогой лорд.

– Ах, Тауншенд! Мы с вами знаем друг друга как облупленных. И все же мне казалось, что третьего дня Перси, заметив вас в кулуарах, направился в вашу сторону.

– Совершенно верно. Направился в мою сторону и прошел мимо – так близко от меня, что я не удержался и вытащил тонкий батистовый платочек, соблазнительно торчащий из его кармана, – надо думать, подарок некой парижской прелестницы, поскольку в углу черными волосами вышита дворянская корона и под ней имя Агата.

– Pathétique! [33]33
  Трогательно (фр.).


[Закрыть]И что, Тауншенд, он правда ничего вам не сказал?

– Ни слова, хотя мы встретились впервые за три месяца.

– И вы весьма опечалены его вероломством?

– Au désespoir, [34]34
  В отчаянии (фр.).


[Закрыть]– ответил я, указывая пальцем на сердце. И мы с виконтом выразили наше общее горе тихим одновременным смехом.

– И что же, – спросил Макара, – что же, дорогой Тауншенд, изгнало ваш милый образ из его груди?

– Ах, – ответил я. – То мысли, что дышат, и звуки, что жгут. Сэр Уильям последние месяцы жил в таких краях, где пряные южные ароматы внушают чувства, которые сильнее дружбы.

– Вы становитесь поэтичным, Тауншенд. Так вы считаете, что наш друг, с виду такой холодный, все же не вполне свободен от искушений?

– А как считает ваша милость?

– Не знаю. Он такой философ.

– Ваша милость судит по собственной незапятнанной белизне. Вы столь целомудренны, что полагаете такими и других.

– Хотите понюшку, Тауншенд?

– Премного благодарен, милорд. Так вот: думаю, в этом вопросе вы излишне добры к людям. Баронет чрезвычайно хитер и ловок. Я не сомневаюсь, что в последней дипломатической поездке он сумел сочетать дело и удовольствия.

– При мне на такое уже намекали, – ответил Макара.

– Кто?

– Лицо, которому в таких вопросах можно полностью доверять, – наш достойнейший друг граф. Я встретился с ним третьего дня на званом обеде. Он сидел между леди Стюартвилл и Джорджиной Гренвилл и разговаривал очень тихо – ни дать ни взять воркующий голубок. Они беседовали о сэре Уильяме и некоей маркизе де Фронквиль – теперь я припоминаю, что ее имя Агата. Еще я различил слово «дуэль». Вы думаете, полковник дрался?

– Весьма вероятно. Впрочем, мы уже у вашего дома. До свиданья. Кланяйтесь от меня Луизе, когда ее увидите.

– Непременно. Всего доброго.

Я повернулся, чтобы идти, но тут его милость, уже взявшись за ручку звонка, окликнул меня:

– Тауншенд! Не желаете завтра заглянуть ко мне на чашечку чаю? Если хотите, я приглашу нашу общую знакомую.

– С удовольствием. Буду у вас точно в восемь.

Его милость позвонил, и дверь отворилась. Я пошел прочь.

Апартаменты лорда Макары расположены в квартале великолепных доходных домов, по большей части снимаемых членами парламента, в западном конце улицы. Вечер следующего дня выдался очень сырым, к тому же дул сильный ветер, поэтому я кликнул извозчика и в назначенный час был высажен под внушительным портиком особняка. Слуга виконта провел меня через ярко освещенный вестибюль и по великолепной лестнице в небольшую, со вкусом обставленную гостиную, озаренную пламенем камина и четырьмя высокими восковыми свечами на столе. Я сразу увидел, что лорд Макара позаботился, чтобы у вечера была хозяйка. Ее милость сидела в низком кресле у камина и играла с шелковистыми ушами маленького спаниеля. Если в комнате есть дама, она всегда первой привлекает внимание, и я не оглядел гостиную в поисках других гостей, пока вдоволь не насмотрелся на хорошенькую фигурку Луизы.

– Лежать, Пепин, лежать, – говорила она, дразня собачку куском печенья. В следующий миг хозяйка произнесла совсем другим тоном: «Иди ко мне, бедняжка», – и принялась тонкой рукой гладить песика по голове, пока тот, успокоившись, не запрыгнул к ней на колени. Лаская его все той же аристократической ручкой, она одновременно с притворной укоризной качала головой, чтобы длинные кудряшки мило покачивались, скользя по щекам и шее. Очаровательная пантомима продолжалась немалое время, прежде чем ее милость сочла нужным вздрогнуть и заметить мое присутствие.

– Ах, дорогой мистер Тауншенд! Вы меня напугали! Давно вы стоите здесь, наблюдая за мной и Пепином?

– Минут пять, мэм. Знаю, что поступил невежливо, но вы должны меня извинить – зрелище было такое милое!

– Вот что, – проговорила она, оборачиваясь к человеку, которого я прежде не заметил. – Сегодня мы обойдемся без лести, хорошо?

– С моей стороны можете ее не опасаться, – ответил голос из темного угла.

– Наверное, вы никогда никому не льстите, – предположила ее милость.

– Мне давно не случалось льстить, и я позабыл, как это делать, – последовал ответ.

– Возможно, вы презираете любые сладкие речи, – произнесла она.

– Я неофит, – произнес невидимка, – и они мне непонятны.

– Так учитесь! – вмешался я. – У колен Луизы Дэнс кто может долго оставаться новичком в науке любовных воздыханий?

– Черт, я весь продрог! – воскликнул незнакомец и, встав с дивана, стремительно шагнул к камину.

Протянув ладони к огню, он смерил меня быстрым косым взглядом, в котором читалось что угодно, кроме беззаботной открытости. Я притворился, будто смотрю в другую сторону, однако краем глаза изучил его не менее внимательно. То был человек невысокий, но жилистый и коренастый, потасканный, со следами лет на лице, хотя не старый и даже не среднего возраста. Густые, черные как смоль волосы не блестели и падали на лоб спутанными клоками; платье при том было модным и дорогим. Черты говорили о дьявольском темпераменте: я никогда не видел такой бешеной раздражительности, как в этих черных глазах. Нездоровый цвет смугловатой кожи усиливал тягостное впечатление от постоянно нахмуренного лба и сведенных густых бровей. Облокотившись на каминную полку, джентльмен смотрел на Луизу, и какой же они являли контраст!

– Я не вижу его милости, мэм. Где он?

– Скоро спустится. Однако здоровье виконта сейчас очень неважное – в последнюю неделю он не вставал с постели, пока не приходило время ехать в парламент.

– Хм! – произнес джентльмен. Он довольно долго молчал, яростно глядя в огонь, затем продолжил: – Проклятье! Мне невтерпеж!

Маркиза была целиком поглощена песиком, посему темноволосый незнакомец повернулся ко мне, приложил большой палец к носу и учтиво осведомился:

– А вам?

– Да нет, не скажу.

– Потому что, – продолжал он, – если ваш недуг того же свойства, что и мой, я знаю, где в этом доме сыскать лекарство.

Я вежливо поблагодарил, но ответил, что превосходно себя чувствую и пока могу обойтись без лекарств.

– Трезвенник? – удивился незнакомец. – Впрочем, дело хозяйское. Всяк по своему уму, как сказал этот малый, и все такое, но мне надо тяпнуть, иначе ни в какую.

Он открыл дверь и прошел в дальний конец соседней комнаты, где над буфетом висела лампа. Там стояли графины и стаканы; незнакомец налил стакан и выпил, налил другой – и снова… снова… снова… так до магического числа «семь». Он вернулся к нам, вытирая губы платком. Тут как раз отворилась другая дверь и в гостиную, ссутулившись, вступила фигура в халате и домашних туфлях.

– Рад встрече, милорд, – произнес незнакомец, стремительно приближаясь к вошедшему. – Как видите, вы звали, и я пришел. Надеюсь, ваша милость здоровы?

– Не очень, мистер Уилсон, не очень. Однако ради вас я заставил себя встать. Луиза, помогите мне сесть, пожалуйста. Я что-то сегодня слабоват.

– Конечно, мой дорогой виконт, – сказала маркиза и, вспорхнув с места, под руку довела своего друга до кресла у камина. Тот откинулся на подушки и поблагодарил ее тихой, безмятежной улыбкой. Сторонний наблюдатель с виду принял бы его за святого. Лицо виконта было бело как простыня. Все черты выражали крайнюю усталость, однако глаза блестели возбуждением.

– Что вы с собою сделали? – изумился я.

– Простыл. Простуда всегда меня так ослабляет. Однако она скоро пройдет. Тауншенд, если не ошибаюсь, вы с мистером Уилсоном не знакомы? Позвольте вас представить. Тауншенд, мистер Уилсон. Уилсон, мистер Тауншенд.

Уилсон поклонился с дерзко-самоуверенным видом, затем сел перед огнем и, скрестив руки на груди, наградил меня очередным своим благожелательным взглядом.

– Милорд, – обратился он к Макаре. – Я не ожидал застать у вас гостей.

– О, мистер Тауншенд – мой близкий друг, – отвечал лорд Макара. – Я уверен, вы с ним отлично сойдетесь.

– Вы служили в армии, сэр? – спросил мистер Уилсон, оборачиваясь ко мне.

Было очевидно, что он либо совершенно безумен, либо так пьян, что не понял, кто я такой. Посему я ответил спокойно:

– Нет, но у меня много друзей-военных.

– Хм! Наверняка несгибаемые конституционалисты, воевавшие под знаменами Фидены. Не сомневаюсь, ваши друзья отличились в бегстве от Массена в тридцать третьем году?

– Не совсем так, – возразил я, закуривая сигару. – Все они были со сквайром Уорнером, который, если помните, предпочитал отсиживаться подальше от обеих армий, в грязных болотах, средь очаровательных ангрийских холмов.

– Знаю, знаю, – отвечал мистер Уилсон. – Отвратительная страна эта Ангрия. Я был там лишь раз, когда служил коммивояжером в торговом доме Макендлиша и Джеймисона, и ушел от них именно потому, что меня отправили в такую вонючую дыру.

– Вот как? – изумился я. – Так вы не уроженец этой страны?

– Уроженец?! – взревел мистер Уилсон. В его маленьких глазках вспыхнула звериная подозрительность. – Уроженец?! Что вы хотите сказать, сэр? К чертям эту страну! Я – ее уроженец?! Да я всего одну ночь в ее пределах и провел! Да и ту помню лишь потому, что ночевал в лучшей гостинице Заморны – «Воньклиф», «Дряньклиф», «Стэнклиф», как там она называется, – и меня так заели клопы, что к утру все лицо распухло и пришлось одалживать у горничной платок, чтобы завернуться до глаз. Ну, сэр, что вы на это скажете?

– Приношу тысячу извинений. Я лишь исходил из того, что у вас отчетливый ангрийский выговор.

– Шотландский! – воскликнул он. – У меня шотландский выговор! Я родился в Росстауне и вырос в Росстауне за прилавком. Там я позаимствовал чуток из кассы и был выслан в Чурбандию – во Фредерикстаун, где, как уже рассказывал, поступил в контору Макендлиша и Джеймисона. И я переломаю кости всякому, кто посмеет утверждать…

– Мистер Уилсон, выпейте кофею, – вмешалась мисс Дэнс. Она склонилась над ним с чашкой в руке и вкрадчивой улыбкой на устах, расточая перед коммивояжером почти столько же очарования, как если бы то был ее высокородный любовник, утонченный граф Н***. Уилсон поднял глаза и, принимая чашку, сказал:

– Я бы выпил, даже будь здесь яд.

– Надеюсь, он вас успокоит, – проговорила она с улыбкой.

– О нет, мадам, он зажжет мне кровь. Напиток, поданный вашей рукой, вновь делает меня воином. – Он быстро проглотил кофе и продолжал, сверкая глазами: – Я исполнил, что вы велели. Хотел бы я, чтоб задание оказалось более трудным.

– Я дам вам другое, которое для вас будет куда труднее, – отвечала она. – Сдержите на время свой пылкий нрав. Помолчите хотя бы пять минут. Видите, я запечатываю вам губы.

И маркиза игриво тронула его губы пальчиком, затем со смехом возвратилась на свое место.

– Ну вот, – сказал лорд Макара. – Запрет, наложенный такой ручкой, нарушить нельзя.

Кто объяснит странные ассоциации, рождающиеся в человеческом мозгу? В ту минуту, когда Луиза Дэнс накладывала на гостя заклятье немоты, я огляделся, и все увиденное вызвало в памяти другую картину – похожую и в то же время совершенно иную. Вот комната в сердце великого города, закрытая, занавешенная, освещенная. У столика, уставленного серебром и фарфором, элегантная дама в роскошном платье; ее лицо немного поблекло с годами, немного истрепано рассеянной жизнью, однако в мягком свете лампы по-прежнему привлекательно. Призывный взгляд, кокетливо рассыпанные волосы, нарочитая томность каждого движения – все говорит о фальшивости, бессердечии, пороке, и все же она обольстительна. У камина, в халате – человек, чье лицо как мел, а руки безжизненны и кости просвечивают сквозь бледную кожу; молодость и здоровье ушли, осталась апатия, мука, усугубляемая дьявольским темпераментом. И второй, Уилсон, разыгрывающий шотландского торговца; по осанке и поведению – забулдыга-офицер, уволенный из армии за какие-то непотребства и не смеющий признаться в ангрийском происхождении, поскольку запятнал фамильное имя грязью несмываемого позора. Картина, которую я созерцал, пробудила у меня совсем иной образ: гостиная в старинной усадьбе, за окном – озаренный вечерним светом великолепный парк, вкруг стола – прекрасные дамы, юные и неиспорченные, и один бравый красавец военный, которому слава открыла дорогу в их общество. Однако сцена эта почти неразличима: ее здоровые краски выцвели в ядовитой атмосфере другой картины.

И даже ее я не стану долго расписывать. Довольно сказать, что в ту ночь Уилсона уложили в карету Макары мертвецки пьяным. Куда его отвезли – не ведаю: ночь была холодная и ветреная, так что у меня не возникло желания следовать за каретой. Когда я уходил, виконт сидел в кресле неподвижно, улыбаясь одними губами. Мисс Дэнс отправилась к себе в «Азалии» несколькими часами раньше, после того как одарила хмельного Уилсона всем возможным вниманием. У меня были основания полагать, что Макара использует ее в качестве василиска, чтобы она своими чарами заворожила неосторожного удальца. В разговорах, когда языки развязались от выпитого, проскальзывали намеки на политические махинации. Уилсон говорил о своих товарищах, своих сообщниках, а незадолго до того, как повалиться под стол, выпил полный стакан за погибель султана и его клевретов. Он настоял, чтобы я присоединился к тосту, и я не нашел причин отказываться. Мне было плевать, кто такой султан. Я понятия не имел, о ком речь, а если и догадывался, то это совершенно не важно.

Мы с Суреной только что повздорили из-за того, сколько угля нужно для камина в гостиной. Я одержал верх и в итоге наслаждался плодами своей победы у жаркого огня, который практически монополизировал, усевшись напротив и поставив обе ноги на каминные скобы. Разбитый наголову Сурена ретировался в лавку, и я сквозь двустворчатые двери слышал, как он обрекает бессмертную душу проклятию, божась, что отдает товар дешевле, чем сам купил. Чай закончился. Ханна Роули закрыла ставни и задернула занавески на единственном окне. Я был в гостиной один и, сидя в вышеописанной элегантной позе, созерцал, запрокинув голову, свою пляшущую на потолке исполинскую тень. К досаде хозяина, я довольно плотно подкрепился и теперь, в тишине, на сытый, но не перегруженный желудок, ощущал если не сонливость, то приятную мечтательность, словно после легкого опиата. Веки уже смежились, а дремотные грезы переходили в блаженные сновидения. Я был далеко от Витрополя, в присутствии чего-то прекрасного и поэтического, на локте у меня лежали шелковый рукав и прелестная белая рука; мы прогуливались по лунной аллее. Она – каким было ее имя? Ее черты? Имя вот-вот должно было прозвучать, лицо уже поворачивалось ко мне, когда раздался какой-то лязг. «Каминные щипцы!» – подумалось мне; во сне я вообразил, будто Сурена, воспользовавшись моей дремотой, крадет из камина жар.

– Эй! – крикнул я. – Не трожь огонь, не то я проломлю тебе голову кочергой!

Кто-то рассмеялся. Я, окончательно пробудившись, открыл глаза и увидел, что пламя в камине горит ярче прежнего: в него только что подбросили еще угля. Смутная фигура, склонившаяся над камином, как раз ставила на место кочергу.

– Кто вы? – вопросил я.

– Смотрите, – был лаконичный ответ.

Я посмотрел и немало удивился, узрев субъекта, облаченного в наряд полицейского со всеми эмблемами и нашивками. Синий мундир с красными отворотами, белые перчатки и деревянная дубинка не оставляли сомнений, что передо мною и впрямь блюститель порядка.

– Кто вас послал и что вам нужно? – снова вопросил я.

– Всего лишь пригласить вас на небольшую прогулку.

– Меня? Куда?

– Не пугайтесь, мистер Тауншенд, дело совершенно пустяковое. Просто начальство хочет задать вам пару вопросов. А если вы прочистите глаза, то поймете, что я ваш друг. Не будь мы приятелями, я не стал бы входить так по-свойски.

Пристальнее вглядевшись в черты гостя, я сообразил, что и впрямь вижу их не в первый раз. Наконец я узнал старого знакомца, которого под имением Джеймса Ингема вывел в некоторых других книгах.

– Не может быть! Неужто это вы, Джемми?

– Я, сэр, и мне не хотелось причинять вам неудобств, поэтому я взял кеб. Он у дверей.

– Так в чем дело, Джемми? Что я натворил?

– Не знаю. Ваша честь всегда отличались буйным нравом. Так или иначе, вам придется последовать за мной. Вот ордер.

– Что хоть за преступление мне вменяют? Убийство? Или двоеженство? Поджог, грабеж или что?

– Не знаю. Ваша честь скоро все выяснит. Идемте.

И я пошел, поскольку сразу после этих слов в комнату вступили еще двое в таких же синих мундирах. Они вывели меня через кухню и черный ход, усадили в кеб, и я волей-неволей отправился неведомо куда.

Не проехали мы и трех кварталов, как один из полисменов крикнул в окошко, чтобы извозчик остановился – джентльмен, мол, выйдет здесь. Соответственно я оказался перед дверьми ярко освещенного дома. Они тут же распахнулись, и меня провели в коридор, где свет газовых рожков озарял серые шинели на крюках и шляпы на полках. Здесь ждал слуга в полосатом фраке.

– Проводите этого джентльмена наверх, – сказал мой друг мистер Ингем.

– Слушаюсь, сэр. За мной, пожалуйста.

Мы поднялись по лестнице на галерею, вдоль которой тянулся длинный ряд дверей. Слуга распахнул одну и впустил меня в небольшую, хорошо обставленную библиотеку. За круглым столом в центре комнаты сидели два джентльмена. Перед одним стоял ящик для письма; второй джентльмен, облокотившись на столешницу, подпирал голову руками. При моем появлении он встал.

– Здравствуйте, мистер Тауншенд. Прошу садиться. Не обессудьте, что мы вас потревожили. Сейчас мы все разъясним. Дженкинс, подайте мистеру Тауншенду стул.

Дженкинс, тот, перед которым были письменные принадлежности, быстро встал, поставил мне стул напротив своего начальника и вернулся на прежнее место. То, как он исполнил эти нехитрые действия, выдавало в нем писаря. Я заключил, что второй – магистрат. Это был пожилой человек с недобрыми глазами, бледным лицом и темными седеющими волосами. Каждая складка, каждая морщина четко – и даже чересчур четко – вырисовывалась в белом холодном свете висящей над столом лампы. Мне подумалось, что я не в первый раз вижу эти черты. Они явно мелькали передо мной на собраниях избирателей, на банкетах и политических встречах, однако имени я никак припомнить не мог.

– Мистер Тауншенд, – начал он. – Я знаю, что вы джентльмен, а значит, извините нас за процедуру, которая может показаться суровой, однако требования закона не позволяют ее избежать. Я, как видите, член ангрийского суда, и пригласил вас в это здание, чтобы вы пролили свет на некоторые вопросы, занимающие правительство, коего недостойным слугой я имею честь именоваться.

– Вот как, – произнес я, немало озадаченный этой преамбулой. – Я решительно не догадываюсь, чем могу быть вам полезен. Позвольте узнать, кто, помимо вас, санкционировал мой арест?

– Вы вскоре убедитесь, что я действую не без надлежащих санкций, – отвечал магистрат. – А пока мистер Дженкинс приведет вас к присяге, и я начну допрос.

Мне подали Библию. Я приступил к положенной церемонии и уже почти ее закончил, когда отворилась дверь и на сцену вышел третий участник действия. На ходу расстегивая сюртук, этот джентльмен хладнокровно направился к столу.

– Добрый вечер, мистер Мур, – сказал он, кланяясь магистрату. Тот встал и ответил на поклон с подобострастием, указывающим, что для него вошедший явно не мелкая сошка.

– Надеюсь, мистер Тауншенд, вы в добром здравии, – продолжал джентльмен, наклоняясь не сильнее, чем тополь в безветренный день, затем распахнул сюртук, заложил большие пальцы за проймы жилета, встал у камина и оглядел меня с видом всесильного набоба, которому я только что наваксил сапоги.

«Давай-давай, друг сердечный, – подумал я. – Со мной такие фокусы не пройдут. Я отплачу тебе твоей же монетой».

Итак, поцеловав Библию и выполнив прочие формальности, я уселся напротив мистера Мура, достал табакерку и, взяв щепоть, скосил глаза на двуногий каминный экран. Мне не было нужды задерживать взгляд на молодом лице с тонкими, непримечательными чертами, светлых, изящно завитых волосах, армейских усах и бакенбардах, жилистой, хоть и худощавой фигуре с прямой, как шомпол, осанкой. Проклятье! Разве я не знаю его, как собственное сердце? И тем не менее он стоит здесь, передо мной, словно ледяной столб! Впрочем, действующие лица в сборе; пора начинать пьесу.

– Насколько я понимаю, свидетель сейчас будет давать показания, – произнес молодой драгун.

– Да, – ответил мистер Мур. – Вы его будете допрашивать, сэр Уильям, или я?

– Я начну, с вашего позволения. – И, вытерев рот батистовым платком, сэр Уильям приступил к допросу.

– Ваша фамилия Тауншенд, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь.

– Нет ли у вас других имен – или вы иногда прибегаете к псевдонимам?

– Я часто использую псевдоним.

– Под какими еще именами вы известны?

– Гардинер, Джонс, Кольер и Уэллсли.

– На каких основаниях вы претендуете на последнюю фамилию?

– Не знаю.

– Быть может, у вас есть родственники, которые ее носят?

– Возможно.

– Как давно вы живете в Витрополе?

Примерно двадцать один год.

– Сколько вам лет?

– Трижды семь.

– Помните, свидетель, что вы говорите под присягой. Повторю вопрос: сколько вам лет?

– Двадцать один.

– Вот как? – И следователь помолчал,как будто не можетповерить в мои слова. Через минуту он продолжил: – Вы женаты или холосты?

– Не знаю.

– Будьте добры объяснить свой ответ.

– Насколько мне известно, я ни разу не вступал в брак, но часто испытывал такое желание.

– Как вы зарабатываете на жизнь?

– Весьма успешно.

– Чем именно?

– Я извозчик.

– И что вы водите, кеб или омнибус?

– Ни то ни другое.

– Так что же в таком случае?

– Я вожу пером.

– Если бы я запросил рекомендательное письмо, нашлись бы уважаемые люди, готовые аттестовать вас положительно?

– Нет.

– Странное признание. Каким обстоятельствам своей жизни вы приписываете утрату столь ценной вещи, как репутация?

– Моему прежнему близкому знакомству с проходимцем по фамилии Кларк – Уильямом Кларком, рядовым ангрийской армии.

– Вот как? Что ж, пора переходить к делу. Где вы были в прошлый вторник?

– В Витрополе.

– Где вы находились вечером того дня?

– Будь я проклят, если могу вспомнить.

– Быть может, в таком случае мне удастся освежить вашу память. Вы знаете Кларджес-стрит?

– Да.

– Есть ли на ней доходные дома?

– Весьма вероятно.

– Не припомните ли вы имена каких-нибудь лиц, снимающих там комнаты?

– Быть может, к завтрашнему дню припомню.

– Вы были там во вторник вечером.

– Вот как?

– Мистер Мур, помогите свидетелю.

Магистрат повиновался.

– Мистер Тауншенд! Лорд Макара Лофти снимает комнаты на Кларджес-стрит, и во вторник вечером вы были в гостях у его милости. Теперь от вас требуется под присягой сообщить, кого вы там видели.

– Хм, – проговорил я. – Здесь какая-то загадка!

Я помолчал, прокручивая в голове состояние дел: прикинул, стоит ли мне скрывать имена и выгораживать благородного виконта, тщательно взвесил все обстоятельства, точно подбил баланс и по здравом размышлении рассудил, что мне нет никакой выгоды лгать, а следовательно, лучше говорить правду.

– Я и впрямь был во вторник вечером на Кларджес-стрит, – сказал я, – где видел лорда Лофти и досточтимую мисс Дэнс. Я пил с ними чай.

– Так вы пили чай втроем?

– Нет, присутствовала еще комнатная собачка, пудель или спаниель по имени Пепин.

Сэр Уильям вставил слово:

– Надо ли понимать, что вас позвали провести вечер с пуделем и благородный виконт не удосужился пригласить третьего гостя?

– О, был еще весьма респектабельный коробейник.

– По фамилии Уилсон, – добавил мистер Мур.

– Совершенно верно.

– Опишите этого джентльмена. Был ли он высокий?

– По сравнению с пуделем – да.

– Мистер Тауншенд, так не годится, – сказал мистер Мур. – Я вынужден потребовать точных ответов. Еще раз прошу дать описание мистера Уилсона.

– Что ж, охотно. Это человек среднего роста, с широкой грудью, очень смуглой кожей, густыми черными усами и шевелюрой, внешностью гуляки, нависшим лбом, который постоянно хмурится, и голосом, необычно низким для того, кому не исполнилось и тридцати, – так я оценил его возраст, хотя пьянство и невоздержанность оставили на лице морщины, которые больше подошли бы шестидесятилетнему. Он назвался шотландцем, однако ничего шотландского в нем нет.

– Много ли он говорил?

– Нет.

– Подавали ли вам вино?

– Самую чуточку.

– Воздерживался ли мистер Уилсон от спиртного?

– Я бы не сказал.

– Был ли он вполне трезв к тому времени, как вышел из гостей?

– Полагаю, он протрезвел к середине следующего дня.

– Он вышел сам, или его несли?

– Нечто среднее. Он подошел к лестнице, упал, скатился по ступеням, после чего слуги отнесли его в карету лорда Макары.

– Кто отправился с ним?

– Только кучер.

– Видели ли вы, как отъезжала карета?

– Да. Точнее говоря, я видел две кареты, поскольку у меня двоилось в глазах.

– Куда она поехала? Налево по Кларджес-стрит или направо?

– Под присягой утверждаю, что не могу сказать. Глаза застилал туман, и, по правде говоря, мне показалось, что одна карета едет направо, другая – налево. Я и сам был немного под хмельком.

– Осталось ли у вас впечатление, что виконт и мистер Уилсон держатся на дружеской ноге?

– Да, но мистер Уилсон и мисс Дэнс были на еще более дружеской ноге, особенно после того, как Уилсон опрокинул десятую стопку.

– Пила ли мисс Дэнс наравне с мистером Уилсоном? – серьезно осведомился сэр Уильям.

– Я не помню, чтобы она сама разбавляла себе джин, но точно не отказывалась, когда лорд Макара подливал ей из графина, что тот делал довольно часто.

– Касался ли разговор политических вопросов?

– Уилсон раз или два начинал поносить треклятого турка на Востоке, но мисс Дэнс оба раза придвигалась поближе, брала его за руку и, глядя ему в лицо, заводила речь о чем-нибудь другом.

– Можно ли было со слов мистера Уилсона заключить, что он недавно побывал за границей – во Франции, например, или в какой-либо другой стране?

– Он много говорил с мисс Дэнс о красоте француженок и посоветовал ей укладывать волосы на парижский манер. Еще он начал какую-то историю со слов: «Когда я последний раз был в Пале-Рояле», – но лорд Макара его остановил и сменил тему.

– Сообщите под присягой, мистер Тауншенд, доводилось ли вам с указанной ночи видеть мистера Уилсона или что-либо о нем слышать.

– Под присягой сообщаю, что нет.

– Что ж, – произнес мистер Мур, поворачиваясь к баронету. – Думаю, мы узнали от мистера Тауншенда все, что он мог по этому поводу сказать. В личности Уилсона нет никаких сомнений, что до остального – тут лучшими помощниками будут время и бдительность.

– Мистер Тауншенд может идти, – заметил сэр Уильям.

Я встал. Мы с баронетом обменялись холодными кивками, и я повернулся к двери. Мистер Мур последовал за мною. В галерее он еще раз принес извинения за внешне суровые меры, к которым его вынудил закон, добавил, что сочтет за честь дальнейшее знакомство со мной, и закончил уверениями, что невольно рад случаю, который свел его со столь выдающимся литератором. Мне оставалось только поклониться в знак признательности за комплимент, и мы расстались лучшими друзьями.

Наверное, перед тем как завершить главу, мне надо добавить несколько слов о мистере Муре. Мои читатели легко вспомнят, где видели его прежде – не в Витрополе, а на оживленных улицах Заморны; там он шагу не может ступить, чтоб не услышать шепот: «Вот идет доверенный человек Хартфорда». Всесильный стряпчий, богатый арендатор, он по-прежнему орудие в руках надменнейшего из господ. Однако сейчас я видел, что он действует заодно со злейшим врагом хозяина, на стороне правительства, вышвырнувшего барона из своих рядов. Мне стало по-настоящему любопытно, кто же такой Уилсон, если против него объединились две столь враждебные силы. Дело явно попахивало кровью, иначе непримиримый Перси не оказался бы в одной своре с Хартфордом, пусть даже в лице его заместителя.

Там, где Олимпиана, вырвавшись из мельничных желобов Заморны, неспешно струит глубокие воды по равнине, блестел первый тонкий ледок. Мороз окончательно сковал дорогу, идущую по Хартфорд-Дейл, и стук колес одинокого экипажа разносился в вечернем лесу звонко, словно они катятся по металлу. Поднявшаяся над смутной долиной луна наполняла безоблачные, безветренные сумерки тем покоем, какому более яркое светило тщетно пыталось бы подражать. Однако в воздухе не чувствовалось летней неги. То была зябкая, стылая, мраморная ночь, и коммивояжеры, ежась в своих двуколках, подгоняли лошадок бежать быстрее, а охранники почтовых дилижансов радостно трубили в рожок, завидев вдалеке огоньки Заморны и мысленно уже поднося к губам кружку с горячим грогом.

Человек в плаще миновал Заморнский мост и прямиком двинулся по широкой дороге. Он шел пешком, кутаясь в плащ и надвинув шляпу почти до переносицы, однако голова его была вскинута, а плечи расправлены. По обе стороны тракта тянулись Хартфордские леса, и в просветы между деревьями заглядывала встающая луна – каковая луна взирала на путника со всегдашней своей меланхоличностью. Идущий немного сбавил шаг, когда по правую руку показались громадные ворота Хартфорд-Холла и, вдалеке за парком, широкий фасад и флигеля этой величественной усадьбы. Покуда ты, читатель, смотришь на сияющие в лунном свете высокие окна, на трубы, подобные замковым башням, и блестящую крышу, путник поворачивает. Где он? На дороге его нет. Он исчез? Следуй за мною, и мы все узнаем.