Текст книги "Соблазнение Джен Эйр"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 72 страниц)

– И кто она?

– Одна из самых прекрасных и прославленных женщин нашего времени. К сожалению, она была уже предназначена, не мне. За ее улыбку я с удовольствием бы умер, а когда я брал ее руку и подносил к губам, то невыразимо страдал. Ради ее любви, ради того, чтобы прижать ее к груди и рассказать ей все, что я чувствую, услышать в ее серьезном музыкальном голосе ответный пыл и ответную страсть, я мог бы, если бы меня попросил дьявол, продать свою душу и получить следы копыт на обеих ладонях.

– Она живет в Ангрии?

– Да. И не задавайте мне других вопросов, все равно на них не отвечу. Лучше дайте мне руку, и я помогу вам перебраться через эту изгородь. Вот! Мы вышли из полей. Вы заходили когда-нибудь так далеко?

– Никогда, – ответила мисс Гастингс, оглядываясь. Вокруг лежал незнакомый пейзаж. Они пошли по еще одной дороге, грубой, изрезанной колеями и заросшей травой. Не было видно ни дома, ни человеческого существа; но прямо перед ними стояла церковь, с невысокой колокольней и маленьким кладбищем, на котором виднелись несколько надгробий и множество торфяных холмиков. Милях в четырех вдали вытянулась линия поросших густым вереском темных холмов, обагренных чудесным закатом. Взгляд мисс Гастингс зажегся при виде этого волшебного зрелища.

– Что это за пустоши? – быстро спросила она.

– Пожарище и Шрамы, – ответил сэр Уильям.

– А церковь?

– Часовня Шрама.

– На вид очень старая. Как давно ее построили, по-вашему?

– Она одна из самых старых в Ангрии. И вот то, что я не понимаю, – какого черта церкви любят строить там, где никто не живет?

– Мы можем посмотреть кладбище?

– Да, если вы хотите. Хотя вам лучше несколько минут отдохнуть – вы выглядите усталой.

Посреди погоста стоял древний тис, шишковатый, мрачный и громадный. Единственный на кладбище монумент находился в тени этого мрачного старого часового.

– Вы можете сесть здесь, – сказал сэр Уильям, указывая на памятник тростью. Мисс Гастингс подошла, но не стала садиться на плиту – что-то в ней привлекло ее внимание. Мраморная, простая и ничем не украшенная, она резко выделялась из окружающего торфа своей ослепительной белизной. На первый взгляд казалось, что на ней нет надписи, но, вглядевшись, мисс Гастингс прочитала слово: «RESURGAM»[305]305
  Я снова встану (лат.).


[Закрыть]. Больше ничего, ни имени, ни даты, ни возраста.

– Что это? – спросила мисс Гастингс. – Кто похоронен здесь?

– Спросить вы можете, – ответствовал сэр Уильям, – но кто, скажите на милость, вам ответит? Я множество раз стоял у этой могилы в то время, когда часы на церкви отбивали полночь, иногда в дождь и тьму, иногда в ясном свете звезд, глядел на это единственное слово и думал о тайне, которую оно в себе заключает. Иногда я желал, чтобы труп встал из-под земли и ответил на мои бесплодные вопросы.

– И вы так и не узнали историю могилы?

– Почему, частично…

– Тогда расскажите мне то, что знаете, – сказала мисс Гастингс, поднимая на сэра Уильяма взгляд, сказавший ему, насколько магическим оказался эффект, насколько глубоким – интерес к неторопливому доверительному обмену чувствами. Он очаровывал даже больше, чем открытый язык любви. Она больше не краснела и не трепетала, но только слушала его слова и чувствовала, что он доверяет ей, что считает ее достойной быть сокровищницей полуромантических мыслей, которые он не доверял ни одному человеческому уху. Эти ощущения были так обманчивы, но так сладки, что какое-то время Сомнение и Опасение не осмеливались вторгнуться со своими предостережениями.

– Тогда садитесь, – сказал баронет, – и вы услышите все, что я могу рассказать вам. Мне кажется, что вы наслаждаетесь романтическими историями больше любого другого.

– Да, – ответила мисс Гастингс. – И вы тоже, сэр Уильям, – просто вы стыдитесь признаться в этом.

Он улыбнулся и начал:

– Ну, первый ключ к этой загадочной истории я обнаружил совершенно случайно…

(Как-то раз, во время охоты, сэр Уильям видит незнакомца, плачущего над могилой. Вскоре тот уходит, и сэр Уильям узнает в нем герцога Заморну. Под камнем лежит одна из его побед, Розамунда, бывшая его подопечной, которая умерла от разрыва сердца или покончила жизнь самоубийством. Так что этот камень стоит памятником опасности чрезмерной страсти; как говорит сэр Уильям: «Розамунда любила его величество не мудро, но слишком сильно».)

– А теперь, Элизабет, что вы скажете об этом деле?

– Мне кажется, что герцог никогда не бросал ее и помнит даже сейчас, после ее смерти, – заметила мисс Гастингс.

– О! что за утешение! И герцог Заморна так прекрасен и горд, просто воплощение божества, черт побери!

– Судя по тому, что я слышала о нем, герцог – законченный негодяй, как, впрочем, и большинство людей высокого происхождения, я полагаю.

– Вы когда-нибудь имели честь видеть его величество? – поинтересовался сэр Уильям.

– Нет.

– Но вы видели его портреты, очень похожие. Разве вы не восхищались им?

– Очень симпатичный, без сомнения.

– О, конечно, убийственно, адски симпатичен: такие глаза и нос, такие локоны и усы! А его фигура! Осанка! Великолепна! Грудь в два фута шириной – я не знаю ни одной женщины, которая бы не вычислила его пропорции с точностью до дюйма. – Мисс Гастингс не сказала ничего, только посмотрела вниз и улыбнулась. – Я очень разозлился на него, – заметил сэр Уильям.

– Почему? – спросила мисс Гастингс, все еще улыбаясь.

На этот раз сэр Уильям ничего не ответил, только просвистел пару строф. Помолчав, он посмотрел вокруг себя острым озабоченным взглядом. Потом повернулся к своей спутнице.

– Вы видите, – сказал он, – что солнце уже село и становится темно?

– О да, – ответила мисс Гастингс и зашевелилась, вскакивая на ноги. – Мы должны идти домой, сэр Уильям. Я забылась – как может время лететь так быстро?

– Тише, – сказал юный баронет, – садитесь и посидите еще несколько минут. Я скажу то, что должен сказать.

Мисс Гастингс подчинилась.

– Вы видите, – продолжал он, – как спокойно все вокруг нас, как сгущаются сумерки, насколько все темно, освещенное только светом встающей луны?

– Да.

– Вы знаете, что нет человеческого жилья ближе, чем в двух милях, и мы в четырех милях от Заморны?

– Да.

– Вы знаете, что в этой тени и одиночестве мы с вами одни?

– Да.

– Вы бы рискнули оказаться в таком положении с человеком, который вам не нравится?

– Нет.

– Значит, я вам нравлюсь?

– Да.

– Насколько?

Долгая пауза. Сэр Уильям не стал беспокойно требовать ответа. Он сидел, спокойно и внимательно глядя на мисс Гастингс, и ждал. Наконец она сказала очень тихим голосом:

– Скажите мне сначала, сэр Уильям, насколько я нравлюсь вам?

– Больше, чем любая другая женщина в мире.

– Тогда, – последовал искренний ответ, – я обожаю вас. И даже смерть не заставит меня отказаться от моего признания.

– Элизабет, – продолжил сэр Уильям, – выслушайте мой последний вопрос и не бойтесь меня. Я буду действовать как джентльмен независимо от вашего ответа. Вы сказали, что все люди высокого происхождения негодяи. Я – один из них. Не хотите ли стать моей любовницей?

– Нет.

– Вы сказали, что обожаете меня.

– Да, я вас люблю, безумно. Но никогда не стану вашей любовницей. Я не могу, иначе непременно возненавижу саму себя.

– То есть, – ответил баронет, – вы боитесь презрения света.

– Да. Презрение света – ужасная вещь, но я боюсь потерять доброе имя в глазах трех людей: моего отца, брата и мистера Уорнера. Я скорее умру, чем дам им повод презирать себя. Сейчас я ощущаю тайный восторг от мысли, что, оставшись на попечении самой себя, я никогда не совершила ничего и не сказала ни слова, которое навлекло бы на меня хотя бы тень подозрения. Отец и мистер Уорнер называют меня упрямой и обидчивой; но они оба гордятся тем, что я гордо иду по жизни, всегда держась в самых строгих границах добродетели. Генри, сам необузданный повеса, всадил бы себе пулю в голову, если бы услышал, что его сестра добавила щепотку бесчестия к горе, которую он нагромоздил над именем Гастингс.

– И вы не хотите рискнуть для меня ничем? – ответствовал сэр Уильям. – Вы не хотите найти утешения за потерю мнения света в моей любви и нежной уверенности? Разве вам не нравится говорить со мной, сидеть рядом со мной, как сейчас, разрешать моей руке держать вашу?

На глазах мисс Гастингс появились слезы.

– Я не отвечу вам, ибо знаю, что скажу что-нибудь безумное. Я не могу не любить вас, как луна не может не светить.

Если бы я могла любить вас, как служанка, я была бы счастлива. Но как любовница! Это совершенно невозможно.

– Элизабет, – сказал сэр Уильям, печально глядя на нее и кладя руку на ее плечо, – Элизабет, ваши глаза предают вас. Они говорят языком пылкой романтической страсти. Они признаются, что вы не только любите меня, но и не можете без меня жить. Уступите вашей природе и разрешите мне назвать вас своей.

Мисс Гастингс не сказала ничего, но не собиралась сдаваться. Тяжелая борьба между страстной любовью и охватившим ее ужасом от самой отдаленной тени позора вызвала у нее мгновение немой душевной боли. Сэр Уильям, однако, решил, что его цель почти достигнута.

– Одного слова, – сказал он, – будет достаточно; одной улыбки или шепотка. Вы дрожите. Обопритесь на мое плечо. Поверните ваше лицо к лунному свету и подарите мне один-единственный взгляд.

И луч лунного света показал слезы, выступившие на ее глазах. Баронет, ошибочно приняв эти слезы за знак быстро растаявшей решимости, попытался осушить их поцелуями. Она, как призрак, выскользнула из его рук.

– Если я останусь еще на мгновение, один Бог знает, что я скажу или сделаю, – сказала она. – Прощайте, сэр Уильям. Я заклинаю вас не следовать за мной. Ночь светла. Я не боюсь никого, кроме самой себя. Я буду в Заморне через час. Прощайте, навсегда!

– Элизабет! – воскликнул сэр Уильям. Она мгновение помедлила, ноги не шли. Облако затмило луну; через две минуты ветер унес его. Сэр Уильям посмотрел на то место, где стояла мисс Гастингс. Она исчезла.

Заскрипели ворота кладбища. Он приглушенно яростно выругался, но не пошелохнулся и не бросился вослед ей. Несколько часов он оставался там, где она оставила его, неподвижный, как старый тис, чьи черные руки нависали над его головой. Вокруг него простиралась тихая ночь: церковь, могилы, дерево – все были тихи, как смерть, и только могила леди Розамунды провозглашала лунному свету: «Я снова встану».

(Финальная сцена показывает нам Заморну. Сначала жена Нортангерленда, Зенобия, обращается к Заморне и жалуется на неверность мужа. Потом Заморна посещает собственную жену, Мэри, в ее комнате; она чахнет после того, как услышала от сэра Уильяма о встрече Заморны с Джейн Мур, тет-а-тет. Немедленно становится ясна ужасная власть Заморны над Мэри. Он легко нагромождает вокруг нее горы лжи; они целуются и мирятся. Хотя эти эпизоды нарушают единство действия, тем не менее их горечь подчеркивает основную тему: все мужчины негодяи, готовые использовать женщин так, как им хочется; женская преданность делает их легкой добычей; сила сексуальной страсти, главное орудие предательства, приводит, на примере Зенобии и Мэри, к постоянным унижениям, и только Элизабет сумела воспротивиться ей из-за сильного чувства личной ответственности.)

1839 год

Прощание с Ангрией

Я написала очень много книг и долгое время жила одними и теми же характерами, сценами и персонажами. Я описывала свои ландшафты при свете и тени, утром, днем и ночью, под лучами восходящего, полного или садящегося солнца. Иногда я наполняла воздух бледным дыханием зимы: снег украшал темные руки буков и дубов, наполнял сугробами парки или горы, возвышавшиеся над дикими долинами. И опять, тот же самый особняк, окруженный лесом, та же самая вересковая долина, летом украшенная лунным светом, когда самой теплой ночью деревья склоняют свои украшенные перьями головы над полянами, поросшими прекрасными цветами. То же самое и с героями. Мои читатели привыкли к определенным чертам характера тех, кого они видят в профиль, фас или в общих чертах; и опять видят уже в полномасштабном потрете, с измененными чувствами, темпераментом или возрастом, освещенных любовью; с румянцем страсти на щеках; опечаленных горем; зажженных восторгом; в размышлениях и веселье, в печали, презрении или экстазе; с нежными линиями детства, с красотой и полнотой юности, с силой зрелости или с морщинами, следами неизбежного старения. Но мы должны изменяться, глаз устает видеть так часто повторяющиеся знакомые картины.

Тем не менее, читатель, не требуйте от меня быть слишком быстрой: не так-то легко изгнать из воображения образы, так долго наполнявшие его; они стали моими друзьями и близкими знакомыми – с самыми малыми усилиями я могу описать вам лица, голоса и поступки тех, кто населяет мои мысли днем и зачастую вторгается в ночные мечтания. Расставаясь с ними, я чувствую себя так, как будто стою на пороге дома и прощаюсь с его жильцами. Стараясь призвать в воображение новых жильцов, я вижу себя в далекой стране, окруженная незнакомыми лицами, характеры жителей – полная загадка; требуется многое изучить, чтобы разрешить ее, и очень много таланта, чтобы рассказать о ней. И тем не менее уже какое-то время я желаю покинуть этот раскаленный край, в котором мы так долго гостили – его объятое пламенем небо и блеск заката, всегда горящего над ним. Он больше не будет занимать мое воображение; оно поворачивается к более холодной местности, с более блеклыми и серыми рассветами, в которой грядущий день по крайней мере раз в день приглушен грозовыми облаками.

1839 год