Текст книги "Соблазнение Джен Эйр"
Автор книги: Шарлотта Бронте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 67 (всего у книги 72 страниц)
– Так я слышал, но, скорее всего, это ошибка. Вам не дать и двадцати, а мне уже двадцать пять, моя прекрасная уроженка запада. Что за глаза! Мина, посмотрите на меня – прямо и без смущения…
Мина попыталась взглянуть ему прямо в глаза, но не могла не смутиться и покраснела вплоть до висков.
– Фу! – сказал его светлость. – Притворяемся скромницей. Мы знакомы уже десять лет, и вы до сих пор не можете встретить мой взгляд не смутившись. Вы потеряли кольцо, которое я дал вам, Мина?
– Какое, милорд? Вы подарили мне много.
– То, на котором выгравирована сущность твоей души и разума.
– Верность? – спросила мисс Лори и вытянула вперед указательный палец, на котором сверкал зеленый изумруд.
– Да, – последовал ответ. – Все еще ваш девиз, верно? – И он, надменно и ревниво глядя на нее, попытался прочесть, что творится в ее сознании. Мисс Лори немедленно сообразила, что последние события, происшедшие между ней и лордом Хартфордом, больше не являются тайной. Она увидела, что его светлость разозлен и вот-вот взбесится; она стояла и глядела на него печальным боязливым взглядом.
– Ну, – сказала она после долгого молчания, – если ваша светлость злится на меня, мне незачем больше оставаться в этом мире… – Но в это мгновение слуги принесли ужин, и Заморна не успел ответить…
Вскоре после того, как убрали скатерть и слуги исчезли, герцог, допивая последний бокал шампанского, вернулся к прерванному разговору.
– Идите сюда, дитя, – сказал он, указывая на место рядом с собой. Мина, никогда не колебавшаяся, несмотря на застенчивость или другие чувства, немедленно подчинилась.
– Ну, – продолжал он, наклонившись к ней и кладя руку на ее плечо, – вы счастливы, Мина? Вы хотите чего-нибудь?
– Ничего, милорд, – совершенно искренне ответила она. Все, что могло сделать ее счастливой по эту сторону вечности, находилось рядом. В комнате царило спокойствие. Лампы висели так, как если бы слушали; огонь не трепетал в камине, но ровным светом освещал весь вместительный салон. Заморна коснулся ее. Ее глаза видели только его фигуру, ее уши слышали только его голос, в ее сердце был только он. Она вкушала полное счастье.
– Мисс Верность, – пропел мелодичный голос, – если вы хотите чего-нибудь попросить, настало время. Я растаял, я стал сладким, как мед, мягким, как перчатка на руке дамы. Есфирь, проси все, что пожелаешь[293]293
Ср. с Книгой Есфирь, 7, 2: «И сказал царь Есфири также и в этот второй день во время пира: какое желание твое, царица Есфирь? оно будет удовлетворено; и какая просьба твоя? хотя бы до полуцарства, она будет исполнена».
[Закрыть]. Я готов отдать вам даже полкоролевства.
– Ничего, – прошептала мисс Лори. – О, милорд, ничего. Что я могу желать?
– Ничего, – повторил он. – Никакой награды за десять лет веры, любви и преданности? Никакой награды за шестимесячную ссылку? Никакого вознаграждения этой маленькой ручке, разглаживавшей мою подушку во время болезни, этим сладким губкам, много раз охлаждавшим и смачивавшим мой горящий в лихорадке лоб? Ничего этим темным милезским[294]294
Имеется в виду Милезий (ирл. Милед) – легендарный иберийский король кельтского происхождения, вторгшийся в Ирландию около 1300 г. до н. э.
[Закрыть] глазкам, тускневшим во время бесконечных ночей, наполненных моим бредом? Нужно ли мне говорить о нежности и силе духа, ободрявших меня во время страданий, о преданности, благодаря которой моя девочка, сама умиравшая с голоду, давала мне кусок хлеба? Только мы знаем о них! И за все это вы не хотите никакой награды?
– У меня она есть, – сказала мисс Лори. – Прямо сейчас…
– Но, – прервал ее герцог, – что, если я придумаю кое-что достойное вас? Взгляните на меня и выслушайте.
Она посмотрела было на него, но тут же опустила глаза. Невозможно было выдержать взгляд ее господина – в нем горел огонь преисподней.
«Что он собирается сказать?» – прошептала себе мисс Лори и задрожала.
– Моя любимая, – сказал герцог, привлекая ее совсем близко к себе. – Я дам вам в награду мужа – не начинайте опять! – и этот муж будет аристократом, коего зовут… лорд Хартфорд! А сейчас, сударыня, встаньте и посмотрите на меня. – Он развел руки, и Мина Лори вскочила, как распрямившийся лук.
– Я ожидала этих слов от вашей светлости! – сказала она. – Мне уже делали это предложение. Сам лорд Хартфорд, три дня назад.
– И что вы ответили, сударыня? Говорите правду. Увертки вам не помогут…
– Что я сказала? Заморна, я не знаю – да и это не имеет значения… Вы наградили меня, милорд герцог, но мне не вынести вашей награды. Мне плохо. – Она глубоко всхлипнула, побелела и упала на пол, ее голова оказалась у ног герцога.
Первый раз в жизни мисс Лори лишилась чувств; даже ее великолепное здоровье ничего не могло сделать со смертельной борьбой, потрясшей все ее тело в то мгновение, когда она услышала слова своего господина. Она поверила, что он говорит совершенно искренне, и решила, что она ему надоела; с этим она не могла жить.
Я считаю, что, увидев ее у своих ног, Заморна первым делом испугался, но потом, я почти уверен, испытал большое удовольствие. Говорят, что я не очень серьезен, когда ругаю его, иначе я бы вставил здесь полстраницы оскорблений: заслуженных и искренних. Поэтому я просто и безыскусно рассказал о его поведении, без всяких замечаний. Он взял со стола свечу и осветил ею мисс Лори. Никакого обмана: она лежала белая, как мрамор, и неподвижная, как камень. Откровенно говоря, она любила его с такой преданностью, что в ней не осталось места для кого-то другого. Но не думайте, читатель, что Заморна был так благороден и действительно собирался отдать мисс Лори лорду Хартфорду. Нет, не верьте ему. Он, как обычно, только проверял, преданна ли она ему, хотя тысячи ежедневных доказательств должны были убедить его в этом давным-давно.
Она начала приходить в себя. Веки задрожали, потом медленно поднялись, из-под них выглянули большие черные зрачки, встретились с его и тут же переполнились печалью. Ни искры гнева, ни шепотка упрека; глаза и губы говорили на одном простом языке:
– Я не могу оставить вас. – Она медленно, с усилием, стала подниматься. Герцог протянул руку и помог ей. Потом дал ей стакан вина, вкус которого она почти не почувствовала.
– Мина, – сказал он, – вы в состоянии слышать меня?
– Да, милорд.
– Тогда слушайте. Я бы скорее отдал половину – нет, все, чем владею – лорду Хартфорду, чем вас. Я только испытывал вас. – Мисс Лори подняла взгляд, вздохнула, как будто пробудилась от ужасного сна, но ничего не сказала.
– Неужели я, – продолжал герцог, – отдам мою первую любовь в любые другие руки, кроме своих? Я скорее увижу ее в гробу. Я положу вас туда, такой же спокойной, белой и еще более безжизненной, чем несколько мгновений назад, ибо никакие угрозы, мольбы или сокровища не заставят меня отдать другому взгляд ваших глаз и улыбку ваших губ. Теперь я знаю, что вы действительно обожаете меня, что не обманываете меня; и поэтому расскажу о событии, которое докажет, как я отношусь к вам. Вчера Хартфорд упомянул ваше имя в моем присутствии. Я отомстил ему за осквернение святыни выстрелом, и сейчас он мало чем отличается от трупа.
Мисс Лори вздрогнула, но тайны человеческой природы так темны и глубоки, порок так часто вступает в союз с добродетелью, что, боюсь, кровавое доказательство любви наполнило ее сердце скорее восторгом, чем ужасом. Она не сказала ни слова, руки Заморны опять сомкнулись вокруг нее, он опять успокоил ее ласками и нежностью, смывшими все мысли о мире, все следы мучительного стыда, холодных сомнений, всю слабость и душевную боль – следствие подавляемой надежды. Он сказал ей, что она была его первой любовью, и сейчас ей так хотелось поверить, что он всегда любил только ее. Решительная более, чем присуще ее полу, активная, энергичная, образованная, в этом она была слаба, как ребенок. Здесь она теряла саму себя. Другой поглощал полностью всю ее жизнь.
(Их уединение прерывает слуга Заморны, который зовет его в соседнюю комнату и сообщает неприятную новость: «миссис Ирвинг», бродящая по дому, очень напоминает его жену, герцогиню.)
– Десять минут назад я шел по коридору и услышал легкие шаги на лестнице – как от очень маленькой ноги. Я повернулся и увидел, как по лестнице спускается дама. Милорд, это была дама высшего света!
– Сэр, вы узнали ее?
– Если кто-то не заколдовал мои глаза. Я стоял в тени, скрытый колонной, и она прошла мимо, не заметив меня. Я видел ее не очень отчетливо, но, пусть меня проклянут на месте, если это была не…
– Кто, сэр?
– Герцогиня!
Наступила тишина, закончившаяся замечательно длинным свистом герцога. Он сунул обе руки в карманы и неторопливо прошелся по комнате.
– Вы уверены? – спросил он. – Я знаю, вы не осмелитесь солгать мне в таких делах. Да, клянусь, похоже на правду. Миссис Ирвинг, жена священника с севера. Черт побери, саркастический намек на меня самого. Бледная, красивая шея, маленькие нос и подбородок. Очень хорошо! Я бы очень хотел, чтобы эти нос и подбородок были в ста милях отсюда. Что привело ее сюда? Беспокойство за бесценного мужа? Не может без него жить? Вынуждена пуститься в путь, дабы посмотреть, чем он занят? Если бы она вошла в ту комнату пять минут назад – бог мой! Пришлось бы связать ее по рукам и ногам. И это могло бы убить ее. Черт побери, что же делать? Только не надо злиться, иначе она проделает это прямо сейчас. Говорить нежно и упрекнуть мягко, а также клясться белым и черным, что никак не связан с владельцем дома, мистером Пакенхэмом. – Закончив свои рассуждения, герцог повернулся к слуге.
– Куда отправилась ее светлость?
– В гостиную, милорд. Она и сейчас там.
– Хорошо, не говорите никому ничего, под угрозой казни. Слышите, сэр? – Он приложил руку к сердцу и вышел из комнаты, чтобы начать военную операцию.
Тихо открыв дверь гостиной, он мгновенно осознал, что у камина сидит его жена. Она расположилась к нему спиной, но он не мог ошибиться. Фигура, одежда, завитки золотисто-каштановых волос: все это могло принадлежать только одному человеку на свете, его маленькой герцогине, высокомерной и ревнивой. Он так же бесшумно закрыл дверь, как и открыл, и прокрался в комнату.
Герцогиня почувствовала, как на ее плечи легла рука, и посмотрела вверх. Сила притяжения дала обычный результат, и она повисла на том, кого увидела.
– Адриан! Адриан! – вот и все, что смогли прошептать ее губы.
– Мэри, Мэри! – ответил герцог, разрешая повиснуть на себе. – Хорошенькие дела! Что привело вас сюда? Вы сбежали с возлюбленным, воспользовавшись моим отсутствием?
– Адриан, почему вы бросили меня? Вы сказали, что вернетесь через неделю, прошло уже восемь дней; поедемте домой…
– Итак, вы действительно отправились на поиски мужа, – сказал Заморна, умирая со смеху, – перевернулись и были вынуждены просить убежища в охотничьей лачуге Пакенхэма!
– Почему вы здесь, Адриан? – спросила герцогиня, слишком серьезная, чтобы засмеяться вместе с ним. – Кто такой этот Пакенхэм и кто эта личность, выдающая себя за экономку? Почему вы разрешаете кому бы то ни было жить рядом с Соколиным Утесом, а я об этом ничего не знаю?
– Я забыл рассказать вам об этом, – ответил его светлость. – Мне не до того – на меня глядят блестящие карие глаза. Что касается Пакенхэма, то, откровенного говоря, он ваш дальний родственник, побочный сын старого адмирала, моего дяди с юга; экономка – его сестра. Voila tout[295]295
Вот и все (фр.).
[Закрыть]. Поцелуйте меня. – Герцогиня поцеловала его, но с тяжелым вздохом. Облако ревнивого беспокойства, нависшее над ее лбом, и не думало рассеиваться.
– Ах, Адриан, мое сердце все еще болит. Почему вы так долго задержались в Ангрии? О, вы совершенно не думаете обо мне! Вы даже не представляете, как я страдаю, ожидая вашего возвращения. Адриан… – Она замолчала и заплакала.
– Мэри, придите в себя, – сказал его светлость. – Я не могу все время быть у ваших ног. Вы не были такой слабой, когда я только женился на вас. Вы разрешали мне уезжать без всяких ревнивых протестов.
– В то время я еще не знала вас достаточно хорошо, – сказала Мэри, – и, если мой разум ослаб, то только потому, что вся его сила ушла в слезы и страх за вас. Я уже далеко не такая красивая и веселая, как была тогда. Но вы должны простить мое увядшее лицо, ибо вы являетесь его причиной.
– Мэри, никогда больше не упрекайте себя в потере красоты, пока я вам не намекну. Поверьте мне, в этом – и во всех других отношениях – вы именно то, чем должны быть. Вы может увянуть не больше, чем мраморная доска – по меньшей мере в моих глазах. А что касается вашей преданности и нежности… Иногда я браню вас за их избыток, ибо из-за них вы превратились почти в тень, и тем не менее они образовали очень надежную цепь, которая связывает меня с вами. А сейчас приободритесь. Сегодня вечером вы поедете в Соколиный Утес; до него только пять миль.
Я не могу сопровождать вас, ибо у меня важное дело с мистером Пакенхэмом, которое не терпит отлагательства. Я буду в замке завтра, до рассвета. Карета будет готова, я посажу вас в нее и сам сяду рядом. Мы поедем, прямо в Вердополь, и следующие три месяца я буду надоедать вам утром, днем и вечером. Что еще я могу пообещать? Если вы выберете ревность, я ничем не смогу помочь вам. Только пить содовую воду и отчаиваться или превратиться в камень и стоять, как Аполлон, в вашей гардеробной. Бог мой! Моей добродетели не доверяют…
В конце концов, ложью и смехом, он сумел совершить все, что задумал. Тем же вечером герцогиня отправилась в Соколиный Утес. А на следующее утро он, держа свое обещание, проводил ее в Вердополь…
Лорд Хартфорд все еще лежит между жизнью и смертью. Ни боль, ни оскорбленное самолюбие, ни разлука не охладили его страсть. Невозможно стереть чувство, выгравированное на железных нервах этого человека.
Засим я прощаюсь, мой благосклонный читатель. Надолго, но не навсегда. Я сделал все, чтобы развлечь вас, и хотя я знаю, что из-за слабости, бессодержательности и повторений мой труд заканчивается скорее поражением, чем триумфом, тем не менее простите меня, ибо я сделал все, что в моих силах…
Январь 1838 г.
Часть V
Элизабет
Генри ГастингсМолодой человек привлекательной внешности, изящный в обхождении и с самым джентльменским поведением, желает зарабатывать свой хлеб легко, жить в самом возможном наслаждении комфортом и роскошью и ни в коем случае не тяжело работать. С этой целью он просит сообщить публике, что очень не хотел бы, чтобы состояние миновало его или чтобы он получил супругу, чьей минимальной заслугой не был бы финансовый вклад.
Рекламодатель не настаивает ни на определенном возрасте, ни на каких-нибудь телесных прелестях сей особы, тем более что – согласно мнению самых ученых медиков всех времен – достаточно скоротечной болезни или самого обыденного происшествия, дабы они исчезли.
Напротив, несовершенства фигуры – торчащая вбок нога, согнутая спина или даже отсутствие какого-нибудь органа, вроде глаза или нескольких зубов – ни в коем случае не будет существенным недостатком для этого просвещенного и искреннего индивидуума, при условии, что будут предоставлены неопровержимые свидетельства обладания ею большим и даже выдающимся достоинством, неодолимым и неотразимым очарованием: Д-Е-Н-Е-Г! Обращаться по адресу: Ч. Т.[296]296
Чарльз – все еще рассказчик, но теперь он стал Таунсендом и, похоже, перестал быть братом Заморны.
[Закрыть], дом мистера Грэма Эллрингтона, Чапел-стрит, 12, Вердополь.
P. S.: Просьба не утруждать себя тем, чье состояние – наличное, в землях и ценных бумагах – составляет менее двадцати тысяч фунтов стерлингов. Более того, рекламодатель считает весьма выгодной сделкой даже вдвое большую сумму.
Вот такое объявление недавно появилось в отделе объявлений одной столичной газеты – последняя надежда невинного и достойного награды индивидуума, который, будучи без гроша и места, обнаружил, что поток влечет его между Сциллой и Харибдой ужасной дилеммы, и (после того, как все попытки раздобыть денег благополучно провалились) был принужден либо писать, либо жениться.
Последние шесть месяцев я жил, как говорится, на черепаховом супе и паштете из гусиной печени; я шумел, пировал и гулял сколько душе угодно. Увы! Мои карманы опустели, развлечения исчезли; дабы наполнить первые и вспомнить о вторых, я должен либо написать новую книгу, либо выгодно жениться.
Что же делать? Гименей машет факелом, приглашая меня – но нет, я люблю слишком многих, чтобы отдать свободу одной. Очаровательный, как павлин, я все еще свободен, как орел. Не плачьте, о черноглазые дщери запада! Не жалуйтесь, румянощекие девственницы востока! Не облачайтесь во власяницы, нежные газели солнечного юга; не проливайте слезы на вершинах холмов, гордые красавицы севера; не пойте траурных песнопений, далекие девы островного королевства! Чарльз Таунсенд не собирается жениться. Он слишком молод, слишком игрив, слишком буен и неприручен, чтобы наложить на себя спокойные узы супружества. Чарльз Таунсенд останется симпатичным холостяком, центром внимания глаз соседок, соблазнительным яблоком раздора на африканском рынке. И Чарльз Таунсенд берет перо, бумагу, садится за стол и пишет книгу, хотя в его очаровательной голове не больше идей, чем в кармане пенсов. «Regardez comme nous allons commencer…»[297]297
Итак, мы начинаем (фр.).
[Закрыть]
Я начисто забыл, в какой день месяца началась эта история, и даже в какой месяц – то ли в последнюю неделю сентября, то ли в первую неделю октября – когда я, удобно развалившись в ангрианской почтовой карете, катил из Адрианополиса.
В любом случае стояла осень; леса покрылись жгучим багрянцем. Настало время охоты на куропаток, треск выстрелов постоянно тревожил спокойный ландшафт, и, когда мы огибали Мидоубанк, имение почтенного Джона Керкуолла, эсквайра и члена парламента, я через окно кареты заметил трех или четырех юных джентльменов в зеленых охотничьих куртках, скакавших за лающей сворой борзых и меднобровым егерем. Джентльмен, сидевший напротив меня, заметил:
– Это и есть мистер Фрэнк Керкуолл. – Улыбнувшись с таким видом, как будто хотел добавить «никчемный франт», он продолжал: – Я верю, что вон тот человек с ружьем не кто иной, как лорд Винсент Джеймс Уорнер, младший брат премьер-министра.
– Неужели! – воскликнул голос рядом со мной. В то же самое мгновение особа, которую я прежде не замечал, наклонилась вперед, почти грубо протиснулась мимо меня и выглянула в окно. Этой особой оказалась дама, и мне пришлось извинить ее бесцеремонность. Я подождал, пока она не села обратно, и только потом заметил с игривой улыбкой:
– Похоже, мэм, вы интересуетесь юным лейтенантом.
– Совсем нет, – ответила она, – но я не слишком часто вижу знаменитых людей.
– Не знал, что сей молодой человек чем-то знаменит.
– Да, но, знаете ли, у него есть брат, – справедливо указала дама, – и, как мне кажется, сам лейтенант принадлежит прославленному девятнадцатому полку[298]298
Попутчицей Таунсенда является Элизабет, чей интерес – и защита – «прославленного девятнадцатого» объясняются тем, что ее любимый брат, Генри, раньше служил в нем.
[Закрыть].
– Прославленному, мэм! Сборище негодяев! – воскликнул джентльмен, говоривший раньше.
– Да, они такие, – сказала дама, которая, похоже, не очень стремилась обсуждать любое мнение, высказанное другим. – Эти молодые люди, безусловно, очень дики и безрассудны, судя по всем отчетам. Но, в конце концов, они очень доблестно сражались. Эвешем никогда бы не победил, если бы не они.
– Они пригодны только для сражений с бурлящими городами, – ответствовал джентльмен. – И, кроме того, сражения – грязное кровавое дело, мэм.
– Да, – согласилась она. – Но если у нас будет война, то начнется кровопролитие и девятнадцатый займется своим делом, в котором он еще никогда не терпел поражений – по меньшей мере, по словам газетчиков.
– Они всегда так основательно готовятся к сражениям. Я слышал, мэм, что во время войны сей достойный полк пьянствует не просыхая.
Я ожидал, что дама с негодованием отвергнет его слова, но она только улыбнулась.
– Неужели, сэр! Тогда они выполнили свой долг лучше, чем большинство других, совершенно трезвых.
– Я узнал, из надежных источников, что в Вествуде, за полчаса до того, как генерал Торнтон встал во главе их, собираясь начать последний штурм, каждый офицер и почти каждый рядовой девятнадцатого были настолько пьяны, что не могли сидеть в седлах.
– Очень смело, – сказала дама, совершенно не возмутившись. – И тем не менее они победили, очень благородно. Разве не правда, что лорд Арунделл лично поблагодарил их на поле боя за храбрость?
– Не знаю, – холодно сказал джентльмен, – и если он действительно поступил таким образом, то его светлость ничем не лучше их.
– Безусловно, – сказала она. – Я считаю, что он такой же, как они, – храбрый и благородный.
До начала этого маленького диалога я настолько не интересовался этой путешественницей, что бросил на нее только самый поверхностный взгляд. Зато сейчас решил изучить ее немного поближе. Я вспомнил, что рано утром, после ночи безостановочной езды, когда наша карета пересекала довольно дикую местность, кто-то внезапно закричал: «Кучер! Кучер!» Карета остановилась. Выглянув, я сообразил, что мы находимся около маленькой гостиницы, рядом с которой тропинка, вившаяся среди пустынных холмов, соединялась с большой дорогой, образуя перекресток. В сером рассветном свете я с трудом различил женскую фигурку, закутанную в шаль, в шляпке с вуалью, ждущую около двери гостиницы, и служанку, бдительно стерегущую ящики и чемоданы. Багаж подняли на крышу кареты, дама вошла внутрь, и, будучи стройной и невысокой, легко втиснулась между мной самим и толстой женщиной, одетой в груду плащей. Я только успел увидеть, как она попрощалась со служанкой, сказав что-то вроде «До свидания, Мэри». Карета тронулась, она сидела за моим плечом, комфортно укрытая вуалью и шалью, пребывая в совершенном молчании.
Невозможно интересоваться тем, кто не говорит и не смотрит. Через четыре часа я полностью забыл о ее существовании и никогда бы не вспомнил опять, если бы не ее внезапный бросок к окну. Те несколько фраз, которые она после этого произнесла, не дали ей опять быть преданной немедленному забвению, и, хотя я не мог по ним сделать заключения об ее характере, они возбудили во мне любопытство и мне захотелось узнать, кто она такая.
Я несколько раз пытался рассмотреть ее лицо – напрасно. Шляпка и вуаль укрывали его от любого взгляда. Кроме того, мне показалось, что она умышленно отвернулась от меня, и, хотя она очень свободно говорила с раздражительным промышленником средних лет, мне не удалось извлечь из нее ни звука. Я заключил по ее голосу, что она должна быть молода, хотя одежда дамы была настолько обычна, что ее могла бы надеть женщина почти любого возраста; темное шелковое платье, плотная бархатная шаль и простая соломенная шляпка – скромный наряд, но не неподобающий леди.
Наконец решив, что разговор – лучший способ разглядеть ее, я довольно внезапно повернулся к ней, собираясь заговорить. Тем временем, пока я думал о ней, она, как оказалось, думала обо мне; и, сидя за мной, она воспользовалась возможностью и принялась внимательно изучать мое лицо. Так что, неожиданно повернув голову, я увидел, что она откинула вуаль и глядит на меня острым пронзительным взглядом.
Я слегка смутился, хотя и почувствовал себя почти польщенным таким открытием. Однако я скоро восстановил свое привычное самообладание и отомстил ей таким же ответным взглядом, который – тешу себя этой мыслью – был не менее острым. Однако дама умела владеть своим лицом; она только слегка покраснела и, повернув голову к окну, заметила, что мы едем по чудесной местности. Так оно и было, ибо мы въехали в провинцию Заморна, зеленые леса и плодородные поля бежали по обеим сторонам замечательной дороги. Если бы дама оказалась стара и безобразна, я бы не сказал о ней больше ни слова; если бы она была молода и ослепительно прекрасна, я начал бы свои знаменитые petits soins[299]299
Ухаживания (фр.).
[Закрыть] и нежные речи.
Однако она оказалась молодой, но не слишком хорошенькой. Неплохо сложенная, хотя и несколько исхудалая, темные волосы, аккуратно разделенные прямым пробором, падали на уши, оставляя открытым лоб; очень подвижные черты и быстрый взгляд придавали ее лицу выражение необыкновенной живости.
– Сударыня, вы, наверно, уроженка Ангрии?
– Да, – ответила она.
– Прекрасный, преуспевающий народ! Вы, без сомнения, большая патриотка?
– О, конечно, – ответила она и улыбнулась.
– Не удивлюсь, если вы очень интересуетесь политикой, – сказал я.
– Люди, живущие в глухомани, часто поступают так, – вернула она.
– Значит, вы не из какой-то определенной местности, мэм?
– Да. Я живу в одиноких холмах на границе с Нортангерлендом. – Она еще говорила, как я вспомнил, что место, где она села, находится прямо на углу сельской дороги, вьющейся среди пустынных холмов.
– Тогда вам, наверно, будет приятно окунуться в бурлящую жизнь большой провинции, – сказал я. – Вы были в Заморне раньше?
– Да, замечательное место – самое населенное и богатое из всех семи.
– И, осмелюсь сказать, оно не зря подарило свой титул вашему юному галантному монарху, верно? Насколько я знаю, вы, ангрианские дамы, очень преданы ему.
– Да, – сказала она. – Мне кажется, что вы правы. Но, насколько я могу судить, большинство африканских дам тоже восхищаются его светлостью, не правда ли?
– Да, во всяком случае, они об этом говорят вслух; да и вы, конечно, не исключение.
– О нет, – исключительно холодно ответила она. – Я не имела счастья видеть его.
– Возможно, только поэтому вы говорите о нем столь равнодушно. Откровенно говоря, я поражен. Все его подданные, с которыми я говорил, в восторге от него.
Она опять улыбнулась.
– Я взяла себе за правило никогда не рассыпаться в восторгах, особенно в почтовой карете.
– За исключение галантного девятнадцатого, – значительно вставил я. Потом, вкрадчиво вздохнув, добавил: – Возможно, какой-нибудь герой из этого отряда героев вызывает ваш особый интерес?
– Все, сэр. Чем более их поносят, тем более я их люблю.
– Хм-м, – сказал я, втянув понюшку табака. – Вижу, сударыня. Вы без колебаний восхищаетесь всем полком, но не хотите говорить ни о ком в отдельности.
– Так оно и есть, – весело сказала она. – Я не собираюсь называть ничьих имен.
– Вам еще далеко ехать, мэм?
– Нет, я выйду у «Пряхи Дженни» – это маленькая гостиница, около которой остановится дилижанс.
– В городе вы собираетесь навестить друзей?
– Надеюсь, меня там встретят.
Ответ показался мне настолько неопределенным, что, скорее, граничил с отпором. Очевидно, эта молодая женщина не собиралась делиться своими мнениями или посвящать кого-нибудь в свои планы.
«Пусть хранит свои тайны сколько угодно», – подумал я, слегка раздраженный ее скрытностью, и, сложив руки, погрузился в прежнее молчание; она последовала моему примеру.
В Заморну мы приехали около полудня. На улицах преуспевающего торгового города кипела сутолока рыночного дня. Карета остановилась у «Пряхи Дженни», и я увидел, как моя соседка обеспокоенно взглянула в окно, очевидно, разыскивая того, кто должен был ее встретить. Признаюсь, я внимательно следил за ней, ибо она слегка возбудила мое любопытство.
Открыв дверь, я вышел из кареты на двор гостиницы и уже собирался предложить ей руку, чтобы помочь спуститься, как меня оттолкнул и опередил человек в ливрее. Приподняв шляпу, он осведомился, какой у нее багаж. Она подробно рассказала ему, и через пять минут уже поднималась в красивую коляску. Чемоданы и дорожные сумки положили внутрь, кучер стегнул лошадей, и экипаж легко покатился вдаль, как сон, растаяв в сумерках.
«Определенно она не самая важная особа, – подумал я. – В ее облике и манере поведения почти нет ничего аристократического. Такой простой внешний вид и скромное одеяние плохо подходят настолько элегантному экипажу».
(Следуют две сцены. Первая содержит портрет Чарльза на открытии парламента, очень уместно включающий саркастическое описание сэра Уильяма Перси; Таунсенд описывает его как тщеславного, ленивого и пустого человека.
Во второй сцене передается разговор между Чарльзом и лордом Макара Лофти (опиоманом, председателем Республиканской партии) о сэре Уильяме, в котором он опять представлен как пустой охотник за юбками. Чарльз соглашается на следующий день посетить Макару.
Неожиданно выясняется, что сэр Уильям в последнее время увлекся Элизабет и сам стал предметом ее любви. Его дневник составит часть последующего повествования.)
