Текст книги "Соблазнение Джен Эйр"

Автор книги: Шарлотта Бронте

Как-то вечером Альбиона пригласили в дом графа Крухана, в котором собралось многочисленное общество. Среди гостей особенно выделялась одна очень высокая дама лет двадцати пяти или двадцати шести, фигура и лицо которой представляли собой совершенный романский тип.

Правильные и тонкие черты лица, большие сияющие глаза, черные как смоль, роскошные вьющиеся волосы, тоже черные. Вся ее внешность буквально сверкала черным, к тому же она надела платье из темно-красного бархата, отороченное мехом горностая, и вставила в волосы черные страусовые перья, добавившие благородное достоинство в ее облик.

Альбион, несмотря на сию необычную красоту, даже не замечал ее, пока граф Крухан не представил ее как леди Зелзию Эллрингтон.

Она была самой знаменитой и образованной женщиной Стеклянного Города, и он обрадовался возможности увидеть ее.

Какое-то время она развлекала его самыми живыми и изящными рассуждениями; и действительно, сама мадам де Сталь не могла бы сравниться с леди Зелзией в искусстве рассказчика, а на этот раз она превзошла самое себя, ибо хотела произвести впечатление на такого выдающегося мужчину.

Наконец один из гостей попросил ее сделать честь собранию и спеть, аккомпанируя себе на рояле. Сначала она отказалась, но, когда Альбион присоединился к просьбе, взяла из гостиной маленький том стихотворений и открыла его на одном, написанном маркизом Тагским. Потом приняла красивую позу и пропела следующие строки, умело помогая своему голосу мелодией:

 
Я мыслю о тебе, когда Селены свет
На озере играет;
Так блеск твоих очей приветствует рассвет,
И мир осеребряет.
 
 
Я мыслю о тебе, коль лебедь белоснежный
По глади волн скользит.
И легкий ветерок, любуясь птицей нежной,
Пера не шевелит.
 
 
Я зрю издалека, как ветер замирает
Перед твоей красой.
И сладко шелестя, так нежно он играет
Твоей косой.
 
 
Я вижу диких птиц, поющих, пролетая
В небес дали.
А ты стоишь как перст, решительно не зная
Об их любви.
 
 
О, день придет, и вот тогда я снова
Увижу свет очей;
Но плещется волна, и океан гудит сурово
Над пеной дней.
 
 
Бушует меж нами,
Грозится валами
Зеленый злодей.
 

Альбион сложил эту песню вскоре после того, как прибыл в Стеклянный Город. Она была обращена к Марине. Богатый сильный голос леди Зелзии как нельзя лучше передал дух произведения, и она сумела выразить его чувство чести самым подходящим образом.

Когда она закончила, общество разошлось, ибо было слишком поздно.

Альбион в одиночестве шел домой, раздумывая о величавом очаровании леди Зелзии Эллрингтон, и сравнивал его с нежными чарами Марины Энгус. Вначале не мог он решить, кому отдать предпочтение, ибо, хотя он и слепо поклонялся Марине, четырехлетняя разлука заставила его почти позабыть ее облик.

И тут, погруженный в раздумья, услышал он, как замогильный голос прошептал: «Альбион!»

Он резко повернулся и увидел недалеко от себя фигуру Марины, едва различимую в свете луны.

Неописуемая радость наполнила его сердце.

– Марина! Моя дорогая Марина! – воскликнул он, бросаясь к ней. – Как ты оказалась здесь? Неужто небесные ангелы перенесли тебя сюда?

Сказав так, протянул он к ней руку, но она не дала себя коснуться и медленно скользнула прочь, промолвив:

– Не забывай меня; я буду счастлива, когда ты вернешься.

И видение исчезло. Казалось, что она появилась только для того, чтобы восторжествовать над соперницей, и действительно, узрев ее божественный облик, Альбион почувствовал, что никто не в силах равняться с ней.

Однако его разумом завладели недоумение и растерянность. Он не мог объяснить видение ничем иным, как действием сверхъестественных сил, но, с другой стороны, все его рациональное воспитание и твердая вера отвергали необычайное событие, свидетелем коего он стал.

Однако он пришел к выводу, что в одном никак не мог ошибиться: видение произнесло слова, сказанные ею при их последней встрече: «Я буду счастлива, когда ты вернешься». Значит, она еще жива и то, что он видел, не было ее призраком. Тем не менее он постарался как следует запомнить эти день и час: 18 июля 1815 года, двенадцать часов ночи.

С этого времени его врожденная меланхолия усилилась, в нем поселился страх, что она умрет, не дождавшись его возвращения; его страсть и желание видеть ее удвоились.

Наконец, не в силах более выносить свое горе, открылся он отцу; герцог, тронутый его тоской и верностью своей избраннице, разрешил ему посетить Англию и вернуться в Африку вместе с Мариной.

Я не буду волновать читателя мелочными обстоятельствами путешествия Альбиона, но сразу перейду к тому, что случилось по его возвращении в Англию.

Стоял прекрасный сентябрьский вечер 1817 года, когда он добрался до Стразелерайи. Даже не подумав войти в родительский дом, Альбион бросился в Дубки. Едва подойдя к дому, он почувствовал тошноту, на мгновение представив себе, что ее мысли могли бы измениться за это время, но, призвав на помощь надежду и бросив на нее золотой якорь, пересек лужайку и приблизился к стеклянной двери гостиной.

И тут его слух заполнила нежная мелодия арфы. Сердце подпрыгнуло в нем, ибо он знал, что ничьи пальцы, кроме ее, не могли создать столь мелодичных звуков, и никакой голос, кроме ее, не мог так гармонично сочетать в себе радость и печаль. Он поднял лозу, затемнявшую дверь, и увидел Марину, еще более прекрасную, чем он помнил ее, сидевшую за арфой. Тонкими пальчиками перебирала она дрожащие струны.

Он вошел, не замеченный ею, сел, склонил голову на руки и с чувством ошеломляющего восторга выслушал следующие слова:

 
То время прошло, когда ухо с тревогой
Ждало, что шаги прозвучат на пороге.
Слеза постоянно во взоре блестела,
И бедное сердце горело, горело…
Сейчас я в покое.
 
 
Природа надела несчастья одежды;
Цветы на поляне потупили вежды;
Хранившие замок дубы-великаны,
С себя листья сбросив, стоят бездыханны
И главы понурив.
 
 
Из сердца пещеры, что гору пронзила,
Из рощи зеленой, что гору накрыла,
Из речки текучей, из глуби фонтана,
Пророчества песня звучит неустанно
И грусть изливает.
 
 
Грустят мощны ветры, печально вздыхая,
Вершины высоких дерев обнимая;
И вещие птицы от горя рыдают,
Их горькие вопли мой слух наполняют,
Летая вокруг.
 
 
При звуке малейшем дрожу и внимаю,
На каждом шагу я главу поднимаю
И слушаю, не говорят ли о милом,
И весть не пришла ли, что взят он могилой
В далекой стране.
 
 
Все дни я рыдаю с утра до заката,
Душа нестерпимой печалью объята,
А время влачится на медных котурнах,
И тает надежда под гнетом Сатурна,
Мне сердце томя.
 

На этом музыка и пение внезапно прекратились.

Альбион поднял голову. Стояла полная тьма, и только серебряные лучи луны освещали заброшенное и разрушенное помещение, находившееся на месте элегантной гостиной, коей он любовался еще несколько минут назад.

Никакого следа Марины, ее арфы или любого другого инструмента. Холодный лунный свет лился через пустой проем, стеклянной двери не было и в помине. Он вскочил на ноги и громко закричал: – Марина! Марина! – но только эхо ответствовало ему из пустых комнат. Почти обезумев, бросился он на свежий ночной воздух. В воротах сада стояла маленькая девочка. Она подошла к нему и сказала: «Я приведу тебя к Марине Энгус; она переехала в другое жилище».

Альбион последовал за ребенком. Они прошли длинной аллеей темных дубов, ведущих на кладбище, вошли на само кладбище, и ребенок исчез, оставив Альбиона стоять рядом с белой мраморной плитой, на которой были выбиты слова:

МАРИНА ЭНГУС

Умерла

18 июля 1815 года

в двенадцать часов ночи.

Альбион, прочитав сии слова, почувствовал, как острая боль пронзила его сердце. Задрожав всем телом, он громко застонал, упал на могилу и долгое время лежал без сознания. Наконец, очнувшись от похожего на смерть забытья, узрел он призрак Марины, который какое-то мгновение стоял рядом с ним, а потом, прошептав: «Альбион, я счастлива, ибо обрела покой», исчез!

Несколько дней он тосковал на ее могиле, а потом покинул Стразелерайю и более никогда не хотел о ней слышать.

* * *

Я коротко расскажу о причине смерти Марины. Через четыре года после отъезда Альбиона в деревню пришло известие о его гибели. Оно разбило верное сердце Марины. Спустя день ее не стало.

12 октября 1830 года

Сцена – густой лес, под деревом отдыхает леди Зенобия Эллрингтон, одетая в свой обычный наряд: фиолетовое бархатное платье и черные перья.

Леди Зенобия Эллрингтон

 
Уже закат: но как богат свет солнца,
Что льется сквозь сплетенье крон дерев!
Как свет сей дивный к жизни возвращает
Могучих вязов древние стволы!
Вот так же величавые колонны,
Гордясь собою, к куполу стремятся
Старинного собора иль дворца.
Вы грандиознее тех каменных столпов,
Что человека созданы рукою
И храмы держат на своих плечах.
Пускай хорал под сводами звенит
И музыка соборы наполняет.
Все ж много слаще трели соловья,
И тихий шепот сумрака лесного,
И песня ветра, что листву колышет.
Взлетает к небу и к земле стремится.
Божественная леса литургия,
Она раздумью тихому подобна
 
 
Души усталой; и на ум приводит
События давно минувших дней,
Которые туман веков скрывает.
О музыка дубрав, прошу тебя, смири
Души мятежной дерзкие порывы
И изгони печаль, что сердце гложет.
Я под деревьями сижу совсем одна.
Нет, не совсем, остался еще друг,
Что освещает путь чрез слез долину;
Пока горит он, прочие светила
С небес нисходят – глаз не видит их.
Но более чем друг он никогда не станет.
 

(Тяжело вздыхает.)

 
Да, мысль печальна, но надежда есть.
Соперница моя – еще девчонка,
Не одаренная ни статью, ни степенством,
Что свойственно великому уму.
В ее глазах не светит горний дух;
И нет у ней прекрасных черных кудрей,
Что падают спокойною волной
На белый мрамор моего чела.
 

(Над ней появляется трепещущий крыльями белый голубь.) О, кто же ты, прекрасное созданье?

 
Зачем сюда слетело ты с аллеи
Из низко наклонившихся дерев?
Как грациозно машешь ты крылами!
Ты, мнится, одиночества душа.
Но чу! Шаги. Негромкий шепот листьев
Мне говорит, что скоро будет здесь
Из плоти и из крови существо.
 

Из аллеи появляется юная девушка, одетая в зеленое, локоны ее красно-коричневых волос покрыты венком из полевых цветов. Она приближается к леди Зенобии и говорит:

 
Мне кажется, миледи, я видела твой лик.
Не ты ли та Зенобия, чье имя
Проникло даже в нашу глухомань?
 

Леди Эллрингтон

 
Да, девушка, верна твоя догадка. Как же
Сумела ты узнать меня?
 

Девушка

 
Верреополь.
Тебя видала я в садах прекрасных
Которые, как пояс многоцветный,
Великий город гордо окружают.
И не заметить не могла я ту,
Чья красота сверкала, освещая
Сады, и город, и саму страну.
Величье форм твоих роскошных,
Огонь и страсть, что из очей струятся,
Соединились в заговоре тайном,
И образ твой навек запечатлелся
В душе моей. Вот почему я знаю,
Что ты, как королева, здесь сидишь,
В тени вот этих веток величавых
Что с дуба, короля дерев, свисают.
 

Леди Эллрингтон (Милостиво улыбается.)

 
Но кто ты, милая девица?
 

Девушка

 
Меня зовут Мэриан.
 

Леди Эллрингтон (вскакивает, в сторону)

 
Соперница! (Сухо.) Что привело сюда тебя, одну?
 

Мэриан (в сторону)

 
Как речь ее внезапно изменилась!
 

(Вслух.)

 
Любимый голубь мой, чьи крохотные крылья
Белее свежевыпавшего снега,
Сбежал сюда, наверное, наскучив
Опекой неусыпною моей.
Я видела, как меж ветвей блеснул он,
Далекий, как звезда, что светит с неба.
Сюда пришла на поиски его.
 

Леди Эллрингтон

 
Так вся твоя любовь досталась птице?
Ведь судя по речам твоим, не можешь
Заботится ты ни о ком на свете,
Ни даже о презренном воробье.
 

Мэриан

 
Есть, леди, у меня отец,
а может статься, и другие люди,
Которых нежны узы привязали
К моей душе и сердцу моему.
 

Леди Эллрингтон

 
Но птицы и цветы и прочий сброд
Твою любовь, похоже, привлекают,
Коль я могу судить по волосам,
Украшенным плетеною гирляндой,
И по твоей пищащей речи, что
Благоухает настоящим чувством.
 

(Внезапно хватает Мэриан и с угрожающим жестом восклицает)

 
О ведьма, я должна тебя убить!
 

Мэриан

 
Но почему, и в чем моя вина?
Чем, госпожа, тебе я навредила?
Ведь ты, надеюсь, не сошла с ума!
 

Леди Эллрингтон

 
Чем навредила мне, коварная простушка?
Не ты ли сеть сплела, куда попало
Отважнейшее сердце, что в груди
Земного человека ровно бьется?
 

Мэриан

 
Что, сеть? Какая сеть? Помилуй боже!
Она сошла с ума, что ей негоже!
 

Леди Эллрингтон

 
Тупая тварь! Ужель понять не в силах?
 

Мэриан

 
Да, не могу, увы. Такой уж уродилась.
Мне не по силам тайну разгадать.
 

Леди Эллрингтон

 
Тогда скажу сейчас. Но голос чей я слышу?
 

Голос (Из леса.)

 
Эй, Мэриан, куда же ты пропала?
На розу я наткнулся тут, в лесу,
Почти как ты, прекрасную собою.
Иди ж скорей сюда, ее добавлю
К фиалкам, что ласкают милый лоб.
 

Мэриан

 
Меня зовет он, отпусти, прошу.
 

Леди Эллрингтон

 
Ну нет, вцеплюсь в тебя я крепче смерти.
Напрасно не борись, сильнее я.
На месте стой, пусть он сюда придет.
И получу я розу, а не ты.
Вот пробил час триумфа моего. Артур идет.
 

Из-за деревьев появляется лорд Артур. Увидев леди Эллрингтон, он удивленно вскрикивает.

Лорд Артур

 
Зенобия, откуда ты взялась?
Горит пожаром краска на щеках,
В глазах пылает странный дерзкий свет,
Дрожишь ты, словно ива на ветру.
Что происходит здесь?
 

Леди Эллрингтон

 
Отдай мне розу, добрый лорд Артур,
Она подходит больше мне, чем ей.
Не отвергай моей мольбы смиренной,
Укрась цветком сим мой чудесный лоб.
А после буду я тебе служанкой,
Как самая презренная раба.
Смиренно буду целовать я пыль,
Оставшуюся после ног твоих.
Униженно колена преклоню,
Счастливая, что лорда вижу я.
О, отверни же от нее глаза
И на меня взгляни, рабу любви.
К стопам припав, молю тебя, Артур,
И заклинаю, подари мне взгляд,
Который скажет, что ты услыхал
Мою мольбу и пылкую любовь.
 

Лорд Артур

 
Миледи, ты безумна. Успокойся
И перестань так бешено вопить.
Слова, что ты сказала, неразумны
И недостойны той великой славы,
Что заслужила ты вполне по праву.
 

Леди Эллрингтон

 
Отдай мне розу, или смерть покроет
Красивое лицо и мощно тело.
Услышь меня, о добрый лорд Артур.
Лорд Артур (Подумав несколько минут.)
 
 
Вот твой цветок, бери же и храни.
 

Мэриан испускает приглушенный вопль и падает на землю.

Леди Эллрингтон (Помогая ей встать.)

 
Я победила, да, но рано ликовать.
А ты впредь знай, соперница-простушка,
Что я во всем превосхожу тебя.
До встречи, сэр, твой выбор безупречен.
 

Ныряет в лес и исчезает.

Лорд Артур

 
Не бойся, Мэриан, цветок увядший
Не символ – ни любви, ни постоянства.
Возьми же знак, что тверд, как адамант.
(Дает ей кольцо с бриллиантом.)
Да будет он залогом, что покуда
Я жив, во мне живет к тебе любовь.
Сейчас пойдем; все глубже ночи тени,
И темнота покрыла путь лесной.
Смотрите, голубь! Он скользит сквозь сумрак,
К хозяюшке любимой он спешит.
Луна дорогу нам осветит к дому:
Горит ее лампада в небесах,
Густую чащу серебром наполня.
 

Уходят, занавес падает.

Осенью 1831 года, устав от изучения наук, чувствуя себя одиноким на широких улицах и обширных рынках нашего Вавилона, наскучив никогда не замолкающим грохотом моря, шумом тысяч самодвижущихся моторов и криками людей всех наций на всех языках: одним словом, утомившись Вердополем и его величием, я решил съездить в глубь страны.

Поэтому на следующий же день я встал с солнцем, собрал несколько перемен платья, аккуратно упаковал их в маленький рюкзак, привел в порядок квартиру, хорошенько позавтракал и, закрыв дверь и передав ключ хозяйке, с легким сердцем отправился в путь.

Через три дня приятного путешествия я очутился на берегу широкой и глубокой реки, вьющейся по широкой равнине, окаймленной холмами, чья богатая зеленая одежда прерывалась только длинными тенями дубрав; там и здесь, в зеленых лощинах между горами, паслись стада и отары, белые как снег. Был уже вечер спокойного летнего дня, когда я пришел в это очаровательное место. Тишину нарушало только далекое пение пастухов, регулярно то становившееся громче, то почти совсем умиравшее, и шелест струй.

Мне было все равно, где я оказался. Наконец мои ухо и глаз в полной мере насладились чудесной сценой, и я беспечно пошел дальше, более не руководствуясь вечно журчащим потоком, и вошел в лес, встретивший меня трелями сотен лесных менестрелей. Вскоре узкая и запутанная лесная тропинка, по коей я шел, стала расширяться, обещая превратиться в зеленую тенистую аллею.

И вот я оказался на лесной поляне, посреди которой стоял маленький, но исключительно красивый мраморный дом, ослепительно сверкавший чистейшей белизной. На широкой лестнице портика возлежали две фигуры, при виде которых я тотчас же отступил за невысокое, широко раскинувшееся фиговое дерево, откуда мог видеть и слышать все, что происходило, без риска быть обнаруженным. Одним был молодой человек, высокий и статный, с замечательно изящными манерами, одетый в роскошный фиолетовый жилет и плащ; обтягивающие белые панталоны из вышитого шелка выказывали замечательную пропорциональность его фигуры. Его узкую талию плотно охватывал богато украшенный пояс, с которого свисал скимитар, чья золотая рукоятка и ножны из самой лучшей дамасской стали сверкали бесценными бриллиантами. Рядом с ним лежал стальной решетчатый шлем с высокими белыми перьями, оставляя открытыми кудри темных блестящих волос, обрамлявшие благородную красоту его лица; но еще больший огонь гения и ума горел в больших темных глазах.

Рядом с ним лежала юная стройная девушка, с изящным, почти прозрачным сложеньем. Щеки, тронутые ярким и нежным румянцем, в высшей степени совершенные черты лица, блестящие карие глаза, вьющиеся коричневые волосы; она придавала дополнительное очарование тому, что и так казалось бесконечно прекрасной природой. Она носила белое платье из самого тонкого текстиля, который только могут сделать индийские ткацкие станки. Она позволила себе совсем немного украшений: длинное ожерелье из сменявших друг друга великолепных изумрудов и золотых бусинок, дважды обнимавшее ее шею и свисавшее до талии; и узкое золотое кольцо на среднем пальце левой руки, которое, вместе с маленькой диадемой, сверкавшей на лбу (неизменно носимой благородными матронами Вердополя), свидетельствовало, что она встала на путь семейной жизни. Именно тогда, когда я впервые увидел эту бесподобную пару, юная новобрачная, с живостью во взгляде и облике, говорила своему лорду:

– Нет, нет, милорд; я буду петь только ту песню, которую вы выберете. Что же я должна петь? Луна встает, и если вы ни на что не решитесь, я вообще не буду петь.

– Что ж, – ответил юный супруг, – если мне угрожают полной потерей удовольствия, я рискну и выберу нежную песнь, которую нечаянно услышал в тот вечер, когда покидал Шотландию.

Слегка зардевшись, она улыбнулась, взяла маленькую лиру, сделанную из слоновой кости, и самым трогательным голосом пропела следующие стансы.

 
Густая темная вуаль
Затмила неба свет.
И на душе моей печаль,
И птичьих трелей нет.
 
 
Лишь ветер мне бедой грозит,
Колышет тень дерев.
И каждый вздох его сулит
Судьбы грядущей гнев.
 
 
О повелитель вод морских! подвластно все тебе!
Предохрани его от бурь, внемли моей мольбе!
 
 
В твою поверит Артур мощь,
Когда средь бела дня
На судно снидет черна нощь
Небесного огня.
 
 
Так пусть же волны не бурлят,
Но в даль легко бегут.
А ветры буйные лежат
И слов Эола ждут.
 
 
И пусть пред возвращением немало лет пройдет,
Надежда из груди моей вовеки не уйдет.
 
 
Так пусть настанет миг благой,
Когда седой гранит
Под легкою его ногой
Счастливо зазвенит.
 
 
Когда развеет ветр лихой
Знамена у реки,
Когда воротятся домой
Английские полки.
 
 
Пусть слезы льются, как вода, покуда я пою,
Но пусть несчастий череда минует жизнь мою.
 
 
Покуда мы так далеки,
Сорву цветок лесной
На диком берегу реки
В заветный час ночной.
 
 
В долине фей ему венок
Сплету я невзначай.
Вот буйный ветер изнемог
И мне шепнул: «Прощай».
 

Дама закончила песню. Я вышел из моего укрытия, и благородный юноша (в котором читатель, без сомнения, уже узнал маркиза Доуро) немедленно узнал меня.

Он любезно меня приветствовал и пригласил войти в его загородный замок, ибо было уже весьма поздно. Я охотно принял предложение, и через несколько минут мы оказались внутри.

Замок оказался поистине благородным зданием, построенным в чистом греческом стиле; вокруг него простирался обширный парк, окаймленный лесистыми холмами. Повсюду благоухали апельсиновые и лимонные рощи, и тек поток, приток Гамбии, едва ли меньший по размеру, чем сама великая река.

Великолепный интерьер замка не уступал внешнему декору. Тут царила пышность и величие, главным образом благодаря высоким сводчатым потолкам, наполнявшим зрителя почтением к хозяину, обладавшему таким жилищем. Однако сам маркиз особенно гордился своей библиотекой, одной из наиболее богатых и избранных из всех, находившихся в частном владении. Картинная галерея и собрание статуй также содержали множество великолепных произведений, как древних, так и современных мастеров. Особенно последних, ибо некоторым из них маркиз щедро покровительствовал. В кунсткамере я обратил внимание на замечательно отделанную золотую шкатулку. Там же висели пистолеты, тоже очень красиво и богато украшенные.

(Полный список сокровищ, большинство из которых он получил за выдающиеся достижения, включает 100 золотых и серебряных медалей (за художественные произведения), золотую вазу (за создание лучших греческих эпиграмм), серебряный лук и стрелы (за победу на соревнованиях лучников), золотые удила, уздечку и шпоры (победитель скачек), а также несколько высохших миртовых и лавровых венков.)

Из всех этих трофеев и произведений искусства – пышных, великолепных и почти бесценных – лично меня больше всего заинтересовала маленькая, не более шести дюймов в высоту фигура Аполлона, искусно вырезанная из белого агата; бог, держа в руке лиру, стоял на пьедестале из того же дорогого материала, на котором была вырезана надпись: «В наши дни мы лицезреем бога лучников, красноречия и стихов, заключенного в бесконечно прекрасную форму, которую когда-то носил Аполлон; он дал больше славных доказательств своей божественности, чем древний бог, так почитавшийся жителями старого языческого мира. Зенобия Эллрингтон умоляет Артура Августа Уэллсли принять сей маленький дар и считать его символом того, что, брошенная и презираемая тем, чье доброе мнение и дружбу она ценила больше, чем жизнь, она не питает к нему ни малейшей злобы».

За этой надписью скрывалась тайна, которую я не мог постичь. Прежде я никогда не слышал о какой-нибудь размолвке между его светлостью и леди Зенобией – ни на одной публичной церемонии не произошло ничего, что заставило бы подозревать о ее существовании. Однако, много времени спустя, я узнал то, что расскажу далее. Я не сомневаюсь в правдивости этих обстоятельств, но скован словом и не могу раскрыть имена.