Текст книги "Соблазнение Джен Эйр"
Автор книги: Шарлотта Бронте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 65 (всего у книги 72 страниц)
(На следующее утро, задолго до девяти, Мэри гуляет по берегу и ждет своего возлюбленного.)
О, как долго длились два томительных часа ее утреннего бдения! Вначале, поддерживаемая возбуждением, она не чувствовала погребального холода воздуха; но ее душа, сломленная длительным страданием, больше не могла вынести ожидания. Она посмотрела на тропинку, бежавшую по берегу реки, потом перевела взгляд на голубой поток. Все было тихо, никого. Только время от времени вздрагивали голые кусты.
– Неужели это была только сладостная мечта? – спросила она себя, но не успела договорить, как ее болезненное воображение сделало предположение уверенностью. Кашель, вызванный холодом, жестоко мучил ее. Она не умела переносить разочарования. Телесная и умственная сила немедленно оставили ее; и желая – едва ли не ожидая – умереть на месте, она села на мшистый камень и стала горестно причитать.
Так она сидела, долго-долго, с головой на коленях, подавленная весом горестей, которые, после мгновения просветления, обрушились на нее с десятикратной силой. Внезапно с реки послышался звук, напоминающий прерывистые гребки весел. Все ближе и ближе. Потом мгновение тишины, и грубый голос сказал:
– Что за черт! Ты собираешься подвести баржу к берегу?
– Не твое дело, – последовал ответ. – Я знаю, что собираюсь сделать. – Всего несколько слов, но они заставили мисс Перси начать действовать. Как козочка, она перепрыгнула тропинку, спустилась со склона, продралась сквозь орешник и остановилась только среди камышей и роскошных водяных лилий, как якорь, глубоко ушедший в чистую воду. И тут она опять услышала голос.
– Сударыня! – воскликнул он, окликая ее с середины широкой реки. – Остановитесь! Здесь глубоко. Если бы не это, моя дорогая возлюбленная, я бы приказал вам идти дальше, ко мне.
– Успокойся, ты, дикий пес. Это настоящая леди, – сказал первый голос.
По реке побежали волны, и из-за маленького островка, украшенного величественными ивами и находившегося недалеко от берега, выплыла тяжело нагруженная баржа. На кипах товаров лежала группа гребцов. Один, очень высокий, стоял прямо, опираясь на весло.
– Смотрите, – сказал он, и звучный голос заглушил журчание Дервента, – я посылаю ее вам, как скаковую лошадь через чащу.
Сильно и резко взмахнув веслом, он разделил волну и послал барку ближе к берегу, чуть ниже того места, где стояла Мэри. Она увидела себя в пяти или шести ярдах от молодого человека с необычно высокой внушительной фигурой, одетого в потрепанную рубашку и свободные полотняные брюки, без сапог и носков; его симметричные, почти лишенные плоти ноги, белые как мрамор, уверенно стояли на мокрой палубе баржи. Облик дополняли обнаженная шея, высокие скулы и тонкие впалые щеки, затемненные пышными всклокоченными бакенбардами. Уже несколько месяцев темно-каштановые волосы не знали, что такое ножницы. Длинные дикие кудри плавали на ветру и обрамляли шею, как великолепная грива дикого жеребца. Губы кривились в бесшабашной улыбке, но в глазах застыло выражение жестокости, которое заставляло его избегать их внезапного быстрого взгляда.
Течение Дервента медленно проносило баржу мимо, попутный ветер наполнял ее большой парус. Мэри увидела, как он повернулся и вперил в нее полный страстного желания ястребиный взгляд – на классических губах заиграла добрая солнечная улыбка – и тут, ошеломленная дикими страстями, противоречивыми чувствами и горящими беспокойными желаниями, вызванными улыбкой и взглядом, она закрыла глаза, погрузившись в спасительную темноту.
Когда она вновь рискнула открыть их, лодка уже превратилась в маленькое пятнышко. Он исчез прежде, чем она узнала его. Его образ пролетел над поверхностью ее сознания, у нее было не больше секунды, чтобы схватить и запомнить его. И все-таки она знала, чувствовала – это был он, и сейчас она вернется домой и будет жить с блестящим видением этого утра до тех пор, пока он не удостоит ее менее мимолетной встречи.
Он выглядел бледным и истощенным, но все таким же прекрасным.
– Должна ли я последовать за ним? Да, должна! Я должна переехать в Эллрингтон-Хаус[286]286
Эллрингтон-Хаус – резиденция Нортангерленда в Вердополе.
[Закрыть]. Эта мысль возвращает меня к жизни. Будет надежда на еще один взгляд, и я смогу увидеть моего потрясающего отца. Я сегодня же тронусь с места. Алнвик – противная тюрьма. Я не могу больше жить здесь. Боже, взгляни на Заморну: сохрани ему жизнь, даруй победу, сокруши его врагов и, самое главное, дороже жизни и смерти, не дай ему забыть меня!
(В следующей сцене вновь появляется Мина Лори, которая утешала тоскующего герцога во время ссылки, и объявляет Уорнеру, верному союзнику Заморны, что тот жив и вернулся в Ангрию. Известие быстро облетает всю страну и достигает ликующей группы старых последователей Заморны, которые стараются объединиться с ним.)
(Мэри приезжает в Вердополь; газеты полны сообщений об успехах Заморны. Поражение Нортангерленда кажется неизбежным. Его осаждают три любовницы, которые боятся, что их схватят люди герцога и им придется испытать на себе его гнев.)
– О Александр, мой Александр! Вы должны спасти меня от оскорблений, вы должны избавить меня от опасности. Не дайте им отправить меня на гильотину – нет, о нет! Посмотрите на мою шею – вам не понравится, если на нее опустится острый топор. Они идут – они схватят меня – они отрубят мне голову. Смотрите, он улыбается! Вы рады? Все это ваших рук дело. Вы привели их. Вы не послушали меня и не убили его, когда стояли у власти. Я хотела, чтобы вы убили его, но вы ограничились изгнанием. Глупец, вы получили то, что заслужили – он вернулся. Я хочу, чтобы он схватил и убил вас.
– Спасибо, любовь моя, – ответил граф. – Мне были нужны какие-нибудь хорошие пожелания, и, похоже, я их получил. И все-таки, что вызвало такой взрыв любви? Какие-то особые утренние новости?
Луиза на мгновение остановилась, собирая силы для сокрушительного ответа, и в это мгновение дверь распахнулась и силой ударилась о стену. В комнату влетели еще две женщины: одна высокая величественная вердополитанка в революционном малиновом платье, широком и пышном; вторая темная оживленная иностранка в снежно-белом. Вихрь всклокоченных волос и развевающихся платьев бросился к коленям Нортангерленда.
Какое-то мгновение он стоял, окруженный тремя красавицами, плакавшими у его ног, время от времени что-то выкрикивавшими в ужасе и испуге.
– Клянусь небесами! – воскликнул граф с дерзкой беспечной улыбкой. – Мне нужно умереть именно сейчас. Поистине это слишком хорошо. Но, – продолжил он более серьезно, – все-таки я должен узнать причину. Что произошло?
Луиза и мадам Лаланд (темная в белом) в ответ только взвыли:
– Спасите нас, спасите нас, мы пропали. – Казалось, они могли думать только о своих неприятностях.
– О! – воскликнула Луиза. – Что я смогу сделать, если меня схватят? Подумайте об Энаре, о кровавом Хартфорде, о диком грубом Уорнере. Меня изломают на колесе или сожгут живьем, а я совсем не переношу боли. Никогда не могла. Стоит мне уколоть пальчик, и я кричу как резаная.
– Et moi aussi[287]287
И я тоже (фр.).
[Закрыть], – отозвалась Лаланд. – А эти дикие ангриане ненавидят француженок. Мне хуже, дорогой Перси, чем этой дешевой штучке. Позаботьтесь обо мне.
При этих словах леди Гревилл, прекрасная царственная вердополитанка, вспрыгнула с коленей. Она подняла к нему лицо, и его гордое выражение выказало душу значительно более благородную, чем у ее темных и эгоистичных соперниц.
(Леди Гревилл отталкивает истеричных соперниц и рассказывает Нортангерленду о последних успехах Заморны и о еще более опасном факте: симпатии общества отвернулись от него и вернулись к герцогу.)
– Лаланд, императрица, что, по-вашему, я должен сделать?
– Оставить Вердополь, милорд. Поехать со мной в Орленуа, в мой замок Шато-де-Буа. И там спрятаться, пока не минует шторм.
– Tres bien, ma belle![288]288
Очень хорошо, моя красавица (фр.).
[Закрыть] Это ваше мнение. Вернон, что еще скажете?
– Я скажу, что напугана, что уже вижу, как меня растянули на дыбе, как меня связали и ведут под охраной кавалерийского отряда «Тигров». Монастырь Святого Клода! Хотела бы я уже быть там. Немедленно пойдемте на борт пакетбота. «Святой Антоний» собирается отплыть. Идемте, идемте, я даже не буду переодеваться. Только накройте меня своим плащом, Александр. Не беспокойтесь о Каролине: она еще ребенок, она в безопасности[289]289
Каролина – незаконная дочь Нортангерленда и Луизы.
[Закрыть]. Злодеи пощадят ее; а что касается мисс Перси, она сыграет перепуганного голубя и улетит от ястребов войны на грудь своего любовника. Она преклоняется перед ним, перед этим восставшим пленником с обагренными кровью руками. Мисс Перси, стоявшая у окна и с неприязнью глядевшая на разыгрывавшуюся перед ней сцену, с бешенством шагнула вперед, услышав, что упомянули ее имя.
– О, отец, – сказала она. – Вы находитесь на самом краю пропасти, и эти твари норовят сбросить вас туда. Вы потерпели крушение и не можете плыть, пока они виснут на вас.
– Негодницы! – продолжала она, разжигаясь от собственных слов. – Вам нет до него дела, вы поглощены своими жалкими ужасами. Отец, все ваши сторонники – рабы, лизавшие ваши ноги и евшие ваш хлеб! Они не собрались вокруг вас – нет, они трусливо сбежали. Бросили вас. Брошенный, одинокий – вот вы кто, и даже я, ваша дочь, не могу отдать вам все сердце. Было время – я почти желаю, чтобы оно вернулось – когда я никого не любила, никого не искала, никому не поклонялась, но только вам, своему отцу. О, не оставляйте Вердополь; поднимите народ. Вы не должны бежать!
– Я и не буду, – вставая, ответил граф. – И не все эти парни осмелятся убежать. Даже сейчас у двери собрался целый поезд из их карет. Я слышу, как они шумят в приемной, добиваясь аудиенции. Дамы, оставьте нас. Вы, Луиза, и вы, Лаланд, поезжайте в Святой Клод и Орленуа. Вы, Джорджиана, приходите вечером.
Все трое, склонив головы при сем окончательном приказе, выскользнули из комнаты. Нортангерленд повернулся к дочери.
– Мэри, – сказал он, – это моя работа, и сейчас, в разгар кризиса, я не более несчастлив, чем в обычные часы мертвого спокойствия; так что не лейте слезы и, как и все остальные ангриане, делайте то, что хотите. Я не удерживаю вас; но, если вы заинтересованы в ком-то из них, не забывайте, что на вашем третьем пальце нет обручального кольца. И я подчеркиваю – до свиданья! – вы разобьете мне сердце, если забудете об этом. – С этими словами он вышел из комнаты.
(Войска Нортангерленда и Заморны сталкиваются; победа последнего кажется неизбежной, поскольку его люди преданы своему предводителю и его делу.)
Поредевшая банда истощенных усталых людей, вот кем они были; но настолько решительные и единые, настолько вдохновленные умом и силой предводителя, который повел их за собой, что стали непобедимыми – для того, чтобы победить их, окруженных намного превосходящими их в числе врагами, надо было выпустить последнюю каплю крови из сердца последнего бойца.
Но отчет об этих – и множестве других – событиях я оставлю тем, кто в состоянии описать их намного лучше меня, а сам погружаюсь в детали личной жизни.
Вердополь раздирало волнение, но Нортангерленд никогда не просил дочь уехать; и она, зачарованная ураганом, медлила в неспокойных залах и шумных салонах Эллрингтон-Хауса, наблюдая за приближением кризиса и постепенным углублением интриги – то ликуя, то дрожа от страха. И в каждой газете, которую она читала, в каждом слухе, который она слышала, было имя Заморны; каждый раз она вспоминала о перемене, происшедшей с ней за две недели.
Да, еще четырнадцать дней назад она жила в Алнвике, похоронив себя между его одинокими рощами, жила как в странном сне, и дыхание войны спало вокруг нее. Она вспомнила о ночах, вспомнила, как одна лежала на широком пышном ложе в старинном покое. Она вспомнила тишину ночи и бледный свет ламп, тревоживший ее разум. Она вспомнила мечтательную вялость, заменявшую ей сон: казалось, что радости прошлого уплыли, растаяли, и как она боялась, что все ее нежные воспоминания, которыми она жила, – пустые иллюзии. Тогда она боялась даже выдохнуть имя Заморны, как если бы это был воображаемый звук, никогда не слышимый ухом смертного, и сомневалась в реальности жизни, земли, изменчивого неба и глубокого моря; сомнения туманными облаками наплывали на ее чувства и на мгновение превращали их в пустоту.
Теперь все позади. Празднующий триумф Заморна, вновь надевший корону, находится в двенадцати милях от нее. Половина Африки охвачена ужасом, вторая половина ликует, и обе повторяют его имя. Да, он, ожившее солнце, опять поднялся над грудами клеветы, презрения и позора, наваленных, как вражеские трофеи, над его похороненным именем.
И сейчас, еще немного, и он опять прижмет ее к себе, она забудет дни слабости и ночи печалей и вкусит на его груди божественный отдых.
Так она размышляла, одной штормовой ночью сидя на стуле. Она пришла в спальню и уже собиралась лечь в кровать, но тут на нее обрушился приступ глубокой задумчивости. Она опустилась на стул, стоявший рядом с туалетным столиком, оперлась головой о руки и погрузилась в воспоминания и предвкушения.
Дверь ее спальни выходила на узкую лестницу – ее личный выход в сад, и прежде, еще до замужества, она часто втайне спускалась по ней, чтобы встретить лорда Доуро на уединенных тропинках, позади освещенного луной фонтана или сверкающей мраморной статуи.
В этот час ей пришла на ум странная магия, привязавшая ее к нему: мистический огненный взгляд, которым он всегда приветствовал ее; его фигура, которую она замечала около бьющего фонтана; сосредоточенный взгляд, с которым он вглядывался во тьму, ожидая ее; внимательное и напряженное молчание; а потом его смех, когда она прыгала ему в руки, его объятия, его негромкие и страстные любовные эпитеты…
– Конечно, – сказала она вслух, когда вереница мыслей пронеслась через нее, – он не забудет меня в суматохе победы. Он попросит меня опять стать его женой. И в любом случае он захочет увидеть меня.
Не успели слова слететь с ее уст, как она услышала негромкий скрип, как если бы кто-то осторожно открывал дверь, ведущую в сад. Холодный порыв ветра подхватил ковер, лежащий у внутренней двери. Она отчетливо услышала, как наружная дверь закрылась и засов встал на место. На нижней площадке лестницы раздался кашель. Она вскочила на ноги. Она испугалась, и ей в голову пришла ужасная мысль.
– Дом моего отца в такое время – во всем Вердополе – корона, честь, жизнь, его свобода – я сошла с ума, вообразив на мгновение, что он может сюда придти. – Мысль улетела. Опять наступила тишина. Она села на стул. Услышанные ею звуки были так слабы и непонятны, что, скорее всего, ей послышалось. Но чу! В узком проходе заговорил чей-то голос:
– Евгений[290]290
Евгений – слуга герцога.
[Закрыть], жди здесь. Смотри, слушай. Я вернусь через час.
Большего ей было не надо. Не голос, но музыка: родная, чудесная, священная.
Она прыгнула к двери и широко распахнула ее. Сбежала вниз по ступенькам в маленький темный холл. И встретила высокую фигуру, едва видимую в темноте. Он был завернут в роскошную меховую накидку. Он подхватил ее мягкую фигурку, завернул в складки соболиного плаща, прижал к теплой трепещущей груди и впился в ее губы длинным жарким поцелуем.
Декабрь 1836 г. – январь 1837 г.
Часть IV
Мина
Мина Лори[291]291
Эта история состоит из двух эпизодов, написанных в течение двух лет. Первая часть, взятая из «Истории Ангрии», написанная в апреле 1836 года, хронологически происходит перед «Ссылкой Заморны» и «Возвращением Заморны» – герцог вынашивает план бросить жену – и кончается словами «исчезло в вихрях снежной бури». Во второй половине Заморна окончательно падает в глазах Шарлотты, хотя и не в глазах его верных почитателей.
[Закрыть]
Крест-Риволкс! Знакомо ли вам это название, мои читатели? Думаю, что нет. Тогда слушайте: это зеленое очаровательное место между Ангрией и подножием Сиденхэмских холмов, сразу под хмурым Соколиным Утесом[292]292
Соколиный Утес – поместье Заморны.
[Закрыть], у края королевского леса. Там вы увидите прекрасный домик, окна которого увиты разросшимся плющом, впрочем аккуратно подстриженным; парадную дверь украшает современный решетчатый портик, летом покрытый зелеными листьями, шарами красных роз и расцветшими цветами. В хорошую погоду дверь всегда открыта и виден проход, ведущий в холл, заканчивающийся лестницей с низкими белыми ступеньками, посреди которых лежит замечательный ковер. Напрасно вы будете вглядываться в окрестности дома в поисках стен или ворот, огораживающих его: единственный ориентир – старый обелиск, чье подножье обвили мох и дикие цветы; на его боку высечен наполовину разрушенный временем крест.
Да, не самое представительное место, но июньскими вечерами я нередко видел фигуру, знакомую любым глазам в Ангрии, выходящую из маленького темного холла и стоящую в приятном безделии под портиком, пока цветы и листья колыхались, соприкоснувшись с его кудрями. Место достаточно уединенное, но это не одно из тайных убежищ Заморны – туда может приехать любой, кто хочет.
Стоял безветренный тихий день. Солнце, далеко зашедшее за полдень, только что смешалось с вечером и излучало глубокий янтарный свет. Свежий воздух окружал особняк, чьи окна были подняты, а дверь, как обычно, гостеприимно распахнута; из комнат, выходивших в широкий коридор, лилась оживленная дружеская болтовня. Стоял один из тех мягких солнечных дней, когда людей с необоримой силой манит на ароматный воздух. И, видите, под портиком стоят два джентльмена, попивая кофе, который они принесли из гостиной; третий растянулся на мягком мху в тени обелиска. Если бы не эти фигуры, ландшафт мог бы быть вполне мирным.
Двое в военной форме – офицеры из штаба великой армии Заморны; третий, раскинувшийся на траве, худощавый и черноволосый, одет в штатское. Это мистер Уорнер, министр внутренних дел. Рядом с ним стоит другой человек, которого я забыл упомянуть. Красивая девушка, одетая в платье из черного атласа, украшенное, как наряды жен разбойников – на него пошло целое состояние; впрочем, в этом нет ничего удивительного – подарок короля. В ее ушах висят две длинных чистых капли, красных, как огонь, с пурпурным оттенком – настоящие восточные рубины. Изящные золотые звенья окружают ее шею, на груди лежит крест из самоцветов, центральным камнем его является медальон, в котором хранятся темно-коричневые волосы – с этим маленьким завитком она не расстанется и за целое королевство.
Глаза Уорнера с интересом оглядывают мисс Лори, стоящую над ним – образец прекрасной, пышущей здоровьем женщины; в ней есть военная выправка, видная как в ее элегантном сложении, так и в благородной честности, с которой шея, растущая из совершенного бюста, помещается на покатых плечах. Талия и прекрасные стройные ноги тоже поддерживали ее осанку, указывая на давнее знакомство с сержантским свистком. Все время после обеда она занимала благородных гостей – ибо под портиком стояли не кто иные, как лорд Хартфорд и Энара – и беседовала с ними, весело и свободно. Единственные ее друзья на свете! Она никогда не искала знакомства с женщинами и, даже если и искала, никогда не находила. Зато она была настолько проницательна, умна и серьезна во всем, что говорила и делала, что высшие аристократы не колеблясь обсуждали с ней самые важные политические вопросы.
Однако сейчас мистер Уорнер говорил с ней о ней самой.
– Моя дорогая, – начал он своим обычным высокомерным и все-таки приятным голосом, – полное безрассудство оставаться здесь, подвергая себя опасности. Я ваш друг, мадам, истинный друг. Почему вы не слушаете меня и моих советов? Ангрия стала беспокойным местом, особенно для вас. Вы должны покинуть ее.
Дама покачала головой:
– Никогда. Пока мой господин не заставит меня, эта страна – моя страна.
– Но… но, мисс Лори, вы же знаете, что наша армия получает приказы не от Всемогущего. Быть может, врагам удастся прорваться сюда – и что будет с вами? Страна герцога сражается с захватчиками, его слава – глубоко под водой, он сам отчаянно пытается восстановить ее, и ему трудно найти время даже для мысли об одной женщине.
Мина улыбнулась.
– Я уже решила, – сказала она. – Мой господин не требует, чтобы я покинула его. Вы знаете, как я упряма, Уорнер; ни стыд, ни упреки на меня не действуют. Меня не волнует, когда меня называют маркитанткой. Во времена мира и удовольствия в распоряжении герцога находятся все женщины Африки; во времена войны и страданий у него нет даже бедной крестьянской девушки. К тому же, сэр, мне не для чего бежать. В моей жизни нет ничего другого. Стоять около его светлости, смотреть на него, предвидеть все его желания, или, когда я не могу этого сделать, по первому слову выполнять их со скоростью молнии; ухаживать за ним, когда он болен или ранен, слышать его стоны, выносить его душераздирающее животное терпение к ужасной боли; вливать в него мое собственное неистощимое здоровье и энергию и, если возможно, перекачивать в себя его жар и лихорадку; стоять на страже его интересов, брать на свои плечи его заботы и гнуться под их весом; заполнить собой прореху в обслуживании его – такую, куда никто даже не осмеливается войти; делать все это, сэр, означает для меня выполнять свое предназначение – я для этого родилась. Я знаю, что не пользуюсь хорошей репутацией в светских салонах, ибо я целиком и полностью посвятила себя одному человеку. И я знаю, что он редко думает обо мне и никогда не оценит по заслугам мою преданность и полное самопожертвование, которое я возлагаю на его святыню. Но я все равно вознаграждена, и нет награды больше.
Мистер Уорнер, когда я была в Форт-Адриане, где взяла на себя управление гарнизоном и обеспечение припасами, я наслаждалась своими обязанностями и чувствовала себя тем более решительной, чем тяжелее были стоявшие передо мной задачи. Мой господин часто приезжал туда, с проверкой или поохотиться, в компании высших офицеров; и каждый раз я наслаждалась, готовя банкет и развлечения, видя, как зажигаются огни и освещаются мрачные залы, оповещая всех, что к празднику все готово. Я впадаю в экстаз, слыша юный голос своего повелителя, видя, как он в полной безопасности идет по крепости, зная, что вокруг него верные сердца. Кроме того, сэр, он здоровается со мной, касается моей руки – одного этого достаточно, чтобы заставить гордиться королеву, что уж говорить о дочери сержанта.
Прошлым летом он как-то приехал сюда. Стоял вечер; солнце, цветы и тишина осветили его благородное лицо таким светом счастья, что, я уверена, его сердце успокоилось. Какое-то время он лежал в тени там, где вы сейчас, и я слышала задумчивые переборы его гитары. Этот милый дом заставил его забыть об Ангрии и возвращении домой – может ли быть большая награда? Вы должны извинить меня, мистер Уорнер, но запад, ласковый запад – дом, для него и для меня. – Мина остановилась и серьезно посмотрела на солнце, уже умерившее свой блеск и висевшее довольно низко. Через мгновение ее взгляд опять опустился вниз, на Уорнера. Но за это время ее глаза, казалось, впитали в себя солнечный свет, и он, как наконечник стрелы, блеснул в них, когда она продолжила:
– Пришло время последовать за Заморной. Никто не отнимет у меня блаженные часы опасности, которые я могу разделить с ним. Смерти я не боюсь. У меня крепкие нервы. Я умру или выживу, вместе с ним.
– Почему ваши глаза так внезапно вспыхнули, мисс Лори? – спросил лорд Хартфорд, вышедший вместе с Энарой из-под балдахина из роз.
– Герцог, герцог, – пробормотал Энара. – Вы не оставите его, клянусь чем угодно.
– Я не могу, генерал, – ответила Мина.
– Да, – согласился итальянец, – и никто не в силах заставить вас. Вы всегда идете своим путем, мадам, правилен он или нет. Я терпеть не могу противоречить таким, как вы.
– Благодарю вас, генерал, вы всегда так добры ко мне. – Мина поторопилась вложить свою маленькую ручку в перчатку Энары.
– Добр, мадам? – сказал он, тепло пожимая ее. – Я настолько добр, что без отпущения грехов повешу любого, кто осмелится упомянуть ваше имя без уважения, приличествующего королеве.
У жесткого чернобрового Хартфорда восторги Энары вызвали улыбку.
– Вы принесли присягу доброте мисс Лори или ее красоте? – поинтересовался он.
– Нет, милорд, – коротко ответил Энара, – ни тому ни другому, но ее ценности, истинной ценности.
– Хартфорд, вы презираете меня? Что за насмешка? – прошептала Мина.
– Нет, нет, мисс Лори, – серьезно ответил благородный генерал. – Я знаю, кто вы такая; я знаю, чего вы стоите. Неужели вы сомневаетесь в честной дружбе Эдварда Хартфорда? Она ваша, и на таких условиях, которые не получала никакая другая самая прекрасная женщина.
Мисс Лори не успела ответить, как кто-то позвал ее из дома.
– Здесь, милорд! – воскликнула она и быстрее косули промчалась по траве, под портиком, по коридору и остановилась только в летней гостиной, где стены были расписаны тонкими бледными красками, украшения сверкали позолотой и на окнах висели искусно сделанные занавеси из темно-синего шелка, покрытые золотыми волнами и цветами.
Заморна сидел один и писал. Несколько писем, сложенные и запечатанные, с западными адресами, лежали рядом с ним. Три часа назад он вошел в дом, но до сих пор не переоделся, и странная тень омрачала его лицо, то ли от шлема с перьями, то ли под влиянием какого-то внутреннего чувства.
Мина закрыла дверь, тихо подошла ближе и, ничего не спрашивая, начала расстегивать тяжелый шлем. Герцог едва заметно улыбнулся, когда ее маленькие пальцы пробежали по подбородку и роскошным бакенбардам; голова освободилась от меди и перьев, спутанная масса блестящих коричневых колец пришла в порядок, и пальцы приятным холодком коснулись разгоряченного лба. Поглощенная приятной работой, сначала она даже не чувствовала, как рука его величества обняла ее за талию; и, почувствовав, сочла дерзостью уклоняться от ласки. Она приняла ее, как рабыня принимает ласку султана, и, подчиняясь нежному движению его руки, опустилась на диван рядом со своим повелителем.
– Моя маленькая целительница, – сказал он, встретив ее обожающий, но беспокойный взгляд, наполненный светом его лица, – вы смотрите на меня так, как если бы думали, что я болен – но пощупайте мой пульс.
Она взяла предложенную белую руку, от нежного воспитания ставшую гибкой и мягкой, двумя своими; бился пульс Заморны быстро или нет, но сердце его служанки забилось быстрее, когда узкие цепкие пальцы монарха спокойно легли в ее собственные.
Он не стал ждать ответа, но, положив руку на ее черные кудри, сказал:
– Мина, вы не желаете оставлять меня, хотя я никогда не сделал вам ничего хорошего. Уорнер сказал, что вы решили остаться, несмотря на войну.
– Остаться рядом с вами, сир.
– Но что я буду делать с вами, Мина? Куда я помещу вас? Моя маленькая девочка, что скажет армия, когда узнает о вас? Вы читали книги по истории; вспомните, что Дарий возил с собой наложниц, но не Александр. Весь мир скажет, что Заморна обзавелся хорошенькой любовницей, что он заботится только о своих удовольствиях, а не о том, что его люди страдают.
От сих слов бедная Мина скорчилась так, как если бы железо вошло ей прямо в душу. На щеках вспыхнули красные пятна, из блестящих черных глаз хлынули слезы стыда и жестокого самобичевания. Заморна глубоко растрогался.
– Нет, моя маленькая девочка, – сказал он самым мягким голосом, удвоив ласки, – не нужно плакать. Мне очень жаль, что я ранил вас, но ваше желание совершенно неисполнимо, и я должен использовать сильные выражения, иначе мне не убедить вас, что я не в состоянии…
– О! не отказывайте мне опять, – прорыдала мисс Лори. – Я вынесу любой позор и презрение, если вы разрешите последовать за вами, милорд. Я много лет преданно служила вам и редко просила о какой-нибудь услуге. Не отвергайте едва ли не первую мою просьбу.
Герцог покачал головой и, поджав изысканные губы, слишком благодушные для грубых выражений, сказал, что не от-ступит.
– А что, если вас ранят или вы заболеете, милорд? – продолжала Мина. – Кто позаботится о вас, кто излечит ваши раны? Никто не смотрит на вас, как я, и никто не боготворит вас, как я; сегодня вы не слишком хорошо себя чувствуете, лицо побледнело, вокруг глаз собрались морщины. Милорд, улыбнитесь и не смотрите на меня с такой холодной решительностью. Дайте мне пойти с вами!
Заморна убрал руку с ее талии.
– Я должен был рассердиться раньше, чтобы вы перестали докучать мне, – сказал он. – Мина, взгляните на это письмо. – И он показал на то, которое писал перед ее приходом. Она подчинилась. Оно было адресовано Ее королевскому величеству Мэри Генриетте, королеве Ангрии.
– Должен ли я не обращать внимание на свои чувства к этой даме? – продолжил герцог, коего заботы войны и противоборство внутренних чувств сделали странно непреклонным. – Я должен соблюдать приличия, люблю я ее или нет.
Мисс Лори сжалась. Ни слова, она едва осмеливалась дышать. Ее наполнило непроизвольное дикое желание умереть, быть похороненной в могиле, только бы не чувствовать стыда, переполнившего ее. Она смутно видела палец Заморны, по-прежнему указывавший на сие ужасное имя, имя, поднимавшее в ней не ненависть, но жестокое самоунижение.
Она встала, чувствуя, что не имеет права сидеть рядом с ним, что олененок не должен находиться в логове льва; и, тихонько прошептав, что извиняется за свою глупость, сделала книксен и, в тревоге и отчаянии, уже собиралась выскользнуть из комнаты. Но герцог, встав, остановил ее; высокая фигура наклонилась над ней и опять обняла. На мгновение его лицо потеряло жесткость, но тень так и не оставила его прекрасные, хотя и утомленные черты:
– Я не извиняюсь за то, что сказал, но я знаю, Мина, что сейчас, когда я держу вас так, вы чувствуете себя полностью вознагражденной за мою мимолетную суровость. Скоро я уеду, однако прежде я скажу вам кое-что, что вас поддержит и что вы будете помнить даже тогда, когда я буду далеко или, возможно, погибну. Моя дорогая девочка! Я знаю и ценю все, что вы сделали, все, от чего отказались, и все, что вытерпели ради меня. Я плачу за это всего одной монетой, но она будет вам дороже всего остального мира. Я даю вам свою любовь, такую верную и истинную, какую повелитель может дать самому прекрасному и любимому вассалу, привязанному к нему цепями феодальной преданности. Быть может, вы никогда больше не почувствуете касание губ Заморны. Вот, Мина. – И он жестко, почти жестоко прижал губы к ее лбу. – Идите в свою комнату. Завтра вы уедете на запад.
– Покорна до смерти, – ответила мисс Лори, закрыла дверь и исчезла.
(Тем временем… хотя, судя по последней сцене, Заморна направил письмо жене, он упорствует в своем решении о разводе, решив отомстить ее отцу и разбить его сердце. Проходят недели без слова от Заморны, и Мэри начинает чахнуть.)
Герцогиня опустила голову на руку.
– Почему сегодня вечером так жарко? – сказала она. – Я чувствую себя вялой и медлительной. – Увы, кроткое апрельское солнце давно скрылось в тучах, с утра шел дождь, и вовсе не жара вызвала эту болезненную слабость. – Я хочу получить письмо, – продолжала герцогиня. – Сколько времени прошло с последнего, Амелия?
