Текст книги "Воскресшая жертва (сборник)"
Автор книги: Шарлотта Армстронг
Соавторы: Вера Каспари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)
Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун. Каждый из них по-своему весом, Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун. Тонкие усики, разделенные посредине, голос, мятный запах, а все вместе – загадка, поток слов и воспоминаний, когда я пробудилась от тяжелого сна после маленьких белых таблеток. Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун… Я мысленно пропела их имена… За дверью зазвучала музыка на слова «Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун».
Музыка оказалась звуками пылесоса, раздававшимися за дверью моей спальни. Бесси принесла кофе и апельсиновый сок. На стенках стакана выступили холодные капельки, моя рука, обхватившая стакан, замерзла; я вспомнила запотевший серебряный стакан, мятный запах, маленькие усики над улыбающимся белозубым ртом, как с рекламы зубной пасты. Это было на лужайке в доме тетушки Сью, в Сэндс-Пойнте. Черные усики спрашивали меня, нравится ли мне мятный джулеп, и пояснили, что он Солсбери-младший, от Солсбери, Хэскинса, Уордера и Боуна.
Бесси, тяжело дыша, спросила меня, не хочу ли я съесть вкусное вареное яичко.
– Адвокат, – произнесла я вслух. – Он сказал мне, что, если мне когда-нибудь будет нужен адвокат, он представляет очень солидную фирму.
Обеспокоенная тем, что ей не удалось решить вопрос с вареным яйцом, Бесси вздохнула и удалилась, а я, вспомнив совет Шелби, услышала собственный голос, который рассказывал все обладателю черных усиков.
– А ваше алиби, Лора? Какое у вас есть алиби на вечер пятницы двадцатого августа? – спросил бы молодой Солсбери, пощипывая кончик усов, возможно напомаженных. И тогда я должна была бы повторить обладателю усиков то, что я рассказывала Марку о том вечере в пятницу, после того как я рассталась с Шелби, который на Лексингтон-авеню помахал мне рукой, когда я сидела в такси.
Когда мы сидели с Марком за завтраком – это было тысячу дней назад, – он попросил меня точно воспроизвести каждую минуту того вечера в пятницу. Он, конечно, знал, что я позволила Шелби дать водителю такси адрес Уолдо и что потом я велела отвезти меня к вокзалу «Грэнд Сентрал».
– А потом? – спросил Марк.
– Я села в поезд.
– В поезде было много народу?
– Ужасно.
– Не видели ли вы там кого-нибудь из знакомых? Или кого-нибудь, кто мог бы опознать вас?
– Почему вы задаете мне эти вопросы?
– Привычка, – сказал он и передал пустую чашку. – Вы отлично варите кофе, Лора.
– Вам надо как-нибудь прийти ко мне на пирог.
Мы засмеялись. Кухня, с клетчатыми занавесками и голубыми датскими чашками, была очень уютной. Я налила ему сливок и положила два кусочка сахара в кофе.
– Откуда вы это знаете? – спросил он.
– Я еще раньше наблюдала за вами. Теперь, когда вы будете приходить сюда, то будете получать много сливок и по два кусочка сахара.
– Я буду приходить часто, – сказал он.
Он спросил меня, как я доехала до Уилтона, и я рассказала, как сошла с поезда в Саут-Норуоке и быстро пошла в совершенном одиночестве по пустынной улице в направлении к гаражу за домом Эндрю Фроста, чтобы взять свою машину. Марк захотел выяснить, нет ли около железнодорожной станции общественных гаражей, и я ответила, что, арендуя гараж у Фроста, экономила два доллара в месяц. В ответ он снова засмеялся:
– Значит, вы все-таки экономны. – В нем было мало от сыщика и много от восхищенного мужчины, поэтому я засмеялась, откинув голову назад и ища глазами его взгляд. Он спросил, не видел ли меня Эндрю Фрост или кто-то из его домочадцев, и когда я сказала, что мистер Фрост – женоненавистник семидесяти четырех лет, который видит меня только в первую субботу месяца, когда я вручаю ему два доллара за аренду, Марк громко расхохотался и сказал:
– Это чертово алиби!
Я рассказала, что в субботу поехала в Норуок за продуктами, а он в свою очередь спросил, не запомнил ли кто-либо меня там. Я ответила, что, снова экономя деньги, отправилась в супермаркет и возила свою тележку с покупками по проходам магазина, в котором толпился рабочий люд из Норуока и те, кто проводил лето в округе. Я не могла вспомнить, кому я платила – рыжеволосому кассиру или человеку, у которого косил один глаз. После того как я вышла из супермаркета, продолжала я свой рассказ, я поехала домой, снова работала в саду, приготовила себе легкий ужин и читала вплоть до самого сна.
– И это все, Лора? – спросил он.
Я пожала плечами, чувствуя себя в безопасности на теплой кухне, в дружеской атмосфере. Марк внимательно посмотрел мне в лицо. Я схватила кофейник и рванулась с ним к плите, повернулась к нему спиной и быстро заговорила о каких-то незначащих вещах, чтобы выбросить все из головы. Стоя у плиты с кофейником в руках, я чувствовала, что его взгляд пронзал меня насквозь, входил в мою плоть и кровь, он меня разглядывал, как в свое время разглядывал лицо Дайяне, с которого сошли все краски жизни и вся красота, а остались лишь кровь, телесная оболочка и ужасные раздробленные кости.
– И вы там были одни все это время, Лора? Вы никого не встречали, кто мог бы услышать по радио или прочитать в газете о случившемся, а затем прийти и рассказать вам? – спросил он.
Я повторила то, что уже говорила накануне вечером: что радиоприемник был сломан и что единственными людьми, которых я видела, были садовник и польский фермер, у которого я купила немного кукурузы, салата и свежих яиц.
Марк покачал головой.
– Вы мне не верите, – сказала я.
– Это не похоже на поведение… поведение женщины вашего типа.
– Что вы имеете в виду под женщиной моего типа?
– У вас так много друзей, ваша жизнь так наполненна, вы всегда окружены людьми.
– Когда у вас есть друзья, вы можете позволить себе побыть в одиночестве. Если вы общаетесь с широким кругом людей, одиночество становится роскошью. Только когда вы обречены на одиночество, это плохо, – сказала я.
Тонкие пальцы постукивали по столу. Я поставила кофейник на голубую подставку. Мне очень хотелось протянуть руку и дотронуться до узкой кисти под белой манжетой сорочки. Одиночество Марка не было роскошью. Он не сказал об этом вслух, потому что был сильным человеком и не мог позволить себе расслабляться.
Когда я об этом размышляла, лежа в кровати, на которой стоял поднос с завтраком, я поняла, что будет нелегко начать разговор с молодым Солсбери, обладателем черных усиков. Это чертово алиби, наверняка скажет и он, но без юмора и без того дружелюбия, которое сквозило во взгляде и в голосе Марка.
Бесси принесла вареное яйцо.
– Он настоящий мужчина, – сказала она отрывисто. Подход Бесси – это подход людей, обитающих в верхней части Десятой авеню; она не признает переулки Нью-Йорка и столь же неумолима, как любой сноб, живущий в каком-нибудь каменном доме на Мюррей-Хиллз. Я знакома с ее братьями, категоричными, упрямыми, работящими, с их черно-белыми представлениями о добродетели, которым не нравились мои друзья – интеллектуалы и служащие рекламного агентства.
– Он настоящий мужчина, – сказала Бесси. – Большинство из тех, кто приходит сюда, – большие дети или старые женщины. На этот раз вы встретили настоящего мужчину, даже если он и сыщик. – А потом, следуя привычке поклоняться мужчине, она добавила:
– Я, пожалуй, испеку шоколадный торт.
Я приняла ванну. Медленно оделась и сказала Бесси:
– Придется надеть новый костюм. – Несмотря на дождь, я решила все же выйти из дома, причем со спокойным сознанием собственной значимости, как модель из журнала «Воуг», чтобы охранник не осмелился задержать меня. Я натянула свои лучшие перчатки и засунула под мышку сумку из крокодиловой кожи. Но в дверях моя смелость изменила мне. Пока я не делала никаких попыток осуществить свое желание выйти из дома, это был мой дом, но от одного только слова того, кто находился у моих дверей, дом превращался в тюрьму.
Этот страх всегда присутствовал во мне. Я оставляю двери открытыми, потому что не столько боюсь тех, кто может вломиться в мою квартиру, сколько того, что окажусь взаперти. Я вспомнила один фильм, где за решеткой маячило бледное, испуганное лицо Сильвии Сидни.
– Бесси, – сказала я, – лучше я сегодня останусь дома. В конце концов, все вокруг еще думают, что я мертва.
В это время сотни мальчишек-газетчиков выкрикивали мое имя. Когда Бесси вернулась с рынка, она принесла газеты. «ЛОРА ХАНТ ЖИВА!» – было написано на первых полосах. В одной бульварной газете моя фотография была увеличена до размеров газетной полосы и походила на географические очертания Малой Азии. «А что прокричат завтрашние газеты? – спрашивала я себя. – „Лора Хант виновна“?»
Я прочитала о себе, что я остановилась в одном из отелей. Это было сделано, чтобы обмануть газетчиков и моих друзей и чтобы оградить меня от нежелательных визитов, пояснила тетушка Сью, когда зашла ко мне с букетом красных роз. Она узнала обо мне не из газет, а от Марка, который разбудил ее в это утро и сообщил новость.
– Как он внимателен! – сказала тетушка Сью.
Она принесла цветы, чтобы показать, как она рада, что я жива, но она ничего не могла для меня сделать, кроме как осудить за то, что я пустила Дайяне в свою квартиру.
– Я всегда говорила, что ты попадешь в беду из-за легкомысленного отношения к людям.
Марк ничего не рассказал ей о последующих событиях. Она не знала о портсигаре и о подозрениях Шелби. Шелби, который все еще оставался в ее доме, прошлой ночью не пришел ночевать.
Мы поговорили о моих похоронах.
– Все было очень хорошо, – сказала тетя Сью. – Нельзя было ожидать, конечно, что в это время года придет много народу, так как слишком многие за городом, но большинство прислали цветы. Я только собиралась поблагодарить их за это. Теперь ты можешь сделать это сама.
– Мне хотелось бы взглянуть на эти цветы, – сказала я.
– Ты должна всех их пережить. Никто не сможет всерьез воспринять вторые похороны.
Бесси сообщила, что к двери подходили люди, несмотря на то, что я якобы скрылась в одном из отелей. Теперь у нас на лестнице дежурят два сыщика и дверной звонок не звонит. Я по-прежнему смотрела на часы, меня удивляло, почему Марк не дает о себе знать.
– Я уверена, он не может зарабатывать больше тысячи восьмисот долларов в год, максимум две тысячи, – сказала вдруг тетушка Сью.
Я засмеялась. Это был такой же психоз, как и неожиданное заявление Бесси, что он настоящий мужчина.
– Некоторые мужчины стоят больше, чем размер их доходов. Такого нечасто можно встретить.
– В ваших устах, тетя Сью, это звучит как ересь.
– Однажды я оказалась в тисках любви, – сказала она. – И это было ужасно. Я к тому времени уже была звездой, я была молода. И как я выглядела в глазах девочек-хористок? Естественный отбор – это чушь, дорогая, если не иметь в виду джунгли.
Тетю Сью всегда приятнее воспринимать, когда рядом нет мужчин. Она относится к тем женщинам, которые должны флиртовать с каждым водителем такси, с каждым официантом. А потом она приходит в бешенство, потому что должна наказывать мужчин за то, что они не домогаются ее. Я люблю тетю Сью, но когда нахожусь в ее обществе, радуюсь, что никогда не была знаменитой красавицей.
– Ты в него влюблена, Лора? – спросила она.
– Не говорите глупостей, – ответила я, – я знакома с ним только…
Я не смогла посчитать, сколько часов мы знакомы.
– С тех пор как я пришла, ты все время смотришь на часы и напрягаешь слух, ожидая звонка в дверь. Ты не слушаешь и половины того, что я тебе говорю…
– Тетя Сью, у меня на уме другие вещи. Другие, которые связаны с убийством, – сказала я, понимая, что должна спросить о Солсбери, Хэскинсе, Уордере и Боуне.
– Лора, ты в смятении. Тебя запомнил этот мужчина. – Она пересекла комнату и дотронулась до меня своей мягкой, как будто бескостной рукой; сквозь макияж проступили вдруг черты молодой девушки. – Не стоит с собой бороться, Лора, на этот раз не стоит. Я видела, как ты слишком легко поддавалась влиянию всех этих дурных людей, не сопротивляйся же влиянию хорошего человека.
Со стороны тетушки Сью это был странный совет, и в нем я увидела признаки ее неудовольствия. После того как она ушла, я долгое время сидела в неудобной позе на подлокотнике кресла, погруженная в свои мысли.
Я думала о моей матери и о том, как она рассуждала, что девушки слишком легко отдают себя. Никогда не отдавай себя, Лора, часто повторяла она, никогда не отдавай себя мужчине. Я, должно быть, была очень молода, когда она в первый раз сказала мне об этом, потому что эти слова глубоко засели в моем сознании, подобно тем стихам и песням, которые я слышала, когда была совсем маленькой, когда даже не умела сама застегивать пуговицы. Вот почему я всегда отдавала так много другого, но себя всегда оставляла на свободе. Женщина может покоряться, не отдавая себя, как тетя Сью покорилась дяде Горасу, хотя на самом деле предпочитала оказаться в любовных тисках в своем театре.
Я была пристыжена, я не переставая думала о своей жизни, которая казалась мне раньше такой честной, я прятала лицо от дневного света. Я думала о том, как мы, гордые молодые женщины, коверкаем и извращаем любовь, приводя аргументы в пользу того или иного ее суррогата, так же как я придумываю аргументы, когда пишу рекламные тексты для фирмы «Джикс» и «Леди Лилит». Естественный отбор, сказала тетя Сью, – это чушь, если не иметь в виду джунгли.
Кто-то прошел мимо дежурных сыщиков, к моей двери приближались шаги. Я поспешила открыть входную дверь.
Это был Уолдо.
ГЛАВА V– Миллионы людей в городе и в пригородах говорят о Лоре Хант, – сказал Уолдо с завистью. – Твое имя, волшебница, передается по всем проводам страны.
– Прекрати дурачиться, Уолдо. Мне необходима помощь. И ты единственный человек в мире, с кем я могу говорить откровенно. Ты можешь быть серьезным?
Его глаза походили на маленькие острова мерцающего света за толстыми линзами очков.
– А как же Шелби? – В его голосе звучал полный триумф. – Разве не он должен быть рядом с тобой в этот трудный час?
– Уолдо, дорогой, сейчас ужасный и серьезный момент. Не надо терзать меня сейчас своей ревностью.
– Ревностью! – Это слово прозвучало как выстрел. – Дорогая моя, разве тебе не следует быть более терпимой к чувству ревности?
Мы почувствовали взаимное отчуждение. Между нами встала стена. Ревность Уолдо имела место с давних пор, задолго до появления Шелби. Уолдо был умен и жесток, когда дело касалось других привлекательных мужчин. Это было дурно, но меня это забавляло, и я гордилась тем, что смогла разжечь страсть в этом на удивление бесчувственном существе. Какая же ты сирена, Лора Хант, думала я, если пробудила любовь в человеке с врожденным бесстрастием! Окружающие обыкновенно отпускали комментарии, подтрунивали, удивленно поднимали вверх брови, когда заходила речь о преданности Уолдо, а я самодовольно пользовалась своим положением компаньона и протеже известного человека. С моей стороны обстоятельным фундаментом нашей дружбы было мое уважение к его учености и к веселой гимнастике его ума. Он всегда демонстративно ухаживал за мной, эти ухаживания продолжались семь лет и сопровождались лестью, цветами, дорогими подарками и клятвами в бесконечной преданности. Уолдо упорно и неколебимо придерживался роли влюбленного и никогда ни на одно мгновение не позволял кому-либо из нас забыть, что он носил брюки, а я юбку. Вместе с тем мы соблюдали определенную деликатность и избегали всяких намеков на то, что ухаживание может таить в себе иные причины, кроме самого процесса. Тетя Сью часто повторяла, что она бы содрогнулась, если бы Уолдо поцеловал ее. Он часто целовал меня, у него была привычка целовать меня, когда мы встречались и когда расставались, он это делал с чувством в связи с каким-нибудь сказанным комплиментом. Я при этом ничего не испытывала, ни дрожи отвращения, ни ответного чувства. Котенок терся о мои ноги, собака лизала руки, влажные губы ребенка дотрагивались до моей щеки – таковы были поцелуи Уолдо.
Он схватил меня за руки, заглянул в глаза и сказал:
– Лора, я люблю твою ревность. Ты была прекрасна, когда набросилась на нее.
Я освободила руки.
– Уолдо, что бы ты подумал, если бы меня обвинили в убийстве?
– Бедное дитя!
– У меня нет алиби, Уолдо, и в моем загородном доме находится ружье. Прошлым вечером он был там, я уверена. Я боюсь, Уолдо.
Кровь отхлынула от его лица. Он побледнел.
– Что ты хочешь этим сказать, Лора?
Я рассказала ему о портсигаре, о бутылке «Бурбона», о моей лжи и о лжи Шелби, о том, что в присутствии Марка Шелби сказал, что он лгал, чтобы защитить меня.
– Знаешь, Шелби был здесь с Дайяне в тот вечер. Поэтому он знал, что я жива.
Над верхней губой и на лбу у Уолдо выступили капельки пота. Он снял очки и посмотрел на меня прозрачными, будто оголенными глазами.
– Одну вещь ты мне, Лора, не сказала.
– Но, Уолдо, ты же не можешь подумать…
– Ты это сделала, Лора?
Мальчишки-газетчики заполняли улицы гортанными звуками, выкрикивая мое имя. Яркие краски дня поблекли. Фосфоресцирующий зеленый свет прочертил небо. Пошел мелкий прохладный дождик, как будто среди лета с неба посыпалась дождевая крупа.
– Лора!
Его оголенные глаза конической формы, как будто светящиеся, уставились мне в лицо. Я отшатнулась под таким настойчивым взглядом, но его глаза гипнотизировали меня, и я не могла ни отвернуться, ни опустить взгляд.
На дальней церкви часы пробили пять. Вот так, подумала я, кто-то ждет врача, который приходит и объявляет, что болезнь неизлечима.
– Ты думаешь о том сыщике, ты ждешь, чтобы он пришел и арестовал тебя! Ты ведь хочешь, чтобы он пришел, правда?
Он схватил мою руку, пронзил меня взглядом.
– Лора, ты влюблена в него. Вчера я это увидел. Ты не смотришь в нашу сторону, ты отворачиваешься от старых друзей, Шелби и я перестали для тебя существовать. Ты все время смотришь на него, трепещешь, как бабочка, округляешь глаза и по-глупому улыбаешься, как школьница перед своим кумиром.
Его влажные руки все сильнее сжимали меня своим холодным обручем.
Я тихим и слабым голосом отражала его нападки. Он смеялся.
– Не лги, женщина. У меня не глаза, флюороскоп. Я теперь могу улавливать странную дрожь женского сердца. Как это романтично! – отвратительным голосом прокричал он. – Сыщик и леди. Ты уже вручила ему себя, услышал ли он уже твое признание?
Я отшатнулась.
– Пожалуйста, Уолдо, не говори в таком тоне. Мы знакомы только с вечера среды.
– Он быстро работает.
– Уолдо, будь серьезен. Мне очень нужна помощь.
– Моя милая, самая серьезная и самая важная помощь, которую я тебе могу предложить, – это призвать тебя быть во всеоружии перед самым опасным человеком, которого я когда-либо встречал.
– Но ведь это смешно. Марк ничего не сделал.
– Ничего, дорогая, кроме того, что он соблазнил тебя. Ничего, кроме того, что он завоевал твое сердце. Он завоевал твое теплое и милое расположение во славу и ради чести сыскного бюро.
– То же самое говорил Шелби. Он сказал, что Марк пытается заставить меня признать свою вину.
– На этот раз Шелби и я согласны друг с другом.
Я подошла к кушетке и села на край, прижав к себе подушку. Грубая льняная ткань царапала щеку. Уолдо осторожно подошел ко мне и предложил свой надушенный носовой платок. Я всхлипнула и произнесла:
– Когда у меня неприятности, я никак не могу найти свой носовой платок.
– Держись меня, мое дитя, я тебя не покину. Пусть они тебя обвиняют, мы их победим. – Он стоял возле меня, ноги расставлены, голова высоко поднята, рука засунута за борт пиджака: Наполеон на художественном полотне. – У меня, Лора, есть различное оружие: деньги, связи, известность, моя газетная колонка. Начиная с сегодняшнего дня и ежедневно восемьдесят очерков будут посвящены делу Лоры Хант.
– Пожалуйста, Уолдо, – попросила я. – Пожалуйста, скажи мне, ты тоже думаешь, что я виновна?
Он держал мою руку в своих холодных, влажных от пота ладонях. Мягко, как будто обращаясь к больному, капризному ребенку, Уолдо произнес:
– Какое мое дело, виновна ты или нет, раз я люблю тебя, дорогая?
Это казалось нереальным, это была сцена из романа викторианской эпохи. Я сидела, сжав голову руками, хрупкое существо, похожее на слабую, увядающую, обремененную заботами женщину давних времен. Он же, наоборот, казался сильным и умелым, казался защитником.
– Ты думаешь, что я прокляну тебя за это, Лора? Или что буду обвинять? Напротив, – он сжал мне руку, – я тебя обожаю, как никогда раньше не обожал. Ты, Лора, будешь моей героиней, моим лучшим созданием, миллионы людей будут читать о тебе, будут любить тебя. Я сделаю тебя более знаменитой, – слова будто соскальзывали с его языка, – чем Лиззи Борден.
Он произнес это намеренно театрально, словно ему задали вопрос в ходе какой-то салонной игры: «Что бы вы сделали, если бы Лору Хант обвинили в убийстве?»
– Пожалуйста, – попросила я его, – пожалуйста, будь серьезен.
– Серьезен! – Он подхватил это слово и бросил его мне с насмешкой. – Ты достаточно много читала из того, что написал Уолдо Лайдекер, чтобы знать, насколько серьезно я отношусь к убийству. Это мое любимое преступление, – добавил он.
Я вырвала руку, вскочила и отбежала в другой угол комнаты.
– Иди сюда, драгоценная моя. Ты должна отдохнуть. Ты очень взволнована. Неудивительно, дорогая, эти хищники так на тебя накинулись. Шелби с его драгоценной галантностью и другой, этот сыщик, который намеревается добиться славы первой газетной полосы. Они разрушат все твое самоуважение, сразят смелость твоей страсти.
– Значит, ты действительно считаешь меня виновной.
Фосфоресцирующий свет придавал коже Уолдо зеленоватый оттенок. Я чувствовала, что на моем лице тоже, должно быть, отражается болезненный отблеск страха. Нервным движением я нажала выключатель лампы. При электрическом освещении моя комната обрела реальность. Я увидела знакомые очертания мебели. На столе стояли розы тети Сью, красные на фоне бледной стены. Я вынула из вазы одну розу, прижала прохладные лепестки к щеке.
– Скажи же, Уолдо, что ты веришь, что я виновна.
– Я тебя за это обожаю. Я вижу перед собой великую женщину. Мы живем в нереальном, кастрированном мире, ты и я. Между нами говоря, есть лишь несколько достаточно сильных для совершения насилия душ. Насилие, – он произносил это слово как будто с нежностью, его голос звучал, как голос любовника в постели, – насилие придает страсти убедительность, моя дорогая. Ты не мертва, Лора, ты сильная, живая женщина, жаждущая крови.
У моих ног на узорчатом ковре рассыпались опавшие лепестки. Мои холодные, нервные пальцы срывали последний лепесток розы.
