Текст книги "Воскресшая жертва (сборник)"
Автор книги: Шарлотта Армстронг
Соавторы: Вера Каспари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Часы из золоченой бронзы на каминной полке показывали ровно двенадцать минут пятого. Зазвонил телефон. Я в это время был погружен в чтение воскресных газет. Лора стала легендой Манхэттена. Скандальная категория газетчиков, специализирующихся на звучных заголовках, называла ее трагедию «Убийством незамужней девушки», а одно воскресное литературное издание предложило другой интригующий заголовок: «В истории с убийством на почве любви Ромео следует искать в Ист-Сайде». Благодаря черной магии современной журналистики грациозная молодая женщина превратилась в опасную сирену, расточавшую свои злые чары в том восхитительном районе города, где Парк-авеню привечает богемное общество. Щедрость Лоры превратилась в бесконечную пьяную оргию, похоть и обман, что, однако, читатели сочли столь же надуманным, сколь выгодно это было газетным издателям. Я же размышлял над тем, что ее имя стало объектом пересудов мужчин, купающихся в бассейнах, а женщины громко делились ее секретами, переговариваясь друг с другом через открытые окна многоквартирных домов.
Я заковылял к телефону и услышал голос Марта Макферсона:
– Мистер Лайдекер, мне кое-что пришло в голову, не могли бы вы нам помочь? Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
– А как же бейсбол? – спросил я.
В трубке раздался застенчивый смешок, он донесся до моих ушей:
– Слишком поздно. Я уже пропустил первые подачи. Вы не могли бы подойти?
– Куда?
– В квартиру мисс Хант.
– Я не хочу туда идти. Это жестоко предлагать мне идти на это место.
– Извините, – сказал он после минутной холодной паузы, – может быть, Шелби Карпентер сможет мне помочь. Постараюсь связаться с ним.
– Ладно. Я приду.
Десять минут спустя я стоял рядом с ним у эркера в гостиной Лоры. На Восточной Шестьдесят второй улице было нечто вроде карнавала. Продавцы воздушной кукурузы и мелкие торговцы, толкающие тележки с товаром, почуяв возможность нажиться на несчастье, предлагали возбужденной толпе мороженое, сэндвичи, соленые палочки и пятицентовые сладости. Воскресные парочки покинули зеленые лужайки Центрального парка и под руку прогуливались мимо ее дома, глазея на маргаритки, которые накануне своей рукой поливала жертва убийства. Отцы семейств везли детские коляски, матери ругали детей, те дразнили полицейских, охранявших вход в дом, где была убита «та незамужняя девушка».
– Кони-Айленд переместился в Платиновый пояс города, – заметил я.
Марк кивнул головой:
– Убийство – самое лучшее, и притом бесплатное, развлечение людей. Надеюсь, это вас не коробит, мистер Лайдекер?
– Напротив. Только запах тубероз и звуки органной музыки угнетают меня. Праздничный настрой толпы придает смерти классическую значимость. Никто не восторгался бы этим спектаклем так, как Лора.
Он вздохнул.
– Если бы она была здесь, она открыла бы окна, срывала бы маргаритки в цветочных ящиках и бросала бы их на улицу. Потом послала бы меня за дешевыми солеными палочками.
Марк сорвал маргаритку и оборвал лепестки.
– Лора любила танцевать на улицах. Шарманщикам она давала по доллару.
Он покачал головой:
– Никогда бы не подумал, глядя на такое соседство.
– Но у нее был и вкус к одиночеству.
Дом Лоры стоял в ряду больших домов, реставрированных так, чтобы основательность и элегантность викторианского стиля совмещались с шиком XX века. Вместо высокого крыльца со ступеньками появилась лакированная дверь с тремя ступеньками, ведущими вниз к входу, золотушно-желтые маргаритки и рахитичная герань цвели в широких оконных проемах голубого и зеленого цвета. Арендная плата здесь была непомерно высока. Лора говорила мне, что живет здесь, потому что ей нравится бросать вызов богемной публике с Парк-авеню. После утомительного рабочего дня в конторе она не желала сталкиваться с каким-нибудь суперменом в золотых галунах или обсуждать погоду с вежливо-равнодушными мальчиками-лифтерами. Ей нравилось открывать входную дверь своим ключом и подниматься пешком на третий этаж своей перепланированной квартиры. Именно это стремление к уединению и привело ее к смерти, ведь у двери никто не задал вопроса, ждала ли мисс Хант посетителя в тот вечер, когда явился убийца.
– Прозвенел звонок у входной двери, – неожиданно объявил Марк.
– Что?
– Должно быть, это случилось именно так. Прозвенел звонок у входной двери. Она была в спальне, уже раздетая. К тому времени, когда она надела шелковый халат и шлепанцы, звонок, вероятно, прозвенел вторично. Она подошла к двери, и, когда открыла, раздался выстрел!
– Откуда вы все это знаете? – спросил я.
– Она упала на спину. Тело лежало вон там.
Мы оба уставились на голый полированный пол. Он видел труп, бледно-голубая ткань была забрызгана кровью, она ручейками стекала к краю зеленого ковра.
Дверь внизу, по-видимому, так и оставалась открытой. И когда вчера утром Бесси пришла на работу, то она, прежде чем подняться, поискала консьержа, чтобы отругать его за небрежность, но не нашла: он с семьей уехал на уик-энд к Манхэттенскому заливу. Соседи с первого и второго этажей отбыли на все лето, так что в доме никого не было. По обе стороны улицы в это время года дома также пусты.
– Наверно, убийца предусмотрел это, – заметил я.
– Может быть, дверь оставили для него открытой. Может быть, она ждала посетителя.
– Вы так думаете?
– Вы были с ней знакомы, мистер Лайдекер. Скажите, что она была за дама?
– Она вовсе не была дамой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово, – возразил я.
– Хорошо. Но какой она была?
– Посмотрите на эту комнату. Разве она не говорит ничего о человеке, который ее обставлял и украшал? Разве, на ваш взгляд, она хранит память о девушке-затворнице? Разве она похожа на квартиру молодой женщины, которая лжет жениху, обманывает старого друга и тайком назначает свидание убийце?
Я ждал от него ответа, как Иегова. Если Марк не мог оценить достоинства женщины, обустраивавшей эту квартиру, я должен признать, что его интерес к литературе – не более чем самодовольное стремление к самосовершенствованию, а его восприимчивость – просто притворная пролетарская щепетильность. Для меня эта комната до сих пор хранила блеск Лоры. Может быть, во мне теснились воспоминания о жарких беседах, о том, как мы смеялись, сидя за ужином при свечах за большим столом, и полуночных откровениях, сдобренных острыми закусками и бесконечным дымящимся кофе. Но даже для него, у которого не было этих воспоминаний, таинственная комната в самом глубоком смысле слова должна была представлять собой жилье.
Раздумывая над ответом, он устроился в длинном зеленом кресле, протянул ноги на кушетку и вынул трубку. Его глаза скользили по черному мраморному камину с поленьями дров, приготовленными для первых прохладных вечеров, по слегка выцветшим ситцевым занавескам, которые своими глубокими складками смягчали яркость жарких сумерек.
Через некоторое время он выпалил:
– Я очень хотел бы, чтобы моя сестра увидела эту квартиру. После замужества она переехала в Кью-Гарденс, и она не держит спичек в гостиной. Эта квартира, – он помедлил, – она очень удобная.
Мне показалось, что он хотел сказать «классная», но не произнес этого слова, зная, что интеллектуальный снобизм подпитывается такой тривиальной грубостью. Его внимание привлекли книжные полки.
– У нее масса книг. Она их когда-нибудь читала?
– А как вы думаете?
Он пожал плечами:
– О женщинах ничего нельзя знать наверняка.
– Не говорите только, что вы женоненавистник.
Он крепко сжал зубами мундштук и посмотрел на меня по-мальчишески вызывающе.
– Ну-ну, а подружка у вас есть? – спросил я.
– У меня их было много, – ответил он сухо. – И я не ангел.
– Любили вы кого-нибудь?
– Одна красотка из Вашингтон-Хейтс вила из меня веревки. А я ведь шотландец, мистер Лайдекер. Так что можете сделать выводы.
– А вы были знакомы когда-нибудь с девушкой, которая не была бы красоткой или дамой?
Он подошел к книжным полкам. Пока он говорил, его руки и глаза были заняты небольшим томиком в красном сафьяновом переплете.
– Иногда я приглашал куда-нибудь подружек моей сестры. Они никогда не говорили ни о чем другом, кроме как о жениховстве и замужестве. И всегда хотели пройти мимо мебельных магазинов, чтобы показать мебель для гостиной. Одна из них чуть было не подцепила меня.
– И что же вас спасло?
– Автомат Мэтти Грейсона. Вы правы. Это была не трагедия.
– Она вас не ждала?
– Ждала. В день выписки из больницы она была у дверей. С любовью и планами на жизнь. У ее отца была масса денег, рыбный магазин, он готов был обставить нам квартиру, заплатить за нее наличными первый взнос. Но я все еще ходил на костылях и сказал ей, что не приму жертвы. – Он громко засмеялся. – После того как я месяцами читал и думал, я не мог заниматься мебелью для гостиной. Сейчас она замужем, у нее двое детей, живет в Джерси.
– И она не прочла ни одной книги?
– Наверно, купила несколько комплектов для шкафа. Стирает с них пыль, но не читает.
Он взял в руки томик в красном сафьяновом переплете. До наших ушей доносились резкие звуки свистка продавца воздушной кукурузы, детские голоса напоминали о кладбищенском карнавале, который разыгрывался внизу, на улице. Бесси Клэри, служанка Лоры, сказала полицейским, что в первое мгновение она увидела труп в искаженном отражении в вазе из ртутного стекла на каминной полке. Эта тусклая ваза привлекала к себе взгляд, и мы могли представить себе отражение неподвижного тела в голубом халате, темную кровь в темных волосах.
– Что вы хотели у меня спросить, Макферсон? Зачем вы меня сюда позвали?
На его лице как бы застыла маска осторожности, свойственная многим поколениям покоренного народа. Мститель, когда он является, является с гордым и сдержанным выражением лица. На мгновение я почувствовал враждебность. Я барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Странно, но заглушаемые обивкой кресла звуки дошли до его слуха, он повернулся ко мне с таким видом, как будто мое лицо напомнило ему о неких мимолетных мечтах. Прошло еще, как я полагаю, секунд тридцать, прежде чем он взял с ее стола круглый предмет, завернутый в промасленную кожу.
– Что это, мистер Лайдекер?
– Человек с вашими спортивными пристрастиями, Макферсон, наверняка знаком с этой потрясающей игрушкой.
– Но почему она держала на своем столе бейсбольный мяч? – Он сделал ударение на местоимении. И местоимение начало жить собственной жизнью. Внимательно изучив потертую кожу и расползшуюся шнуровку, он спросил: – Он что, у нее с 1938 года?
– Знаете, я не запомнил точную дату, когда этот objet d’art[6] появился в ее домашнем хозяйстве.
– На нем автограф Куки Лаваджетто. 1938 год был для него победным. Она болела за команду «Доджерс»?
– Ее характер был разносторонним.
– А Шелби тоже болельщик?
– Разве ответ на этот вопрос поможет вам разрешить загадку ее убийства, дружище?
Он положил бейсбольный мяч точно на то же место, где его оставила Лора.
– Мне просто хотелось узнать. Если вы не хотите отвечать на вопрос, мистер Лайдекер…
– Нечего на меня сердиться, – огрызнулся я. – Шелби не был болельщиком. Он предпочитал… а почему я говорю о нем в прошедшем времени? Он, знаете ли, предпочитает более аристократические виды спорта: теннис, верховую езду, охоту.
– Да… – проговорил он.
Возле двери, в нескольких футах от того места, куда соскользнуло мертвое тело, висел портрет Лоры кисти Стюарта Джэкоби. Будучи одним из подражателей Юджина Шпайкера, он изобразил плоское лицо, которое на самом деле отнюдь не было плоским. Самым лучшим на портрете, как и у живой натуры, были глаза. Их раскосость, подчеркнутая округлой формы бровями, придавала лицу тот застенчивый облик олененка, который так очаровал меня в тот день, когда я открыл дверь худенькой девочке, попросившей меня взяться за рекламу ручки-самописки. Джэкоби уловил то плавное беспокойство в позе, которую она приняла, опираясь на ручку кресла; в одной руке она держала желтые перчатки, в другой – зеленую охотничью шляпу. Портрет был не вполне реалистичен, чуть манерен, слишком много в нем было от Джэкоби и недостаточно – от Лоры.
– Внешне она была недурной, да… – он помедлил и сочувственно улыбнулся: – девушкой, правда, мистер Лайдекер?
– Это сентиментальный портрет. В то время Джэкоби был влюблен в нее.
– Много ли было влюбленных в нее мужчин?
– Она была доброй женщиной. Доброй и щедрой.
– Но мужчины влюбляются не за это.
– Она была деликатна. Если знала о недостатках мужчины, никогда не показывала виду.
– Была ли она противоречива?
– Нет, очень честна. Ее лесть никогда не была пустой. Она умела находить в характере других людей настоящие качества и подчеркивала их. Внешние недостатки и всякая манерность при ней исчезали, подобно тому как уходят неискренние друзья, сталкиваясь с чем-то себе противоположным.
Он изучал портрет.
– Почему она не выходила замуж? Раньше?
– В ранней молодости она пережила разочарование.
– Большинство людей в молодости разочаровываются. Но это не мешает им находить кого-то другого. Особенно это относится к женщинам.
– Она не была такой, как ваша тогдашняя невеста, Макферсон. Лоре не нужна была мебель для гостиной. И замужество не было для нее призванием. Она сделала карьеру, зарабатывала много денег, вокруг нее всегда были мужчины, которые ее сопровождали и обожали. Замужество могло дать ей лишь некую завершенность, и она берегла себя для этого.
– Чтобы не исчезало ощущение занятости, – добавил он сухо.
– Разве вы осмелились бы посоветовать уйти в монастырь женщине ее темперамента? У нее были мужская работа и мужские заботы. А искусство вязания не числилось среди ее талантов. Кто вы такой, чтобы судить о ней?
– Не волнуйтесь, – сказал Марк, – я вовсе не осуждаю.
Я подошел к книжным полкам и подвинул томик, который он так внимательно рассматривал. Он сделал вид, что не заметил моего движения, но зато обратил внимание на увеличенную фотографию Шелби, который был особенно хорош в фланелевом спортивном костюме.
Опустились сумерки. Я зажег лампу. В быстром переходе от сумерек к искусственному освещению я увидел оттенок более темной и более непроницаемой таинственности. Здесь имело место не просто расследование, проводимое полицейским управлением. В таких не связанных между собой деталях, как старый бейсбольный мяч, потрепанный томик «Гулливера», дорогая для обитательницы квартиры фотография, Марк искал ключ не к разгадке частного убийства, а к вечно загадочной женской природе. Ни один мужчина не мог вести такие поиски, опираясь только на свое зрение, участвовать должна была и его душа. Он, как человек суровый, первый отверг бы такое сочетание, но я, глядя на мир сквозь толстые линзы очков, понимал истинную причину его антипатии, объектом которой был Шелби. Его собственная тайна, гораздо более глубокая, чем тайна совершенного преступления, имела отношение к ответу на вопрос, который всегда ставил влюбленного в тупик: «Что она нашла в другом?» Пока он сердито рассматривал фотографию, он, я в этом уверен, размышлял над характером привязанности Лоры к Шелби, над тем, может ли женщина с такими чувствами и умом удовлетвориться только прекрасной мужской внешностью.
– Слишком поздно, друг мой, – сказал я шутливо, – в дверь уже позвонил последний поклонник.
Поспешным движением, с помощью которого он постарался скрыть свои чувства, Марк начал перебирать какие-то малозначительные вещи, нагроможденные на столе Лоры: ее записную книжку с адресами и датами встреч, письма, перетянутые резинкой счета, нераспечатанные банковские отчеты, чековые книжки, старый еженедельник, альбом с фотографиями.
– Послушайте, – быстро проговорил он, – я голоден. Давайте оставим эту свалку.
ГЛАВА VМы нашли кое-какие следы, но не готовы сделать заявление.
В то утро, в понедельник, репортеры столкнулись со степенным, формальным и несколько отстраненным Макферсоном. Он чувствовал себя значительным человеком, как будто его жизнь приобрела новую окраску. Расследование частного убийства утратило свою обыденность. Девушка-репортер, прибегнув к женской хитрости, чтобы добыть информацию, в которой отказывали ее конкурентам-мужчинам, воскликнула:
– Не отказалась бы хотя бы отчасти стать жертвой убийства, мистер Макферсон, если бы вы были тем сыщиком, который ищет ключ к моей личной жизни.
Его рот скривился. Лесть была груба.
Записные книжки Лоры с адресами и датами встреч, банковские отчеты, счета, корешки квитанций, корреспонденция – все это лежало на его столе и занимало его ум. Сквозь эти бумаги он познавал все богатство ее жизни и одновременно ее расточительность. Слишком много гостей и ужинов, слишком много писем, авторы которых уверяли ее в своей вечной преданности, слишком много душевных сил, растраченных на вещи случайные, на пустяки, на преходящее, не заслуживающее внимания. Его пресвитерианская добродетель отвергала завистливость. Он обнаружил, что самое лучшее время в жизни провел в серых стенах больничной палаты; в последующие годы он не переставал робко задавать себе вопрос, должно ли одиночество быть неизбежным спутником высокого духа. Подводя итог жизни Лоры, он давал себе ответ, но этот ответ не соответствовал требованиям его воспитания. Читая ее письма, подытоживая ее незакрытые и неоплаченные счета, он узнавал, что знаток этой жизни не чувствует себя в ней одиноко, только цена такой жизни высока. Для того чтобы пользоваться богатствами жизни, она работала и уставала так, что даже не могла радостно и свободно встретить день своей свадьбы.
Альбом фотографий был заполнен снимками Шелби Карпентера. За одно только лето Лора пала жертвой его обаяния и не расставалась со скрытой камерой. Она фотографировала его анфас и в профиль, с близкого расстояния и по грудь, на теннисном корте и у своего открытого автомобиля, в плавках, в комбинезоне, в высоких резиновых сапогах, с корзинкой на плече и спиннингом в руке. Марк остановил свой взгляд на фотографии Шелби-охотника в окружении мертвых уток.
Конечно, к этому моменту читатель уже начинает убеждаться в дерзости рассказчика, который регистрирует факты настолько бесстрастно, как если бы он скрывался в кабинете Марка за окантованной фотографией бейсбольной команды полицейского управления Нью-Йорка образца 1912 года. Но клянусь, даже в той самой комнате, где они держат сфигмоманометры, что добрая треть этого была мне рассказана, а две трети мельком упомянуты вечером того самого понедельника, когда, вернувшись после недолгого путешествия к парикмахеру, я обнаружил Марка, поджидавшего в моей квартире. Я поклянусь еще и в том, что (хотя не сомневаюсь, чуткий детектор лжи прочертит кривую подъема) он был покорен красотой моего старинного фарфора. Я во второй раз обнаружил его в своей гостиной, руки его были притянуты к моей любимой полке. На пороге комнаты я кашлянул. Он обернулся с улыбкой сожаления.
– Не стесняйтесь, – посоветовал я. – Я не скажу в полицейском управлении, что у вас постепенно пробуждается хороший вкус.
Его глаза засверкали:
– Знаете, что сказал доктор Зигмунд Фрейд о коллекционерах?
– Я знаю, что доктор Уолдо Лайдекер думает о людях, которые цитируют Фрейда. – Мы оба сели. – Какой каприз судьбы должен я благодарить за ваш неожиданный визит?
– Я ненароком проходил мимо.
Настроение мое поднялось. В этом визите я видел нечто вроде определенной мягкой лести. Вчерашнее неодобрение растаяло, как кусочек льда в горячем кофе. Но даже поспешно доставая бутылку виски для гостя, я предостерегал себя от неблагоразумного проявления энтузиазма. Хотя сыщик и может быть единственным в своем роде и даже заслуживающим доверия другом, всегда следует помнить, что он сделал любопытство своей профессией.
– Я встречался с Шелби Карпентером, – объявил он, когда мы выпили за раскрытие тайны.
– Хорошо, – сказал я, прикрываясь маской холодного и нелюбезного человека, который озабочен тем, чтобы сохранить хотя бы минимальное расстояние между собой и другими.
– Он разбирается в музыке?
– Он рассуждает как любитель музыки, но его знания ограниченны. Он, возможно, в экстазе будет закатывать глаза к небу при упоминании имени Бетховена или благочестиво вздрагивать, если кто-то по неосторожности упомянет имя Этельберта Невина.
– Отличает он, – Марк заглянул в записную книжку, – «Финляндию» Си-бее-лии-уса от «Токкаты и фуги» Иоганна Себастьяна Баха?
– Тот, кто не отличает Сибелиуса от Баха, дорогой мой, склонен к измене, хитрости и к выгоде.
– Я не разбираюсь в музыке. Мой кумир – Дюк Эллингтон. – Он протянул мне листок из записной книжки. – Вот что, со слов Карпентера, исполняли в пятницу вечером. Он не затрудняется просмотром программы. Вот что исполняли.
Я резко выдохнул.
– Его алиби так же дыряво, как сетка от москитов. Но это все же не доказательство, что он ее убил, – справедливо, но резко заметил Марк.
Я налил ему еще порцию виски.
– Но вы еще ничего не сказали, что вы думаете о Шелби Карпентере.
– Жаль, что он не фараон.
Я отбросил всякое благоразумие. Хлопнув его по плечу, я живо воскликнул:
– Милый мой, вы восхитительны! Фараон! Цвет старого Кентукки! Призраки командиров-конфедератов поднимаются из гроба, их тени преследуют вас. Старая Мисси переворачивается в гробу. Давайте выпьем за это, мой молодой и проницательный Ястребиный Коготь. По-хорошему следовало бы выпить мятный джулеп, но, к сожалению, дядюшка Том из Манилы потерял секрет его изготовления. – И я, довольный, расхохотался.
Он с некоторым скепсисом смотрел на мое веселье:
– У него есть все необходимые физические данные. И его не надо учить вежливости.
– Представьте себе его в форме, – продолжал я, давая волю фантазии. – Я вижу его на углу Пятой авеню, где находятся «Арт» и «Бергдорф-Гудмен». Какой транспортный клубок образуется тогда, когда из Уэстчестера на машинах въезжают в Нью-Йорк жены, встречающие своих мужей! Я уверен, на Уолл-стрит будет не менее жарко, чем в тот исторический день 29-го года.
– Есть много людей, которым недостает ума, чтобы закончить колледж. – Его замечание, честно сделанное, имело слабый оттенок желтой зависти. – Дело в том, что они усвоили понятия, соответствующие их воспитанию и классу, поэтому они не в состоянии расслабиться и работать на обычной работе. В этих смешных конторах полно людей, которые были бы более счастливы, если бы работали на бензоколонках.
– Я видел, что многие из них надламывались под гнетом знаний и ума, – согласился я. – Сотни обречены всю жизнь работать в коктейль-барах на Мэдисон-авеню. В Вашингтоне следовало бы создать специальный департамент, который занимался бы проблемами людей, окончивших Принстон. Осмелюсь сказать, Шелби с немалым снисхождением относится к вашей профессии.
Моя проницательность была вознаграждена коротким кивком головы. Мистеру Макферсону не нравился мистер Карпентер, но, как он мне сурово напомнил в прошлый раз, его дело наблюдать, а не оценивать людей, с которыми он сталкивается по своей профессии.
– Единственное, что меня беспокоит, мистер Лайдекер, так это то, что я не могу вспомнить. Я видел раньше лицо этого парня. Но где и когда? Обычно я не запоминаю лиц. Но могу перечислить имена, даты и места, где я их видел. – Он выдвинул челюсть, и губы его решительно сжались.
Я отнесся к этому замечанию терпеливо, но втайне посмеялся, когда он мне рассказывал, на его взгляд объективно, о своем посещении конторы «Роуз, Роу и Сэндерс, консультанты по рекламе». В той атмосфере с горячим кондиционированным воздухом он, должно быть, выглядел таким же чужим, как землепашец в ночном клубе. Он старательно скрывал неодобрение, но высказывать свое мнение было для него так же естественно, как поглощать пищу. Он с утонченной неприязнью описал трех сотрудников рекламной конторы, которые имитировали ужас при мысли о том, что история с убийством станет известной, как только появится на первых газетных полосах. Скорбя по поводу смерти Лоры, ее боссы вполне отдавали себе отчет в рекламной ценности преступления, которое вовсе не бросало тень на их собственную респектабельность.
– Спорим, они уже посовещались и решили, что высококлассное убийство не помешает бизнесу.
– И обсудили, какие щекотливые признания они смогут нашептать за ленчем на ухо перспективным клиентам, – добавил я.
Марк откровенно злился. В его дикой душе не было места уважению к боссам. Его пролетарские представления были столь же неумолимы, как и представления, которые вы обнаружите в высших сферах так называемого Общества. Ему были больше по душе искренняя похвала и скорбь, которые проявляли ее коллеги по работе, чем высокая оценка характера и талантов Лоры ее хозяевами. Всякая хорошенькая девушка, считал он, может понравиться боссу, но пользоваться хорошей репутацией среди коллег по работе – для этого у девушки, которая занималась такой серьезной работой, должна была быть масса настоящих достоинств.
– Так вы думаете, у Лоры были эти настоящие достоинства?
Он притворился глухим. Я изучал его лицо, но не заметил на нем и тени противоречий. И только несколько часов спустя я мысленно воспроизвел в памяти наш разговор и понял, что он моделирует характер Лоры, как это может делать в соответствии со своим восприятием молодой человек, влюбленный в живую женщину. Была полночь – время, когда я себя хорошо чувствую и ощущаю себя самым свободным человеком, когда мой ум ясен, а мысли обострены. С тех пор как несколько лет назад я узнал, что ужасы бессонницы можно преодолевать благодаря быстрой получасовой прогулке, я ни разу не позволял ни утомлению, ни погоде, ни печальным событиям дня нарушать эту ночную привычку. Согласно этой привычке, я выбрал улицу, которая стала для меня значимой с тех пор, как Лора поселилась в своей квартире.
Естественно, я ужаснулся, когда увидел свет в доме жертвы, но, поразмыслив мгновение, сообразил, что молодой человек, который однажды плохо отзывался о сверхурочной работе, всей душой отдался ей.
