Текст книги "Воскресшая жертва (сборник)"
Автор книги: Шарлотта Армстронг
Соавторы: Вера Каспари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)
Вера Каспари, Шарлотта Армстронг
Воскресшая жертва. Продавец воздушных шариков
Вера Каспари
Воскресшая жертва
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА IВ то воскресное утро город был тих, миллионы жителей Нью-Йорка, которые по необходимости или по собственному желанию остались в городе на летний уик-энд, были вялы и подавлены влажной жарой. Над городом висел туман, по запаху и на вкус он напоминал воду, в которой уже ополоснули слишком много стаканов из-под содовой. Сидя за столом, с пером в руке, я был горд сознанием того, что среди этих миллионов жителей лишь я, Уолдо Лайдекер, бодр и занят трудом. Прошедший день, полный потрясений и бед, наполнял меня грустью. Теперь я собирался с силами, чтобы писать эпитафию на смерть Лоры. В моем горе в связи с ее неожиданной и ужасной смертью меня утешала мысль о том, что, доживи она до зрелого, преклонного возраста, о ней бы забыли, а жестокие обстоятельства ее ухода из жизни и гений ее почитателя давали Лоре прекрасную возможность обрести бессмертие.
В дверь позвонили. Едва звуки звонка стихли, вошел Роберто, мой слуга-филиппинец, и сказал, что меня хочет видеть некто мистер Макферсон.
– Марк Макферсон! – воскликнул я и, приняв облик человека, готового встретиться с самим Муссолини, велел Роберто попросить мистера Макферсона подождать. Магомет не спешил встретиться с горой.
Визит отнюдь не рядового сотрудника полицейского управления (хотя я до сих пор не знаю точно его звания и должности) – своеобразная честь. Людей менее значимых бесцеремонно допрашивают в главном полицейском управлении. Но какое отношение имел молодой Макферсон к расследованию этого убийства? Его успехи по службе связаны были скорее с политическими, а не с уголовными преступлениями. В тяжбе между организацией «Жители Нью-Йорка» и Объединением производителей молочных продуктов его расследование повлекло за собой (по крайней мере, так писали газеты) снижение цен на молоко на один пенни за кварту. Сенатский комитет поручил ему расследовать случаи рэкета с рабочей силой, а недавно группа прогрессистов выдвинула его на пост руководителя национальной компании по расследованию доходов в оборонном производстве.
Из-за полузакрытой двери кабинета я наблюдал, как он беспокойно вышагивает по гостиной. Я сразу понял, что он относится к той категории людей, которые делают вид, что презирают всякое эстетство, что он настоящий Кассио, чьи худоба и ущербная внешность подчеркивались темно-синим двубортным пиджаком из шерстяной ткани, простой белой сорочкой и унылым галстуком. У него были длинные напряженные руки, тонкое лицо, внимательные глаза, форма его носа говорила о том, что он прямой потомок тех суровых шотландцев, которые настолько обостренно реагировали на всякого рода пороки, что даже крылья носа у них становились агрессивными. Его плечи были высоко подняты, держался он подтянуто и прямо, как будто постоянно чувствовал, что за ним кто-то внимательно наблюдает. Его раздражала моя гостиная; человеку такого сильного мужского темперамента, как он, должно быть отвратительно изысканное совершенство. Признаюсь, было бы даже дерзко ждать от него какого-то одобрения. Разве не было с моей стороны несколько самоуверенно вообразить, что напряженное внимание, с которым он изучал мою отнюдь не малоценную коллекцию английского и американского стекла, – доказательство моего хорошего вкуса?
Я заметил, что он хмуро уставился на предмет моей особой гордости. Профессиональная привычка заставляла его обращать внимание на детали. На каминной полке в гостиной Лоры он, конечно, заметил парную моей шарообразную вазу из ртутного стекла. Он протянул к ней руку.
Я, как тигр, вскочил со стула.
– Осторожно, молодой человек, эта штука бесценна.
Он обернулся так резко, что ковер под его ногами заскользил по гладкому полу. Пока он восстанавливал равновесие, на полках позванивали фарфор и стекло.
«Как слон в посудной лавке», – заметил я. Игра слов вернула мне юмор. Я протянул ему руку.
Он механически улыбнулся.
– Я пришел, чтобы поговорить о деле Лоры Хант, мистер Лайдекер.
– Хорошо. Присаживайтесь.
Он осторожно сел на шаткий стул. Я предложил ему сигарету из шкатулки в стиле Хэвиленда, но он достал трубку.
– Вы, по-видимому, достаточно хорошо разбираетесь в преступлениях, господин Лайдекер. Что вы думаете об этом деле?
Я смягчился. Ни один писатель, даже известный, не может остаться равнодушным к своему читателю, будь тот самым заурядным.
– Я польщен, что вы читали «В скором времени».
– Потому что моя газета случайно раскрылась на этой странице.
Его ответ покоробил меня. В мире, в котором я вращаюсь, каждая личность щедро выставляет себя на всеобщее обозрение, дружба предлагается без всякого смущения. На этом фоне его равнодушие меня удивило. Я решил показать, каким я могу быть обаятельным.
– Вы можете не быть поклонником Лайдекера, мистер Макферсон, но я, признаюсь, слежу за вашей карьерой с затаенным волнением.
– Вы, должно быть, достаточно осведомлены, чтобы не доверять всему, что пишут в газетах, – сказал он сухо.
Но меня нельзя было сбить с толку.
– Разве расследование уголовного дела не выходит за пределы вашей деятельности? Это же пустяк для такого человека, как вы, за которым числится столько побед.
– Мне поручили расследовать это дело.
– Должностная политика?
Тишину в комнате нарушало лишь попыхивание его трубки.
– Сейчас август, – рассуждал я, – комиссар полиции в отпуске, его заместитель с неодобрением воспринимает ваши успехи, а мелкое убийство сейчас в некотором роде вещь немодная, и обычно после того как пройдет первая сенсация, оно отодвигается на вторую полосу газет или еще дальше. Вот он и нашел удобный способ, чтобы поколебать ваш авторитет.
– Истинная правда, если вы хотите ее знать, – ему явно была неприятна необходимость объясняться, – состоит в том, что шеф знал, что накануне вечером я собирался смотреть встречу бейсбольных команд «Доджерс» и «Бостон».
Я был в восторге.
– Пустяковая вражда порождает нечто гораздо большее.
– Гораздо большее! Женщину убивают в ее квартире. И что же? Это сделал мужчина. Надо найти его. Поверьте мне, мистер Лайдекер, сегодня вечером я все-таки буду смотреть бейсбол. Даже сам убийца мне в этом не сможет помешать.
Задетый за живое его вульгарным комментарием по поводу моей любимой Лоры, я произнес с издевкой:
– Что, бейсбол? Неудивительно, что ваша профессия переживает тяжелые времена. Великие сыщики не знали ни отдыха, ни покоя, упорно идя по следу.
– Я работяга, и у меня, как и у всех, есть рабочий день. Если вы рассчитываете на то, что я буду работать сверхурочно над разгадкой этой третьесортной истории, вы, по-видимому, имеете в виду кого-то другого.
– Преступления не прекращаются по воскресеньям.
– Посмотрев на вашу погибшую знакомую, мистер Лайдекер, могу дать голову на отсечение, что тот, кто это сделал, в воскресенье отдыхает, как и все остальные. Вероятно, он спит до полудня и пробуждается лишь после трех порций бренди. Кроме того, несколько человек разрабатывают для меня детали этого дела.
– Для человека, добившегося того, чего добились вы, мистер Макферсон, расследование простого убийства представляет такой же интерес, какой колонка цифр для дипломированного бухгалтера, начинавшего когда-то простым счетоводом.
На этот раз он рассмеялся. Налет жесткости постепенно спадал. Он задвигался на стуле.
– На диване вашей ноге будет удобнее, – мягко произнес я, стараясь убедить его пересесть на диван.
Он нахмурился:
– Вы наблюдательны.
– Макферсон, я заметил, что вы осторожно ступаете на ногу. Большинство людей вашей профессии топают, как слоны. Но, раз вас это задело, позвольте заверить вас, что это не заметно. Мой очень сильный астигматизм позволяет мне видеть недостатки других.
– Это не недостаток, – возразил он.
– Служебный сувенир? – спросил я.
Он кивнул головой:
– «Вавилон».
Я вскочил со стула.
– Осада «Вавилона» на Лонг-Айленде! А вы читали мою вещь? Подождите… неужели вы тот, с серебряным протезом в малой берцовой кости?
– В большой берцовой кости.
– Восхитительно! Мэтти Грейсон! Вот это был человек! Сейчас убийцы не те, что были раньше.
– Верно.
– Скольких сыщиков он уложил?
– Троих из автомата в доме своей тещи. Потом несколько наших пошли вслед за ним по аллее. Трое погибли, еще один парень – он получил пулю в легкие до сих пор на севере, в Саранаке.
– Почетные раны. Но вам не стоит так остро реагировать. Вы же действовали смело, когда вернулись!
– Мне повезло, я вернулся. Было время, мистер Лайдекер, когда я видел свое призвание в том, чтобы работать ночным сторожем. И смелость тут ни при чем. Работа есть работа. Черт побери, я боюсь стрельбы так же, как коммивояжер, который имел дело со слишком многими фермерскими дочками.
Я громко расхохотался.
– Несколько минут назад, Макферсон, я опасался, что вы начинены всеми шотландскими добродетелями, за исключением чувства юмора и вкуса к хорошему виски. Кстати, как вы относитесь к виски?
– Хорошо.
Я налил ему неразбавленное виски. Он выпил, как будто это была свежая вода из озера Лох-Ломонд, и протянул пустой стакан за следующей порцией.
– Надеюсь, вы не сердитесь на меня за тот шум, который я поднял по поводу вашей газетной колонки, господин Лайдекер. По правде говоря, я изредка ее читаю.
– Почему же она вам не нравится?
Он ответил без промедления:
– Вы пишете гладко, но вам нечего сказать.
– Макферсон, вы сноб. Более того, вы шотландский сноб, а, как заметил такой авторитет, как Теккерей, в мире нет более агрессивного существа.
Он сам налил себе еще виски.
– Как вы представляете себе хорошую литературу, мистер Макферсон?
Когда он смеялся, он был похож на юного шотландца, который только что прочувствовал, что такое удовольствие, и при этом не ощутил страха перед греховностью своего поступка.
– Вчера утром, после того как был обнаружен труп и мы узнали, что Лора Хант отвергла ваше приглашение поужинать с вами в пятницу вечером, сержанта Шульца отправили к вам, чтобы он вас расспросил. Он задал вопрос, что вы делали в тот вечер…
– И я ответил ему, – прервал я, – что ужинал в одиночестве, корил эту женщину за то, что она меня покинула, затем, сидя в ванне, читал Гиббона.
– Ну, и знаете, что сказал Шульц? Он сказал, что этот писатель, Гиббон, должно быть, очень горячит вас, если вы его читаете в холодной ванне. – После короткой паузы он продолжил: – Я-то читал Гиббона, все его работы, и Прескотта, и Мотли, и Джозефуса «Историю евреев». Их откровения действительно способны распалить воображение.
– Читали в колледже или в por le sport[1]? – спросил я.
– Разве есть у сыщика возможность посещать колледж? Когда тебя на четырнадцать месяцев укладывают в больницу, то что тебе остается еще делать, кроме как читать книжки?
– И именно тогда, я полагаю, вы заинтересовались социальными причинами преступности?
– До этого я был глуп, – скромно признался он.
– И автомат Мэтти Грейсона был вам совсем не страшен. Вы, может быть, так и оставались бы глупым сотрудником из отряда по борьбе с убийствами.
– Вам, мистер Лайдекер, нравятся люди с какими-то изъянами?
– Я уже давно разочаровался в совершенстве Аполлона Бельведерского.
Роберто объявил, что завтрак готов. Как человек воспитанный, он накрыл стол на двоих. В ответ на мое приглашение к столу Марк стал отнекиваться, говоря, что пришел не в гости, а по делу, которое неприятно и для меня, и для него.
Заметив его смущение, я рассмеялся:
– Это тоже входит в служебные обязанности. Мы ведь еще и не начинали разговора об убийстве, а я не желаю, чтобы мы во время разговора умирали с голоду.
Двадцать четыре часа назад циничный, но незлобивый полицейский вошел в мою столовую и сообщил о том, что труп Лоры обнаружен в ее квартире. У меня не было ни крошки во рту с тех пор, как сержант Шульц прервал мой завтрак и сообщил, что Лору Хант, отказавшуюся поужинать со мной, застрелили. Чтобы восстановить утраченный мною аппетит, Роберто приготовил почки с грибами, тушенные в кларете. Во время еды Марк описывал сцену в морге, где труп Лоры опознали ее служанка Бесси и ее тетка Сьюзен Тридуэлл.
Несмотря на тяжелые переживания, я все же не мог не отметить, как разительно отличался тон молодого человека, когда он нахваливал поглощаемую пищу, от того, когда он хладнокровно рассказывал об убийстве.
– Когда им показали труп, – прервал он свою речь, чтобы зацепить вилкой очередной кусок, – обе женщины были в ужасе. На труп тяжело было смотреть даже тем, кто не был знаком с этой молодой женщиной. Много крови, – он обмакнул кусочек жареного хлебца в соус, – стандартный патрон калибра 0,18 дюйма… Можете себе представить…
Я прикрыл глаза и представил, как она лежит на обюсонском ковре, как ее, в голубом халате из тафты, в серебряных туфельках на ногах, обнаруживает Бесси.
– Застрелена с близкого расстояния. – Он вычерпывал ложкой соус из тарелки. – Миссис Тридуэлл упала в обморок, но служанка восприняла все стоически. Занятная особа эта Бесси.
– Она была Лоре больше, чем служанка. Наставник, философ и злейший враг всех лучших друзей своей хозяйки. Готовит фантастически хорошо, но самое изысканное мясо приправляет горькими травами. Ни один мужчина, переступавший порог их квартиры, по мнению Бесси, не был достаточно хорош для Лоры.
– Когда наши ребята вошли в квартиру, она была совершенно невозмутима. Открыла дверь и спокойно показала на тело; можно подумать, что обнаружить свою хозяйку убитой для нее обычное дело.
– Такова Бесси, – заметил я. – Но когда она разойдется…
Роберто принес кофе. Восемнадцатью этажами ниже кто-то, сидя за рулем, нажимал на клаксон. Через открытые окна доносились звуки воскресного утреннего радиоконцерта.
– Нет! Нет! Нет! – вскричал я, заметив, что Роберто хочет дать Марку кофейную чашечку с изображением Наполеона. Через стол я протянул руку и взял ее себе, чтобы гостю досталась чашка с изображением императрицы Жозефины.
Он пил кофе молча, неодобрительно наблюдая за тем, как я отвинчивал сердоликовую крышку серебряной коробочки, в которой держал таблетки сахарина. И хотя я всегда щедро намазывал маслом бриоши, но все же суеверно полагал, что, употребляя с кофе сахарин вместо сахара, буду стройным и привлекательным. Презрительное отношение Марка, однако, поколебало это мое убеждение.
– Должен признать, вы небрежно относитесь к своей работе, – заметил я с раздражением. – Почему вы не снимаете отпечатков пальцев?
– При расследовании преступления есть время, когда важнее смотреть прямо в лицо.
Я повернулся к зеркалу.
– Какое у меня сегодня фантастически невинное выражение лица! Скажите, Макферсон, вы когда-нибудь видели такие искренние глаза? – Я снял очки и повернул к нему свое лицо, круглое и розовое, как у херувима. – К вопросу о лицах, Макферсон: вы уже встречались с ее женихом?
– С Шелби Карпентером? У меня с ним встреча в двенадцать часов. Он сейчас у миссис Тридуэлл.
Я жадно ухватился за эту фразу.
– Шелби там! Разве это возможно?
– Он считает отель «Фрэмингем» слишком людным местом. В холле полно людей, ожидающих появления человека, который собирался жениться на жертве убийства.
– Что вы думаете об алиби Шелби?
– А вы что думаете? – парировал он.
– Но вы же согласились с тем, что это совершенно нормально, если мужчина проводит вечер дома, читая Гиббона.
– А что плохого в том, что мужчина идет на стадион, чтобы послушать концерт? – Его пуританские ноздри задрожали. – Среди любителей музыки и коллекционеров художественных ценностей такое времяпрепровождение считается вполне обычным.
– Если бы вы были знакомы с женихом, то не посчитали бы нормальным, что он покупает билет на концерт за двадцать центов. Он считает приличным не маячить на глазах у друзей.
– Я всегда благодарен за информацию, мистер Лайдекер, но предпочитаю составлять собственное мнение.
– Хорошо, Макферсон. Очень хорошо.
– Как долго вы с ней были знакомы, мистер Лайдекер?
– Семь… восемь, да, восемь лет, – сказал я. – Мы встретились в 1934 году. Рассказать вам, как это было?
Марк попыхивал трубкой, комната наполнялась горьковато-сладким дымом. Роберто вошел бесшумно и снова налил кофе. По радио раздавались звуки оркестра, исполнявшего румбу.
– Она позвонила в мою дверь, Макферсон, точно так же, как это сегодня утром сделали вы. Я работал за столом, писал, насколько помню, что-то ко дню рождения одной знаменитой в Америке особы, отца-основателя нашей страны. Я никогда бы не взялся за такую стандартную работу, но меня попросил об этом издатель, мы как раз переживали некую довольно щекотливую финансовую перестройку, и я решил, что этот акт умиротворения будет мне только полезен. Именно тогда, когда я собирался отвергнуть значительную прибавку к жалованью, считая ее индульгенцией за скуку, это милое дитя вошло в мою жизнь.
Я должен был бы стать актером. Если бы мои физические данные более подходили к этой профессии самовлюбленных людей, то я, вероятно, занял бы место в ряду великих моего времени. Сейчас, держа в руках чашечку кофе, Марк видел меня таким, каким я был восемь лет назад, – закутанным в персидский халат, такой же, как на мне сейчас, на ногах деревянные японские сандалии. В таком виде я пошел открывать входную дверь, услышав звонок.
Карло, предшественник Роберто, ушел закупать продукты на день. Мне показалось, она удивилась, что я сам открыл ей. Это было стройное создание, робкое, как олененок, и своей молодой неопределенной грацией похожее на олененка. У нее была маленькая головка, маленькая даже для ее хрупкого тела, и то, как она ее запрокидывала, а также ее веселые, застенчивые, слегка раскосые темные глаза – все это создавало впечатление, что некто, похожий на олененка Бэмби или олениху Бэмби, выбежал из леса и взлетел на восемнадцать лестничных пролетов вверх, в мою квартиру.
Когда я спросил, зачем она пришла, из горла ее вырвался слабый клокочущий звук. От страха у нее пропал голос. Конечно, она много раз обошла здание, прежде чем решилась войти, стояла на площадке, слушая удары собственного сердца, и лишь через некоторое время осмелилась дрожащим пальцем нажать на дверной звонок.
– Ну, в чем дело? – Не желая признаться себе в том, что тронут ее приятной робостью, я говорил нарочито грубо. В то время, мистер Макферсон, я был более раздражителен.
Она заговорила мягко и очень быстро. Припоминаю все сказанное ею как одно предложение, которое начиналось с просьбы извинить ее за беспокойство и заканчивалось обещанием, что я буду очень популярен, если возьмусь подтвердить прекрасную репутацию авторучки, которую рекламировали ее работодатели. Ручке было дано название «Байрон».
Я вспылил:
– Я буду популярен, милая моя! Ваши аргументы, к сожалению, не годятся. Мое имя только украсит вашу дешевую авторучку. Как вы смеете использовать святое имя Байрона? Кто дал вам на это право? Мне очень хотелось бы написать гневное письмо тем, кто производит эти авторучки.
Я старался не замечать ее сияющих глаз, Макферсон. Я не знал тогда, что это была ее идея – назвать так авторучку, и она гордилась этим литературным названием. Она стала настаивать, рассказывать о рекламной кампании, которая обошлась в пятьдесят тысяч долларов и обязательно прославит мое имя.
Я посчитал своим долгом сразить ее сразу:
– Знаете ли вы, каков общий объем того, что я написал, и во сколько это оценивается? Отдаете ли вы себе отчет, что ежедневно за эту дверь выставляются те, кто производит пишущие машинки, зубную пасту и лезвия для бритья и имеет в кармане пятидесятитысячные долларовые чеки? А вы говорите, что гарантируете мне популярность!
Ее замешательство меня тронуло. Я спросил, не зайдет ли она и не выпьет ли рюмку хереса. Конечно, она предпочла бы спастись бегством, но неловко было отказаться. Пока мы пили херес, я заставил ее рассказать о себе. Это была для нее первая работа, на тот момент – предел мечтаний. Она обошла шестьдесят восемь рекламных агентств, прежде чем ее взяли. За ее внешним смущением скрывалась необыкновенная воля. Лора знала, что умна, и готова была пройти через бесчисленные неудачи, но доказать свои способности. Когда она кончила, я спросил:
– Вы думаете, что тронули меня своей историей, что я растаял и готов дать свое согласие?
– И вы дали согласие? – спросил Марк.
– Макферсон, я самый расчетливый человек в Америке. Я ничего не делаю, пока не просчитаю выгоду.
– Вы дали ей свое согласие.
Я стыдливо кивнул головой.
– В течение семи лет Уолдо Лайдекер с энтузиазмом расхваливал достоинства авторучки под названием «Байрон». Если бы этого не было, я уверен, мой сборник никогда бы не разошелся тиражом в сто тысяч экземпляров.
– Она, вероятно, была ужасным созданием, – заметил он.
– В то время – ужасным, но в меру. Я видел ее возможности. В последующую неделю я ее развлекал за обедом. И это было только начало. При моем покровительстве из неловкого ребенка она превратилась в грациозную обитательницу Нью-Йорка. Год спустя никто даже не мог заподозрить, что она приехала из Колорадо-Спрингс. И при этом она оставалась преданной и благодарной. Из всех друзей лишь с ней я готов был делить мою славу. Она стала хорошо известна на вечерних раутах, так же как известен седеющий в стиле Ван Дейка Уолдо Лайдекер или его трость с золоченым набалдашником.
Мой гость не произносил ни слова. В комнате нависла сумрачная тишина. Шотландская благочестивость и бруклинская бедность выработали у Макферсона привычку сторониться шикарных женщин.
– Она когда-нибудь любила вас?
Я вздрогнул, мой голос зазвучал хрипло:
– Лора всегда любила меня. Она отвергала всех своих поклонников в течение добрых восьми лет.
Осложнения начались с появлением Шелби Карпентера. Но объяснение всему будет дано далее. Марк знал цену молчанию, когда имел дело с таким разговорчивым человеком, как я.
– Моя любовь к Лоре, – объяснял я, – была не только стремлением к физическому обладанию хорошенькой девушкой, которое испытывает зрелый мужчина. Это была более глубокая привязанность. Лора сделала меня великодушным. Ошибочно считать, что мы начинаем любить тех, кому причинили боль. Угрызения совести не компенсация. Пожалуй, более гуманно избегать тех, чье присутствие напоминает нам о неприятном прошлом. Великодушие разрастается как зеленый лавр, а вовсе не зло. Лора считала меня самым добрым человеком в мире, и я должен был соответствовать ее представлению. Для нее я всегда был Юпитером и по своему человеколюбию, и по своему уму.
Вдруг я заметил, что в быстром и одобрительном взгляде Макферсона проскользнула тень сомнения. Он поднялся.
– Уже поздно. И у меня назначена встреча с Карпентером.
– Конечно, жених ждет! – Пока мы шли к двери, я добавил: – Интересно, как вам понравится Шелби.
– Симпатизировать кому-то или испытывать неприязнь – не мое дело. Меня только интересуют ее друзья…
– Как подозрительные личности? – спросил я с издевкой.
– Как объект информации. Я, наверное, зайду к вам еще, мистер Лайдекер.
– Когда вам будет угодно. Я искренне надеюсь по мере возможности помочь вам найти того ужасного типа – мы ведь не можем назвать его человеком, – который совершил такой злодейский и безнадежно трагический поступок. А пока я хотел бы, чтобы вы составили ваше мнение о Шелби.
– Вы сами-то его невысоко ставите, не так ли?
– Шелби был частью другой жизни Лоры, – сказал я, держась за дверную ручку, – с моей предвзятой точки зрения, более обыкновенной и менее значимой частью ее существования. Однако, молодой человек, составьте свое собственное мнение.
Мы обменялись рукопожатием.
– Чтобы разгадать загадку смерти Лоры, вам нужно сначала разобраться в тайне ее жизни. А это непростая задача. У нее не было ни тайного состояния, ни спрятанных драгоценностей. Предупреждаю вас, Макферсон, деятельность обманщиков и рэкетиров покажется вам простой по сравнению с мотивами поступков современной женщины.
Он был явно нетерпелив.
– Сложная, изощренная современная женщина. «Сокрывшись, словно червь в бутоне, взлелеянном у розовой щеки». Я в вашем распоряжении в любое время, Макферсон. Au revoir![2]
