Текст книги "Дружба. Выпуск 3"

Автор книги: Север Гансовский

Соавторы: Юрий Никулин,Радий Погодин,Дмитрий Гаврилов,Аделаида Котовщикова,Аркадий Минчковский,Александр Валевский,Вениамин Вахман,Эдуард Шим,Антонина Голубева,Михаил Колосов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

Петька срубил крышку с барабана – и на пол посыпались красивые белые крошки. Выковыряв топором несколько кусков, Петька перенес их в бачок и, отбив крупный кусок, остановился с глыбой в руках и спросил:

– Много ли класть?

Мастер обернулся и сердито затопал ногами.

– Ты что, ошалел? – орал Исаич. – Тебе кто велел хватать соду руками! Тебе пальцы отъест. Бросай сейчас же!

Петька выпустил кусок и испуганно смотрел на руки.

– Натирай салом! – велел мастер. И пока Петька послушно натирал руки, потом соскабливал сало и вновь натирал, – мастер учил:

– Никогда наперед не суйся без спросу ни в какие дела. Долго ли до беды! А потом отвечай за тебя, не перед законом, так перед совестью.

Исаич убавил огонь в топке и налил в котел раствор из бачка. Началась варка мыла, и воздух постепенно стал очищаться. Правда, этого Петька не замечал. Он в изнеможении опустился на пол и закрыл глаза. Недолго он так отдыхал. Мастер растолкал его и заставил мешать в котле. Как потом разливали мыло, – Петька забыл. Туманом был застлан весь конец дня, только запомнилась тяжелая форма с мыльной плавкой, придавившая ему пальцы.

– Ну, пойдем, я тебе калач куплю, – сказал Исаич, когда они вечером вышли из подвала. – Ты славный, оказывается, парень, надо тебя побаловать. Ведь целый день ничего не ел?

– Не ел, – тихо ответил Петька. Он шел рядом с мастером, шатаясь, как пьяный. Изредка, натыкаясь на Исаича, Петька широко открывал глаза и старался держаться прямо.

Базар закрывали, он был почти пуст, и мастер издали показал Петьке румяную торговку.

– Запомни ее, это тетка Людмила.

– Дай-ка нам хороший калачик, – сказал Исаич тетке, когда они подошли к столу, за которым торговка стояла, навалясь на доски грудью.

Порывшись в корзине, прикрытой тряпкой, тетка Людмила протянула Исаичу огромный пшеничный калач.

– Ему дай, – сказал Исаич, – это он со мною работает. – Ну, Петя, благодари тетку Людмилу да иди себе. Смотри, запомни ее; гляди, какая она красивая.

Исаич остался разговаривать, а Петька поплелся домой.

По дороге он передумал. От одежды воняло, в животе мутило. Идти домой в таком виде казалось немыслимым, и Петька свернул к реке.

Положив калач на камни, он разделся донага и долго тер руки песком и мылом, кусочек которого ему дал Исаич. Как бы оно ни было сварено, – мыло давало белую пену, и первоначальная брезгливость к нему у Петьки исчезла. Тщательно умывшись, он выхлопал одежду и даже постирал рубашку. Потом опять умылся, прополоскал рот и после глотка воды страшно захотел есть. Еще голый, сидя у воды, он съел половину калача, а другую оставил.

После купания даже усталость почти прошла, и Петька довольно весело поздоровался с матерью.

Сидя за столом, он поедал всё, что ему подставляла мать, и, не замечая, съел и ее и свой обед и почувствовал себя сытым только после третьей кружки чая.

– Не тяжело тебе, Петя, там работать? – спросила мать, внимательно глядя на него.

– Ну, чего там! Работа как работа, – сказал Петька, невольно подражая голосу Исаича.

– Что ты там делаешь?

– Сегодня в котле мешал палкой. Обыкновенный котел, – соврал Петька, стараясь избежать расспросов.

На следующий день работа повторилась. Только не нужно было бить гирей по барабану с содой, которой хватило на много варок.

Исаич начал приучать Петьку к делу.

– Вот гляди, – говорил он, поднимая лопатку над котлом, – это есть мыльный клей!

С лопатки в котел падали капли, потом потянулась длинная струйка. Лизнув ее языком, Исаич добавил:

– «Дает укол» – значит, много свободной воды. Будем варить еще. Ты встань сюда и помешивай. Нет, нет, да и поглядывай на лопатку. Если начнет это, значит, мыло-то тянуться, тогда кричи меня.

Мастер вернулся с ведром воды и вылил ее в котел. Поймав на себе изумленный взгляд Петьки, Исаич подмигнул ему:

– Хэ, хе, хе! Это для равновесия в хозяйском глазе.

Ничего не понимая, Петька взобрался на плиту к деревянной воронке, встал на скамейку и, поднимаясь на носки, принялся помешивать в котле, стараясь доставать мешалкой до чугунного дна. Он глядел, как там переливалась кипящая жидкость молочного и желтого цвета, как будто в котел влили чай, кофе и молоко, и всё это кипит, клокочет, вьется отдельными струями и никак не смешается.

Исаич прилег на стол для резки мыла; в горле у него захлюпало, как в котле, и он храпел, пока Петька не разбудил его, когда мыло, стекая с лопатки, стало вытягиваться нитями. Исаич потянулся, зевнул и сказал Петьке:

– Я тут один управлюсь, а ты вот что – забирай брус мыла да снеси его тетке Людмиле. Она даст деньги, купишь молока и калачей, и мы с тобой пообедаем.

«Может, он шутит», – подумал Петька и недоверчиво посмотрел на мастера. Воровать было стыдно, а не слушаться мастера – вроде страшно.

Он, мучительно краснея, пытался отговорить мастера.

– Дядя Исаич, а вдруг хозяин встретится?

– А ты не бойся! Он вони сторожится, и его в это время сюда не дозовешься. К ночи только придет.

Ели в другой комнате. Тут было почище и не так дико воняло. Затворив двери в варочную, Исаич распахнул форточку.

– В нашем деле беспременно надо молоко пить, а иначе сдохнешь: чахотка и четыре крышки! – сказал он. – Ты после работы бери мыла, на базаре продашь – деньги будут; всё равно Полканов тебе жалования не заплатит, а заплатит, так на два калача. За мыло-то уж, наверняка, удержит столько, сколько и не снести тебе.

– Да-а, а вдруг он заметит? Не буду брать. Кабы хозяин дал, тогда – другое дело.

– Что тебе! Кто тебе хозяин? Я хозяин! – закричал Исаич и, оттопырив губу, передразнивал: – «Хозяин, хозяин!» Он только котел купил да сала достал на первую варку, а я жизнь на это дело кладу, кровь моя тут вянет. Он только деньги получает, а я всем делом верчу. Видал ты его когда на работе? А мы одинаковые в паях… только на его пай – деньги, а мне – гроши.

– Ты не сомневайся в этом деле, – продолжал Исаич, немного успокоясь, – я хозяина не боюсь, а кто из нас честнее, – мы посмотрим! Он велит мне для весу воду лить, а я не лью, потому что хуже мыло бывает; и если по его воле всему быть, так народу он продаст один кисель – мошенницкое мыло. Он у народа ворует, у матери твоей крадет, в мыло пакость кладет, а я не даю. Тебе он велел доглядывать за мной? – неожиданно спросил мастер, прервав речь.

Молчание для Петьки было тягостно, и неловко было оттого, что Исаич так прямо и верно задал вопрос. Покраснев, Петька ответил:

– Велел…

– Ну, вот, – вздохнул мастер, – ведро воды, брус мыла – ерунда. Он боится, как бы я целую варку на сторону без него не продал. А случись так, – всё равно: поругается и такой же станет. А нового мастера ему не найти. Кто пойдет работать в такой вертеп? Хотя две трети пая обещай. Кто пойдет? Кому своей жизни не жалко? Знаю я про него, – из чего мы мыло варим, – кричал Исаич, как хмельной, грозясь кулаком и расплескивая молоко себе на колени.

Петька уплетал за обе щеки калачи, но твердо решил не брать мыла. И, чтобы не носить к тетке Людмиле, тут же придумал уловку:

– Тетка Людмила тебе, Исаич, заказывала, самому велела приходить. Почему, говорит, не ходит?

– Ладно, ужо схожу.

Подобрев, Исаич продолжал говорить о себе.

– На хороших-то производствах мыло мы варили из чистого сала. Разные туалетные мыла бывали, а тут – тьфу! Вот, сударик, и разберись тут, кто прав, кто виноват.

Каждый день, возвращаясь с работы, Петька шатался от усталости. От духоты голова болела, он худел с каждым днем, горбился и начал кашлять. Но он был горд: он имел работу. И не всем солдатским детям повезло так, как Петьке: большинство из них голодными слонялись по улицам и рылись в мусоре, как бездомные кошки.

Королек избрал себе более «легкий» труд, – торговал папиросами в россыпь, по штукам. Петька, возвращаясь с работы, видел Королька в ораве мальчишек, бегущих за покупателями и орущих: «Шапшал», «Лаферм», «Богданова»! Редко кто из прохожих останавливался. Но стоило человеку остановиться, и к нему сразу протягивался десяток грязных кулаков с зажатыми в них пучками папирос. Мальчишки кричал: наперебой и лепились, словно надоедливые мухи.

– Бросай ты свои папиросы, – сказал Петька. – Вот бы нам с тобой поступить куда-нибудь слесарить, – там чистота и воздух хороший.

– А хорошо у тебя работать? – спросил Королек.

– Нет, в первые дни меня по два раза тошнило. Теперь привык, только руки и ноги болят.

– Уходи оттуда.

– Нет, не уйду, нельзя. Работать надо.

– Уйдешь всё равно, – убеждал Королек.

– Нет, не уйду! – продолжал спорить Петька. – Хочешь, я тебе кровью расписку напишу?

Хотя у Петьки кроме рук и ног болела еще грудь, но от собственно решимости ему стало легче; вспомнилось, что близко воскресенье, тогда он может отдохнуть. А Исаич вчера еще сказал, что в субботу Полканов заплатит деньги, и мысль о том, что он принесет матери получку, радовала его.

«Интересно, – сколько я заработал?» – думал Петька и от этого страшно хотелось рассказать Корольку, как он работал, и мечтал о том, как интересно они могут провести воскресенье.

– Может, порыбачить съездим, а? – спрашивал Петька оживляясь. – Пойдем сходим на реку.

У Петьки радости хватило до субботы: денег он от хозяина не получил. В субботу Полканов не заехал на завод, и Исаич сказал:

– Ну, я к нему, тово, вечером зайду, о тебе напомню, а ты в воскресенье приходи.

Петька хмурый пришел домой и матери сказал за столом:

– Хозяин сегодня денег не дал. Я к нему завтра схожу за получкой.

– Ах, Петя! Он же говорил, что тебе денег выдавать не будет. Придется мне самой сходить, – сказала мать.

Но всё-таки ни Петька, ни мать денег не получили. Когда мать, по-праздничному одетая, вышла во двор, ей встретился домохозяин. Радушнее прежнего он улыбнулся и опять снял соломенную круглую шляпу, поклонился и, поглаживая усики, заговорил:

– Здравствуйте. Далеко ли вы направились?

– Я к Полканову, Илье Фролычу, за деньгами. Мой сын, спасибо вам, работает у него, так надо получить, – улыбаясь ответила мать. Гордая за своего сына, она радовалась.

– Да, совершенно верно! – воскликнул хозяйчик. – Ваш сын заработал десять рублей. Я вчера был в гостях у Ильи Фролыча, он очень хорошо отозвался о вашем сыне. Мы выпили за нового мыловара. Благодарил он меня.

– Ну, вы меня извините, я пойду, – сказала мать. Она в это время подумала: «Стол придется продать, раз такой маленький заработок…»

– Да нет. Вы не ходите, – услышала мать, – те деньги Илья Фролыч передал мне; и я, с вашего разрешения, задержал их у себя, в погашение долга за квартиру.

– Ну что ж, – тихо и смущенно ответила мать.

Ей уж незачем было идти к Полканову, она вернулась домой, и они с Петькой долго сидели за пустым столом и молчали.

В. Вахман
Сигнал бедствия

Рис. С. Спицына

I

Советский теплоход «Кузнец Захаров» следовал в один из портов Южной Америки.

Рейс подходил к концу. Накануне прибытия с раннего утра мыли палубу, шлюпки, вентиляторные раструбы, надстройки; подновляли растрескавшуюся от тропической жары краску, драили медные части так, чтобы они горели, как золото.

За всеми работами наблюдал старший помощник капитана – Иван Петрович Тихонов. Несмотря на свою долголетнюю службу во флоте, Тихонов перед приходом в иностранный порт всегда нервничал.

«Советские корабли в этих водах – редкие гости. Завтра предстоит выдержать своего рода публичный экзамен, – размышлял он. – Моряки различных наций – англичане, американцы, шведы, аргентинцы, итальянцы, греки – будут наблюдать, как „Кузнец Захаров“ станет швартоваться к пирсу. Малейшая заминка – и на всех судах в гавани пойдут судить да рядить: теплоход не слушает руля, капитан не имеет глазомера, экипаж плохо обучен…»

Иван Петрович плотнее надвинул на лоб козырек фуражки и – уж нивесть в какой раз за это беспокойное утро – отправился в обход по всему судну.

Современные грузовые суда обычно не радуют своим видом морской глаз. У них всё принесено в жертву необходимости брать больше груза и обеспечить быстроту и удобство погрузки. Но когда Тихонову случалось наблюдать свой корабль со стороны, он неизменно испытывал чувство гордости.

«Этакая махина, а ведь ничуть не похож на те безобразные утюги, какие принято теперь строить!» Конечно, если корабль высотой с пятиэтажный дом, длина его главной палубы больше ста двадцати метров, а трюмы способны вместить столько груза, что для перевозки их по железной дороге требуется от пятисот до семисот товарных вагонов, – нечего и желать, чтобы он был стройным, как прогулочная яхта. «Кузнец Захаров» хорош по-своему: огромные размеры не делают его неуклюжим, острый форштевень с легким наклоном вниз создает такое впечатление, будто кораблю не стоится на месте и он рвется вперед. Это впечатление еще усиливается тем, что надстройки немного сдвинуты назад, а приземистая овальная труба чуть отклонена к корме. Даже сдвоенные мачты с массивными грузовыми стрелами не портят общего вида, не утяжеляют корабль.

Весь теплоход, от киля до клотиков мачт, построен на отечественных заводах, – на нем нет ни одного механизма, ни одного прибора с иностранной маркой.

«Какая досада! – думал Тихонов, неторопливо направляясь к корме. – Слишком много палубного груза на этот раз взяли. Эти штабеля ящиков и бочек загромождают всё свободное пространство. Не будь их, какой нарядной выглядела бы палуба!»

Тихонов заметил на корме матроса Горшкова и сразу насторожился.

Команда на «Захарове» почти вся состояла из молодежи. Это, по мнению Ивана Петровича, было хорошо, но имело и один существенный недостаток. Молодые моряки – народ, правда, недостаточно опытный, но зато ловкий, энергичный, инициативный. Однако, к сожалению, среди них есть и такие, у кого ветер гуляет в голове. Главный заводила среди них – это Горшков. За ним всё время нужен глаз да глаз.

Тихонов в глубине души питал тайную слабость к этому, всегда веселому, неистощимому на изобретение всяких проказ, коренастому пареньку. Частенько его приходилось «продирать с песочком». Но старпом был убежден, что из Горшкова со временем выйдет отличный моряк.

Молодой матрос усердно протирал стекла светового проема над кормовой кладовой. Старпому показалось подозрительным, почему он делает это молча, не пост, по своему обыкновению, не поддразнивает никого из работающих рядом моряков. Ох, если Валентин Горшков молчит – это недобрый признак! Наверное, он придумывает какую-нибудь очередную каверзу!

Тихонов ускорил шаги, почти взбежал по кормовому трапу на полуют и остановился рядом с Горшковым.

– Как дела?

– Точно лежу на курсе, давление в котлах на марке! Ход предельный! – лихо отрапортовал Горшков.

Иван Петрович поморщился. Скажи, пожалуйста, какой словесный узел завязал!

Тихонов присел на корточки, придирчиво осмотрел стекла. Чисто протертые, они ярко сверкали на солнце.

– Много на стеклах было копоти? – спросил Иван Петрович, осененный внезапной догадкой.

– Шкрабить скребком не пришлось.

– Вам всё шуточки, товарищ Горшков. Шкрабить! Что это вам, подводная часть корабля? Нарост ракушек и водорослей отдираете? Я ведь дело спрашиваю; мне важно знать, – много ли несет копоти из трубы? Закончим приборку, а к утру опять всё может забросать сажей.

Иван Петрович с тревогой посмотрел на брезенты, прикрывающие груз. Брезенты новые, хорошо выбеленные; упадет на них сажа – будет сущее бедствие.

Над широкой, приземистой трубой теплохода вообще не было заметно никакого дымка.

На дизельных судах дымовые трубы сооружают по традиции. И без них можно было отлично обойтись, отводя отработанные газы от дизель-моторов просто за борт. Но большой корабль без трубы имеет какой-то незаконченный вид. Поэтому трубу всё-таки делают. И чтобы полезная площадь не пропадала даром, внутри ее устраивают расходные баки для топлива, для питьевой воды, чуланчики для хранения хозяйственного инвентаря, ведер, швабр, мыла. Только в самом центре трубы оставлен узкий канал для выхлопа отработанных газов.

Тихонов отлично знал, что копоть на «Захарове» – явление крайне редкое. Это могло случиться, если дизели были плохо отрегулированы, например сразу же после выхода из ремонта, но уж никак не к концу длительного рейса.

Всё же старпом решил спуститься в машину к механикам и предупредить их на всякий случай, чтобы они там посматривали, а по пути заглянуть в кают-компанию и жилые каюты.

На иностранных судах жилые помещения для команды находятся на носу и на корме, где сильнее всего ощущается продольная качка. Такое расположение сохранилось еще со времен парусного флота, когда середину палубы нельзя было занимать надстройками, так как они мешали управлению парусами.

В советском торговом флоте давно отказались от этого нелепого обычая. Весь экипаж живет в каютах, расположенных в центральной части корабля.

Тихонов по опыту знал, что это «новшество», по меньшей мере двадцатипятилетней давности, до сих пор приводит в восхищение моряков тех стран, которые редко посещаются советскими судами. Не только докеры, крановщики в порту, матросы с соседних пароходов, но и портовые власти обязательно захотят своими глазами взглянуть, как живут советские моряки.

Но как только старпом взялся за ручку двери во внутренние помещения, к нему подошел рассыльный с вахты и доложил, что второй помощник капитана, Курганов, срочно просит старпома подняться к нему на мостик.

– Скажи вахтенному штурману, что я следую за тобой в кильватер, – недовольно ответил Иван Петрович, – загляну только в одну-две каюты.

Но, вспомнив, что Курганов не из тех людей, которые нуждаются в помощи старших, поспешил на мостик. Значит, что-то случилось, раз зовет.

Курганов казался сильно встревоженным.

– По-моему, Иван Петрович, – сказал он, едва Тихонов перешагнул высокий порог рубки, – на нас катит здоровенный штормяга. Только бы успеть приготовиться к этой встрече.

– Ну, ну, вам здесь в тропиках всё непривычно, поэтому вы и готовы в любую минуту свистать всех наверх, – заворчал было старпом, беря из рук штурмана бинокль, но так и не поднес его к глазам: и без бинокля было ясно, что Курганов нисколько не преувеличивает.

Стоял полный штиль. Яркосиний, без единой морщинки океан, казалось, дремал в тяжелой истоме. Вода чуть колебалась всей своей массой.

Но впереди, несколько левее курса, которым следовал теплоход, на горизонте появилось что-то темное, похожее на густой пальмовый лес. Сразу даже трудно было понять, что это грозовая туча, – столь необычна была она по своим очертаниям. Ее края, растрепанные ветром, пока еще неощутимым на «Кузнеце Захарове», длинными космами выдавались вперед, напоминая колышущиеся ветви.

Туча непрерывно меняла форму, а там, где она сливалась с поверхностью океана, по воде бежали зловещие тени и мутно полыхали за пеленой дождя бледнозеленые «зайчики». Это своеобразное явление возникает лишь тогда, когда атмосфера перенасыщена электричеством.

Страшная туча быстро приближалась к теплоходу. Когда Курганов попросил старпома подняться на мостик, она едва появилась над линией горизонта, а сейчас, всего через какую-нибудь минуту, уже закрыла значительное пространство небосклона.

Оба штурмана переглянулись.

– Да, Александр Иванович, действительно. Чорт ее выпихнул нам навстречу! – вздохнул Тихонов. – Немедленно доложите капитану и объявляйте общий аврал.

– Есть, товарищ старпом! – козырнул Курганов.

Пока Тихонов, нарочно не спеша, чтобы не вселять в людей лишней тревоги, спускался на палубу, всё уже пришло в движение. Посланным Кургановым матрос стучался в дверь капитанской каюты; под мостиком часто затренькал небольшой колокол – рында, вызывая наверх всех свободных от вахты.

Остановившись на последней ступеньке трапа, Иван Петрович, испытующе оглядев сбегавшихся к нему моряков, начал отдавать приказания. Прежде всего необходимо позаботиться, чтобы вода не проникала внутрь судна через открытые отдушины, световые люки и вентиляторы. Пусть ими займется боцман, взяв себе в помощь двух человек. Кое-где придется на люки надеть по два чехла, один поверх другого. Вторая задача: хорошенько закрепить палубный груз, чтобы его не смыло. Всем, кроме повара и врача, немедленно переодеться в штормовые костюмы и быстро за дело! Повару с доктором запереть шкафы с посудой, привязать в помещениях всё, что может упасть или сдвинуться с места, а также сварить крепкого кофе и какао и слить в термосы. Горячий напиток потом пригодится для подкрепления сил.

Можно было подумать, будто старпома успели заблаговременно известить о приближении урагана и он не спеша наметил обстоятельный план действий, – так спокойно и уверенно он отдавал приказания. Его спокойствие и хладнокровие передались всему экипажу.

Капитан теплохода Сергей Михайлович Воронов принял на себя управление кораблем и приказал несколько изменить курс, чтобы встретить приближающийся шквал в лоб, а не подставлять ветру и волнам огромную площадь борта. На опустевшей на короткое время палубе дружно закипела работа. На спардеке ежесекундно гулко бухала тяжелая стальная дверь, пропуская моряков, надевших непромокаемые куртки и брюки, шляпы зюйдвестки с неравномерными полями, короткими спереди и длинными сзади, чтобы вода не попадала за ворот куртки.

Стоявшее в зените солнце, точно предчувствуя, оно скоро надолго исчезнет, палило особенно нещадно. Старпом и боцман поторапливали людей, раскатывающих по палубе тяжелые бухты канатов, предназначенных для крепления груза, шлюпок – вообще всего, что ураган мог сдвинуть с места, а волны – унести за борт.

Побережье Южной Америки в тех широтах, где сейчас находился «Кузнец Захаров», издавна приобрело печальную славу из-за жестоких ураганов, известных под именем «памперос».

Ветер, зародившись на восточных склонах Андов, проносится затем над необозримыми степными просторами пампасов (от которых эти ураганы получили свое название), приобретая в пути чудовищную силу. По своей ярости «памперос» не уступают вест-индским ураганам и тайфунам Китайского моря.

Но у них есть одно отличительное свойство, делающее их особенно опасными. Иногда «памперос» разражается так стремительно, что приборы не успевают отметить его приближения, и береговые радиостанции опаздывают с подачей штормовых предупреждений. Так случилось и на этот раз.

Туча уже закрыла половину неба, и вырвавшиеся вперед мохнатые космы приближались к солнцу, когда ртуть в барометре только начала опускаться, а перо самопишущего барографа, до сих пор чертившее на бумажной ленте почти прямую линию, стало тревожно вздрагивать – и на ленте появились резкие зубцы и впадины.

Но вот зловещий, темный язык на мгновение заслонил солнце. Сделалось темно и жутко, как будто внезапно настала ночь. Старпом, уже не скрывая тревоги, крикнул, чтобы под вновь заведенные дополнительные тросы скорей подбивали деревянные прокладки. Показывая пример, он сам схватил тяжелую кузнечную кувалду, загнал под трос короткий обрезок толстой доски.

Солнце еще раз вынырнуло в разрыве тучи, бросило в небо сноп яркооранжевых и зеленых лучей и скрылось. Настал гнетущий, душный мрак.

Пора было уходить с палубы. Замешкавшихся могло смыть за борт.

Но не успели моряки добежать до двери во внутренние помещения, как над их головами вспыхнул нестерпимый голубой свет огромного пучка-молний и, точно очередь тяжелых снарядов одновременно разорвалась над теплоходом, грянул гром.

– Живей, живей! – кричал Тихонов, но его голос уже невозможно было расслышать.

Не успел погаснуть свет первого пучка молний, как уже вспыхнул второй, еще более сильный, затем третий, четвертый. В высокие борта корабля начали бить короткие, злые волны – авангард надвигающихся водяных громад.

А навстречу, всё усиливаясь и нарастая, катился страшный гул, точно надвигалась лавина горного обвала; это мчался ураган.

Высокая, с иззубренной пенистой вершиной волна вдруг как-то неожиданно встала перед кораблем, легко, будто вовсе не встретив на своем, пути препятствий, перемахнула через борт, шумными каскадами скатилась с полубака, накрыв с головой моряков, которые еще не успели уйти, пронеслась над всем, что было на палубе, и пошла по океану дальше. А новые волны уже накатывали на теплоход, вода бурлила на палубе.

Могучий корабль задрожал всем корпусом от этих страшных ударов. На миг показалось, будто его машины бессильны преодолеть ярость урагана. Рулевой в рубке с лихорадочной поспешностью закрутил штурвальное колесо, к нему взволнованно придвинулись капитан и штурман.

Корабль острым форштевнем разрезал и подмял под себя очередную волну, перевалил через ее гребень и соскользнул в глубокое водяное ущелье. Обнажившиеся винты забили лопастями в воздухе, вздымая вихрь брызг, потом снова ушли в воду – и корабль опять ринулся вперед.

Чередование стремительных взлетов и падений стало непрерывным. Теплоход, весящий вместе с грузом больше 15 000 тонн, подкидывало на высоту трех-четырехэтажного дома, как будто эта была пустая консервная банка.

«Кузнец Захаров» с трудом пробивался вперед, но точно держался на заданном курсе.

II

В штормовую погоду вместо обычных четырехчасовых вахт вводит укороченные, двухчасовые. Но сменить находившихся на мостике в рулевой рубке вахтенного штурмана и рулевого оказалось не так-то просто. Двое матросов, навалившись всей своей тяжестью на дверь, выходившую на палубу, с трудом приоткрыли ее лишь настолько, чтобы пропустить новых вахтенных, – так сильно давил снаружи на дверь ветер. Третий помощник капитана, Брусницын, сменявший Курганова, и рулевой, молодой туркмен Нарзы Бабеков, очутившись на палубе, в первый момент едва не захлебнулись: их с головой накрыла хлынувшая с полубака волна. Держась за специально для этого натянутый вдоль палубы канат (штормовой леер), они чуть не ползком достигли трапа. На палубе, вокруг всех находившихся на ней предметов, клокотали водовороты. Попасть в таком водоворот было опасно, – могло вырвать из рук леер, унести человека за борт или изувечить.

На мостике опять пришлось долго воевать с дверью, пока удалось проникнуть внутрь рубки.

После палубы в рубке им показалось необыкновенно уютно. Стенки, обшитые изнутри деревянными панелями, настолько приглушали рев ветра и грохот штурмующих теплоход волн, что здесь можно было даже разговаривать. Деловито стрекотал привод рулевой машины; над штурманским пультом, похожим на конторское бюро со спускающейся деревянной шторкой, горела настольная лампочка под матовым колпаком, роняя кружок света на приколотую к пульту карту.

Брусницын стряхнул с одежды воду и, вытерев мокрое лицо, вмеси с Кургановым подошел к карте, чтобы сделать в вахтенном журнале запись о передаче дежурства.

Новый рулевой встал позади товарища, которого он должен был сменить, узнал, какой задан курс, перехватил рукоятки штурвала сначала левой, потом правой рукой. Сдающий вахту рулевой выпустил штурвал лишь тогда, когда почувствовал, что управление передано им из рук в руки.

После ухода Курганова настроение Брусницына заметно упало. Он почувствовал неуверенность в себе. За широкими окнами рубки почти ничего не возможно было разглядеть. Только струи воды сбегали по толстым стеклам, смазывая очертания даже тех предметов, которые находились на носу корабля. А дальше за бортом клубилась белесая мгла, как будто тучи опустились на поверхность океана. Это был не туман, а миллиарды поднятых ветром в воздух брызг. В воздухе носились сотни тонн океанской воды: не видно было ни туч, ни грозных волн, ни даже редких теперь вспышек молний.

Самый молодой из всех штурманов на теплоходе, Брусницын всего два месяца назад окончил мореходное училище. Он впервые наблюдал шторм такой силы. Его пугало полное отсутствие видимости. Правда, когда ураган налетел, океан был пустынен: ни дымка, ни паруса нигде на горизонте не было заметно. Но ведь с каждым часом корабль приближался к порту. «А что, если другое, застигнутое ураганом судно окажется впереди нас! – напряженно думал Брусницын. – Ведь я не увижу сигнальных огней, а если и увижу, то слишком поздно».

Брусницын даже позавидовал рулевому, его выдержке и спокойствию. Он знал биографию Нарзы; она была несколько необычайной для моряка.

Бабеков родился и вырос в одном из самых бедных водой районов Средней Азии. Может быть, именно это обстоятельство сыграло роль в том, что Нарзы еще мальчиком, учеником средней школы, стал мечтать о бескрайних океанских просторах, беззаветно полюбил море и твердо решил стать со временем моряком дальнего плавания. Окончив школу, он обратился к комсомольским организациям Туркмении с просьбой помочь ему осуществить свою мечту. Брусницыну рассказывали, что два года тому назад, когда «Кузнец Захаров» стоял на ремонте, к капитану явился юноша в полосатом ватном халате и косматой папахе, сделанной чуть ли не из целого барана.

Теперь этот потомственный житель пустыни – лучший рулевой на судне.

В полном молчании прошла большая часть вахты Брусницына. И вдруг в переговорной трубке раздался свист. Уголком глаза Брусницын успел заметить, как при этом звуке находившийся в рубке капитан вздрогнул.

Штурман поспешно выдернул медную заглушку из горловины трубы и прильнул ухом к металлическому раструбу. До него донесся искаженный расстоянием глухой голос. Капитана просили как можно скорее зайти к радисту.

– Есть передать капитану! – крикнул в ответ штурман и тут же подумал:

«Ну, кажется, стряслось что-то неладное. Метеорологическую сводку передали бы через меня».

Радиорубка вплотную прилегала к штурманской. Стены здесь были сплошь закрыты щитами с приборами; на множестве больших и малых циферблатов чуть трепетали или быстро метались из стороны в сторону стрелки. В круглых застекленных глазках тускло светились радиолампы.

Радист, чтобы легче было удерживать равновесие, весь ушел в привинченное к полу кресло, лег грудью на стол, обеими руками манипулировал рычажками настройки на щитке перед столом. Левым локтем он прижимал блокнот, карандаш, чтобы не выронить, держал в зубах.

Из-за непрерывного треска грозовых разрядов в атмосфере черные, с резиновыми круглыми подушками, наушники были у радиста сильно сдвинуты вперед, на виски.

Капитан осторожно вытащил из-под локтя радиста блокнот, прочел на бланке:

«СОС! СОС! СОС! „Морской цветок“… Потом шло несколько цифр, и дальше, после пропуска, слова: „авария машины… генеральный груз…“»

«Морской цветок» – название судна; цифрами обозначены координаты, градусы и минуты долготы и широты места, где находился гибнущий корабль. Если координаты были записаны правильно, то «Морской цветок» находился совсем близко; в обычное время, чтобы дойти до него, потребовалось бы затратить не более двух часов. Но сейчас…